CC BY
63
ХРОНИКА НАУЧНОЙ ЖИЗНИ
Межкафедральный методологический семинар философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова
Рады констатировать, что продолжается активное сотрудничество журнала «Ценности и смыслы» с философским факультетом МГУ имени М.В. Ломоносова. Шестого апреля 2010 года состоялось Первое заседание межкафедрального методологического семинара философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова «Бытие понятия в культуре». Проблематика семинара, идеи основного доклада, сделанного деканом факультета акад. РАН В.В. Мироновым, чрезвычайно существенны для нашего журнала и остро актуальны на современном этапе философского осмысления. Мы благодарим за предоставленные материалы наших единомышленников и авторов В.В. Миронова, А.А. Костикову, Г.В. Сорину и публикуем стенограмму заседания.
Заседание открыла заведующая кафедрой философии языка и коммуникации А.А.Костикова.
— Уважаемые коллеги, я хотела бы открыть заседание межкафедрального методологического семинара, идея которого тесно связана с теми структурными изменениями, которые прошли на факультете. Как вы знаете, ректор Московского университета Виктор Антонович Садовничий и декан нашего факультета Владимир Васильевич Миронов создали в структуре нашего факультета несколько новых кафедр. На эти кафедры возлагаются задачи, прежде всего, организационной научной и учебной работы, которые, несомненно, соответствуют общим тенденциям трансформации университетского образования, ориентации на специализированные программы подготовки, на прикладные приложения философских дисциплин. Если говорить о нашей кафедре философии языка и коммуникации, то это, прежде всего, новые для факультета магистерские программы по философии языка, программы подготовки и переподготовки в сфере прикладной коммуникации — по связям с общественностью, к работе на которых привлекаются представители всех кафедр факультета. Но это также создание коммуникационного поля для межкафедральной
научной работы по меж- и внутридисциплинарным проблемам философии, ведь философия языка в широком понимании — это проблемы смысла, его выражения и восприятия.
В рамках подготовки стратегии образования и дальнейшего развития кафедры философии языка и коммуникации у профессора Галины Вениаминовны Сориной возникла идея возродить организационными усилиями кафедры методологический семинар «Бытие понятия в культуре». Однако в новом его виде задачей семинара могло бы стать обсуждение ключевых — титульных — понятий основных философских дисциплин, структурно представленных кафедрами факультета. Узкая специализация, свойственная философии в последнее время, привела к некоторой теоретической замкнутости исследований. Об этой угрозе концентрации научной работы исключительно на индивидуальном понимании проблем предупреждал еще Ф. Бэкон, предлагая организацию активного ученого сообщества. Ученые советы и совместные аттестационные комиссии по защитам дипломных работ лишь отчасти решают задачу внутри-дисциплинарных дискуссий.
Титульные понятия философских специальностей выступают спецификаторами и учебных курсов, и научной деятельности кафедр — вокруг них выстраивается вся система примерно так, как это описывал Гегель: «...философия... должна... начать с субъективной предпосылки, именно с некого особенного предмета. философия должна сделать предметом мышления само мышление. Но это — свободный акт мышления; оно свободно становится на ту точку зрения, на которой оно существует для самого себя, и тем самым само порождает и дает себе свой предмет. Далее точка зрения, которая представляется, таким образом, непосредственной, должна в пределах философской науки превратить себя в свой результат, и именно в ее последний результат, в котором она снова достигает своего начала и возвращается внутрь себя. .Это даже является ее единственной целью и делом, — достигнуть понятия своего понятия. » Предметом философской рефлексии должны стать «общество», «право», «история», «эстетическое», «этическое», «язык», наконец. В каком контексте появляется та или иная философская дисциплина, как она трансформируется, что оказывается основанием новых формулировок проблем, можно ли восстановить социологию этой философии и, наконец, как понимается проблематика нашими коллегами, какое направление выбрали они для спецификации исследований, какие проекты им видятся в рамках данной дисциплины как первоочередные. Вторая половина двадцатого века — примерно до середины 90-х годов — была периодом яростной интеллектуальной битвы вокруг универсальности
понятий. Западная философия предложила в жанре манифестов по крайней мере два диаметрально противоположных подхода к пониманию природы философских истин. Манифесты сегодняшнего дня, например «Второй манифест философии» Алана Бадью, подводят итоги этих дискуссий. На смену резкому противопоставлению культа логоцентристкого универсализма и культурного релятивизма должна прийти взвешенная позиция спокойного этикофилософского анализа.
В этом контексте программа семинара звучит чрезвычайно актуально и выполняет работу, столь необходимую для научного сообщества, — работу по определению терминов. Открыть семинар согласился декан нашего факультета Владимир Васильевич Миронов с ме-татеоретическим введением: о проблеме слова в культуре и философии.
Выступление В. В. Миронова «Слово: постижение бытия»
— Мой доклад будет связан с одним из вечных вопросов философии — выявлением ее сущности как особого типа самосознания человека и культуры, которая в своей рефлексии опирается на все типы и виды постижения человеком бытия — от науки до религии и искусства. Широта исходного базиса философии приводит к неопределенности ее предмета. В отличие от других наук она не может быть окончательно определена, ибо является не столько ответом на извечные вопросы человека, сколько формой вопрошания. Благие пожелания определить предмет философии могут скорее исказить ее изначальный смысл как вечного процесса постижения бытия, той самой платоновской любви к мудрости, к которой стремится философ, понимая невозможность ее достижения. Во многом такая особенность философии связана со словом как таковым и филологией как наукой о слове. Если филология — это любовь к слову, то философия — любовь к мудрому слову, ибо мудрость не может выражаться ни в чем ином, как именно в слове. Блестящий образец такого подхода можно обнаружить в целой серии работ Сергея Сергеевича Аверинцева, посвященных становлению античной философии. Анализ философии в этот момент важен сам по себе, так как именно здесь зарождаются и проявляются в чистом виде ее особенности, затем приглушенные или видоизмененные развитием культуры. Здесь философское мышление только вызревает, выступая в чистом, первозданном виде. Оно даже не имеет своего обозначения (своего слова) и генети-
чески связано с мифологией и становящейся литературой, не может в одночасье оторваться от них. Более того, это родство философии со словом, литературой и филологией является важнейшей компонентой философского мышления как особого типа мыслительной конструктивной работы, по выражению Аверинцева, «философской мысли, прокладывающей путь в неизвестность и получающей при этом импульсы от энергии слова».
