МЕТАМОРФОЗЫ ТУШИНСКОГО ВОРА: ОТ ЦАРЕВИЧА ДМИТРИЯ ДМИТРОВСКОГО, «АРЦЫКАЛУСА» И «ТАЛМУДА» ДО «АРИЯ» ИЗ УГРЕШСКОГО МОНАСТЫРЯ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

МЕТАМОРФОЗЫ ТУШИНСКОГО ВОРА: ОТ ЦАРЕВИЧА ДМИТРИЯ ДМИТРОВСКОГО, «АРЦЫКАЛУСА» И «ТАЛМУДА» ДО «АРИЯ» ИЗ УГРЕШСКОГО МОНАСТЫРЯ

Л.Ю. Таймасова

Волонтер-интерн Европейского отдела библиотеки Конгресса США

(Вашингтон, сШа)

e-mail: taimassova@hotmail.com

АВТОРСКОЕ РЕЗЮМЕ

Исследование посвящено вопросу идентификации одного из ключевых персонажей эпохи Смуты - Лжедмитрия II. Согласно наблюдениям автора, «воскресший» царь Дмитрий Иванович внес изменение в титулатуру своего предшественника. Новый Самозванец позиционировал себя как «царевич Дмитрий Дмитровский», а не «царевич Дмитрий Угличский». Привлекая малоизученные источники, автор приходит к выводу, что новый Самозванец на протяжении нескольких лет целенаправленно искал свидетелей или материальные доказательства своих прирожденных прав на московский престол в качестве «иного» отпрыска дома Рюриковичей. Одержимость Тушинского вора ставила его в уязвимое положение, позволяла московским боярам, и в первую очередь - представителям клана Романовых, манипулировать им. Романовы и их сторонники укрепляли в Самозванце веру в скором достижении цели, тем самым способствуя обострению конкурентной борьбы между Лжедмитрием II и Сигизмундом III за трон и сокровища кремлевской казны. Поиски доказательств происхождения от царского рода завершились для Тушинского вора в стенах Угрешского монастыря полным разочарованием. Автор выдвигает гипотезу, что Самозванец являлся сыном царя Ивана Грозного от наложницы Василисы Мелентьевой. В статье также рассматриваются причины и обстоятельства появления мифа о «семитских корнях» Тушинского вора.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Смута, Лжедмитрий II, Сигизмунд III, Романовы, Василиса Мелентьева, Московское царство, Речь Посполитая, «иная» ветвь дома Рюриковичей, борьба за московский престол, Угрешский монастырь, царская наложница.

METAMORPHOSIS OF THE TUSHINSKY THIEF: FROM TSAREVICH DMITRY DMITROVSKY, ARTSYKALUS AND TALMUD TO ARIUS FROM THE UGRESH MONASTERY

Liudmila Taimasova

Intern, European Division, Library of Congress (Washington DC, USA) e-mail: taimassova@hotmail.com

ABSTRACT

The study investigates identity of one of the key characters of the Time of Troubles - False Dmitry II (Tushinsky Thief). According to some documents, the «resurrected» Tsar Dmitry Ivanovich changed the titulature of his predecessor and positioned himself as «Tsarevich Dmitry Dmitrovsky» rather than «Tsarevich Dmitry of Uglich». Involving little-studied sources, the author comes to the conclusion that over several years the new imposter purposefully searched for witnesses or material evidence of his innate rights to the Moscow throne as «another» scion of the House of Rurikovich. Obsession of the Tushinsky Thief put him in a vulnerable position and allowed the Moscow boyars, and first of all, the Romanov clan, to manipulate him. Romanovs and their supporters strengthened the impostor's belief in the rapid achievement of the goal, thereby contributing to the aggravation of the competitive struggle between the False Dmitry II and Sigismund III for the Moscow throne and Kremlin treasury. His search for evidence of his royal origin ended for the impostor in the Ugresh Monastery with complete disappointment. The monks refused to recognize him as the legitimate heir to the throne. The author hypothesizes that the impostor was a son of the Tsar Ivan the Terrible from his concubine Vasilisa Melentyeva. The article also considers the reasons and circumstances of the appearance of the myth about «Semitic roots» of the False Dmitry II.

