CC BY
31УДК 78.08.801.81
Д. И. Шомысов
D. I. Shomysov
МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА О СЛУЧАЯХ В ДОМЕ:
ТРАДИЦИИ МУРАШИНСКОГО И ОПАРИНСКОГО РАЙОНОВ
КИРОВСКОЙ ОБЛАСТИ (ПО МАТЕРИАЛАМ ФОЛЬКЛОРНОГО АРХИВА СГУ ИМ. ПИТИРИМА СОРОКИНА)
MYTHOLOGICAL PROSE ABOUT CASES IN THE HOUSE: TRADITIONS OF MURASHINSKYAND OPARINSKY REGIONS
OF THE KIROV REGION (ON THE MATERIALS OF THE FOLKLORE ARCHIVE OF SYKTYVKAR STATE UNIVERSITY)
В статье рассмотрены мифологические нарративы о случаях контакта с демонологическими персонажами в пространстве дома в записях из Кировской области, хранящихся в архиве СыктГУ В статье проводится обзор пространства дома как мифологизированного локуса, выявляются персонажный и мотивно-сюжетный состав рассказов о случаях в доме в используемых материалах.
Ключевые слова: дом, домовой, кикимора, мифологическая проза.
The article deals with mythological narratives about the cases of contact with demonological characters in the space of the house in the records from the Kirov region stored in the archive of Syktyvkar State University. The article reviews the space of the house as a mythologized locus, reveals actors and stories about cases in the home.
Keywords: house, home, domovoy, mythological prose.
В настоящей работе делается попытка рассмотреть мифологические рассказы о случаях в доме по записям, сделанным в Мурашинском (1990 г.) и Опаринском (1992 г.) районах Кировской области собирателями Сыктывкарского государственного университета [2]. Полевые материалы экспедиций хранятся в Фольклорном архиве вуза. Всего в Мурашинском и Опаринском собраниях выявлено 115 мифологических текстов1 по данной теме. Работа выполнена в рамках исследования севернорусской мифологической прозы о случаях в доме.
Демонологические рассказы для исследования отбирались не по персонажам или функциям, а по месту действия рассказа. Локативный подход при ана-
1 Далее при ссылке на материал или цитировании текстов в скобках приводятся шифры записей из Фольклорного архива Сыктывкарского государственного университета (ФА СГУ); шифры, открывающиеся числом 18, относятся к Мурашинскому собранию, 22 — к Опаринскому.
67
лизе фольклорных текстов используется некоторыми исследователями [4]. В нашем случае изучаемым локусом является дом. Дом — неоднородное пространство, включающее в себя жилые и нежилые помещения. Пространство дома делится на микролокусы: верх (чердак, полати), низ (подполье), основное жилое пространство, крыльцо и другие. Поле исследований расширяется таким фактом, как специфика северной избы, объединяющей под одной крышей жилые и хозяйственные помещения (хлев).
Дом в мифологических рассказах оказывается сценой действия для разных персонажей народной демонологии. Из живущих или появляющихся в доме самым известным таким существом является домовой. В Мурашинском и Опаринском собраниях рассказы о домовом представлены достаточно широко, ответы информантов на вопросы о нем показывают распространенность традиционных знаний об этом персонаже и верований, с ним связанных, на момент получения материала. Номинации «суседко», «суседушко», «соседко» показывают самую большую частотность употребления среди информантов1; реже используются названия «домовой», «домовик».
В целом сюжетно-мотивный состав рассказов о домовом укладывается в русло общерусской традиции. К самым распространенным можно отнести следующие мотивы: домовой давит человека, показывается человеку, заплетает шерсть или гриву у скота (косы он заплетает также и у людей), бережет скотину, мучает скотину. В двух рассматриваемых районах записано большое количество приговоров суседке. Зачастую информанты, у которых верования и знания, связанные с образом домового, фрагментарны или практически исчезли, знают и воспроизводят приговоры домовому. Большинство из них связано со статусом домового как патрона домашнего скота. Другие заговорные тексты домовому произносятся во время переезда хозяев в новый дом. Некоторые информанты сообщают, что при этом домового переносят в лапте (1813-7, 1822-98). В одном из опаринских рассказов сообщается, что люди слышат плач в доме, когда готовятся из него уезжать; им объясняют, что это плачет домовой, и говорят: «Когда поедете, <...> открой подполье и скажи: “Суседушка-коканушко, поедем с нами”» (2228-55).
