CC BY
124
Хань Цзинхуэй
ТРАДИЦИОННЫЕ «ДОМАШНИЕ ДУХИ» В СОВРЕМЕННОМ ЛИНГВОКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
HAN TSINHUAY
TRADITIONAL "HOUSE SPIRITS" IN MODERN LINGUACULTURAL SPHERE
Настоящая статья посвящается мифологемам, в частности, мифологемам, представляющим домашних духов в русской языковой картине мира на фоне китайской, что дает возможность охарактеризовать многие типичные, исторически сложившиеся черты национального образа мышления и особенностей национальной культуры. При сравнении русских домашних духов с китайскими в статье отмечаются как общие, так и отличительные особенности использования этих мифологем в современной речи и, прежде всего, в той роли, которую они играют в определении особенностей национального менталитета, национальной языковой картины мира.
Ключевые слова: мифологема, слово-мифологема, языковая картина мира, лингво-культурная ситуация, мифологическое пространство, национальный образ мышления.
The following paper is devoted to house spirits mythologems in Russian language picture on the phone of Chinese one. It gives the opportunity to characterize many typical traits of national mental setup and the peculiarities of national culture. In comparison with Russian house spirits and Chinese ones the author notes both general and individual distinctive markers of the above mentioned mythologems in modern speech, first of all, the role they play in defining of the national mentality peculiarities, national language picture.
Keywords: mythologem, word-mythologem, language world picture, mythological space, national mental setup.
Изучение взаимоотношения языка и мифологии традиционно ведется с различных точек зрения. С одной стороны, исследователи указывают на сходство (и даже тождество) языка и мифа как явлений социальной и культурной жизни человечества. Такой подход мы видим в трудах Э. Кассирера, К. Леви-Стросса и др. С другой стороны, проводится лингвистическая интерпретация мифологического материала (работы Н. И. Толстого, В. В. Иванова, В. М. Мокиенко, О. А. Черепановой и др.).
Мифологемы, нереальное отражение реальности, реализуются в пространственно-временных рамках лингвокультурной ситуации при значительной степени социологизации каждой из ее составляющих [13]. Однако «мифологемы как предмет лингвокультурологии являются инвариантным комплексом представлений, связанных с определенным сценарием, с „восприятием" важного персонажа, ситуации, которые переходят из мифа в миф» [10: 109] (миф понимается в широком смысле — как стереотип массового обыденного сознания).
Пространственные характеристики лингвокультурной ситуации во многом предопределяют ее специфику, в основном благодаря тому, что лингвокультурное пространство, ограниченное территориально, геологически, географически и экологически, экономически и социально, создает особые условия для существования какого-либо этноса [9].
Отражая и формируя мир в сознании людей, мифологемы дают возможность охарактеризовать многие типичные, исторически сложившиеся черты национального образа мышления и особенностей национальной культуры. Поэтому русская мифологическая культура на фоне
Хань Цзинхуэй
Аспирантка кафедры русского языка как иностранного и методики его преподавания Санкт-Петербургского государственного университета ► hanjinghui@yandex.ru
китайской представляет особый интерес для исследователя. Для русской, как и для славянской мифологии в целом, характерно то, что она всеобъемлюща и представляет собою не отдельную область народного понимания мира и мироздания (как фантазия или религия), а находит воплощение даже в быту — будь то обряды, ритуалы, культы или земледельческий календарь, сохранившаяся демонология (от домовых, ведьм и леших до банников и русалок) или забытое отождествление (например, языческого Перуна с христианским святым Ильей) [5]. Поэтому, практически уничтоженная на уровне текстов, она продолжает жить в образах, символике, ритуалах и в самом языке.