KEYWORDS: Time of Troubles, False Dmitry II, Sigismund III, Romanovs, Vasilisa Melentyeva, Muscovy, Rzeczpospolita, «another» branch of the House of Rurikovich, struggle for the Moscow throne, Ugresh monastery, tsar's concubine.

Кто скрывался под маской Лжедмитрия II? Вопрос идентификации второго Самозванца вызывал жгучий интерес у современников событий, породив не менее десятка версий: служивший у Лжедмитрия I «для чер-нокнижья» Михалко Молчанов, «ближний писарь расстриги Богдашко», «попов сын Митька», сын князя Андрея Курбского от литовской жены, сын боярина из Старо-дуба, крещеный еврей, дьяк, учитель из городка Сокол и т.д. Над той же загадкой безуспешно бились несколько поколений историков - профессионалов и любителей. В итоге исследователи были вынуждены согласиться с пессимистичным выводом Казимира Валишевского: тайна происхождения Тушинского вора навсегда останется неразрешенной (Валишевский. 1989. 243).

Но так ли все безнадежно?

Исследуя биографию Лжедмитрия II, ученые опирались на сообщения его врагов или сомнительных соратников, и полностью игнорировали сведения, исходившие от самого Тушинского вора. Выдавая себя за счастливо избежавшего смерти царя Дмитрия Ивановича, новый Самозванец в то же время не упускал случая подчеркнуть через титулатуру, что является «иным» наследником престола, чем сильно озадачивал лиц из близкого окружения.

Как это не парадоксально, тайна происхождения представляла собой загадку для самого Тушинского вора. На протяжении четырех лет (с 1606 г. по 1610 г.) он с поразительной настойчивостью искал свидетелей или вещественные доказательства своего «иного» происхождения по линии Рюриковичей.

Последуем же по стопам Тушинского вора в поисках разгадки его происхождения.

СМЕРТЬ И «ВОСКРЕШЕНИЕ» ЦАРЯ ДМИТРИЯ

ИВАНОВИЧА

В январе 1606 г. в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов, который объявил о скором приезде большого посольства для заключения мирного договора. Помимо официального поручения, гонец имел тайный наказ от князя Василия Шуйского, братьев Голицыных и других бояр. Безобразов передал через канцлера Льва Сапегу жалобу королю, что тот прислал в Москву человека низкого происхождения и легкомысленного. Бояре думают свергнуть Лжедмитрия I, ищут помощи поляков и готовы предложить московский трон королевичу Владиславу. Выслушав посланника, Сигизмунд III уклонился от прямого ответа. Он предоставил «все дело Божию промыслу» (Муханов 1871: 10).

«Божий промысел» не заставил себя долго ждать. Царь Дмитрий Иванович погиб в Москве от рук заговорщиков 17 (27) мая 1606 г. Царский посох принял Василий Шуйский.

Казалось, истинный царь сел на московский трон, и Смуте настал конец. Предав огню не столько останки Самозванца, сколько - в символическом смысле - его долговые расписки, и выстрелив пеплом в сторону Речи Посполитой, царь Василий дал понять «назойливому кредитору», что отныне ни о каких выплатах по векселям («письмам») царя Дмитрия, выданным им ранее в Польше (СГГД 1819: № 102, 104; Валишевский 1989: 184),

не может быть и речи. Едва водрузив на голову шапку Мономаха, новый государь опечатал кремлевскую казну собственноручно (Забелин 1901: 590).

Однако в Кракове придерживались иного мнения. Сигизмунд III помнил о предложении князей Шуйских и Голицыных в благодарность за избавление от Лжедмитрия I передать царский трон королевичу Владиславу, и тем самым открыть доступ к кремлевской казне. В окружении польского короля полагали, что бояре должны сдержать слово, если не добровольно, то по принуждению.

