CC BY
29
УДК 8Г11/8Г13
Т. А. Валиулина
соискатель каф. общего и сравнительного языкознания МГЛУ; e-maiL: [email protected]
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ЛИНГВОИСТОРИОГРАФИИ
Статья посвящена методологическим и эпистемологическим проблемам лингвистической историографии. В работе приводятся мнения ученых на важность усовершенствования методологии с целью повышения валидности результатов и уменьшения вероятности ошибок и искажений. Интерпретация прогресса является основанием для анализа и оценки достижений лингвистов за изучаемый период, поэтому мы даем краткий обзор мнений на сущность развития научного знания. В статье также поднимается вопрос об объективности и истинности в историографической практике, возможности отказа от субъективности; особое внимание уделяется нарративному подходу как потенциальному решению дилеммы «объективности - субъективности».
Ключевые слова: нарратив; лингвоисториография; методология; объективность; субъективность; прогресс.
T. A. Valiulina
Postgraduate Student, Department of GeneraL and Comparative Linguistics, MSLU; e-maiL: [email protected]
METHODOLOGICAL PROBLEMS IN LINGUISTIC HISTORIOGRAPHY
The articLe focuses on methodoLogicaL and epistemoLogicaL probLems in Linguistic historiography. It discusses the scientific opinion on the importance of improving methodoLogy for enhancing the vaLidity of findings and minimizing mistakes and distortions. The understanding of the notion of deveLopment underLies anaLysis and evaLuation of achievements of Linguists of a given period, thus we review different interpretations of scientific progress. The articLe raises the issue of objectivity and truth in historiography, avoiding subjectivism; speciaL attention is paid to the narrative approach as a potentiaL soLution the "subjectivity-objectivity" diLemma.
Key words: narrative; Linguistic historiography; methodoLogy; objectivity; subjectivity; progress.
Актуальность статьи обусловлена тем, что в последние годы вопросы лингвистической историографии не получают должного внимания, по крайней мере в отечественном языкознании. Однако невозможно переоценить практическую и теоретическую значимость
истории лингвистики, о которых писали Н. Ю. Бокадорова [Бокадоро-ва 1986, с. 68], Г. Брекле [Brekle 1985, c. 49], Е. Ф. К. Кёрнер [Koerner 1999, с. 211-216], П. Свиггерс [Swiggers 2012, с. 38 - 39], П. Шмиттер [Schmitter 1982, с. 18].
В книге «Историография грамматических концептов» голландский исследователь Э. Элфферс-ван Кетел приводит обзор мнений современных ученых о необходимости усовершенствования историографических методов. Согласно этому автору, исследователи по этому вопросу условно разделились на тех, кто стремится к выработке эффективного методологического аппарата, веря в то, что это поможет избежать искажений, субъективности, а хуже того, трансляции из работы в работу исторических мифов и неточностей; и тех, кто полагает, что роль методологии значительно переоценена, и наивно думать, что усовершенствование методов значительным образом скажется на историографической практике. Интересно отметить, что в рядах «скептиков» и «апологетов» строгой методологии часто встречаются одни и те же имена (например, P. Schmitter, J. Noordegraaf, K. Grotsch) [Elffers-van Ketel 1991]. Это свидетельствует о сложности и многоа-спектности проблемы. Говоря о важности методологии, стоит отметить, что результаты исследования могут считаться валидными только при экспликации метода, которыми они были получены. Сложно не согласиться с Э. Элфферс-ван Кетел в том, что ограничение одной лишь импликацией теоретических предпосылок и методов приводит к неверифицируемости результатов исследования. Признавая тот факт, что методологические соображения в истории лингвистики играют второстепенную роль по сравнению с основной задачей дисциплины - созданием исторических нарративов - Э. Элфферс-ван Кетел отмечает, что совершенствование методологии и создание концептуального аппарата помогут уменьшить вероятность ошибок.
