CC BY
19
Ф.Е. Ажимов
МЕТОДОЛОГИЯ «ПОСТ-» МЕЖДУ ФИЛОСОФИЕЙ И ЛИТЕРАТУРОЙ (АСПЕКТЫ ПРОБЛЕМЫ)*
Аннотация: В статье анализируются проблемы соотношения философии и литературы в контексте современных методологических проблем гуманитарного знания. Автор прослеживает опыты постмодерного размывания дисциплинарных границ философии и литературы и дает общую оценку последствий такого рода попыток.
Ключевые слова: методология гуманитарных наук, литература, философия, постмодернизм.
Annotation: The article analyses various problems concerning relations between philosophy and literature from the contemporary methodology of humanitarian disciplines. The author investigates postmodern experiments of obliterating disciplinary boundaries between philosophy and literature and proposes his own reflexion on them and appraisal of their consequences.
Keywords: Methodology of humanitarian disciplines, literature, philosophy, postmodern.
В современных исследованиях по методологии гуманитарного знания широко обсуждается тема соотношения философии и литературы. Эта проблема имеет свои исторические корни (вспомним хотя бы дискуссии 1920-х годов о возможности «рефлексивной поэзии» на страницах советских литературных журналов). Но современная социокультурная ситуация задает этой проблематике свой специфический контекст. Сегодня обсуждаются уже не столько возможности и пути взаимопроникновения гуманитарных сфер (философии и литературы), сколько предельные онтологические основания, позволяющие сохранить этим сферам свое лицо и статус отдельной области
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 08-03-00124а.
в эпоху господства методологий «пост-»: постструктурализма, постпозитивизма, постмодернизма и т.д. Сущность этих способов представления действительности в их очевидно негативистском отношении к ней. Чтобы поддерживать свое существование, они должны находиться в режиме постоянной критики своих истоков, в том числе истоков познавательных. Ставя под сомнение когнитивный потенциал любых положительных феноменов культуры (в том числе философии и литературы), методологии «пост-» пытаются найти выход из гиперкритицизма в сферу эстетического.
Дело в том, что методология «пост-» рассматривает действительность как принципиально сиюминутную и текучую, следовательно, любое положительное когнитивное высказывание о ней становится принципиально ложным, она не может быть адекватно высказана на языке научной литературы и философии (в ее научном ракурсе). Поэтому обращение методологии «пост-» к онтологии искусства и литературы, где только и возможно «правдиво» «остановить мгновение», вполне последовательно. Методология «пост-» снимает необходимость оценки на истинность (подлинность), наполняя созидающим смыслом не только оригинал, но и копию. В качестве иллюстрации того, как и какими средствами утверждается представление о созидающей роли копии, а стало быть, вытесняется потребность в поиске оснований бытия (истины или первых оснований), обратимся к образцам современной литературы (иногда называемой постмодернистской). Для примера ограничимся тремя сюжетами.
1. Ставший уже хрестоматийным роман Дж. Барнса «Попугай Флобера» (1984) представляет своеобразную попытку написать биографию Гюстава Флобера, однако эта попытка оборачивается неудачей в силу полного отсутствия достоверных источников биографии французского писателя. Единственное, что может быть толчком к жизнеописанию, - сами тексты Флобера, его произведения, которые, однако, порождают копии фактов биографии писателя. В данном случае речь идет о чучелах попугаев, каждый из которых может быть тем самым, который вдохновлял Гюстава во время написания одного из его рассказов. За каждой копией, за ее местонахождением может скрываться элемент биографии. Но эта невозможность создания окончательной биографии делает возможным
прочтение романов Флобера именно как классических, актуальных, никогда не стареющих и современных.