Эта загадочная энергия философского слова возникает из мифа через прохождение становящейся философией особой стадии литературного инобытия. Важно понимать, что миф не является сказкой, основанной на элементах сконструированной вторичной реальности. Он есть не некая условность, а особый способ описания мира, в котором реальность и чудеса рождены «самой первобытной жизнью и ее наивной верой в обязательность и повседневность чуда». Но миф — и не легенда, конструируемая как фиксация социальнополитических обстоятельств с целью их оправдания или изобличения. Миф — это начало любого смыслотворчества. С одной стороны, он представляет собой оформление непосредственного чувственнообразного восприятия мира. С другой — результат обобщающей деятельности мысли, но не с помощью логики, а посредством образов и метафор.
Однако образы не могут жить без слова. Поэтому мир античности — это мир становящихся слов, которые подбирают для своего самовыражения философия и литература. Античная философия подыскивает себе слова, буквально выхватив их «из родной стихии быта» как выловленную рыбу, отмечает Аверинцев, но трансформируя их в термины. Это очень тонкая работа по различению языковых оттенков слова, момент создания понятий, описывающих разные сферы жизни людей. Слово многозначно, оно играет возможными
смыслами, проявляясь в той или иной сфере бытия и человеческого творчества. Понятие «миф» означает «слово» (мифос). Слово о богах и героях. Но эпос — тоже слово, слово о преданиях. И логос — слово, предполагающее «первичную выделенность и дифференциацию элементов, переходящую затем в некую их собранность». Если миф выполняет функцию отражения обобщенно-смысловой направленности слова в его целостности, то логос, к которому стремится философия, фиксирует логическую упорядоченность мира и бытия. Именно в мифе вырабатываются представления и образы, которые позже фиксируются в философских системах. Миф обладает своей собственной логикой в рамках особого типа познания — «познания-восприятия». В основе «логики мифа» лежали совершенно иные предпосылки, так как данный тип мышления был не абстрактен, а конкретен, не расчленял, а, напротив, пытался объединить в едином сознании буквально все.
Миф представлял собой тотальное обобщение. «Собранность мифа» является ключевым для понимания философии. Ибо философия также есть собирание и сотворение новых смыслов. Слово метафорично и содержит в себе множество смыслов. Философия выбирает значение для своего слова, пытаясь отойти от значений обыденного языка. Философия — это «застывшая метафора: бытовое слово, систематически употребляемое в несобственном смысле». Блестящая мысль, позволяющая и сегодня объяснить феномен «непонимания» философов. «Для обыденного сознания любое философское высказывание предстает с необходимостью как сплошная катахреза, словесный выверт, отклонение от «честного» лексического узуса — как игра слов; со времен стародума Стрепсиада обыденное сознание не уставало заявлять об этом достаточно определенно. Как во всякой долговечной клевете, здесь есть крупица истины. Пусть «готовый», респектабельно-стабильный философский термин, по всей видимости, куда как далек от игровой сферы; однако он рождается из игры и несет на себе сигнатуру своего происхождения». Для внешнего наблюдателя или, если угодно, обывателя и сегодня философия непонятна. Она оперирует внешне обыденными словами, но «выворачивает» их привычные значения. Она играет словами. Она сама интеллектуальная, заумная (т.е. находящаяся за рамками обыденного ума) игра, не всегда и не всем доставляющая удовольствие. Ее действительно трудно понять, не вступив в эту игру с открытым сердцем и готовностью к смысловому творчеству.
Непонятность может выступать как непроясненный понятийными уточнениями смысл, но одновременно, указывает Аверинцев, и как особый дидактический прием (некая смысловая хитрость), как у Гераклита, «воздействующий на читателя в нужном направлении...
То же с диалогами Платона: их интерпретация от времен Плотина до времен Шлейермахера была ориентирована на реконструкцию некоего связного «систематического» изложения, которое якобы предсуществовало в уме Платона...». Важная мысль, говорящая о том, что философы (не умаляя их значимости) после античности занимались реконструкцией идей и слов, разбросанных античными мыслителями, интерпретируя их с целью выстраивания своих концепций. Все уже действительно было в античности, но в разбросанном виде. «Поэтому, например, замечательное по глубине и четкости изложение Гераклита у Гегеля, с одной стороны, весьма близко отражает отвлеченную сущность его философии, будучи во многом адекватной ее логической формулой, но, с другой стороны, именно в силу своей логичности и отвлеченности не имеет никакого отношения к Гераклиту».