Как справедливо отмечает автор, в процессе исследования роль методологии может определяться знакомством исследователями с направлением работы. Если исследование стандартное, внимание к методическим аспектам может быть минимальным. Если работе присуща новизна, необходимо согласовывать каждое исследовательское действие с методическими требованиями, уделяя особое внимание составлению программы исследования и контролю результатов. Это прямым образом касается создания историографии лингвистики
стран и регионов, ранее не описанных в научной литературе, когда работа ведется практически «с нуля», не существует, например, одобренной научным сообществом периодизации предмета исследования, классификации материала по школам и направлениям или достоверных данных о влиянии концепций одних ученых на взгляды других и т. д. Поэтому, приступая к работе по написанию историографии лингвистики Канады ХХ в., мы не можем недооценивать роль методологии в историографической практике и не учитывать методологические проблемы лингвоисториографии, на которые указывают крупные ученые.
Е. Ф. К. Кёрнер, в частности, полагает, что лингвоисториогра-фы сталкиваются с рядом методологических и эпистемологических трудностей, упоминая такие вопросы, как периодизация, контекстуа-лизация, процедуры исследования в целом, смещение акцентов в современной лингвистической практике, определение этапов развития в рамках одного направления, роль контекста, в том числе социально-политических факторов в установлении или отказе от определенного теоретического направления, разработка метаязыка [Коегпег 1995, с. 15]. Особое место в работах современных историков отводится обсуждению проблемы объективности исторических нарративов, а также вопросу развития исторического знания.
В историографической практике перед исследователем встает необходимость анализа и оценки достижений лингвистов за изучаемый период. По мнению немецкого историографа лингвистики П. Шмит-тера, прогресс является как оценочной категорией, так и собственно объектом историографической практики [БсИш^ег 1987, с. 100].
Рассматривая прогресс как объект историографии, ученые разрабатывают модели развития науки, описывающие траекторию движения лингвистической мысли [Коегпег 1989, с. 51-55]. Но очевидно, что описание тенденций развития невозможно без оценки достижений коллег в имплицитной или эксплицитной форме. В этом отношении ценными представляется анализ подходов к категории прогресса П. Шмиттера, поскольку автор предостерегает историографов от слишком критичного или даже высокомерного отношения к достижениям предшественников. То, какую оценку историограф дает вкладу других ученых, зависит от его теоретико-методологических оснований. П. Шмиттер критикует идеалистическую телеологическую трактовку прогресса,
когда под целью подразумевается полное познание природы языка и структуры отдельных языков и приближение к истине.
Мнения современных ученых по поводу научного прогресса П. Шмиттер разделил на две группы. К первым он относит последователей традиции Х. Штейнталя (1823-1899) и Т. Бенфея (1809-1881), рассматривающих историю лингвистики как путь к современному состоянию науки (Г. Аренс, М. Ивич).
Более радикальная позиция в рамках данного подхода выражается в критике предшественников. В качестве примера П. Шмиттер упоминает слова Л. Блумфилда (1887-1949) из книги «Язык» (1933): «Поскольку отдельные ученые склонны повторять ошибки прошлого...» или Р. Робинса из книги «Краткая история языкознания», где Р. Ро-бинс называет этимологию в диалоге «Кратил» неправдоподобной и причудливой [ЗсИш^ег 1982, с. 38-40].
Уместным представляется замечание К. Кёрнера о том, что ошибочно смотреть на прошлое глазами современника и судить о прогрессе, не принимая во внимание предпосылки и условия становления дисциплины [Коегпег 1995, с. 17-18].
Для второй группы (В. К. Персиваль, А. Рей, Р. Таннер, К. Титер, Р. Тройк) характерен поиск «великих предшественников» - узнавание современных теорий в прошлом, утверждение факта влияния вне контекста. Представители такого подхода видят ценность идей Аристотеля, стоиков, Августина, средневековых ученых и мыслителей Возрождения исключительно в том, что они были предвестниками Ф. Соссюра, Р. Якобсона, Н. Хомского. По мнению П. Шмиттера, подобные попытки установления связи или выявления сходства между старыми и новыми теориями предпринимаются для придания современным идеям большей убедительности, ценности и даже изысканности [ЗсИш^ег 1982, с. 41-42].