2. Сюжет другого романа Дж. Барнса «Англия, Англия» (1998) более пессимистичен и резок. Британская империя сравнивается с философией. Философия в Древней Греции включала в себя все знание, но с развитием человеческой мысли она растеряла его части, появились самостоятельные науки. «Но перестала ли философия заниматься фундаментальными проблемами бытия оттого, что астрономия и ее подружки переселились в другие сферы? Никоим образом. Можно даже заметить, что ей стало легче сосредоточиться на главном». То же самое произошло с Англией. Главному герою приходит идея создать на маленьком острове все, с чем ассоциируется Англия и все английское, так сказать, в рекреационных целях. Итог - сначала полное пренебрежение туристами самого оригинала -Англии, затем пренебрежение политическое - исключение страны из Европейского Союза, развал экономики, превращение ее в деревню и т.д. Причем сам остров превосходит Англию и всю Европу и по количеству туристов, и по доминированию на мировой политической арене.
3. И наконец, приведем рассуждение главных героев романа У. Эко «Маятник Фуко» (1988):
«- Я покажу вам этот текст. С вашего позволения, ксерокопию. Не от недоверия. Чтобы не терять оригинал.
- То, что переписал Ингольф, не оригинал, - сказал я, - а копия с предполагаемого оригинала.
- Господин Казобон, когда оригиналы все уничтожены, оригиналом становится последняя копия.
- Но Ингольф мог скопировать неправильно.
- Вы прекрасно знаете, что не мог. А я знаю, что записи Ин-гольфа передают истину, потому что в противном случае не вижу, что тогда должно считаться истиной. Следовательно, копия, сделанная Ингольфом, - оригинал. Есть у нас согласие по этому поводу или будем заниматься интеллигентским крохоборством?
- Только не крохоборство! - отвечал Бельбо. - Посмотрим вашу оригинальную копию».
Вот так, в определенных условиях, копия не только начинает цениться выше оригинала, но и становится оригиналом. Следовательно, под сомнение ставится само существование истины (ори-
гинала), ее онтологического статуса. Хотя общий контекст романа призывает к интеллектуальной осторожности и ответственности за логику такого рода. В связи с этим у методологии «пост-» возникает не менее важная проблема, заключающаяся в том, чтобы обосновать познавательную роль метафоры и стиля.
Феномен метафоры в ХХ в. стал предметом пристального изучения лингвистов, литературоведов, логиков и философов. Причем интерес к исследованию проблемы метафоры зачастую расценивается как «преодоление позитивистских тенденций» (6, с. 205) в науке и культуре, так как метафора фактически сводит «на нет» требование постоянства смысла и значения понятия. Метафора при этом рассматривается не только в качестве элемента только лишь художественного произведения или обыденного мышления, но как важнейшая составляющая научного языка. При этом дело не ограничивается констатацией того обстоятельства, что научная терминология является во многом производной от метафорического мышления, но утверждается, что «понятие - всего лишь остаток метафоры» (Ницще Ф. Цит. по: 9, с. 272). Так или иначе, научное познание можно назвать результатом, итоговым моментом употребления метафор как эвристики, образности, определенной наглядности. И хотя метафора не предполагает однозначности и обязательности, именно к ней прибегают, чтобы усилить эффект спецификации феномена. «Метафора, если она удачна, помогает воспроизвести образ, не данный в опыте» (16, с. 8).
Методология «пост-» обращает наше внимание на то, что в литературе важен способ описания, или, говоря иначе, стиль, т.е. не «что», а «как» языка. Поскольку вопрос об истине, оригинале в методологии «пост-» снимается, то исчезают и границы между реальностью и вымыслом, и философские тексты начинают рассматривать как формы письма, отличающиеся между собой не столько содержанием, сколько стилем (ведь, по большому счету, философские проблемы всегда остаются теми же, меняется лишь контекст их постановки). Именно это имел в виду Ж. Делез, когда заявлял, что философ, помимо всего прочего, - еще и стилист (10, с. 182; 15, с. 128). А это значит, следуя логике Делеза, что современный исследователь, претендующий на философичность, должен строить свой текст не по правилам философского рассуждения, но по требованиям стилистики литературного жанра. Не менее интересные
процессы идут в литературе. В той мере как философия все больше становится похожей на литературное произведение, литература все глубже пронизывается рефлексией. Она уже не хочет фиксировать жизнь (отражать ее), но ищет способы проникнуть в жизнь, стать самой жизнью, т.е. представить реальность так, чтобы она стала самодовлеющей (копия должна стать оригиналом).