Философия, таким образом, несмотря на рационально-теоретическую направленность сохраняет сущностное родство с мифом. В условиях дефицита конкретных знаний о бытии она переносит обоснование в сферу сконструированного разумом «АБСОЛЮТА», выступая от его имени. С этим связана особая повелительность философской речи, напоминающая проповеди, так как философ говорит не от имени самого себя, а от имени АБСОЛЮТНОЙ ИСТИНЫ. Поэтому для философа важна риторика как средство, усиливающее воздействие аргументов на слушателей не только с помощью логики и истины, но и за счет психоэмоционального воздействия на человека. Слово в такой форме становится мощным фактором коммуникационного воздействия, четко осознанного античным мышлением. Высказывающего философа, писал С.С. Аверинцев, нельзя отделять от риторики и даже от жеста, это будет модернизацией реальных отношений. В этом случае философия предстает перед нами «бесплотно-внесловесной», а риторика — «пустой и плоской». Риторика — не напыщенная речь, в которой форма выражения скрывает бессодержательность; она «представляет собою мускулистую атлетику слова, выкованную некогда «аго-нами» античности».
Риторика — следствие развития философии как слова. Отсюда вытекает неизбежная игра со словами, особенно в античности, так как за многими словами еще не закрепилось стереотипное значение, характерное для современной культуры. «Предфилософия создает чуткое подвижное слово, повышенно готовое к звуковой игре и к метафорическому преображению.» Античный философ не просто «раскачивает» смысл слова, «не только подстрекает слово к повышенной подвижности, но и всеми средствами доводит его до кипения, до выступания из собственных семантических берегов». Слово
сначала разогревается, а затем подвергается жесткому интеллектуальному анализу, лишающему его «дорефлективной невинности». Именно в этот момент слово превращается в философский термин за счет отбрасывания лишних значений и форм, критики языка и выявления некоего «безусловного смысла». Это работа «по докапыванию до истинного и безусловного смысла слов, до их исходного и исконного значения, по оживлению первозданной семантической интенсивности каждого корня».
Такая работа внутри философии происходит и сегодня. Но есть принципиальная разница между модным ныне деконструктивизмом и постмодернизмом, тоже раскачивающими значения и смыслы слов, и работой философов античности. В античности «раскачивание» значения слова (доведение его до «кипения») было конструктивной работой, поскольку создавались смыслы, которых не было. В настоящее время абсолютизируется деконструктивистское разрушение как таковое, часто не приводящее к возникновению новых смыслов. В античности превалирует целостность, связанная с целостностью мифологического восприятия, а в современности — фрагментарность (клиповость), пытающаяся выдавать себя за целостность. Такое понимание философии отражает ситуацию эпохи, когда внешне стремящееся к интегрированности сообщество на самом деле является глубоко дефрагментированным образованием, дефрагментированной культурой, которую человек может воспринимать лишь через клиповое сознание.
В античности философия, перейдя к рационально-теоретическому способу мышления, тем не менее сохранила в себе установку на сознательное конструирование образно-смысловых реальностей. Парадоксально, но именно умозрительный и даже спекулятивный характер и своеобразная «оторванность» от конкретных проблем позволяют философски подходить к пониманию мира, «зрить его умом», не разлагая целостность на отдельные опредмеченные составляющие.
Поэтому когда говорят, что философия есть результат перехода от мифа к логосу, здесь фиксируется лишь факт перехода от общей смысловой направленности, схватывания бытия (мира) к его аналитическому анализу — логосу. Однако этот переход осуществлялся на единой основе, в качестве которой выступало, как мы показали, слово, и поэтому особенности данных образований были тесно переплетены. В развитии философии скорее господствует цикличность. Ее проблемы образуют особое смысловое пространство, вечное, как само бытие. (А. Ф. Лосев приводит пример с понятием Космоса, который изначально был у греков мифологическим образом, а затем стал пониматься как природное явление. На определенной стадии развития ан-
тичной философии происходит возвращение к пониманию Космоса как самостоятельного мирового субъекта, на который не просто переносились человеческие качества. Он обладал собственными свойствами живого. Это было возвращение к мифу, но уже на новой ступени, обогащенной предшествующими философскими рассуждениями, когда миф наполнился разработанной греками диалектикой. И Лосев делает вывод: «Античная философия... началась с мифа и кончилась мифом. И когда был исчерпан миф, оказалась исчерпанной и сама античная философия».) Античная философия развивается не как линейный переход «от мифа к логосу», но и как обратный путь — «от логоса к мифу». Нерасчлененное человеческое мышление опирается на обе структуры сознания — понятийную и образную, которые, обогащая друг друга, позволяют человеку воспринимать мир целостно. Данное свойство философии сохраняется и сегодня.
В античности философские рассуждения облачались в поэтические одежды, что так привлекает нас сегодня. Вся досократовс-кая философия — это прежде всего форма поэтического творчества. Иного и быть не могло. В период становления философии ее базовые категориальные структуры, лежащие в основе порождения рациональных смыслов (понятий), еще не откристаллизовались. Поэтому она пробует реализоваться прежде всего как форма литературного творчества. Не случайно некоторые философы говорят о периоде поэтической метафизики. Вплоть до творчества Аристотеля философия представляла собой «огромное пространство, в котором лексически задает тон слово, сделавшее первый шаг к состоянию термина (иначе это не была бы философия), но находящееся в пути».
Становление философии представляет собой терминологическое оттачивание значения слов, придания им более определенных значений и превращение тем самым в систему философских понятий и категорий. Процесс неоднозначный и внутренне противоречивый, так как стабилизация значения слова есть одновременно приостановление возможностей развития вариантов его значений, отказ от метафоричности и многозначности. Это момент перехода от метафоры к понятию, от обыденного значения слова к приданию ему иного, закрепленного философскими рассуждениями смысла. Но тем не менее то был период доминирования слова как такового, поэтому процесс становления философии (как и литературы) не мог быть вне слова, вне особой конкретно-исторической и смысловой зоны, которую Аверинцев обозначает как «зона метафоры». Из нее можно было вырваться, примерив одежды рационального и логически выстроенного понятия — тогда оно превращалось в философский термин. А можно было, напротив, совершенствовать метафоричность,
многозначность, придавая слову поэтический характер, что было реализовано в литературе того периода. Таким образом, философия была и всегда будет близка к литературе: обе формы сознания наряду с другими качествами являются разновидностями субъективного переживания мира.