Вопрос установления предшественников и выявления влияния занимал и К. Кёрнера. Он резко критикует коллег, развенчивая мнения о том, что, например, на А. Шлейхера (1821-1868) оказала влияние теория Ч. Дарвина, поскольку мысли об эволюции языка Шлейхер высказывал намного раньше; или о том, что трактовка Ф. Соссюром (1857-1913) языка как социального явления является результатом влияния социологических концепций Э. Дюркгейма (1858-1917). Конрад Кёрнер утверждает что, тот факт, что современники, говорящие на
одном языке, выражают похожие идеи, не доказывает влияние, и ссылается на ученика Ф. Соссюра, А. Мейе (1866-1936), который отрицает возможные связи и возможность влияние [Коегпег 1995, с. 19-21].
Крайним проявлением второго подхода П. Шмиттер считает «ви-говскую интерпретацию истории», при которой отдельные факты вырываются из контекста и представляются как направление развития таким образом, что создаваемая история является «ратификацией» или восхвалением настоящего [БсИш^ег 1992, с. 42-43]. Эту же проблему затрагивает американский философ Р. Рорти (1931-2007), рассуждая о жанрах историографии философии, но эти соображения могут быть ценны и для лингвоисториографов. Доксографию Р. Рорти подвергает критике, называя такой вид работы «отчаянными попытками заставить Лейбница и Гегеля, Милля и Ницше, Декарта и Карнапа говорить об одних и тех же темах», «попыткой втиснуть проблематику в канон» [Рорти 2001].
Вышеупомянутые примеры довольно яркие и показательные, но нельзя не согласиться с тем, что академическая традиция и формальные требования к содержанию и представлению научных исследований минимизируют вероятность подобных выводов, однако в историографическом анализе важно учитывать возможность совершения таких ошибок, особенно при описании малоизученного автора, периода, региона или страны (например, Канада) при наличии рядом крупных лингвистических школ, формирующих тенденции развитиях лингвистики почти повсеместно (например, американский дескрипти-визм, генеративная лингвистика, когнитивная лингвистика). Однако, делая выводы из классификации П. Шмиттера, мы не можем априори утверждать, что американские лингвисты повлияли на канадских. Для этого необходим тщательный нарративный исторический анализ.
Еще одной важной проблемой для историографической практики является вопрос объективности и истинности, который особенно остро встает во второй половине ХХ в. в связи с лингвистическим поворотом и ростом популярности нарративного направления в историографии.
Оппозиция «объективное - субъективное» подразумевает два противопоставления: личное - интерсубъективное и реальное - нереальное. Наивный реализм стоит на том, что объективные знания поступают только через органы чувств, а ошибки могут быть вызваны
субъективным вмешательством в процесс получения знаний. И хотя, как отмечает Э. Элфферс-ван Кетел, представление о том, то разум пассивно получает знание извне, заменились на идею о том, что разум активно формирует часть знаний, и наивный реализм больше не актуален, противопоставление «объективное - субъективное» остается важной дихотомией и интерпретируется на разный манер, сохраняя отчасти свое изначальное значение. Одной из таких модификаций значения объективности стало то, что объективизм относится к информации, носящей интерсубъективный характер, при этом не подразумевается, что знание соответствует внешнему миру. Возможна также и противоположная ситуация: объективизм подразумевает существование внешнего мира, не зависящего от нашего разума, без какого-то ни было акцента на соответствии между знанием и внешним миром. Значение термина «субъективизм» также варьируется [Elffers-van Ketel 1991].
