CC BY
73
УДК 821.161.1
Левицкая Н.Е.
Метапейзажный дискурс как экспликация картины мира автора
в лирике Е. Рейна
В статье описана картина мира Е. Рейна, эксплицированная в его лирике метапейзажным дискурсом. На субъектном уровне картина мира представлена лирическим субъектом, синтезирующим лирическое и повествовательное начала; пространственная сфера отличается соположением природных и культурологических реалий; время соединяет циклическое и линейное измерения; образная организация выстроена по реверсивной модели, пространственно-временные номинации в художественном образе использованы в их континуальности.
The article describes a world view E. Rhine, explicated in his lyrics metapeyzazhnym discourse. On the level of subjectivity picture of the world presented a lyrical subject and lyrical narrative synthesizing beginning; space sphere different juxtaposition of natural and cultural realities; Time connects cyclic and linear measurement; shaped organization built on the pump model, the space-time category in the artistic use of their continuity.
Ключевые слова: поэзия, лирика, картина мира, метапейзажный дискурс, лирический субъект, пространственно-временная сфера, образная организация, лирический сюжет.
Key words: poetry, lyrics, world, metapeyzazhny discourse, lyrical subject, spatial-temporal sphere shaped organization lyrical theme.
Творчество Евгения Рейна, получившее широкий резонанс в литературной критике, постепенно становится предметом изучения литературоведческой науки. В обобщающих оценках современников, в первую очередь, - признание таланта автора и определение места его творчества в литературном процессе второй половины ХХ века. И. Бродский назвал Е. Рейна «наиболее значительным поэтом нашего поколения...» [1, с. 15], А. Кушнер - «одним из лучших поэтов второй половины заканчивающегося века» [6], для Л. Лосева знакомство с Е. Рейном стало «первой встречей с Поэтом» [8].
Хронологически эстетическая деятельность Е. Рейна вписана в русский поэтический процесс второй половины ХХ века и органично отражает его общие тенденции. Но художественный мир по определению обладает главной ценностью - оригинальностью и невоспроизводимостью. Задача исследователя - выявить его индивидуально-авторскую специфику, которая, при всей ее неповторимости, обусловливает определенное место писателя в действующей парадигме художественности. В данной работе для решения такой задачи методологически привлечена литературоведческая категория картины мира автора в концептуальном и системном смысле.
© Левицкая Н.Е., 2015
54
Поэзия Евгения Рейна стала доступна широкой публике неоправданно поздно, первая книга «Имена мостов» увидела свет лишь в 1984 году, когда поэт не только сформировался как творческая индивидуальность, но и признавался наставником именитых современников. Символичность номинации сборника, в лучших традициях лирики, определила творческую судьбу автора. Поэтика Е. Рейна стала своеобразным «мостом», соединяющим разнообразные течения современной русской поэзии с традициями Серебряного века. К концу ХХ века, за полтора десятилетия, увидели свет еще более десяти сборников стихов и прозы, а в 2001 году издана книга «Избранные стихотворения и поэмы» [13]. Сборник «Избранного» составлен из ранее опубликованных текстов, объединенных в разделы под названием уже изданных книг («Береговая полоса», «Имена мостов», «Сапожок»), и стихотворений, впервые собранных под одним заглавием («Набережная», «Раннее»). Примечательно, что автор, вводя в «Избранное» уже печатавшиеся тексты, не сохраняет хронологии их публикации. Впрочем, отсутствие датировки текстов - одна из особенностей авторского сознания Евгения Рейна. С одной стороны, такая авторская стратегия затрудняет работу литературоведа по выявлению эволюции творчества поэта, с другой стороны, демонстрирует известную дистанцированность авторского сознания и его презентанта - лирического субъекта, что позволяет исследователю воссоздавать его облик, основываясь на собственно текстах. В данной работе именно эта книга стала материалом исследования. Выбор анализируемых текстов обусловлен интересом к поэтическому процессу русской литературы двух последних десятилетий ХХ века. Книга «Избранного» Е. Рейна в силу своей жанровой природы подводит определенный итог почти полувекового творческого пути автора и выявляет определенные тенденции развития русской лирики конца столетия, одной из которых является концептуальность и функциональность пейзажного дискурса [10].