Уже 1 (10) июня 1606 г. в Москве появились слухи, что царь Дмитрий Иванович не убит, что «он смог уйти от той опасности». 20 июля (1 августа) в Кремль были подброшены грамоты, подписанные именем царя Дмитрия Ивановича. Понимая, что грамоты поддельные, бояре искали виновника среди дьяков, сличали почерк, но такого не нашли (Дневник 1995: 71). А в первых числах августа 1606 г., «воскресший» царь Дмитрий объявился в имении Юрия Мнишека, в Сандомире «у воеводины жены: она ему и платье и людей подавала» (РИО 1912: 301). По бородавке на лице многие его признали настоящим царем Димитрием Ивановичем.

Царские послы, посланные к польскому королю с объявлением о вступлении на престол Василия Шуйского, пытались убедить поляков, что то вовсе не царь Дмитрий, а московский беглец «безделник» Михалко Молчанов, который служил у первого Самозванца «в хоромах для чернокнижья». Как ни стыдили послы поляков и литовцев, как ни уговаривали, что нового самозванца «в великое Росийское государство государю вашему насылать и сажать непригоже, хотя б и прямой прирожденой государь царевич Дмитрей» (РИО 1912: 302-303), но повлиять на ход дальнейших событий уже не могли. Весной 1607 г. «воскресший» царь Дмитрий Иванович прибыл в Стародуб в окружении многих соратников и объявил сбор войска для похода на Москву.

В Кремле испугались не на шутку и попытались устыдить поляков сомнительностью происхождения «прирожденного государя» Дмитрия Ивановича, имя которого присвоил себе новый Самозванец. В мае 1607 г. в письме к архиепископу Рагузскому Мацею (брату императора Рудольфа II) царь Василий, повествуя о недавних событиях, назвал Лжедмитрия I «иноземным князьком», который выдавал себя за царского сына (Тимощук 1899: 202). Государь довольно прозрачно намекал на обстоятельства заговора против царя Дмитрия Ивановича, который был организован в июле 1605 г. самим князем Василием Шуйским и его братьями.

Тогда, два года назад, заговорщики обвинили царя Дмитрия Ивановича, что тот «не истинный Царь, но Польский Королевич, он-де хочет нашу веру уничтожить, а установить Люторскую» (Александренко 1911: 539-540). Лжедмитрий I крайне болезненно воспринял выпад братьев Шуйских, так как обвинение в покровительстве вере протестантской приоткрывало завесу тайны его тесной связи с Ливонией. Той связи, которую нечаянно обнародовал Юрий Петровский, когда в феврале 1604 г. выступил свидетелем перед польским королем. Свидетель признал в Претенденте «брата покойно-

го царя Федора», которого он «видел в Ливонии» и которому служил (Pierling 1878: 176; Тимощук 1899: 201-202).

Тайна оказалась столь опасной, что эпизод с пребыванием «царевича Дмитрия» в детские годы в Ливонии был изъят из биографии Претендента и заменен на Польшу. 26 января 1605 г. французский посол передавал из Кракова члену Государственного и Тайного совета маркизу де Вильруа версию, которую поощряли иезуиты, желая «воспользоваться этим молодым Князем, чтобы приобрести эту великую Империю для Римской церкви». Посол писал: «Я думаю, что вы слышали об одном Московском Князе, именем Димитрий, который маленьким ребенком был отправлен в Польшу и, когда ему минуло 17 или 18 лет, его мать сообщила ему, что он -сын последнего Московского Великого князя...» (Алек-сандренко 1914: 103).

Таким образом, в своем послании к архиепископу Рагузскому царь Василий Шуйский дал понять, что Лжедмитрий II, присвоив имя покойного царя Дмитрия Ивановича, унаследовал также биографию «иноземного князька» из Ливонии. И Сигизмунд III оказывает покровительство приверженцу протестантской веры.

Реакции от представителя Рима на провокационное послание царя Василия Шуйского не последовало. В окружении польского короля также проигнорировали выпад русского правителя. Более того, при молчаливом одобрении Сигизмунда к осени 1607 г. в Стародубе было сформировано добровольческое войско «царя Дмитрия Ивановича».