Русское мифологическое пространство складывалось и развивалось в крестьянской среде, где природные явления, смена времен года определяли весь уклад жизни; а дом и окружающие его хозяйственные постройки, все, что входило в понятие «крестьянское хозяйство», составляло основу жизни крестьянина. И в этом смысле русское и китайское мифологическое пространство совпадают. Неблагоприятные природные условия хозяйствовали практически на всей территории России. Непредсказуемость климата заставляла рисковать тех, кто занимался земледелием и скотоводством. Именно необходимость рисковать, неумение объяснить происходящие природные катаклизмы обусловили тот факт, что практически все виды построек имели своего домашнего духа — доброго или злого, призванного разрушать или охранять крестьянскую собственность.
Самым ярким представлением домашних духов является домовой. Сверхъестественное существо, добрый или злой дух дома, причем в каждом доме свой домашний дух, не групповой, а живущий один. Возникновение мифологемы домовой, вероятнее всего, связано с древним славянским культом Рода. О важной роли Рода в жизни славян говорили многие историки. Ср.: «Живяху каждо с своим родом и на своих местах, владеюще каждо родом своим» [8: 16].
Домашние духи были как мужского, так и женского рода, примерно, как и в семье, поровну представленные.
Женские домовые: домовая хозяйка, дома-ха, доманушка, бабушка-доманушка, домовилиха, домовинка, домовиха, домовичка, доможириха.
Слово домовой входит в большое по объему словообразовательное гнездо слов в русском языке, что показывает место этого фрагмента в русской языковой картине мира: дом, домовый, домашний, домовитый, домовитость, домовина, домоводство, домоправитель, домосед, домостроительство, домохозяйка и др. (всего 122 единицы) [15, т. 1: 308-309].
Среди многообразия суффиксов для обозначения жен домового либо уменьшительно-ласкательные, либо, напротив, как суффикс -иха-, имеющие отрицательное значение. Роль женских домовых менее значительна, они хозяйничают лишь в какой-то части дома, как, например, домо-виха — хозяйка погреба [17: 147].
Многочисленны и мужские домашние духи: доможир, домовик, доманушко, домовеюшко и прочие. В названиях домового широко представлены эвфемизмы: суседко, дедушко-суседушко, сосед, соседко, соседушко, дед-сосед, суседко, хозяин и другие [4: 491-493].
Семантика мифологемы домовой многокомпонентна, она может быть условно представлена следующими составляющими: домашний дух-опекун, нечистая сила, черт, ходячий покойник, зооморфный персонаж змея (уж), кот, ласка, дух-обогатитель [3: 1]. Восприятие дома как хозяйства породило и разновидности домовых: сараешник, банник, дворовой, овинник, хлебник, гуменник, подпольщик т. д. В России люди верили, что их жилище хранят домовые. Чтобы жить с ними мирно, полагалось оставлять за печкой на ночь миску с молоком (иногда — с пивом) и корку хлеба (или печенье и конфеты). Попытаемся определить содержательный минимум концепта слова-мифологемы домовой как 'дух — хозяин дома':
Домовой не любит, когда его так называют. Надо называть его «хозяин», тогда он сам всю нечистую силу выгонит (НТВ. Страна советов. 20.06.2003);
Хозяин, стань передо мной, как лист перед травой: ни черен, ни зелен, а таким, каков я; я
принес тебе красно яичко (заключение для вызова домового, в полночь, и он является) [6, т. 1: 466].
Как и другие слова-мифологемы, слово домовой обладает в языковом сознании носителей русского языка пресуппозицией 'источник страха'. Это образ, которым можно пугать детей: Несмотря на то, что всем окружающим нас строго было запрещено пугать нас ведьмами, лешими, домовыми, няньки все-таки иногда говорили о них между собою (Заметки на полях. Воспоминания П. В. Нащокина с поправками А. С. Пушкина).
Домовой занимает собой место в рассматриваемой парадигме благодаря неоднозначности оценки в народном самосознании: кикимора, леший, водяной, русалка воспринимаются как враждебные людям духи, домовой же может быть как злым, так и добрым [14: 394].