Таким образом, в философии реализуются два вектора развития. Один направлен на более полное использование метафорического содержания слова, насколько это возможно в рамках рациональнопонятийного мышления. Такой вариант философии был реализован Платоном. Может быть, боясь потерять внутренние возможности слова, потенциальную поэзию и богатство разнообразных, в том числе противоположных, смыслов под давлением логического препарирования и перерождения слова в термин и пытаясь, не отказываясь от рационально-понятийного мышления, сохранить смысловое богатство потенциальных смыслов слова, он развивает диалектику как главный метод философского познания. Именно диалектика позволяет сохранить тенденцию, идущую от Пифагора, трактующего философию как любовь к мудрости. Это была грандиозная постановка задачи и не менее грандиозный вариант ее решения. Результатом стала одна из самых развитых в истории человеческой культуры форма синтетической философии, гармонично сочетающей в себе рациональные и внерациональные средства выражения философской идеи.
Тем не менее уже у Платона философия ищет собственные формы выражения. Для Сократа, как известно, сам факт письменной фиксации идей уже представляет проблему, так как это искажает живость мышления. Только живая речь сохраняет жизненность философии. «Дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их — они величаво и гордо молчат». Соответственно наиболее адекватной формой самовыражения философии, по Сократу, является диалог. Сократовский диалог, правда, по существу таковым еще не является. Это своеобразный монологичный диалог, форма провокационного диалога, когда оппонент выступает в качестве своеобразной «боксерской груши», на которой философ оттачивает свою логику. Постепенно диалог становится главной формой описания философской дискуссии. Но если у Платона это еще синтез литературы и философии, поэзии и логики, то позже в классической традиции — диалог идей как таковых, осуществляемый на высоком уровне абстракции. Поэтическое отходит на второй план. Философия — прежде всего диалог: человека с другим человеком, человека с Космосом. А любой диалог — это борьба мнений, представлений, пониманий, что опять же связано с развитием диалектики.
Другой вектор был выражен Аристотелем, выстроившим эпистем-ный тип философствования, говоря о том, что в основе беспредпо-сылочного знания о всеобщем и сущности может находиться лишь абсолютная предпосылка, абсолютная истина, в противном случае любое философское может оказаться ложным. Философия — наука особого рода, исследующая систему первоначал, что позже обозначается термином «метафизика». Диалектика при этом, полемизирует он со своим учителем, есть лишь пропедевтическое средство, расчищающее место для истины. Она должна быть дополнена дедукцией, опирающейся на абсолютную истину как предпосылку выводов. По этому Г. Г. Майоров поводу эмоционально пишет: «Истолковав ее как эпистему, зажатую в тиски формальной логики, Аристотель лишил ее изначальной духовной самобытности, превратил из поэзии в скучную прозу, из творчества любви в работу рассудка». Понимая эмоциональный пафос, мы не можем полностью согласиться с Г. Г. Майоровым, так как рациональная работа разума, в том числе в ее жестко логическом варианте, вряд ли является скучной работой, и она может принести не меньшее удовлетворение, чем поэзия.
* * *
Вышеописанные особенности становления философии во многом определили ее особенности, которые верны и по сей день.
Философия — живое знание, поэтому вся ее проблематика преломляется сквозь призму Человека, его целей и интересов. Она выступает по своей сути предельной интерпретацией так называемых вечных, то есть тоже предельных, проблем. Частные науки, определив собственный предмет исследования, каковым также может быть человек, рассматривают его вне системы иных, присущих ему связей и отношений. Ученый всегда как бы надевает предметные очки, позволяющие ему «опредмечивать» мир и объекты, попадающие в поле его зрения. Соответственно научное знание предметно, как и получаемые знания об исследуемых объектах. Картина мира, создаваемая науками и базирующаяся на предметном знании, также является опредмеченной. Достигаемая точность и конкретность здесь основаны на предельном «огрублении» действительности. Это важнейшее условие конкретно-научного познания, позволяющее конструировать относительно однозначный понятийный каркас науки и получать высокую степень точности.
Но в метафизическом смысле абсолютная точность недостижима уже в силу субъектно-объектного характера познавательной деятельности. Как в связи с этим не вспомнить Платона? Обосновывая необходимость метафизики как беспредпосылочного знания и в связи с этим анализируя особенности математики, он приходит к выводу
о недостаточности дедукции, на которую она опирается. Оказывается, исходные пункты математики, из коих дедуктивно разворачивается обоснование, сами недостаточно обоснованы или вообще не могут быть обоснованы, то есть в основе точного знания нет обоснованных начал. Необходима, рассуждает философ, особая дисциплина, способная устанавливать истинность предпосылок, опираясь на знания, находящиеся за пределами дедуктивных методов рассуждения, в более широком современном смысле — за пределами наук. Этому соответствуют и различные познавательные способности. В основе математики лежит способность рассуждать — рассудок (ди-анойа), а в основе метафизики — диалектический разум (нус или но-эзис) как дар постижения первоначал.