Пытаясь противостоять новому витку Смуты, царское правительство предприняло вторую попытку остановить Сигизмунда III, припугнув притязаниями Лжедмитрия II на польский трон в качестве «польского королевича», то есть внебрачного сына Стефана Батория, и связями того с рокошанами. Агенты Москвы, задействовав агентуру в Ливонии, распускали слухи о намерении нового «царя Дмитрия» добиваться не русской, но польской короны. Так, в январе 1608 г. англичанин Джон Мур сообщал из Данцига своему другу в Лондон, что рокошане готовы изгнать Сигизмунда и возвести на польский престол «молодого Стефана Батория» (Calendar 1968: 9).

Однако подходящий момент для провокации уже был упущен. Москве не удалось раздуть угли рокоша. Основные силы рокошан потерпели поражение в июле 1607 г. в сражении под Гузовым, после чего предводители мятежников вернулись к «войне чернильниц». Запоздалое и неумелое интриганство бояр лишь приблизило дату выхода сил Лжедмитрия II на Москву.

К весне 1608 г. нерегулярное войско Самозванца было усилено отборными польскими частями. С ведома и при одобрении польского короля к Лжедмитрию II под Волхов явились Самуил Тышкевич и Александр Лисовский, каждый привел с собой по 700 конных копейщиков. Затем к нему присоединились князья Адам Вишневецкий и Роман Рожинский с крупными силами. Вскоре подошли отряды Заруцкого, Рудницкого и другие. Укрепив свою армию профессиональными польскими наемниками и казаками, весной того же года

«воскресший» царь Димитрий Иванович изготовился идти на Москву.

Накануне решающего сражения под Болховом Лжедмитрий II озаботился тем, чтобы утвердиться в глазах московитов как царь Дмитрий Иванович, а также отмести обвинения царя Василия Шуйского в том, что он «иноземный князек». Кроме того, требовалось дать разъяснения подданным об обстоятельствах «воскрешения» царя Дмитрия.

В грамоте к жителям Смоленска от 14 (24) апреля 1608 г., посланной из Орла, Самозванец величал себя прирожденным Царем и Великим князем Дмитрием Ивановичем Всея Руси, обладателем «многих стран Восточных и Северных, Южных и Полуденных», царем Казанским и Астраханским и Царем иным многим царям. В преамбуле Самозванец велеречиво выводил свою родословную от Августа Кесаря и равнялся храбростью с Александром Македонским.

Свое избавление от смерти Лжедмитрий II объяснял следующим образом: заговор Василия Шуйского и его приспешников не удался, так как в Москве вместо него был убит «немчин именем Арцыкалус». Префикс «арцы-» указывает на княжеское происхождение жертвы - загадочного «немчина» по имени Калус. Таким образом, Самозванец обесценил ранее предпринимавшиеся попытки царя Василия Шуйского отождествить его с «иноземным князьком», указав, что тот погиб во время московского мятежа.

Лжедмитрий II также заверил жителей Смоленска, что напрасны возводимые на него обвинения в том, что он «Грышко Атрепьев». Он не схож с тем вором ни возрастом, ни лицом, ни волосами, ни бородой. Далее Самозванец коротко упомянул о своем хождении в Литву после счастливого избавления от смерти. Он опустил подробности пребывания в Самборе, указал лишь, что перебрался из Литвы в Стародуб, где скрывался в течение 12 недель под именем Андрея Нагого, затем некоторые люди признали в нем прирожденного государя Дмитрия Ивановича. Лжедмитрий предостерегал смольнян от прелести иных самозванных царевичей: Августа, Лаврентия, Петра, Федора, Клементия, Савелия, Семиона, Василия, Ерошки, Гаврилки и Мартин-ки. Один выдавал себя за сына царя Ивана Васильевича от Анны Колтовской, другой - за сына царевича Ивана Ивановича от Елены Шереметевой, остальные - за сыновей царя Федора Ивановича (Бутурлин 1841: 46-50. Приложение).