Домовой может вступать с людьми в своеобразный контакт, может предсказывать будущее, быть вестником добра или зла; с ним связаны различные приметы суеверия. Ср.: «...Лишь одним конюшни не пригожи — / Домовой повадился в конюшни» (А. С. Пушкин); «В общем домовой был не злой, а только дурил ... Но зла особого не делал. Нянька хоть и ворчала на домового, но сама сознавалась, что жить с ним можно.
— У нас «хозяин» добрый, а вот как жила я у господ Корсаковых, так там такой сердитый был, что все мы в синяках ходили. Девкам ночью в волоса перьев насыпает, повару в тесто наплюет — не поднимается опара, хошь ты что! Барыню и ту то по ночам щипал. Ну, а наш ничего, веселый» (Н. А. Тэффи. Домовой);
Домовой в некоторых домах бывает пре-сердитый-сердитый. Любит щипать толстых девок и душить по ночам солидных дядюшек. Наводит порядки строго. Любит попугать и пристрожить. Вообще, похож на самодура помещика. Консервативен до мелочности, ничего нового не признает, даже новую мебель по ночам ломает — треск на весь дом (Н. А. Тэффи. Домашние).
Увидать домового — к беде, смерти; плач или вздохи домового — к смерти хозяина; домовой теплою и мохнатою рукою гладит по лицу — к добру, голою и холодною — к худу [6, т. 1: 466].
В жизнь мою я не знал, что такое бессонница, а теперь испытал не только бессонницу, но сны такие... я и сам не умею сказать, сны ли это или что другое: точно домовой тебя душит, и все мерещится проклятый старик (Н. Гоголь Портрет).
Однако домового можно задобрить, можно с ним договориться, подружиться: «Сегодня мы поговорим с вами о домовом. Я со многими из них была знакома, а с некоторыми даже дружила. Сначала с ними надо познакомиться: взять свечу, повернуться к темному углу и сказать: „Домовой, домовой, появись передо мной". Тогда вы будете знать, где оставлять гостинцы, а домовой будет знать, что вы хотите с ним подружиться» (НТВ. Страна советов. 20.06.03).
Домовой очень привязан к тому дому, в котором он живет:
Я не говорю уже о домовом — домовой. Как и самое имя его показывает, заведует домом и никуда из этого дома не двинется. Если дом передается или продается, но непременно вместе со своим домовым, который иногда очень себя «показывает», если новые жильцы придутся ему не по вкусу. Домовой может очень горевать, когда старая, вековая, милая ему семья бросает навсегда свое жилье. Но как бы он ни убивался от горя разлуки, бросить дом и следовать за людьми он не может. Он дому принадлежит (Н. А. Тэффи. Домашние).
По народным представлениям, при правильном с ним обращении и уважительном к нему отношении домовой помогает людям, заботится о хозяйстве:
У меня дома уже два дня бельё стиранное лежит, хоть бы домовой погладил, что ли (Разговорная речь. 03.06.09);
Домовые — лохматые старики ростом не больше метра — охраняют домашний покой и уют. Если к ним относиться с уважением, то они охотно будут помогать в хозяйстве (В одной квартире поселили домового, кикимору и бабу-яку. КП Петербург. 16.08.01).
Мыслительная картинка, возникающая в сознании носителя языка, отличает слово домовой от других слов парадигмы. Например, водяной изображается обычно с рогами и лапами
вместо рук, русалка — с рыбьим хвостом вместо ног, домовой предстает бородатым стариком или кем-нибудь из членов семьи, чаще всего самым старым в семье — дедом ли бабкой, т. е. даже внешний облик домового подчеркивает его связь с домом, с семьей.