В одной из своих программных работ «Литература и право на смерть» М. Бланшо формулирует главный для него, не только как для писателя, но как для литературоведа, тезис, определяющий проблему генезиса литературы как формы человеческого познания: «...литература начинается тогда, когда ее ставят под вопрос» (7, с. 9). Речь идет о том, что литература как таковая излишня, не необходима, однако ее отличие от того, что также излишне, заключается в факте осознания своей собственной ненужности. Именно в этот момент осмысления своей специфики литература становится литературой. В связи с этим в качестве главной проблемы литературы можно назвать проблему онтологического существования, а значит и несуществования человека, мира, познания, самой литературы и т.д. Причем эта, назовем осторожно, «ничтожность» литературы, ее «ненужность» делают с человеческим сознанием великие вещи, начиная с того, что она его формирует как автономное сознание, и заканчивая тем, что она создает сам мир, само бытие. Эта характерная черта, или даже атрибут литературы, как вида познания, стала наиболее отчетливо осознаваться в авангардистском искусстве, например в сюрреализме.
У знакомящихся с произведениями таких авторов, как М. Бланшо и П. Клоссовски, может создаться впечатление, что в подобных работах нет главных героев и, более того, для любого читателя рано или поздно с неизбежностью встанет вопрос: есть ли вообще здесь действующие лица? Главными героями в такой литературе являются эйдосы и теории (12, с. 276). В качестве иллюстрации можно привести роман Жака Деррида «Почтовая открытка» (1): «Главный герой романа. не лицо, но именно письмо - письмо, которое спорит с речью, голосом, словом, с прямой и непосредственной коммуникацией и всегда выходит победителем.» (2, с. 182). Для Деррида письмо и есть, собственно, литература. А литературный предмет наиболее подходит в качестве материала для его философии, поскольку литература динамична и не всегда подчиняется
фоноцентричной логике. У М. Бланшо герой может запросто превратиться в абстрактный концепт, в метафору, а философская абстракция, в свою очередь, может преобразоваться в героя-собеседника. Указанные характеристики обусловлены, прежде всего, метафизической ориентацией и метафизическим способом мышления самих авторов, однако для метафизики в литературе не может быть четких рамок или даже «подводных течений», в которых можно проследить метафизические концепции. Более точным будет сказать, что метафизика растворена в текстах подобного рода, и наоборот, литература растворена в метафизике. Следовательно, подобная растворенность должна означать определенную объективность и самостоятельность литературного произведения. Комментируя один из рассказов М. Бланшо, Э. Левинас заметил, что «художественная практика подводит художника к осознанию, что он не является автором своих произведений» (14, с. 134). Литературные произведения онтологически отстоят от своего автора настолько, что, замечает Левинас, они противятся, «отвергают» любое толкование, избегая однозначности. Проза М. Бланшо и П. Клоссовски сверхуникальна в том смысле, что она остается недоступной и разрушает все привычные представления о тексте как классическом, так и авангардистском. Главная характеристика последних двух типов текста - их предназначенность для чтения, адресованность читателю. В такие произведения можно погрузиться, войти. Что же касается, например, М. Бланшо, то между его текстом и читателем всегда будет оставаться дистанция, заставляющая последнего страдать от головокружения и запутанности. Подобное явление в современной литературе Ж. Деррида называет «инвагинацией» (13, с. 557).
Что может противопоставить или добавить философия к подобной онтологической «объективности», «самостоятельности», «фундаментальности» современной литературы? Если философия уже не нужна литературе и эстетическая сфера существует в качестве самодостаточной, то что может обрести философия от такого состояния дел? Сегодня можно наблюдать своеобразный историко-философский тренд: тот философ-метафизик считается «крупным», «великим», «влиятельным», «выдающимся» и т.д., у которого в философском арсенале имеется или, говоря проще, философская система которого содержит раздел «эстетика», - это Платон, Аристотель, Кант, Гегель, Хайдеггер и др. Характерно также, что с
именами вышеупомянутых философских классиков связываются мотивы «конца философии», которые рассматриваются в качестве одной из отличительных черт философского знания. Идея «конца философии» формулируется самим философом в качестве итога его учения (а значит и всех предшествующих) - «конец философии» всегда персонализирован философской системой и автором этой системы. Нет ли здесь связи между обретением конкретным философом «окончательной истины» и наличием в его философском дискурсе эстетики как итога или концентрированного выражения философствования?