Обращение Лжедмитрия к смольнянам укрепило его позиции. 1 (11) мая 1608 г. силы Самозванца одержали блестящую победу над царскими отрядами под Болховом. Остатки войска Шуйского вернулись в Москву в таком ужасе, что, по мнению очевидца, Лжедмитрий II мог легко взять столицу (Буссов 1961: 149). Вопреки ожиданиям, Самозванец не последовал за отступающим в панике врагом, а неспешно подошел под стены Москвы и несколько дней придирчиво выбирал место для бивуака.

СЫН ЦАРИЦЫ ИНОКИ МАРФЫ НАГОЙ ИЛИ

МУЖ МАРИНЫ МНИШЕК

Первоначально для бивуака было выбрано село Тайнинское, в 16 верстах от Москвы, сюда силы Самозванца подошли 24 июня (ст. стиля) 1608 г. На то, несомненно, имелись особые соображения. Три года назад, в 1605 г., в Тайнинском состоялась прилюдная встреча Лжедмитрия I с мнимой матерью, царицей инокой Марфой Федоровной Нагой. Во время этой трогательной встречи она признала Претендента своим сыном. Логично предположить, что Лжедмитрий II стремился повторить спектакль и доказать свою идентичность с царевичем Дмитрием Угличским, а ныне - царем Дмитрием. Царица инока Марфа Федоровна находилась в то время в кремлевском Вознесенском монастыре.

Однако, по странному стечению обстоятельств, через четыре дня после того, как войско Самозванца расположилось в Тайнинском, 28 июня (ст. стиля) 1608 г., царица инока Марфа Федоровна скоропостижно скончалась (Панова 2003: 36)1.

Как только стало известно о смерти царицы иноки Марфы Федоровны, село Тайнинское было признано «тесным местом». Войско Лжедмитрия угрожающе приблизилось к Москве и расположилось лагерем в селе Тушино (РИБ 1872: 135).

Смерть царицы иноки Марфы Федоровны не остановила Самозванца, так как в Москве в то время находился иной свидетель, который мог подтвердить личность «царя Дмитрия Ивановича» - Марина Мнишек. Бывшая царица, ее отец Юрий Мнишек и сопровождавшая их свита после смерти Лжедмитрия I были отправлены в ссылку в Ярославль, но, по распоряжению бояр, вернулись в Москву 24 мая (н. стиля) 1608 г. (Дневник 1995: 113), накануне прибытия королевских послов. В ходе предстоящих переговоров должна была решиться участь Марины Мнишек и ее окружения.

Войско Самозванца, расположившись лагерем в селе Тушино, с нетерпением ожидало результатов переговоров в Кремле. Положение русских было настолько плачевным, что «бояре Московские, и между прочим сам князь Дмитрий, родной брат Василия Шуйского, ... упоминали, что хотят до того довести, что Василий добровольно откажется [От престола - Л.Т.], если бы только король вступился в это дело и дал им на царство сына своего Владислава, ибо они полагали, что таким образом скорее бы прекратилось кровопролитие и водворилось бы в царстве Московском тишина и веселье». Сигизмунд, посовещавшись с сенаторами, принял решение «не упускать сего случая, для умножения славы и распространения владений Речи Посполитой» (Муха-нов 1871: 16-18).

Только подтвердив обещание передать московский трон королевичу Владиславу, царским переговорщикам удалось заключить с поляками перемирие сроком на четыре года, до 1612 г. Во время перемирия сторонам предстояло вести переговоры о заключении «вечного мира». Под давлением королевских послов русские со-

1 Согласно надписи на надгробной плите, «Лета 7116 (1608 г. от Рождества Христова - Л.Т.) месяца июня в 28 преставися раба божия инока царица Марфа Феодоровна всея Русии царя Ивана». В книге ошибочно указан 1611 г.

гласились отпустить заложников - Марину Мнишек и ее свиту. Затем был составлен отдельный документ, который оговаривал условия для особой встречи уполномоченных представителей сторон на реке Ивате, «меж Ор-шей и Смоленском», через год, 25 июля (5 августа) 1609 г. В ходе этой встречи им следовало уладить все денежные разногласия и претензии сторон (Бантыш-Камен-ский (b) 1862: 88-90).