Особое место среди домовых занимает злобный домашний дух женского пола, иногда принимаемый за жену домового, перешедший в современном русском языке в разряд иронических ругательств. Называется этот дух кикиморой, единственная женщина-невидимка из домашних духов. Кикимора отчасти утратила связь со смертью, но сохранила вредоносность. Традиционно этот персонажи определяется как 'злой духа дома' [1: 222], 'род домового' [6, т. 2: 107), 'жена домового' [2], 'домовой в юбке' [12:176]. Однако этот персонаж интересен тем, что его местом обитания может быть не только дом, «свое» пространство, но и болото, лес, который является «чужим», несет опасность для человека: ср: кикимора болотная. Отмечается, что кикимора болотная — персонаж русских сказок, живущий в лесу. Народное сознание зачатую отождествляет кикимору с женой лешего, лешачихой: есть и лесная кикимора, лешачиха, лопаста [6, т. 2: 107]. Ср. в литературе и публицистике: Намного более безобидны кикиморы, в последние годы они попадаются только в самых глухих болотинах (Губерния, № 32 (61), 07.08.97. Рубрика «Приключения»). Внесение у дуба все было вроде по-прежнему. Без особых видимых, так сказать, изменений. Вокруг, правда, дефилировали, виляя игриво бедрами, странного вида размалеванные кикиморы (С. Холоднов. Продолжение рода). Кикимора — дух дома и подворья, супруга домового, иногда — лешего <...> В сказках она чаще всего — кикимора болотная, одинокий персонаж без определенного места жительства в лесу (pulse. Ноябрь, 2001).
В современной языковой картине мира образ кикиморы более всего ассоциируется именно с болотом. Ср: Осенью на болоте можно не толко кикимору встретить, но и целое лукошко ягод набрать (ТНТ, Москва: Иструкция по применению. 28.10.03). Чаше всего слово — мифологема кикимора ассоциируется с женщиной (старушкой), од-
нако в народном сознании возможен и мужской образ этого персонажа.
Эта особенность представления о кикиморе (наличие как женского, так и мужского образа), а также наличие пресуппозиции 'неряшливость', 'неопрятность', 'связь с домом', ее 'домоседство' реализуются, в частности, при переносном употреблении этого слова. Коннотации, возникающие в сознании носителей языка, носят отрицательный характер, что подтверждается стилистической маркированностью лексемы в функции ха-рактеризации ([2]: «бранно», [6]: «укорит.» и т. д.): На Сергея Петровича напала такая хандра, что несколько дней никуда не показывался из дома... — А вот возьму буду сидеть у себя дома, как кикимора (Д. К. Мамин-Сибиряк. Дорогой друг).
Постоянным признаком кикиморы является ее пристрастие к прядению: она допрядывает за хозяйку, но чаще наказывает нерадивых — пугает или рвет пряжу, жжет, кикимора известна также своей мелочной зловредностью: она бьет по ночам горшки, портит хлебы, стучит крышками коробов, ощипывает кур и т. д. [12: 176], в лесу человеку следует опасаться кикиморы. Иногда считают, что кикимора предвещает беду [1: 223]. Эти «сценарные» характеристики слова-мифологемы кикимора актуализируются в примерах: Спи, девушка, кикимора за тебя спрядет, а мать вытчет [6, т. 2: 107). Любимое занятие кикимор — пугать ягодников и просто случайных прохожих. Чаще всего присутствие болотной нечисти ощущается по неприятным голосам, перекликающимся в отдалении, и по внезапному беспричинному страху, кикиморы почти безвредны, но насылаемый ими «мороз по коже» очень неприятен (Губерния, № 32 (61), 07.08.97. Рубрика «Приключения»).
Как уже отмечалось, парадигматически мифологема кикимора связана больше всего с домовым и лешим. Как и домовой, кикимора в народном представлении имеет антропоморфный вид, по своим функциона льным свойствам и портретным характеристикам она ближе к хозяйке, чем к хозяину. Анализ слов — мифологем позволяет сделать вывод о том, ч то они являют ся переходными между «мыслительной картиной» и «сцена-
рием», что определяет важность портретных характеристик (как, например, портретная характеристика бабы-яги), актуализирующихся в текстах и речи (в том числе и в переносных контекстах) и в ролевых функциях.