Среди записей из Опаринского и Мурашинского собраний можно найти немало рассказов о визуальном наблюдении человеком домового. Есть несколько описаний персонажа, причем их во многих случаях отличает детализация1 2: человек в шерсти (2215-25), человечек в штанах и рубахе (1821-70), небольшой мужичок, подпоясан кушаком (1823-11), домовой толстый, в белой рубашке (2207-43), суседко — человек или кошка (1826-62), «как кошка мохнатая» (2226-47), маленький, мохнатый, типа собачки (1825-4), домовой — ласточка с белым животом (1826-33), «что-то лохматое» (1824-17). Как видим, домовой может пока-
1 В приговорах номинации часто удваиваются: к «суседушке» добавляются диминутивы «дедушка», «любанушко», «коканушко» и др.
2 Приведем небольшой отрывок, иллюстрирующий, насколько подробным может быть описание домового: «...Человечек стоит на полатях, штаны, рубаха <...>. Было что-то красное, рубашка, что ли. Роста небольшого, как карлики... Лицо обыкновенное, по-моему, не бородатое, в головном уборе вроде, в лаптях» (1821-70).
68
заться в антропоморфном, зооморфном, орнитоморфном (ласточка) и неопределенном, аморфном («что-то лохматое») образах. Самое частотное — человеко-подобное — воплощение домового имеет такие характеристики, как малый рост, в одном случае — полнота (толстый) и традиционное крестьянское облачение (штаны, рубаха, кушак). Вполне обыденная одежда «антропоморфного» домового также может свидетельствовать о восприятии его в традиционном сознании как «своего». Примечательно, что, принимая зооморфные ипостаси, он «предпочитает» домашних животных (кошка1, собака). Лохматость, мохнатость звероподобных состояний домового связана, с одной стороны, с семантикой богатства, хозяйственности, с другой — является признаком «нечистоты». Ласточке, как и домовому, «приписываются функции покровительницы дома и скота»1 2, также она «обнаруживает сходство с лаской» ( нами. — Д. Ш.) [1,
с. 82]. Иногда суседко визуально воспринимается как нечто неопределенное, хотя это также можно назвать разновидностью зооморфного воплощения: что-то лохматое (1824-17), с глазами (2215-24).
Особое место в ряду образов домашнего духа занимает ласка. Ласка, которой «присущи функции домового» [1], информантами обоих районов либо прямо соотносится с домовым, либо описывается как самостоятельное существо, иногда противопоставляемое домовому, своего рода «нехороший домовой»: «Раньше суседка звали, а теперь, говорят, ласки живут; не залюбит лошадь, схватит её и катается всю ночь на ней» (2226-48). В общем, информанты демонстрируют свое представление о ласке как о вредном и опасном существе, мучителе скота и убийце домашних птиц (2226-48, 1812-12, 2204-17)3.
Зрительное наблюдение домового нередко происходит в ситуации физического контакта, когда он «прижимает» (2216-11, 1823-11), «давит» (1826-62, 2203-37, 2219-17), «душит» (1805-37) человека. В этих действиях проявляется темная сторона домашнего духа. Человек, который видит домового, в некоторых случаях наблюдает всю последовательность его действий, откуда он появляется и куда уходит. Суседко чаще всего обитает в условном нижнем мире, моделируемом в доме его нижней частью: в подполье (голбец), под кроватью, под шифоньером. Другая область, связываемая с персонажем, — верхняя часть дома: полати, чердак.
Представление о домовом как о нечистой силе, представляющей опасность для человека, также отражено в рассматриваемых рассказах. В контексте выбранного нами пространственного принципа при изучении сверхъестественных событий особый интерес представляет то, что свою недобрую волю домовой проявляет в жилом, человеческом пространстве, действуя как бы в «тылу» своего естественного, казалось бы, оппонента — человека. Страх проявляется в случаях видения домового, в шумах, издаваемых им (2216-10, 2239-41). Показателен следующий рассказ о суседке: «Это тёмные духи — суседушки, бесовские. Это
1 О связи домового с кошкой свидетельствует одна из записей: кошку первой пускают в дом потому, что она покажет, где домовой — она ни за что не пойдет в угол, где он живет (2231-9).
2 «Ласточке присущи функции покровительницы дома и скота» [1, с. 86].
3 Ср.: «Ласке присущи функции <...> охранительницы дома и скота» [1, с. 83].
69
может какие призраки, в образе человека являться И вот меня суседушкой пужали» (1821-70). В одном нарративе прямо говорится о смертельной опасности, которую представляет домовой: «Ты, бабушка, одна-то остаёшься <...> кте-бе придёт домовой, дак тебя задавит» (2216-10).