Корреляция поэзии Е. Рейна с пейзажным дискурсом весьма своеобразна. Обратим внимание на то, что автор вводит номинацию «пейзаж» в тексты стихотворений, она встречается в анализируемом сборнике шесть раз, что само по себе вызывает интерес, поскольку поэты, как правило, создают «пейзажи», а не номинируют их. Кроме того, семантика образа «пейзажа» у Е. Рейна отличается чаще отстраненно-пренебрежительными и даже откровенно отрицательными коннотациями: «Я знаю, вы все смеетесь тайком, закатывая глаза: мол, дурень вернулся в пейзаж времен, где он проиграл туза» [13, с. 187]; «надо злобно глядеть в неприметный и жалкий пейзаж» [13, c. 304]; «он выбрал себе наркотик — пейзаж, что в окне напротив» [13, c. 325]; «Боже, какая гримаса в этом пейзаже речном!» [13, c. 353]. Но за такой нарочитой абстрагированностью - глубинная, возможно, подсознательная тяга к тому, что традиционно называют пейзажем в художественном тексте, к миру природы, субстанционально близкому человеку:
55
«Кроме этого пейзажа, что любить нам горячо?» [13, с. 40]; «Что мне в этом пейзаже у державинской двери?» [13, с. 296].
Для Е. Рейна природа в ее традиционном смысле - как физическая реальность, не сотворенная человеком, в узком смысле - «естественная среда обитания», не могла быть абсолютно органичной, поскольку его «среда обитания» - урбанизированный мир. К тому же, в подчеркнутой «пейзажной» отстраненности, возможно, заложена намеренная дистанцирован-ность автора от одного из векторов современной ему русской поэзии 19601970-х годов - «тихой лирики», интенсивно разрабатывавшей «пейзажную» тему. Как видим, амбивалентная коннотация уже сама по себе акцентирует образ «пейзажа» у Е. Рейна, кроме того, собственно пейзажная проблематика в его стихах отмечена многими критиками, притом все они едины в определении типа рейновского пейзажа как урбанистического, начиная с И. Бродского. Е. Изварина акцентирует урбанистичность языка и архитектоники стиха, «всегда плотно “заселенного” смыслово и фонетически», сознания и мышления поэта. «Лирический герой Рейна, - по ее мнению, - горожанин в своей среде и своей стихии, город для него - вне красот и драматургической насыщенности - уже поэзия, то есть - спасение, прощение, сама жизнь» [2]. И. Прусакова полагает, что если традиционно «поэт находил поэзию в траве», «то городской житель Рейн, дитя кирпичных брандмауэров и душных коммуналок, легко отыскивает сияющие искры среди булыжников и асфальта» [11]. Критик обращает внимание на обилие «топографических деталей» в поэзии Е. Рейна, «заселенность его стихов вещами». «Насыщенная топонимика» поэзии автора, по И. Шайтанову, обнаруживает тесную связь стиха с «традиционной осью русской культуры, пролегающей между Москвой и Петербургом» [15]. В. Козлов, акцентируя корреляцию «зримости» пейзажа и «сферы невыразимого словом», обнаруживает в пейзаже Е. Рейна «самоценную им-прессионистичность» [4].
Не вступая в полемику с И. Бродским, назвавшим Е. Рейна «элегическим урбанистом», что во многом определило последующие критические оценки творчества автора, все же обратим внимание на такие фрагменты его поэзии: «И желтое небо заката / тревожно, и так же почти / неясным волненьем объята / душа на обратном пути» [13, с. 405]; «Ночь уходит по серому серым, / погружаясь на лунное дно» [13, с. 308]; «А небо в лучшем неглиже - / такая облачная тонкость» [13, с. 302]. Видимо, генетическая память автора все же актуализирует глубинную связь с миром «несотворенной» природы, а талант поэта позволяет сопрягать разноприродные миры в едином пространстве текста.