Китайские домашние духи, как и русские, отражают древние языческие представления людей о силах природы, их примитивный анимизм, а затем и более изощренный антропоморфизм. В китайской мифологии популярное божество домашнего очага — Цзао-Ванг («князь очага») и его жена — Цзао-Ванг най-най, обитатели кухонь, склонны к выслушиванию сплетен.
Дух домашнего очага Цзао-Ванг был наряду с предками рода главным защитником и покровителем дома, семьи, всех домочадцев. Он призван был заботиться о благополучии семьи, охранять ее покой, заступаться за нее в случае бедствий и несчастий [7].
Китайцы верят, что в канун Нового года их хранители домашнего очага отправляются во дворец к своему покровителю, нефритовому Императору (китайский бог), чтобы рассказать ему все, о чём люди говорят на кухне. Поэтому за приготовлением пищи и собираясь на трапезу всей семьей, принято говорить только о хорошем [16]. Такие привычки до сих пор еще сохраняются.
Образ Цзао-Ванг был чрезвычайно популярен в народном искусстве, бумажные картины с изображением Цзао-Ванг, его супруги и помощников печатались с доски (специальная технология печати) в большом количестве экземпляров. Существовали и картины с портретом одного Цзао-Ванга, ибо некоторые китайцы полагали, что если повесить изображение Цзао-Ванга с его супругой, то в доме не будет согласия.
В китайской языковой картине мира, кроме названия духа Цзао-Ванг, встречаются и другие названия, например: Цзао-шэнь («бог очага»), Цзао-цзюнь («повелитель очага»), Цзао-пуса («бодхисатва очага») [11].
Отличие китайского Цзао-Ванга и его жены от русского домашнего духа домового обнаруживается в том, что китайские мифологемы чаще встречаются в современных народных обычаях. Так, китайцы вспоминают их, когда имеют
в виду собственно мифологических персонажей, т. е. домашнего духа, хранителя домашнего очага. Китайский домашний дух в большинстве случаев относится к добрым и благодетельным, т. е. положительным мифологическим персонажам, а русский в большинстве — к отрицательным.
При сравнении китайского домашнего духа с русским отмечены как общие, так и отличительные особенности использования этих мифологем в современной речи. Особое внимание следует обратить на роль, которую они играют в определении особенностей национального менталитета, национальной языковой картины мира.
Лингвокультурологический анализ мифологем позволяет раскрыть особенности тех фрагментов национальной языковой картины мира, экспликация которых представлена проанализированными выше лексемами, что, в свою очередь, может оказаться полезным при сопоставительном изучении культур, а также в практике преподавания языков.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белякова Г. С. Славянская мифология. М., 1995.
2. Большой толковый словарь русского языка / Гл. ред. С. А. Кузнецов. СПб., 1998.
3. Виноградова Л. Н. Региональные особенности Полесских поверий о домовом// Славянский и балканский фольклор: Этнолингвистическое учение Полесья. М., 1995.
4. Власова Н. Тайники житейской мудрости. 1998.
5. Гаврилов Д. А., Наговицын А. Е. Боги славян. Язычество. Традиция. М., 2002.
6. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. СПб., 1996.
7. Ежов В. Мифы древнего Китая. М., 2004.
8. Ключевский В. О. «Повесть о начале Руси». М., 1992.
9. Кузьмина Е. Е. Древнейшие скотоводы от Урала до Тянь-Шаня. Фрунзе, 1986.
10. Маслова В. А. Лингвокультурология. М., 2001.
11. Мифологический словарь / Гл. ред. Е. М. Мелетин-ский. М., 1990.
12. Мокиенко В. М. Образы русской речи. М., 1986.
13. Питина С. А. Концепты мифологического мышления как составляющая концептосферы национальной картины мира. Челябинск, 2002.
14. Русский семантический словарь. Толковый словарь. М., 1998.
15. Тихонов А. Н. Словообразовательный словарь русского языка. В 2 т. М., 1999.
16. Юань Кэ. Мифы древнего Китая / Пер. с китайского. М., 1965.
17. Larousse Dictionary of World Folklore. England., 1996.