Итак, царю Василию предстояло по истечении года либо откупиться от польского короля и избавиться от Лжедмитрия II, либо отречься от престола и уступить шапку Мономаха королевичу Владиславу. Ни тот, ни другой способ «утишения» Смуты не рассматривался в Кремле как приемлемый. Используя передышку, советники царя Шуйского намеревались лишить Самозванца поддержки со стороны поляков и тех москвичей, которые поверили в счастливое «избавление» царя Дмитрия Ивановича от смерти и гибели вместо него загадочного «немчина Арцыкалуса».

Отпуск Марины Мнишек из плена являлся частью этого хитроумного плана. Попытку Лжедмитрия II доказать свое «воскрешение», опираясь на свидетельство мнимой жены, ожидал неминуемый провал, так как внешне он мало походил на покойного царя Дмитрия Ивановича. Действительно, по словам Николая Мархоцкого, «царица и другие персоны, знавшие Дмитрия в столице, увидев нашего, не захотели его признавать, и скрыть это было невозможно. А москвитяне воспользовались этим, чтобы отвратить от Дмитрия своих людей» (Мархоцкий 2000: 46).

После недельных уговоров Марина Мнишек все же согласилась признать нового Самозванца своим прежним мужем, но ее слова уже ничего не значили. Ей не удалось обмануть тех, кто знал предыдущего царя Дмитрия Ивановича. Конрад Буссов отметил в своих записках, что многие русские, перешедшие из Москвы в Тушинский стан «царя Дмитрия», «хорошо видели, что он не Димитрий первый, а кто-то иной» (Буссов 1961: 149, 153).

«КТО-ТО ИНОЙ» ИЛИ ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ

ДМИТРОВСКИЙ

К немалому разочарованию бояр, рассчет на то, что им удастся обличить Тушинского вора и избавиться от него, отпустив Марину Мнишек и ее свиту из плена, не оправдал себя. Самозванец, вопреки ожиданиям кремлевских властей, не стал настаивать на своей идентичности с предыдущим «царем Дмитрием Ивановичем». Он разрушил планы царя Шуйского и его окружения тем, что предъявил права на шапку Мономаха как царевич Дмитрий Дмитровский. В пользу такого предположения свидетельствует изменение, внесенное Лжедмитрием II в титулатуру своего предшественника.

До вступления на московский престол, Лжедмитрий I доказывал свое тождество с царевичем Дмитрием Угличским, перечисляя в титулатуре владетельные земли в следующем порядке: «Дмитрий Иванович, Божиею милостию царевич великой России, Углицкий, Дмитровский, Городецкий и проч. и проч.» (СГГД 1819: № 76; Му-ханов 1871: 14-22. Приложение). Тем самым Претендент

подчеркивал свою связь с Угличским уделом, переданным его матери вдовствующей царице Марии Федоровне Нагой.

Лжедмитрий II уже на первых порах своих похождений, еще до личной встречи в Тушинском лагере с Мариной Мнишек, ее отцом и другими поляками, предпринял попытку утвердиться как «иной» царь Дмитрий через внесение принципиально важного изменения в титулатуру царя Дмитрия Ивановича. Так, 27 января (н. стиля) 1608 г., находясь в Орле, Лжедмитрий II отправил грамоту к мнимому тестю Юрию Мнишеку, пребывавшему тогда вместе с дочерью и другими поляками в ссылке в Ярославле. В послании Самозванец сообщал о своем намерении скоро освободить «всех приятелей», и что король польский готов оказать ему помощь в получении «наследственных владений». В титулатуре Лжедмитрий II указал свои наследственные владения в следующем порядке: «Божиею милостью Царь всея Руси, Великий князь Московский, Дмитровский, Углиц-кий, Городецкий и проч. и проч.» (СГГД 1819; № 156).