В контексте исследования пейзажного дискурса как экспликации картины мира автора в лирике следует обратить внимание на идентификацию родовой природы художественного мира Евгения Рейна. Как собственно лирический его можно дефинировать лишь в первом приближении, некоторые литературные критики акцентировали эпический характер поэзии
56
автора. Выявление родовых признаков поэтических текстов Е. Рейна является одной из задач данной работы, где предметом исследования стал пейзажный дискурс. Как отмечалось, поэзия Е. Рейна трудно сопоставима с природным континуумом, наоборот, практически все рецензенты его творчества акцентируют урбанизм автора. Тем более интересно выяснить, как соотносится поэтический мир писателя с общей тенденцией русской лирики конца 1960-х - середины 1980-х годов, прослеженной в работах И.В. Остапенко, - функциональностью и концептуальностью пейзажного дискурса, и определить его место в поэтическом процессе русской литературы конца ХХ века. По мнению исследовательницы, пейзажный дискурс презентует картину мира автора в художественном тексте на субъектном, хронотопном, образном и сюжетном уровнях. Рассмотрим последовательно указанные уровни картины мира автора на материале лирических текстов Е. Рейна, вошедшие в сборник «Избранного», особое внимание уделим сюжетному. В исследовательской поле включаем тексты, где метапейзажный дискурс представлен наиболее репрезентативно, кроме того, методом сплошной выборки выделяем группы номинаций природных, метафизических и культурологических реалий.
Субъектная сфера. Ценностный центр художественного мира Е. Рейна презентует лирический субъект как один из элементов картины мира автора, организующий метапейзажный дискурс. Несмотря на авторскую заданность повествовательно-описательной стратегии через заголовочный комплекс, а также обилие текстов, где структурообразующую функцию выполняет внеличная субъектная форма, близкая к эпическому повествователю, в поэзии Е. Рейна субъектная организация формирует лирического субъекта, находящегося с авторским планом в синкретических отношениях нераздельности-неслиянности. Наиболее презентативной и в количественном смысле ядерной субъектной формой оказался «я-другой», выраженный перволичным местоимением. Как представляется, подобная форма лирического субъекта в русской поэзии конца 1960-х - начала 1980-х годов встречалась крайне редко. Следовательно, в поэзии Е. Рейна, которого многие критики считают учителем И. Бродского, сформирована новая для русской поэзии конца ХХ века особенность субъектной организации. Для выполнения перволичной субъектной формой функции «я-другого» в текстах Е. Рейна устанавливаются особые, лиро-эпические отношения, синтезирующие «переживание и повествование» для элегического завершения эстетического объекта - самореализации личности через самоидентификацию.
Внешние границы личности в художественном модусе могут быть очерчены метапейзажным дискурсом, оцельняющим художественный мир, выполняя при этом различные функции.
Пространственно-временная сфера. Пространственные номинации в лирике Е. Рейна преимущественно выступают в роли маркеров природных, урбанистических и метафизических реалий; отдельных фрагментов само-
57
стоятельных художественных образов, изредка могут выполнять сюжетообразующую функцию. Особенностью пространственной сферы Е. Рейна является соположение в одном художественном образе разноприродных номинаций в различных комбинациях - природных и культурологических. Полагаем, что именно культурологичность является отличительной чертой пространственной парадигмы картины мира Е. Рейна.
Временная организация картины мира Е. Рейна, вопреки расхожему мнению об урбанистичности поэтической сферы автора, вполне адекватно вписана в пейзажный дискурс. Хроносные маркеры природного мира формируют циклический и линейный временной срез картины мира автора. Притом циклическая семантика практически утрачивается в номинации «день» и в названиях месяцев. Циклически-повторяющееся календарное и дискретно-необратимое конкретно-историческое время тесно переплетаются в художественном мире Е. Рейна, формируя одну из его особенностей. Другой отличительной чертой временной сферы картины мира автора предстает способность лирического субъекта пребывать одновременно в двух временных измерениях - в настоящем и прошедшем времени. В этом случае лирический субъект, как представляется, выполняет не вполне свойственную лирике функцию. Если в настоящем времени лирический субъект включен в лирическое событие расширения сознания, то его экскурс в прошлое - сродни эпической ситуации дистанцированности субъекта изображающего и эстетического объекта изображения. В таком авторском приеме проявляется общая для русской поэзии конца ХХ века тенденция к эпизации лирики. Таким образом, время в картине мира Е. Рейна не только одна из форм авторского сознания, но и способ «схватывания» (по И.Канту), то есть конструирования художественного мира.