Различие познавательных способностей порождает и различие форм самовыражения знания. Наиболее адекватной формой конкретно-научного знания выступает монолог: «Интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект — познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь». Наука относительно безразлична к исследованию объекта как такового, его сущности в целом. Ее интересует часть сущности объекта, которая разворачивается к ней своей предметной стороной. Отсюда проистекает и известная экспансия науки, претендующей на исследование чего угодно. Ученый в определенном смысле должен верить в истину, тогда как в философии получаемые знания к истине не сводимы. Для философии такой адекватной формой мышления выступает диалог. Здесь сохраняется высокая активность обеих сторон (субъекта и объекта). Точность, достигаемая за счет отвлечения от свойств субъекта, в философии менее важна; важен момент понимания и проникновения в сущность. «Познание здесь направлено на индивидуальное. Это область открытий, откровений, узнаваний, сообщений. Здесь важна и тайна, и ложь.» Диалог — процесс понимания посредством создания диалогового смыслового пространства.
Познание бытия осуществляется через тексты о нем, создающиеся человеческим сознанием и языком, смысл которых невозможно проверить эмпирически. Новое в тексте возникает как бы из смыслового ничто. Он не просто совокупность знаков, а порождает новый смысл, находящийся за пределами значений понятий. Как отмечал М. М. Бахтин, «всякая система знаков (т.е. всякий язык)... принципиально всегда может быть расшифрована, т.е. переведена на другие знаковые системы (другие языки)... Но текст (в отличие от языка как системы средств) никогда не может быть переведен до конца, ибо нет потенциального единого текста текстов. Событие жизни текста, т.е. его подлинная сущность, всегда развивается на
рубеже двух сознаний, двух субъектов». Поэтому при столкновении двух культур возникает задача перевода смысла одной культуры на язык другой, а это не аналогично задаче постановки в формально однозначное соответствие значений понятий.
Абсолютное понимание текста другой культуры невозможно, что и порождает бесконечное множество истолкований. Текст содержит потенциальное множество смыслов, постигаемых людьми, вносящими в них свое собственное «Я», признаки собственной культуры. Полностью адекватное понимание текста в узком смысле (как достижение смыслового тождества, полной адекватности) смог бы гипотетично достичь только человек, его создавший (автор), и то если бы предстал перед нами как некий идеальный участник диалога с самим собой, находящийся в застывшей пространственно-временной ситуации. Познание иной культуры как Текста (ибо культура и есть с некоторыми оговорками такой Текст) осуществляется через интерпретацию. Следовательно, понимание текста представляет собой адаптацию не менее двух «Я», или культур в целом, друг к другу. Интерпретация — это поиск смысла сквозь призму собственного «Я». Перевод Пастернаком Шекспира — уже отдельное самостоятельное произведение, а не просто постановка одной системы знаков в соответствие к другой (см. коммент. 1).
Любой текст есть средство передачи смысла, но в философии это усложняется. Философия в ипостаси гуманитарного знания реализуется как постижение смыслов, заложенных в исследуемом явлении не напрямую, а на особом идеальном уровне. В философии текст есть п-мерная реальность по отношению к бытию как таковому, следовательно, и диалог, осуществляемый как диалог текстов; есть некое идеальное смысловое пространство столкновения текстов, смыслов, культур. Философия, исследуя тексты и Текст (культуру), представляет собой вторичный интерпретационный уровень, где происходит «интерпретация интерпретаций» (Поль Рикер). Философская интерпретация основана на том, что ее объектом выступает текст, который вообще может не иметь никакой связи с реальной действительностью, с материальными фактами и явлениями. Это работа мышления, состоящая «в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении». Философская интерпретация выступает как деятельность мышления, приумножающая смыслы. Она репродуцирует их через конструирование вторичной реальности, вторичного бытия, создает тексты, в свою очередь сами становящиеся источником нового смысла.
Именно поэтому ее место в центре того, что когда-то было принято называть «наукой о духе». Она оперирует не просто вто-
ричным бытием, представленным нам в виде текстов, а интерпретациями этого бытия. Более того, даже часть философии или философские концепции, претендующие на познание мира как такового, тоже представляют лишь его интерпретации. Поэтому предметная область философии принципиально неограниченна. Анализируя «вторичный» материал в качестве «первичного», философ имеет дело с иной реальностью, чем фактическое, материальное бытие. Работая на уровне понятий и категорий, на уровне идей, он в каком-то смысле всегда является идеалистом.
Все гуманитарные науки в той или иной степени имеют дело с таким образом понимаемым текстом, но философия находится на особом метауровне. Соответственно фактор интерпретации приобретает здесь особое значение, лежащее вне сферы опредмеченной точности. В этом смысле философия находится в наибольшем родстве к филологии: не случайно и в том и в другом случае в основе лежит любовь — к слову вообще, и мудрому слову — в частности. Никакое введение в данные науки «точных» методов не выйдет за пределы их периферийных областей. Для философии справедливо утверждение С. С. Аверинцева в отношении филологии: «Она будет нужна постольку, поскольку останется верной своей сущности. Ее строгость состоит не в искусственной точности математизированного мыслительного аппарата, но в постоянном нравственно-интеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого понимания». Если филология — это своеобразная «служба понимания» (Аверинцев), то философия — это методология понимания.
Философским текстом можно восхищаться как продуктом высокохудожественного творчества, можно быть удивленным или даже оскорбленным, встречая слишком обыденную терминологию, и почти всегда испытывать трудности, связанные с пониманием. Последнее проявляется в особой «непереводимости» философского текста на язык другой культуры. Перевод философского текста, т.е. языковой системы, насыщенной смыслами и значениями, связанными с данной культурой, всегда представляет его интерпретацию и адаптацию к воспринимающей культуре. В философском переводе как особом произведении вполне допустима ситуация, когда авторский текст после интерпретационно-адаптационной работы над ним переводчика может значительно отличаться от своего изначального варианта с позиции передачи смысла и значения при сохранении внешней схожести с ним.