При всех попытках избегать предвзятости, даже если фактические материалы считаются объективными, любая интерпретация событий влечет субъективную трактовку. В книге «Краткая история языкознания» Р. Робинс пишет, что не существует непредвзятой истории, потому что без субъективных суждений история представляла бы собой анналы (хронику) [Robins 1976, с. 3]. Исторические нарративы читают для первичного ознакомления с фактами, однако, они не являются простым собрание фактов. Факты и события представляют единое целое, что позволяет читателю понимать повествуемую историю.
Факты обременены теорий, поэтому их статус может быть дискуссионным. Установление того, какие факты нуждаются в интерпретации, и что считать удовлетворительной интерпретацией, зависит от общих методологических и теоретических оснований историка. Исторические исследования конструируются не свободно, а должны соответствовать фактам. Но поскольку сами факты - конструкты, объективность традиционно основывается на том, что в определенный период историки считают валидными и придерживаются определенных методов конструирования фактов. Таким образом, объективность в традиционном смысле является не чем иным как групповой субъективностью.
К. Кёрнер придерживается позитивистского подхода, поскольку в своих работах стремится к развенчанию мифов и установлению
фактов, которые бы говорили сами за себя. Его убежденность в том, что одни исторические исследования более правдивы, а другие являются всего лишь фантазией историографа - это то, в чем он расходится с П. Шмиттером. Однако К. Кёрнер отмечает, что П. Шмиттер не строго следует эпистемологическим и философским установкам, поэтому на выходе имеется традиционное историографическое исследование [Коегпег 1995, с. 21-22].
Рассмотрение К. Кёрнером модели Т. Куна приводит к утверждению ряда моделей («основное направление», «маятник», «относительный прогресс»), каждая из которых акцентирует отдельный аспект истории лингвистики и таким образом повествует только половину истории [Коегпег 1977, с. 170]. Наивный реализм К. Кёрнера основан на убеждении, что в конечном итоге интеграция всех моделей и соблюдение методологии исследования приведет к адекватному описанию того, как все в действительности происходило.
Ссылаясь на работу Б. Кроче, К. Кёрнер говорит о важности различения истории и хроники (регистрация событий, не различая важные и неважные). Столь же необходимо, по его мнению, разграничить термины «история» и «историография», поскольку история имеет свойство быть предвзятой, а историография должна разработать методологию, с помощью которой историограф сможет вооружить лингвиста знаниями, позволяющими ему избежать недостатков, ошибок и искажений предыдущих интерпретация истории. Иными словами, историография должна ориентироваться на теорию, а не данные, хотя сбор фактов все-таки является необходимой, но не достаточной частью работы историографа [Коегпег 1995, с. 4-5]. Кроме того, К. Кёрнер оспаривает мнение Х. Уайтао том, что историограф свободен в интерпретации истории, и внимания историка заслуживают не только события, но анализ теорий и дискурс, создаваемый другими историками. К. Кёрнер полагает, что подобный подход не укрепляет методологические основания лингвистической историографии и не способствует приращению знаний [Коегпег 1995, с. 10].
Интересным представляется наблюдение Э. Элфферс-ван Кетел, которая рассматривает К. Кёрнера, с одной стороны, как историографа лингвистики, а с другой - как историографа историографии. Как историограф лингвистики он с полным правом критикует неэффективные методологии, приведшие к ошибкам, и предлагает альтернативные.
Во втором качестве он совершает ту же ошибку, которую разоблачает в своих работах: называет труды предшественников ошибочными и любительскими [Е^еге-уап Ketel 1991].
Критика П. Шмиттера в адрес К. Кёрнера касается объективистских взглядов Кёрнера на исторические факты. П. Шмитер полагает, что не существует «истинной» историографии лингвистики, поскольку историческое описание является не точной копией событий, а повествованием, в котором прошлое рассматривается с разных точек зрения и является реконструкцией с целью ответа на разные вопросы [БсИш^ег 1982, с. 192]. Субъективизм П. Шмиттера произрастает из сочетания наивного реализма и понимания того, что историческое знание не заключается в регистрации с фотографической точностью «действительного прошлого», а является конструктом историка.