Образная сфера. Природные номинации в художественном образе выполняют несколько функций, притом они актуализируются по-разному в соответствии с периодами эстетической деятельности автора. На раннем этапе творчества Е. Рейна пространственно-временные номинации преимущественно фиксируют координаты лирического субъекта в художественном мире. Притом собственно природные маркеры презентуют мир городской природы и соположны урбанистическим номинациям, вводятся они в текст зачастую кумулятивным способом. Изредка через прием олицетворения пейзажные образы могут выполнять субъектную функцию. Тропеическая система Е. Рейна основана на приеме параллелизма, но отдельные художественные образы - сравнение, метафора, метонимия -встречают редко, чаще они синтезированы в целостный образ, построенный по метафорической модели, иногда усложненной символической семантикой. Особенно выделяется в образной сфере пейзажного дискурса метафорический эпитет. Названный способ презентации природного мира в художественном тексте присущий авторскому методу на протяжении всего творчества. Такая же ситуация наблюдается и в использовании пространственно-временных номинаций в их континуальности - топосные и
58
хроносные маркеры формируют целостный художественный образ. Кроме того, деятельность авторского сознания проявлена в реверсивной поэтике -реалии природного мира атрибутированы номинациями культурного мира в широком смысле, и наоборот. Особенностью авторской образной стратегии на более зрелом этапе творчества - 1990-х годов - представляется использование пейзажных номинаций в собственно дискурсивном плане. Названия природных реалий расширяют свое первичное значение за счет метафоризации и символизации и формируют ментальное пространство автора, продуцирующее художественную реальность. Автор ориентируется на законы природного мироустройства для решения нравственноэтических вопросов. Природные номинации в картине мира Е. Рейна онтологизируют художественный образ, позволяют автору говорить на языке природы, что является одной из общих тенденцией русской лирике второй половины ХХ века.
Сюжет. Конститутивными признаками картины мира автора как литературоведческой категории являются ее системность и целостность. Рассмотрение отдельных уровней картины мира оправдано лишь в аналитических целях. Целостное же представление о картине мира автора возможно получить лишь через изучение лирического сюжета. И.В. Остапенко считает лирический сюжет «аккумулирующим и связующим звеном картины мира как системного и структурного явления» [13, с. 150]. Полагаем, что лирический сюжет, фиксирующий когни-цию авторского сознания, вербализует ментальное образование (картину мира) и представляет его в завершенном виде. Следовательно, сюжетный уровень картины мира является практически ее собственной целостной экспликацией. Тем важнее рассмотреть функционирование пейзажного дискурса на сюжетном уровне картины мира. В этом смысле поэзия Е. Рейна демонстрирует определенные особенности.
Если понимать лирический сюжет как «рефлексию лирического субъекта, формирующуюся из синкретизма сенсорно-эмпирического и ментального планов текста» [10, с. 149], то соответствующих текстов у Е. Рейна можно найти крайне мало. Назовем, к примеру, стихотворение «В темном блеске»:
По железу ранним утром в темном блеске чешет дождь, я поднимаю занавески.
Вот он, мой неотвратимый серый город, дождь идет, как заводной и верный робот.
Ну, чего тебе в такое утро надо, ранней осени бессмертная прохлада, поздней жизни перекопанная нива, линза света - переменчивое диво?
Здесь и зелень, и багряно-золотое, мел и темень, да и прочее любое.
Всё, что было, всё, что стало и пропало: думал - хватит, а выходит - мало, мало!
Пусть идет он, этот дождик, до полудня,
59
да и вечером, и ночью - вот и чудно!
Пусть размочит, размягчит сухую корку, пусть войдет до самой смерти в поговорку.
И пока он льет, не зная перерыва,
всё, что было, поправимо, нежно, живо [13, с. 327].