Философия реализуется в создании текстов, являющихся личностными смысловыми конструктами разных культур, представляя собой разновидность их предельной интерпретации. Интерпрета-
ционное поле философии носит безграничный во времени характер, что определяет смысловую вечность философских проблем, независимо от времени интерпретации способных приобретать новый смысл и значение для современника, переходя от эпохи к эпохе. С позиции философии важен вечно привносимый и вечно интерпретируемый смысл. В этом проявляется вечность и значимость текстов Платона и Аристотеля, Шекспира и Гете, предоставляющих нам безграничные возможности их интерпретации с сегодняшних позиций. Читая Платона, я персонифицирую его текст: я не могу его читать так, как его читал бы сам Платон. Я вношу в него свое «Я», развиваю близкие мне смысловые возможности текста, детерминированные иным пространственно-временным положением, другими социокультурными обстоятельствами.
Рассматривая культуру как знаковую систему, мы можем обозначить ее как Текст с большой буквы, а значит, и как источник для поиска все новых смыслов. Задача философского исследования заключается в расшифровке символов этого Текста и малых текстов Текста посредством интерпретации, исходящей из социокультурной и пространственно-временной заданности. Именно поэтому философию часто обозначают как самосознание культуры. И в этом значении она представляет собой особое смысловое пространство, в котором осуществляется вневременной диалог между эпохами и мыслителями. Здесь нет понятия истории как чего-то прошедшего и нет понятия будущего как чего-то наступающего. Здесь все мыслители прошлого и настоящего являются современниками, ведут между собой диалог, взаимоотрицая и взаимодополняя друг друга.
Философ выступает как наиболее свободный интерпретатор текста, что может достигать силы импровизации. В науках однажды открытый смысл, зафиксированный в соответствующей концепции, остается в истории. Смысловое поле науки как бы «вытянуто» к будущему, и связь с предшествующими концепциями выступает лишь как генетическое и смысловое богатство ушедшей в историю концепции. Философский текст не является только культурно-историческим памятником, смысл которого был задан раз и навсегда, а представляет собой открытую концептуальную систему, где находят новые смыслы. Это один из источников приращения философского знания. Изучение истории философии поэтому осуществляется не само по себе — ради того, что было, а для уяснения наших сегодняшних мыслей о бытии и человеке. Философия интерпретирует исходя из анализа предельных взаимоотношений, существующих между миром и человеком на всех уровнях, и личностных переживаний мира самого себя. Именно масштаб личности философа будет в первую очередь определять и метафизическую глубину отправля-
емого им в мир философского текста, и новые смысловые истолкования текстов, которые он получит от предшествующей традиции. Именно личностная позиция философа, постоянное обращение к истории философии как источнику общечеловеческой мудрости порождает ситуацию принципиальной незавершенности и неопределенности философии.
Дискуссия: обсуждение доклада В.В. Миронова
Проф. В.А. Кувакин. Нам представляется очевидной интуиция о такой естественной интенции любого человека, обладающего разумом, как стремление к «схватыванию» реальности как таковой. Мы рвемся к бытию (или неизвестности, ничто — можно назвать это по-разному). Не является ли преувеличением тогда, что слово заменяет бытие?
В.В. Миронов. Наше мышление все оформляет понятийным образом. Даже откровение фиксируется в словах, и мы оперируем словами. Например, когда мы говорим об иррационалистической философии, это вовсе не означает, что она и выражена неким ир-рационалистическим способом. Мы все равно читаем текст, пусть даже это текст Беме, а не бьем себя книгой по голове, чтобы понятия перешли в нее неким иррационалистическим способом. Вообще, когда говорят об иррационалистической философии, необходимо уточнять, что все ее формы рационалистичны в принципе, просто это разные формы рационализма. Поэтому в рамках этого заданного рационалистического пространства было бы точнее говорить о рационально-рационалистических и иррационально-рационалистических формах ее выражения. Но для простоты мы общее здесь отбрасываем и получаем не очень точное противопоставление иррационализма и рационализма. У философа и нет ничего, кроме возможности мыслить и выражать это в словах и понятиях. Поэтому, даже имея дело с осмыслением реальности, философ имеет дело с вторичной, то есть понятийной, реальностью, а не с реальностью как таковой.
Проф. В.Ф. Титов. Язык как средство коммуникации существует десятки тысяч лет, а философия, как известно, только 3—4 тысячи лет. Почему так?
В.В. Миронов. Мы долгое время не знали химических формул воды или воздуха, хотя пили и дышали. Общество не могло сразу приобрести характер такой рафинированной формы мышления, как философия. Лишь когда человек начал себя осознавать, почувствовал, как писал К. Ясперс, трагичность своего существования, связанного с осознанием своей смертности, противостоящей вечности бытия, появился «человек философствующий». Причем, от-
мечал философ, с исторической точки зрения почти одновременно, что сопровождалось возникновением философии сразу в нескольких точках планеты. Философия отразила особый этап становления человека.
Проф. И.Н. Яблоков. Прежде всего, хотелось бы поблагодарить Владимира Васильевича за прекрасный доклад, а также заметить, что доклад о Слове, Логосе прочитан в третий день Пасхи. Хорошо также, что возобновился методологический семинар. Год назад в своем докладе Вы уже поднимали вопрос о соотношении философии и теологии. В контексте этого доклада, что Вы можете сказать по этому поводу?