Вероятно, каждый историограф стоит перед дилеммой объективизма-субъективизма, стремясь, с одной стороны, максимально точно и правдиво описать предмет исследования, выявить его свойства, структуру и динамику развития, а с другой стороны, осознавая ограничения, налагаемые характером исторических фактов, методологией, социальной и экономической ситуацией, «климатом мнений»1 и личностью самого субъекта исследования. Соглашаясь с П. Шмит-тером в том, что амбиции историографа составить нарратив, описывающий события абсолютно так, как они происходили на самом деле, завышены, и, склоняясь к субъективизму в качестве теоретико-методологического основания, а точнее, принимая его неизбежность, считаем важным подчеркнуть, что субъективизм не приводит к меньшей степени научности или меньшей валидности результатов.
П. Шмиттер стремится к максимальному сходству между историческими нарративами и научными теориями: точка зрения, предложенная Артуром Данто (1965), - анализ исторического нарратива как элементов, функционирующих в качестве explanandum и ехр1апат.
1 Климат мнений - термин, который К. Кёрнер использует в своих работах со ссылкой на К. Беккера, обозначающий совокупность политических, экономических, социальных, моральных и интеллектуальных установок времени, влияющих на одобрение или отрицание научных идей (см. Коегпег 1995, с. 17; Коегпег 2002, с. 41, 132, 164, 287, 298).
Примечательно, что П. Шмиттер сочетает крайний субъективизм с нарративизмом1, что, кажется, минимизирует проблему интерсубъективной оценки: если удается эксплицитно установить, что через что объясняется, значит, эти элементы интерсубъективно проверяемы также, как и научные теории.
Сохраняя псевдообъективность в отношении фактов, П. Шмиттер придерживается субъективистских взглядов на уровне построения нарративов, в которые вписываются факты.
П. Шмиттер упоминает критерии, дающие основание предполагать наличие связи между фактами, но эти критерии относятся к фактическому уровню. Он использует термин «связь» (Verknüpfung) как для, с одной стороны, связей, которые историк акцентирует в презентации нарратива на поверхностном уровне текста (хронологическая, географическая, тематическая классификация материала); с другой -связи, которые историк расценивает как объяснение. Это двойственное употребление «связей» могло, по мнению Э. Элфферс-ван Кетел, способствовать «фактическому» взгляду П. Шмиттера на требования для установления обоих видов связи [Elffers-van Ketel 1991]. Причинная связь должна быть настолько же истинной, насколько и авторство текста. Релевантность причинных связей для использования в нарративе может определяться на усмотрение историографа. Претензии исторического повествования на истинность завышены, однако следование методологии при отборе фактов и установление связи между ними позволяет претендовать на правильность [Schmitter 1982, с. 196].
Голландский философ Ф. Анкерсмит, на чьи труды ссылаются большинство современных лингвоисториографов, не верит в возможность отказа от субъективизма и говорит о том, что каждая попытка избавиться от проявлений субъективности заменяется еще большим количеством новых необъективных утверждений. По мнению Ф. Ан-керсмита, историческая перспектива - это вопрос личного предпочтения, поэтому исторические споры, по сути, неразрешимы. «Нарративные интерпретации обращаются к прошлому, а не корреспондируют
1 Нарративизм - направление в историографии, основанное на аналитической философии истории, занимающееся интерпретацией исторических текстов.
и не соотносятся с ним. Нет никакой фиксированности в отношении между ними и прошлым. Нарративные интерпретации обладают природой предложений. Предложения могут быть полезны, плодотворны или нет, но не могут быть истинны или ложны; то же самое можно сказать относительно исторических нарративов» [Анкерсмит 2003, с. 122].
По мнению Ф. Анкерсмита, «нарратив - это предлагаемая точка зрения, с которой надо смотреть на освещаемые события. Это приводит к исторической реконструкции, в которую естественным образом вписываются факты и события [Апкегешк 1984, с. 187]. Хороший нар-ратив от плохого отличает то, насколько факты вписываются в логику исторической реконструкции. Для плохого нарратива характерны незавершенность, необъясненные факты, неправдоподобные события, неявные отношения, непоследовательность.