В то же время такие тексты обнаруживают близость автора к общей тенденции русской лирики 1960-1980-х - ее неосинкретическому характеру. Рассмотрим картину мира автора, эксплицированную в тексте пейзажным дискурсом. Субъектная сфера организована лирическим субъектом в перволичной форме, кроме того, в нее входит «другой» - «дождь», который с перволичным субъектом вступает в коммуникативные отношения по типу «я-ты» и «я-он». Притом на смену коммуникативной близости субъектных форм приходит намеренная дистанцированность я от «другого». Пространственная сфера формируется урбанистическими и природными маркерами: «города» и «дождя», а также имплицитными маркерами «дома» через метонимические образы «железа» (крыши), «занавески» (окно»). Притом и городские, и природные реалии атрибутированы определениями с урбанистической семантикой: «темный блеск» «железа» крыш, «дождь идет, как заводной и верный робот», «неотвратимый серый город». В начале стихотворения четко обозначены параметры «своего» мира - «мой город», а в нем «чешет дождь», где просторечное название действия имеет явно негативную, грубоватую коннотацию. «Дождь» - традиционная номинация атмосферного явления как элемента природной стихии - в тексте адаптируется в урбанистически-механизированный мир города и становится «роботом», следовательно, подчиненным воле человека. Но если пространством человек способен управлять, над временными законами природного мира он не властен. «Дождь» в «свое» для лирического субъекта пространство городского мира входит «ранним утром», нарушая его границы (символика окна, «занавеска»), потому он в восприятии лирического субъекта и «чешет», а не органично «идет». Лирические субъект в «своем» механистическом «железном» пространстве и природное явление облекает в «железо» «робота». Но «раннее утро» перекодирует пространственную организацию. В «такое утро» рефлексия авторского сознания актуализирует архетипические смыслы «дождя», эксплицированные через парафразы -«ранней осени бессмертная прохлада», «поздней жизни перекопанная нива», «линза света - переменчивое диво». «Дождь», не утрачивая пространственную семантику, попадает в субъектную сферу, получает номинацию «дождик» и становится собеседником перволичного лирического субъекта. «Утро» как атрибут суточного временного цикла актуализирует временной аспект картины мира. Появляется маркер календарного природного цикла «ранняя осень», его семантика обусловливает колористическую палитру («зелень, и багряно-золотое, / мел и темень»), оформляется парадигма суточного цикла («раннее утро» «полдень», «вечер», «ночь»), более того, природное временное измерение открывает выход в онтологическое время -«ранней осень бессмертная прохлада». Парафрастические номинации «до-
60
ждя» - «поздней жизни перекопанная нива, / линза света - переменчивое диво» - свидетельствуют об актуализации в авторском сознании архетипных ассоциативных связей человеческого и природного планов: дождь как атрибут водной стихии с символикой источника жизни, жизнь как деятельность человека («перекопанная нива»), пресуществленная «дивом» «света» как божественного благословения. И если в урбанистическом пространстве «дождь»-«робот» «чешет», то в пространстве, расширенном временным природным измерением, перволичный лирический субъект призывает «дождик» в «свой» мир-жизнь: «Пусть идет он, этот дождик, до полудня, / да и вечером, и ночью - вот и чудно!». Такой «дождик» «размягчит сухую корку» земли, вольет в нее «чудо» жизни: «И пока он льет, не зная перерыва, / всё, что было, поправимо, нежно, живо».
Как видим, в данном тексте реализована присущая русской поэзии 1960-1980-х годов модель лирического сюжета, построенная на синкретизме сенсорно-эмпирического и ментального сегментов текста. Здесь природная реалия актуализирует в авторском сознании архетипные связи и становится импульсом для авторской рефлексии относительно онтологических смыслов бытия. Осознание глубинного смысла природного явления открывает автору смысл собственной жизни. В то же время, авторская реализация такого сюжета несколько отличается от традиционной схемы. У Е. Рейна изначально природная пространственная номинация атрибутирована урбанистическими коннотациями. Возвращается ее первоначальный смысл в результате расширения пространства за счет введения временного природно-циклического измерения. Таким образом, реализация сюжетной функция пейзажного дискурса требует актуализации временного аспекта картины мира автора. В подтверждение обратимся к другому стихотворению:
Хрустящий изгиб переулка заляпан крахмальным снежком, и снег тот съедобен, как булка, и падает тихо, пешком.