Во всяком случае, литературное изложение философских идей, на мой взгляд, дает возможность приблизить современность к классике и избежать описанной выше деструктивности методологии «пост-». Философия фактически сливается с литературой, когда литература повторяет опыт философии - борьбу с самой собой. «Умерла ли философия вчера, после Гегеля, Маркса, Ницше или Хайдеггера, - размышляет Деррида, - и должна ли она еще скитаться в поисках смысла собственной смерти, - или она всегда существует, сознавая свою направленность к смерти, как это молчаливо подразумевается в тени того самого слова, которое провозглашает рЫ1о8орЫа регепш8; должна ли она была умереть однажды, внутри истории, или она всегда существует агонией и насильственным раскрытием истории, напрягая свои возможности против нефилософии - своей противоположности, своего прошлого и настоящего, своей смерти и своего источника; или же по ту сторону этой смерти или этой смертности философии, а может быть, даже благодаря им, мысль должна была бы еще сбыться, начиная с того, что не было еще задействовано в философии; и что еще более странно, само будущее тогда имело бы будущее.» (11, с. 367).
Приведенный знаменитый отрывок из работы Ж. Деррида обнажает кокетливость и самоуничижительность такого рода философии: она сама сочиняет, как и литература, свою смерть. Рассуждения философии о своей смерти связаны с рассуждениями о предмете философии, а предмет философии, как утверждал М. Хайдеггер, «есть собственный и высший результат ее самой» (18, с. 260). Апогей философствования, стало быть, достигается тогда, когда мысль того или иного философа доходит до идеи конца или завершенности, до осознания того, что дискурс мудреца охва-
тил абсолютно все. Смерть философии - заветная мечта любого добросовестного философа. Поэтому, когда и литература рассуждает о своей возможности, а значит и невозможности, она подражает философии. Р. Барт писал, что признак современного писателя -это вынос на поверхность, откровенная демонстрация борьбы с литературой (4, с. 544), в то время как эта черта скрыто присуща литературе вообще. «С тех пор как существует "Литература"... можно сказать, что функция писателя - с ней воевать» (4, с. 537). Этому утверждению вторит мысль Ж. Батая: «Литература должна была вынести обвинительный приговор сама себе» (5, с. 16).
Но случайно ли то, что именно смешение литературы и философии позволила говорить некоторым мыслителям о «конце философии»? Ю. Хабермас убежден, что отождествление философского знания с литературой является апорией. Приведем большую цитату из «Философского дискурса о модерне», касающуюся этой проблемы.
«Философское мышление, если, согласно рекомендациям Деррида, оно освобождается от обязательства решать проблемы и литературно-критически переосмысливается, лишается не только присущей ему серьезности, но и результативности. И наоборот, литературная критика теряет свою способность выносить суждения, когда она, как представляется последователям Деррида на литературных факультетах, переключается с присвоения содержаний эстетического опыта на метафизическую критику. В результате ложной ассимиляции одной отрасли деятельности другой обе лишаются субстанциональности. Тот, кто перемещает радикальную критику разума в область риторики, чтобы преодолеть парадоксальность ее самонаправленности, притупляет остроту самой критики разума. Ложная претензия на то, чтобы снять жанровое различие между философией и литературой, не может вывести из апории. < ... > И все же наше рассуждение привело к той точке, из которой видно, почему Хайдеггер, Адорно и Деррида вообще оказались в плену этой апории. Они защищаются так, словно живут, как и первое поколение учеников Гегеля, в тени «последних» философов. Они еще верят, что должны пробудить философию от того, что Деррида называет «сном и мечтой сердца». Они считают, что обязаны вырвать философию из объятий иллюзии о возможности создать теорию, которая вправе сказать последнее слово» (17, с. 194, 221).