Ключевым понятием нарративной философии истории является понятие «нарративная субстанция», введенное Ф. Анкерсмитом. Нарративные субстанции выражаются через нарративные высказывания, составляющие исторический нарратив. По мнению И. В. Демина, концепт нарративной субстанции позволяет избежать субъективизма и сохранить научное понимание нарративной философии науки [Демин 2008, с. 4]. По мысли Демина, исторический нарратив не только выражает нарративную субстанцию, но и является заместителем исторического прошлого. Следовательно, различные исторические нарративы, выражающие одну нарративную субстанцию, являются различными вариантами замены самого прошлого, что сохраняет возможность достоверного знания о прошлом [Демин 2008, с. 6].
В. Н. Сыров, напротив, отмечает, что в рамках нарративного подхода «повествования становятся чуждыми тому миру, который авторы пытаются описать, в силу чуждости ему самой формы нарратива» [Сыров 2009, с. 39]. С точки зрения автора, подобный эскапизм создавать условия для навязывания определенного видения «в интересах господства и манипуляции» [Сагг D. 1991; цит. по: Сыров 2009].
Согласно наблюдению Э. Элфферс ван Кетель, философия науки отказалась от наивного реализма, но его следы еще сохраняются в философии истории. Философия науки разработала концептуальный аппарат, чтобы придать инсайтам и гипотезам интерсубъективный характер (объяснительная сила, интерпретативная теория). Философия
науки не стремится к полному отказу от субъективности, и даже такие философы, как И. Лакатос и С. Э. Тулмин, не дают четкого алгоритма для выбора между двумя глобальными теоретическими основаниями. Но это не значит, что выбор полностью свободный и зависит только от предпочтений ученого. Вся совокупность оснований конструирования и оценки теорий, предлагаемая философией науки, дает вероятностную возможность интерсубъективизма.
Философия истории сохраняет черты наивного реализма. Но это не значит, что философы не признают конструктом элементы исто-риописания. Напротив, историк не открывает, а конструирует многие абстрактные элементы для интерпретации реальности. Поскольку исторические факты недоступны прямому наблюдению, основное внимание уделяется следам этих фактов - источникам.
Согласно Э. Элфферс-ван Кетел, в историографии лингвистики отношение к субъективизму и объективизму более схоже с отношением к субъективизму и объективизму в философии истории, чем в философии науки. Следствием наивного реализма является то, что для многих историографов дихотомия субъективность (предвзятость) и объективность (честность) остается актуальной. Нарративизм, по мнению Э. Элфферс-ван Кетел, является более сложной формой объективизма.
Э. Элфферс-ван Кетел объясняет скрытый наивный реализм в историографической практике, амбивалентно сочетаемый с субъективизмом на метауровне, интуитивной потребностью в дискуссии и оценке исторических нарративов [Е^еге-уап Ketel 1991].
Вопрос истинности и достоверности исторического знания важен как для историографии как науки в целом, так и для установления критериев оценки исторических нарративов в частности. Как сторонники объективизма, так и те, кто признает неизбежность субъективизма, отмечают, что необходимо продолжать совершенствовать методологию лингвоисториографических исследований, поскольку ее строгое соблюдение позволит избежать очевидных неточностей и минимизировать предвзятость.
Приведенный выше обзор мнений на данную проблему и краткое описание философско-теоретических принципов нарративного подхода позволяют сделать вывод о том, что субъективизм и объективизм в историографии вовсе не являются взаимоисключающими, а, напротив,
диалектически дополняют друг друга. Ценность методологии определяется ее способностью решать исследовательские задачи, соответственно, оценить методологию можно только постфактум, посмотрев на нее с «исторической дистанции». Следовательно, дальнейшие размышления на эту тему на основе данных о применимости теорий, приемов, философских оснований и результатов, которые они дают, или ошибок, к которым приводят, представляются важными, поскольку способствует оттачиванию методологии историографии лингвистики.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры / пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коломоец, В. Катаева. М. : Прогресс-Традиция, 2003. 496 с.