У белого тубдиспансера в газету глядит человек, газета торчит из-под снега, как будто противен ей снег.
А снег облипает бумагу, со всех налетает сторон.
Читатель упорен, и шагу не делает в сторону он.
Он словно добраться до сути решился под снегом сейчас, как будто бы к винной посуде приставил чахоточный глаз.
61
Читает он или летает, о, как открывает он рот.
Он все непременно узнает.
Но раньше, конечно, умрет [13, с. 250].
Здесь пространственная природная реалия также презентована через вторичную, культурно-утилитарную атрибутику - «крахмальным снежком», «снег съедобен, как булка». Собственно же природная семантика не находит реализации - «падает тихо, пешком». Примечательно, что временное измерение не актуализируется. Безусловно, лирический сюжет выстраивается. Появляется атрибут вещного мира - «газета», который уже содержит в своей семантике ментальный аспект. Выстраивается оппозиция «снег»-«газета», где снег ассоциируется с чистым листом, а газета с листом, несущим информацию, знания. Сюжет фиксирует авторскую когницию невозможности овладения полнотой знания в земной жизни. Но природная реалия здесь не играет сюжетообразующей роли, скорее сигнализирует о наличии другой, параллельной реальности, недоступной лирическому субъекту. Его маска - «человек» - не способен проникнуть в истинно природный мир, где, собственно, и сосредоточены все знания о мире. Примечательно, что в тексте нет ни одного временного образа, то есть, временное измерение картины мира в нем отсутствует. Такие ситуации характерны для более ранней лирики Е. Рейна, само же стихотворение включено в раздел «Раннее».
Что же касается интересующего нас периода поэзии конца века, то главную особенность пейзажного дискурса своей лирики поэт обозначил как «пейзаж времен» [13, с. 187]. Конечно, формульный смысл обретает это словосочетание лишь в аналитическом контексте, в поэтическом тексте это художественный образ, но так получилось, что автор невольно «проговорился» об одном из своих концептуальных художественных приемов. Притом временной аспект может быть реализован не только циклическим природным временем, но и временем грамматическим, соединяющим пространства прошлого и настоящего. К примеру, в стихотворении «Возвращение» [13, с. 296] собраны пространственные реалии природные, городские, культурологические: «Почему до сих пор долетает прохлада / этих улиц сырых, прокисших каналов, / подворотен, пакгаузов, арсеналов? / Вот пойду я опять, как ходил ежедневно, / поглядеть, погулять за спиной Крузенштерна... / .. .и вернусь через мост и дойду до Мариинки, / где горят фонари до утра по старинке». А лирический сюжет реализует пейзаж-воспоминание за счет одновременного присутствия лирического субъекта в прошлом и настоящем. Полнота существования для лирического субъекта возможна лишь при наличии в его картине мира пространственной парадигмы во временном измерении.
Временная парадигма у Е. Рейна включает, кроме названных циклического и грамматического, время историческое, линейное. Различные хро-
62
носные аспекты не только обусловливают сюжетную функцию пейзажного дискурса как такового, но соединяют в картине мира автора собственно природное и культурологическое пространственные измерения. Так, в стихотворении «Последний день осени» [13, с. 277] «день» как атрибут суточного цикла приобретает еще и линейную семантику - «последний день осени», но наполняется при этом и онтологическим смыслом - лирический отрезок времени становится точкой бытия, где происходит открытие нового знания. Примечательно, что такая точка припадает на «раннее утро» «поздней осени» - подведение итогов, осмысление ценности жизненного опыта («поздней осенью не выплесть из венка / ни роз, ни листьев, ни колючек») открывают возможность дальнейшей жизни («рассветный этот час тебе полжизни стоил»).