Грамота была доставлена в Ярославль и передана адресату лишь два с лишним месяца спустя. 12 марта (н. стиля) 1608 г. один из охранников, улучив момент, шепнул Юрию Мнишеку, что «приближается ваша радость». А на следующий день в близком окружении воеводы озаботились вопросом «о титуле царя и князя российского», о чем сделал запись автор так называемого «Дневника Марины Мнишек». Однако листы с рассуждениями на эту тему, как следует из ремарки, сделанной в 1774 г. переписчиком рукописи, были кем-то «выдраны» (Дневник 1995: 14, 109).

Понятно, что в утерянном отрывке «Дневника» речь шла о титуле «воскресшего» царя Дмитрия Ивановича, о том изменении, которое он внес в порядок перечисления владений, сделав акцент на Дмитровском уделе. Такая перемена указывала на иную идентификацию «царя и князя российского». Не удивительно, что автор «Дневника», разделявший сомнения своих товарищей в подлинности «воскресшего» царя Дмитрия, посвятил несколько страниц рассуждениям на эту тему, а впоследствии, возможно, из предосторожности удалил их.

Итак, порядок перечисления владетельных земель, который указывал на «иную» идентификацию «царя Дмитрия», вызвал недоумение у Юрия Мнишека и его товарищей. В самом деле, тут было, чему удивиться.

Дмитровский удел, по традиции, передавался младшим сыновьям великих князей - прямым наследникам московского престола. Эти земли на протяжении долгого времени являлись предметом юридического спора между Иваном Грозным и его двоюродным братом князем Владимиром Старицким. В 1565 г. разногласия чуть было не перешли в вооруженное противостояние сторон. Однако в январе 1566 г., весьма неожиданно, Иван Васильевич усмирил свой гнев и уступил двоюродному брату спорный удел в обход собственного младшего сына царевича Федора. Государь передал князю Владимиру Дмитровскую «отчину» со всеми станами и дворцовыми селами в обмен на город Старицу. В феврале того же года князь получил Боровск и некоторые села в Московском уезде, вернув царю Алексин из Дмитров-

ского уезда. В марте Иван IV отдал двоюродному брату, его жене «княгине Овдотье, и его сыну, князю Василью и их детем» Звенигородский уезд со всеми волостями, селами и доходами в обмен на небогатый город Верею с прилегающими землями (Веселовский 1963: 164-165; Таймасова (b) 2010: 116-137). Сделка носила неравноценный характер, государева казна понесла убытки.

Князь Владимир Старицкий владел Дмитровским уделом всего три года. 6 сентября 1569 г. скоропостижно скончалась царица Мария Темрюковна. А два месяца спустя вскрылся заговор Старицких, будто бы готовивших покушение на государя и его детей с целью завладеть троном. Поспешное судебное разбирательство закончилось изуверскими казнями. Князь Владимир и его жена умерли от яда, в живых остались малолетние дети - дочери Евфимия и Мария и сын Василий. Уделы Старицкий, Дмитровский, Звенигородский и другие меновые земли отошли в государеву казну (ДДГ 1950: 442).

Дмитровский удел все же был передан сыну покойного князя Владимира Старицкого Василию не позднее сентября 1572 г. в качестве вотчины (ПСРЛ 1978: 192; Тихомиров 1941: 92), то есть наследственной формы землевладения. Вместе с волостями Дмитровского удела князь Василий получил статус «родного сына» государя, наравне с царевичами Иваном и Федором.

Несомненно, щедрость Ивана Грозного была подчинена государственным интересам. В то время возникла опасность, что задуманный династический брак между внучатой племянницей государя княжной Марией Ста-рицкой и братом датского короля герцогом Голштин-ским Магнусом (в русских источниках «Арцымагнус») может расстроиться. Весной 1572 г. Иван Васильевич посылал послов к Магнусу, выражал сожаление о разрыве и приглашал вернуться в царский стан (Jensen 1976: 68).

В своей «Апологии» Магнус сообщает, что советники царя тогда уверяли герцога, что прибыв в Московию «в качестве князя», он вернется «в королевском звании» (Бессуднова 2013: 128). Видимо, символическое включение князя Василия Старицкого (и его сестры Марии) в состав великоняжеской семьи через передачу Дмитровского удела должно было польстить самолюбию герцога. Иван IV дал понять будущему зятю, что отдает ему в жены «прямую наследницу» московского престола.