Бокадорова Н. Ю. Проблемы историологии науки о языке // Вопросы языкознания. 1986. № 6. С. 68-75. Дёмин И. В. Проблема истинности исторического знания в нарративной философии истории // Вестник Самарского государственного университета. Гуманитарная серия. 2008. № 1. С. 3-10. Рорти Р. Историография философии: четыре жанра [Электронный ресурс]. М. : УРСС, 2001. 256 с. Режим доступа : www.gumer.info/bogoslov_Buks/ Philos/Article/Ror_IstFil.php (дата обращения 23.12.2017). Сыров В. А. К вопросу о нарративной природе социальной реальности и эпистемологическом статусе исторического нарратива // Вестник ТГУ Философия. Социология. Политология. 2009. № 3 (7). С. 39-52. Ankersmit R. F. 1984. Denken overgeschiedenis. Eenoverzicht van moderne ge-schiedfilosofische opvattingen, Groningen (Wolters/Noordhoff). Цит. по: Elffers-van Ketel, Els. The Historiography of Grammatical Concepts: Nineteenth- and Twentieth-Century Changes in the Subject-Predicate Conception and the Problem of Their Historical Reconstruction. Amsterdam-Atlanta, GA 1991. 357 p.
Brekle H. E. Was heißt und zu welchem Ende studiert man Sprachwissenschaftsgeschichte? // Peter Schmitter (Hg.): Zur Theorie und Methode der Geschichtsschreibung der Linguistik. Analysenund Reflexionen. Tübingen 1987. S. 43-62. (Geschichteder Sprachtheorie 1.) Elffers-van Ketel, E. The Historiography of Grammatical Concepts: Nineteenth-and Twentieth-Century Changes in the Subject-Predicate Conception and the Problem of Their Historical Reconstruction [Электронный ресурс]. Режим доступа : play.google.com/books/reader?id=6Hs-OascahIC&hl=ru&printsec =frontcover&pg=GBS.PA9 (дата обращения: 23.12.2017). Amsterdam - Atlanta, GA 1991. 357 p.
Koerner E. K. F. On the non-applicability of Kuhn's paradigms to the history of linguistics. In: JA. Kegle.a. (eds.) Proceedings of the seventh annual meeting of the North Eastern Linguistic Society. Cambridge. 1977. P. 165-174.
Koerner, E.F.K. Practicing linguistic historiography: selected essays. John Benjamins Publishing, 1989. 454 p.
Koerner E. F. K. Professing linguistic historiography. Amsterdam ; Philadelphia : Benjamins, 1995. 274 p.
Koerner E.F.K. What is the History of Linguistics Good for? // Beiträge zur Geschichte de Sprachwissenschaft. 1999. S. 209-230.
Robins R. H. A Short History of Linguistics. 3d ed. London : Longman Group Limited, 1976. 248 p.
Swiggers P. Linguistic Historiography: Object, methodology, modelization // To-dasasLetras. 2012. Vol. 14, Issue 1. Universidade Presbiteriana Mackenzie, 2012. P. 38-53.
Schmitter P. Untersuchungen zur Historiographie der Linguistik Struktur-Methodik-theoret. Fundierung / P. Schmitter. Tubingen : Narr, 1982. 232 S.
Schmitter P. Fortschritt. Zu einer umstrittenen Interpretationskategorie in der Geschichtsbeschreibung der Linguistik und der Semiotik // P. Schmitter (Hg.). Zur Theorie und Methode der Geschichtsschreibung der Linguistik. Analysenund Reflexionen. Tübingen, 1987. S. 93-125. (Geschichteder Sprachtheorie 1.)