Обратим внимание на связь временных и пространственных номинаций с физическими реалиями. Если относительно времени можно утверждать, что лирический субъект непосредственно пребывает «ранним утром» в «последнем дне осени», то с пространственными координатами его местонахождения дело обстоит сложнее. Пространство лирического субъекта объемлет всю «родину». Притом, дважды строфы начитаются обозначением «прекрасна родина». Не углубляясь в семантикосимволические глубины данного образа, отметим лишь «широту» пространства лирического субъекта: «Чудесно жить в ладу / с ее просторами, садами, городами, / вытягиваться утром в высоту /и понимать на ветреном мосту / волны пронырливое рокотанье». И далее - «вернуться за полночь домой». Понятно, что непосредственной связи с названными пространственными реалиями у лирического субъекта быть не может, кроме, возможно, «дома», но само включение этих номинаций в описание пределов своего пространства свидетельствует об объемности картины мира автора. Для нас важно, что в его картине мира пространственная парадигма выстраивается не в результате непосредственного контакта с открытым физическим миром, природным или городским, а имеет вторичную, культурологическую природу. То есть, его картина мира является представлением пред-ставлений о мире, полученных, либо в результате собственного предыдущего опыта непосредственного контакта с миром, либо культурного опыта универсального человека-субъекта. Так, еще один пример из стихотворения «Истинный Новый год» [13, с. 236]: «Апрель, апрель вступает в календарную артель. / Тут надо выйти в сад или в лесок, лучам подставить бледное лицо, / припомнить всё: Египет, Карфаген, Афины, Рим и этот зимний плен / средь четырех своих коротких стен, где жили вы совсем без перемен». Таких примеров приводить можно много, пространственное измерение картины мира у Е. Рейна имеет преимущественно культурологический характер, даже если в нем номинированы природные реалии. В лирическом сюжете они без включения во временное измерение могут выполнять лишь вспомогательную функцию фона, обстоятельств, но не сюжетообразующую. Более того, природные пространственные образы
63
могут быть наполнены негативными коннотациями, а временное измерение возвращает им сакральный смысл.
Тревожная осень, над городом свист, летает, летает желтеющий лист.
И я подымаю лицо за листом, он медлит, летя перед самым лицом.
Воздушный гимнаст на трапеции сна, о, как мне ужасна твоя желтизна.
Посмертный, последний, оберточный цвет.
- Что было, то было, теперь его нет, -ты в этом уверен, поспешно летя, воздушное, злое, пустое дитя.
Но я говорю перед самой зимой:
- Что делать - таков распорядок земной.
Четыре сезона, двенадцать часов -таков зодиак, распорядок таков.
Пусть стрелка уходит, стоит циферблат, его неподвижность лишь учетверят четыре сезона, двенадцать часов.
Не бойся вращенья минут и миров.
Прижмись, прислонись к неподвижной оси.
Терпенья и зренья у неба проси, -себе говорю я... [13, с. 416].
В данном тексте природная реалия «желтеющий лист» представлена в своем органичном состоянии - увядание растительности в осенний период. Лирический субъект экстраполирует состояние природы на собственную жизнь и переживает «трагизм» завершения жизненного цикла. Но цикличность природных состояний, реализованная через введение временных образов «сезонов», «часов», «зодиака», «минут», предметных образов с временной семантикой - «стрелка», «циферблат», обеспечивает непрерывность «мира». «Желтеющий лист», сорванный с ветки дерева, обречен на смерть, человек же, принимающий «распорядок» жизни, способен избежать участи природного мира. Непрерывность физической природной жизни обусловлена цикличностью сезонной смерти-возрождения, человек обретает бессмертие духовное -«неподвижную ось». «Небо» в тексте утрачивает семантику природной реалии, наполняется сакральным смыслом, осознается лирическим субъектом как источник жизни. Так, природные номинации формируют лирический сюжет, познание лирическим субъектом своей двойственной природы и открытие возможности духовного бессмертия.
Как видим, пейзажный дискурс у Е. Рейна способен выполнять сюжетообразующую функцию, хотя подобные тексты встречаются редко. Тем не менее, они свидетельствуют о наличие в авторском сознании устойчивых связей с природным миром. Более того, природные номинации выступают в роли сенсорно-эмпирического сегмента в лирическом сюжете, формирующем авторскую когницию.