О функционально близком домовому персонаже — кикиморе — рассказывается только в одной быличке1. Кикимора, посаженная в дом строителями, недовольными угощением, мешала жить хозяевам: сбрасывала вещи с полатей, пела и плясала, когда люди ложились спать. Человеку, пришедшему ее «вывести», дергала волосы и сказала: «Не тобой посажена, не тобой должна <выводиться>« (1811-7). Здесь также очагом активности нечистой силы оказываются полати, верхнее пространство. Поведение и происхождение кикиморы в этом рассказе типично для общерусской традиции (кикимора как вредное и беспокоящее существо, обитающее в человеческом жилище) [5, с. 210—217].
В селе Паломохино Мураишнского района был записан рассказ о своеобразном персонаже — «старушке». «Ходила <...> старушка. Она всё говорила, что вот, будёт война <...>. Из подполья, говорит, выйдет старушка в синеньком <...>. А всё из подполья, говорит, вылазила эта старушка» (1807-35). В целом читается «домашность» этого персонажа. Внешний образ старушки роднит персонаж с кикиморой1 2, вещунство — с домовым; старушка, как домовой, выходит из подполья.
Трех этих мифологических акторов — домового, ласку, кикимору — можно объединить по признаку общности места обитания: все они домашние духи.
По народным представлениям, жилое пространство, как и любое другое, населено чертями. Но если иметь в виду под чертями нечистую силу вообще, то черти дома могут подразделяться на приходящих извне и обитающих более-менее «оседло» в самом доме. Последних — домашних — чертей можно разделить на собственно чертей как самостоятельный вид нечисти и на духов дома (домовой, ласка, кикимора). Пожалуй, о таких чертях, живущих в доме, но не являющихся домашними духами, в записях двух собраний есть всего одно упоминание (из Мураишнского района): «Вверху живут черти-ти, на потолоке <...> в трубу лазят...» (1815-16). Эта деталь — «черти в трубу лазят» — может говорить о «нестационарном» характере пребывания чертей в доме. Тем не менее они, по словам рассказчицы, «живут» в доме.
В Опаринском районе были записаны рассказы о приходе в дом нечистой силы под видом людей. В одном рассказе (2206-16) к женщине в избу заходит большой мужик и, ничего не говоря, берет женщину «за середку» и выносит из избы; женщина читает молитву, и, перейдя с ней два порога, перед третьим мужик-черт отпускает ее и уходит. После этого рассказчица нигде этого мужика не видела. Люди подсказали ей, что ее прокляли, и это черт в образе мужика хотел унести ее. Замечание о трех порогах актуализируют пространственную тему в этом рассказе. Отметим, что тот же информант перед этой историей расска-
1 Довольно большое количество рассказов о кикиморе собирателями СГУ зафиксировано в Нагорском районе Кировской обл., см.: [3, с. 210—217].
2 «Кикимора имеет вид <...> старушки» [5, с. 211].
70
зывает о том, как ее посетил покойный муж. Она просыпается оттого, что кто-то ее «ручкой баловат», видит своего мужа, читает молитву — покойный муж исчезает (2206-15). В другом рассказе из Опаринского собрания женщина, ждущая мужа с войны, слышит его шаги. Это оказывается черт, имитирующий походку мужа. От черта спасает ребенок, посаженный на печку — «к ребёнку не придет чёрт» (2215-105). В Опаринском районе также записано два варианта бывальщины о разоблачении черта: к женщине, у которой умер муж, начинает ходить черт «заместо мужика» (2216-32), они садятся за стол, ребенок женщины роняет под стол кусок сахара и лезет его доставать; под столом он замечает у гостя копыта на ногах (2216-32) или «хвостище» (2226-42).
В Мурашинском районе был зафиксирован рассказ, который трудно категоризировать. События, пережитые рассказчицей, произошли в здании бывшей церкви, переоборудованной под библиотеку, в которой ей выделили «угол» для проживания. Место действия рассказа является как бы многоуровневым: церковь, внутри которой «коморка» библиотекарши, заменяющая дом. Рано утром женщина увидела голую женщину с ребенком, которая сидела на подоконнике. Рассказчица хотела бежать, но в зале ходил мужчина в длинных сапогах и белой рубахе, подпоясанный красным поясом. Женщина увидела это и упала без сознания (1813-19). От этой же рассказчицы записан текст о том, как ей привиделась цыганка, пробежавшая мимо нее и скинувшая ее, спящую, со скамейки (1813-20).