В.В. Миронов. Это специальная тема. Я бы ответил так, что смысловые пространства теологии и философии пересекаются. Не случайно Аристотель использовал понятие теологии как синоним первофилософии, предметом которой являются сверхчувственные сущности и сущности природного бытия. В Средние века произошел разрыв. Теология попыталась узурпировать рассуждения о сверхсущностях, но философия как метафизика также всегда будет этим заниматься. Иное дело, что, в отличие от божественного познания Аристотеля, который не имел в виду некоего Бога, это скорее Разум, так сказать, метафизический Бог, в теологии Бог, если так можно выразиться, конкретен. Но это специальный вопрос.
Проф. З.А. Сокулер. Философия — деятельность интерпретатор-ская, в ходе нее мы берем текст, читая его, привносим в него себя, в результате чего получаем смысл. Тексты Аристотеля по-разному читаем мы, Фома Аквинский и кто угодно еще — все это порождает новые смыслы. Почему в философии мы начинаем с текстов Платона и Аристотеля, а не с текстов Евклида и Плавта? Не получается ли, что импульс энергии слова заложен в него изначально? Не может ли быть, что в Греции слово изначально зарядилось этой энергией? (Хайдеггер)
В.В. Миронов. Это действительно так, не случайно часто говорят о феномене «греческого чуда». На этот вопрос надо отвечать пространно. Здесь и социокультурные предпосылки, и особого типа политическая структура, и стремительность смены форм государства, и даже агональность сознания людей. Об этом много говорил Гегель. Интерпретация для грека — это просто нормальное состояние мышления, связанного с признанием возможности противоположных точек зрения и необходимости отстаивать свою. Помните Гегеля — демократия как произведение искусства. В основе греческого мышления лежало чувство, а не формализованное или, как говорил Хайдеггер, «калькулирующее» мышление. Именно это привело
к становлению высшего типа мышления — диалектике, о которой как-то сейчас подзабыли.
З.А. Сокулер. Следует ли из того, что Вы говорите, что в Греции слова еще были близки к мифу, от которого слово зарядилось энергией? А тогда, может быть, что для нового смысла необходим новый миф?
В.В. Миронов. А возможность нового, и особенно в философии, как раз и возникает из сначала смутного, если хотите, мифического представления, которое лишь позже приобретает более рациональную форму. Гегель или Кант, не помню, говорили, что философия делает ясным то, что было смутным в мифе.
Доц. А.В. Чусов. Хотелось бы ввести в дискуссию новый аспект — семантико-методологический, чтобы прояснить Вашу позицию по отношению к методологии. Если мы говорим о слове и интерпретации, то слово может выступать в качестве предмета, объекта, а интерпретация — в качестве средства исследования. Так вот, между объектом и средствами могут существовать различные варианты отношения. Какие методологические позиции имелись в виду Вами?
В.В. Миронов. Мне не очень понятен вопрос. Мы можем расписать, как может осуществляться интерпретация, какие формы она может приобретать и какие ограничения, и должны ли мы эти ограничения вносить. Интерпретация — не накладывание методологической схемы, а необходимость работы со словом, которое всегда многозначно.
Проф. В.Г. Кузнецов. Не любое слово нуждается в интерпретации, только непонятные слова нуждаются в ней.
В.В. Миронов. Здесь тоже можно подискутировать — где та граница, где слово уже не может быть интерпретировано?
Доц. А.В. Чусов. Хотелось бы частично ответить З.А. Сокулер. Не все ученые исходили из Евклида, некоторые — из Платона и Аристотеля.
В.В. Миронов. Для меня эта вещь не очень принципиальна. Мы читаем аудитории одно, на деле все может оказаться иначе. Я спрашивал в Японии и Китае, что они понимают под философией. Они долго рассказывали, что это что-то особенное, а потом я спросил, что написано у них в книгах. Берешь учебник и видишь: «Философия — любовь к мудрости». Все то же самое. Доминирование греческой культуры — это действительно удивительная вещь.
Проф. О.Ю. Бойцова. Если мы предполагаем множественность возможных интерпретаций, то как они соотносятся между собой? Какова их иерархия? Или этот вопрос представляется Вам неплодотворным?
В.В. Миронов. Мы проверяем интерпретации, мы не занимаемся импровизацией ради импровизации. Конечно, в некоторых случаях есть возможность проверки, но часто это просто внутренний выбор, здесь интуиция мыслителя имеет большое значение.
Проф. В.И. Метлов. Как Вы соотносите ваше понимание слова, его роли в философии с тезисом постмодернистов «Все есть текст»?
В.В. Миронов. Абсолютизировать можно все. Постмодернизм и есть форма абсолютизации той проблемы, о которой я говорил и которая всегда в философии присутствовала. Данная традиция в философии — это еще одно подтверждение того, что философия является самосознанием культуры на определенной стадии ее развития. И поскольку в современной культуре господствует массовое сознание, то формой восприятия ее образцов становится клип, то есть фрагментарное сознание, а если говорить еще шире — «попса». В каком-то смысле (не отрицая сложности текстов постмодернизма) — это современная попса в философии как слепок с фрагментарной культуры. Постмодернизму здесь повезло, что и обеспечило его популярность, так как многие положения, которые разрабатывалась в нем теоретически, реализовались на практике, в частности в Интернете. Смерть автора, гипертексты, позволяющие переходить в любой момент от одного фрагмента к другому. Как следствие, даже фактор некой безответственности за свои тексты. Я, как автор, его создал, а дальше он живет своей жизнью. Это действительно есть, и философия на это прореагировала, но не значит, что она к этому сведена. Так же и с утверждением о том, что «все есть текст». Она, конечно, отражает ситуацию, но к этому все не сводимо. Заслуга постмодернизма может быть в том, что он выпукло обратил наше внимание на это, приструнив философию за излишнюю абстрактность и удаленность от конкретных проблем. Поэтому и это полезно, более того, это может стать мостиком к классической культуре, ибо люди устанут от постмодернизма и вернутся к истоком. Это естественный процесс развития.