64
Таким образом, картина мира Е. Рейна эксплицирована в его лирике пейзажным дискурсом, расширенным за счет введения в него культурологических номинаций, что позволяет говорить о нем как о метапейзажном дискурсе. На субъектном уровне картина мира представлена лирическим субъектом, синтезирующим лирическое и повествовательное начала, пространственная сфера отличается соположением природных, городских, урбанистических, историко-культурных реалий, время соединяет циклическое и линейное измерения, образная организация выстроена по реверсивной модели, пространственно-временные номинации в художественном образе использованы в их континуальности, лирический сюжет обеспечивает авторскую рефлексию, построенную на синкретизме сенсорно-эмпирического и ментального аспектов текста. Сюжетообразующую функцию метапейзажный дискурс у Е. Рейна выполняет изредка. При этом пространственные номинации, и природные, и культурологические, использованы зачастую как пред-ставления пред-ставлений о мире, а время играет собственно сюжетообразующую роль, соединяя пространства прошлого и настоящего. Завершение эстетического объекта происходит по модели элегического модуса художественности - самореализации личности в настоящем через самоидентификацию в прошлом. Лирический субъект, находясь в одном и том же пространстве одновременно в разных временных измерениях, решает онтологическую задачу приближения к истине.
Список литературы
1. Бродский И. А. Трагический элегик / Рейн Е.Б. Избранное. - М. - Париж - Нью-
Йорк: Третья волна, 1993. - С. 5-13. - [Эл. ресурс]: http://rein.poet-
premium.ru/pressa/001.html
2. Изварина Е.В. Наука убеждать. Сентиментальные хроники Евгения Рейна. -[Эл. ресурс]: http://rein.poet-premium.ru/pressa/007.html
3. Кенжеев Б.Ш. (Алексей Татаринов). Одышливая гармония // Континент. -1986. - ноябрь. - [Эл. ресурс]: http://rein.poet-premium.ru/pressa/013.html
4. Козлов В.И. Спасительный символизм Евгения Рейна. - [Эл. ресурс]: http://prosodia.ru/?p=517
5. Куллэ В.А. Прошедшее продолженное время. - [Эл. ресурс]: http://rein.poet-premium.ru/pressa/008.html
6. Кушнер А.С. «Черная музыка и морская свинка...». - [Эл. ресурс]: http://rein.poet-premium.ru/pressa/004.html
7. Левицкая Н.Е. Элегический модус поэзии Евгения Рейна // Новое слово в науке и практике: гипотезы и апробация результатов исследований: сб. материалов XVI Международной научно-практической конференции / под общ. ред. С.С. Чернова. -Новосибирск, 2015.
8. Лосев Л.В. Яблоко Рейна. - [Эл. ресурс]: http:// rein.poet-
premium.ru/pressa/002.html
9. Мирошниченко Н. М. Эволюция авторского сознания в ранней лирике М. Волошина: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Симферополь, 2015. - 20 с.
10. Остапенко И. В. Природа в русской лирике 1960-1980-х годов: от пейзажа к картине мира: моногр. - Симферополь, 2012. - 432 с.
65
11. Прусакова И.И. «Блажен незлобивый поэт...». - [Эл. ресурс]: http://rein.poet-premium.ru/pressa/011.html
12. Пурин А.А. Предсказание избранности. - [Эл. ресурс]: http://rein.poet-premium.ru/pressa/009.html
13. Рейн Е.Б. Избранные стихотворения и поэмы / сост. при участии В. Ладыгина; предисл. И. Бродского, В. Куллэ. - М.; СПб.: Летний сад, 2001. - 702 с.
14. Теория литературы. Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб, заведений: в 2 т. / Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман; под ред. Н.Д. Тамарченко. -
М.: Академия, 2004. - Т. 1. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. -512 с.
15. Шайтанов И. Формула лирики. Элегичен ли Евгений Рейн? // Шайтанов И. Дело вкуса. Книга о современной поэзии. - М.: Время, 2007. - С. 491-504 .
16. Эткинд Е.Г. «Я вырастал в забавнейшее время...». - [Эл. ресурс]: http://rein.poet-premium.ru/pressa/012.html
66