Частым персонажем мифологической прозы о доме является покойник. Есть несколько таких записей в двух собраниях. Здесь также обозначается проблема разделения рассказов о покойниках. Выше уже приводились примеры текстов, где говорится о приходе или попытке войти в дом мужа-покойника, но в них оговаривалось, что это был черт, принявший вид человека. Черт, приходящий под видом мужа, судя по содержанию некоторых рассказов, может иметь настолько «живой» вид, что факт его смерти рассказчиком и действующими лицами словно игнорируется.
В двух записях из Опаринского собрания появление покойника в доме объясняется его стремлением наказать кого-то, кого он при жизни не любил, или того, кто плохо с ним обращался при жизни. Отметим, что в обоих рассказах фигурируют покойницы, женщины. В одной быличке (2209-19) женщина-покойница возвращается в дом, потому что не любила сноху. Спрятаться от нее можно было только на печи, где потом в итоге спало все семейство. Из текста непонятно, видели ли жители дома покойницу или только слышали: сообщается, что она «скреблась»; также говорится о том, что она стаскивала одеяло со спящего, который лежал на постели, а не, как обычно, на печи. В рассказе, приводившемся выше, сообщается, что мать сажает ребенка также на печь, когда слышит, как к дому подходит черт. Печь является важнейшим объектом домашнего пространства [6, с. 39—44] и в большой мере актуализирует домашнюю семантику, появляясь в повествовании. В другой быличке (2228-59) заболевшая женщина говорит дочери, которая «сильно плохо ей держала»: «Ох, Нинка, Нинка, если я умру, так я тебя и попугаю!» После ее смерти в 12 часов в доме начинало стучать в стенах, летали ведра, после 12 все затихало. «Визиты» прекратились, когда хозя-
71
ева побрызгали святой водой пороги. В отличие от предыдущего рассказа, покойницу с помощью крестной силы останавливают на рубежах дома — на пороге, у окон и дверей; в первом рассказе домочадцы занимают пассивную позицию, пережидая опасные моменты на печи.
Характеризуя жанровый состав выявленного материала, можно сказать, что основная масса текстов — это короткие бессюжетные сведения о мифологических персонажах (в первую очередь о домовом) или сверхъестественных событиях — «слухи, толки». Большая часть сюжетных рассказов о случаях в доме относится к личным свидетельствам — быличкам или суеверным меморатам. В записях СГУ имеется также несколько бывалыцин (варианты сюжета о разоблачении черта в образе мужа). В Мурашинском собрании было выявлено больше рассказов о домовом; спецификой опаринского материала оказались повествования о покойниках.
Опаринское и Мурапшнское собрания ФА СГУ содержат значительный корпус текстов о случаях в доме. Помимо описанных в работе, к ним можно отнести ситуации, когда человеку что-то видится и слышится («манит», как говорят информанты), некоторые происшествия во время гаданий, рассказы о смерти колдунов, но ввиду малочисленности (часто единичности) и мал ©информативности либо неоднозначности таких текстов мы не останавливаемся на них подробнее.
* * *
1. Гура А. В. Ласка // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5 т. / под общей ред. Н. И. Толстого. Т. 3: К (Круг) — П (Перепелка). М.: Международные отношения, 2004. С. 82—85.
2. Канева Т. С. Фольклорные традиции Вятского края в исследованиях Сыктывкарского государственного университета // Вятский родник : сборник материалов. Киров, 2016. С. 9-15.
3. Канева Т. С., Шевченко Е. А. Фольклорная экспедиция в Нагорский район Кировской области летом 1997 года // Вестник Сыктывкарского университета. Сер. 8. История. Филология. Философия. Сыктывкар, 1999. Вып. 3. С. 210—217.
4. Криничная Н. А. Крестьянин и природная среда в свете мифологии. Былички, бывальщины и поверья Русского Севера: Исследования. Тексты. Комментарии. М. : Русский фонд содействия образованию и науке, 2011. 632 с.
5. Новичкова Т. А. Кикимора // Русский демонологический словарь. СПб.: Петербургский писатель, 1995. С. 210—218.
6. Топорков А. Л. Печь // Славянские древности : этнолингвистический словарь: в 5 т. / под общей ред. Н. И. Толстого. Т. 4: П (Переправа через воду) — С (Сито). М.: Международные отношения, 2009.С. 39—44.
72