Н. с. А.Р. Геворкян. Понимание философии как заумной игры не уводит ли в сторону от понимания философии как метафизики?
В.В. Миронов. Метафизика — это самая заумная игра, ибо и возникла, как я показал в докладе, из игры со словами, с приданием им разных смыслов, с выбором значения. Опять важно чувствовать мыслительную фальшь. Наукообразные концепции могут быть еще большей фальшью, да еще в современное время претендовать на финансирование. Можно заниматься научно нанотехнологиями, а можно имитировать эту деятельность, в том числе и словесно, что значительно повышает эффект.
Проф. В.К. Шохин. Когда смотришь на строки Аверинцева, кажется, что он трактует философию как филологию, а тогда Логос = речь. В Вашем докладе содержалась мысль о том, что в философии главную роль играет ее герменевтическая нагруженность. Я считаю, что это скорее относимо к теологии. Любое гуманитарное знание в той или иной мере герменевтически нагружено. Не правда ли, что в философии при этом наиболее важны задачи, которые можно назвать «сократическими» (или мировоззренческими). Так все-таки что в философии важнее: герменевтическая нагру-женность или интерпретаторская деятельность (в которой слово — только средство)?
В.В. Миронов. Конечно, философ — систематизирующий деятель. Я поставил акцент на интерпретацию, для того чтобы мы не упустили вторую сторону философии, связанную с герменевтикой. Часто, когда превалирует значение систематизации, мы выхолащиваем то, что содержится в слове, и это кажется неверным. Слово в философии не может быть только средством, ибо слову (и это делал как раз Сократ) можно придать разные значения, убедив в этом значении произносящего.
Проф. В.К. Шохин. Очень много времени уходит на интерпретацию. Можно ли говорить о том, что философия в данной ситуации выполняет герменевтическую функцию и, более того, что философия только ее и может выполнять в условиях междисциплинарных взаимодействий?
В.В. Миронов. В условиях междисциплинарности философия, конечно, выполняет герменевтическо-мировоззренческую функцию, направленную в том числе и на систематизацию и вписывание достижений разных наук и форм постижения бытия в некую картину мира. Для ученого всегда лучше некая система, которая подходит ему и которую он возьмет готовую (как было с диаматом) или сконструирует свою, для того чтобы объяснить проблемы собственной науки. Это интересная проблема, которая сегодня проявляется в своеобразной «реабилитации» диалектического материализма самими учеными. Эту тенденцию надо ухватить, понять, обсудить и, может быть, попытаться нечто предложить ученым, исходя все-таки из более адекватного понимания своеобразия философии.
Комментарии
1. Более того, формальная точность может исказить понимание смысла. Приведу еще один любопытный пример. Существует известное стихотворение Гете, которое выглядит следующим образом на немецком языке (1) с подстрочным переводом (2) и в стихотворном широко известном варианте Лермонтова (3):
(1) Über allen Gipfeln ist Ruh
In allen Wipfeln spurest du kaum einen Hauch.
Die Vögelein schweigen im Walde.
Warte nur, balde ruhest du auch.
(2) Над всеми вершинами тишина.
Во всех кронах деревьев ты едва ли ощущаешь дыхание. Птицы молчат в лесу.
Подожди, скоро отдохнешь и ты.
(3) Горные вершины Спят во тьме ночной Тихие долины Полны свежей мглой Не пылит дорога
Не дрожат листы Подожди немного Отдохнешь и ты.
Изумительный перевод Лермонтова, которому удалось и достаточно близко остаться к оригиналу, и передать смысл и настроение автора. Хотя уже здесь мы видим безусловное расхождение формального значения смысла отдельных слов. Но история стихотворения на этом не завершилась. Дело в том, что оно странным образом попало в Японию, но в варианте перевода на японский со стихов Лермонтова как самостоятельного произведения. Затем оно вновь вернулось в Германию и было переведено на немецкий язык как японское стихотворение, и еще раз вернулось в Россию как перевод (подстрочный) немецкого стиха. Вот как выглядел последний вариант (за полную точность не ручаюсь, так как привожу текст по памяти): «Мы с тобою простились// Я сижу в беседке один// Надо мною летят журавли//Я сижу и плачу». Как видим, перед нами совершенно иное стихотворение, адаптированное к иной культуре. Но самое поразительное, что даже в этом виде оно передает изначальное настроение Гете (как если бы он был японцем).
Литература
1. Аверинцев С.С. Собрание сочинений / под ред. Н.П. Аверинцевой и К. Б. Сигова. София: Логос; Киев: ДУХ I Л1ТЕРА, 2006.
С. 455, 456.
2. Аверинцев С.С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда // Аверинцев С. Образ античности. СПб.: Азбука-классика, 2004.
3. Бахтин М.М. К методологии литературоведения. М.: Контекст, 1974. С. 206.
4. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 300, 301.
5. Вундт В. Метафизика // Философия в систематическом изложении. М., 2006.
6. Лосев А.Ф. История античной философии. М., 1989. С. 42.
7. Майоров ГГ Философия как искание абсолюта. Опыты теоретические и исторические. М., 2004. С. 46.
8. Платон. Федр. 275<! // Соч. Т. 2. С. 217.
9. Рикер П. Конфликт интерпретаций. М., 1995. С. 18.
10. Тахо-Годи А. Античная мифология А. Ф. Лосева // Лосев А.Ф. Античная мифология. С античными комментариями к ней. М., 2005. С. 11.
11. Фрейденберг ОМ. Миф и литература древности. М., 1978. С. 21, 22.