Не является ли литература и философствование по ее поводу тем самым последним словом? Не были ли и философам конца ХХ в. также присущи амбиции, которые приписывают обычно классическим мыслителям? Философия, в академическом упорствовании дойти до своего логического предела, приходит к литературному опыту. «О чем нельзя теоретизировать, о том следует повествовать» (21, с. 88). Наррация позволяет дистанцировать повествующего от повествуемого (мира), но не противопоставляет их друг другу. Это своеобразный выход за пределы - акт трансценденции, стремление объективизировать и, значит, сгладить возможные антагонизмы и любой онтологический дуализм.
Вместе с тем литература так же конституирует расстояние («от-стояние») от истины как расстояние от совершенства, завершенности, умиротворенности и смерти (см.: 19, с. 37-39, 98). Для жизни необходима иллюзия (9). Во всяком случае, анализ статей, например журнала «Вопросы литературы» за последние годы, представленный Т.Г. Щедриной в «Вопросах философии», показывает, что к постмодернистским экспериментам в современной отечественной литературоведческой среде относятся крайне настороженно (20, с. 160).
Одним словом, взаимодействие философии и литературы, рассмотренное выше, антитетично и с неизбежностью должно прийти в иное состояние, где истина не может постоянно находиться на грани между указанными духовными сферами. Подобное балансирование допустимо, но лишь как элемент модной сегодня междисциплинарности. Важно осознать переходный характер такого положения дел и рассматривать его как условие поиска новых оснований философского и гуманитарного знания и новых ответов на вечно актуальный вопрос из раздела философской пропедевтики: «Что такое философия?»
Список литературы
1. Derrida J. La carte postale: de Socrate à Freud et au-delà. - Paris, 1980. - 560 p.
2. Автономова Н.С. Познание и перевод: Опыты философии языка. - М.: РОССПЭН, 2008. - 703 с.
3. Балашова Т.В. Французская поэзия ХХ века. - М., 1982. - 392 с.
4. Барт Р. Зази и литература // Кено Р. Упражнения в стиле. - СПб., 2001. -С. 537-544.
5. Батай Ж. Литература и Зло. - М., 1994. - 166 с.
6. Бессонова О.М. Очерк сравнительной теории метафоры // Научное знание: логика, понятие, структура. - Новосибирск, 1987. - С. 205-227.
7. Бланшо М. Литература и право на смерть // Бланшо М. От Кафки к Кафке. -М., 1998. - С. 5-56.
8. Бодрийяр Ж. Совершенное преступление. - Режим доступа: http://anthropology.ru/ ru/texts/baudrill/cremi.html
9. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. - М., 2000. - 389 с.
10. Делёз Ж. Переговоры. - СПб., 2004. - 234 с.
11. Деррида Ж. Насилие и метафизика. Эссе о мысли Эмманюеля Левинаса // Ле-винас Э. Избранное. Тотальность и Бесконечное. - М.; СПб., 2000. - С. 367-403.
12. Лапицкий В. Великий мономан // Клоссовски П. Бафомет. Купание Дианы. -СПб., 2002. - С. 257-303.
13. Лапицкий В. Послесловие? // Бланшо М. Рассказ? Полное собрание малой прозы. - СПб., 2003. - С. 534-571.
14. Левинас Э. Служанка и ее господин // Бланшо М. Ожидание забвения. - СПб.,
2000. - С. 134-144.
15. Русская философия: Вердикт, реальность или/и миф? (Круглый стол) // Логос,
2001. - № 4. - С. 115-128.
16. Теория метафоры. - М., 1990. - 512 с.
17. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. - М., 2003. - 414 с.
18. Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии. Введение // Хайдеггер М. Положение об основании. - СПб., 2000. - С. 256-286.
19. Чхартишвили Г. Писатель и самоубийство. - М., 2003. - 463 с.
20. Щедрина Т.Г. Грани настоящего (философические заметки читателя «Вопросов литературы») // Вопр. философии. - М., 2007. - № 6. - С. 159-167.
21. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Иностр. лит. - М., 1988. - № 10. -С. 88-104.