Магнус дал себя уговорить, и 12 апреля 1573 г. состоялось его бракосочетание с царской племянницей. Свадебный обряд проходил в Новгороде, в церкви св. Дмитрия Солунского. Выбор церкви был не случаен. Имя святого покровителя, осенявшего молодоженов, должно было подчеркнуть близкое родство невесты с государевой семьей. Князь Василий Старицкий, счастливый обладатель Дмитровской вотчины, на свадьбе исполнял роль посаженого отца со стороны невесты.

Венчание молодых совершилось по межконфессиональному обряду: невесту венчал «дмитровский поп» «по христианскому закону», а для жениха таинство было совершено «по его вере» (Разрядная книга 1982: 330335). Таким образом, согласно особенностям межконфессионального свадебного обряда, рождение детей

в этом браке не предусматривалось. Однако не позднее декабря 1573 г. Мария Владимировна, в угоду супругу, перешила платье на немецкий образец и в таких одеждах посещала протестантскую церковь в ливонском замке Каркус, чем вызвала большое неудовольствие у своих соотечественников. (Busse 1871: 78).

Узнав о самоуправстве Магнуса, царь прислал зятю «крупный выговор за растрату вверенного имущества и за перекрой платья на немецкий лад» (Цветаев 1878: 70). Гнев Ивана Грозного был вызван тем, что перекроив платье и переменив веру, Мария Владимировна освободилась от запрета на рождение детей. После смерти бездетного и вдового князя Василия (ок. 1574 г.) Дмитровский удел, как вотчина, должен был перейти во владение его сестре Марии Владимировне королеве Ливонии, а затем - ее будущим детям, но вернулся в число дворцовых земель.

И вдруг в январе 1608 г. в Орле объявился Претендент, позиционирующий себя как законный наследник Дмитровского удела. Несомненно, иной порядок перечисления «отчих и дедчих» земель в титулатуре Лжедмитрия II в послании к Юрию Мнишеку должен был указывать на легитимность его происхождения от Рюриковичей через ветвь Старицких. Но до поры до времени это признание должно было держаться в секрете. Вероятно, по этой причине, опасные строки с рассуждением о титуле «царя и великого князя» были «выдраны» из дневника, который вел секретарь Юрия Мнишека в Ярославле.

Самозванец демонстративно вернулся к «иной» версии титулатуры полгода спустя, находясь в Тушинском стане. 3 сентября (н. стиля) 1608 г., Лжедмитрий II отправил грамоту к Яну Петру Сапеге с просьбой выделить особый отряд «наияснейшей супруге нашей» Марине Мнишек и сопровождавших ее лиц, и всему войску двигаться в Тушино. (В соответствии с договоренностью, достигнутой во время переговоров с королевскими послами в Кремле, бывшая царица и другие пленники были отпущены из Москвы царем Шуйским и направлялись в Смоленск, но 30 августа присоединились к войску Сапеги в Царево-Займище и повернули обратно (Дневник Сапеги 2012: 50)). Титул «государя и дедича» в грамоте Лжедмитрия II к Сапеге выглядел следующим образом: «Дмитрий Иванович, Божей милостью царь Московский и всея России, князь Дмитровский, Углицкий, Городецкий и пр. и пр.». В дальнейшем Лжедмитрий II неизменно придерживается такого же порядка перечисления владетельных земель в титулатуре, по крайней мере, - до осени 1609 г. (Муханов 1871: 25, 31, 33, 37 Приложение).

Таким образом, осенью 1608 г. Самозанец публично объявил себя «дедичем» Дмитровского удела, то есть отпрыском дома Старицких. Однако после смерти бездетного князя Василия Владимировича наследников по мужской линии Старицких не осталось.

Или, все же, такой претендент имелся?

Исходя из дальнейших событий, можно выдвинуть предположение, что через внесение изменения в ти-тулатуру своего предшественника Лжедмитрий II объявил себя «иным» наследником московского престола,

то есть сыном Марии Владимировны, рожденного ею в браке с «Арцымагнусом».

ЗАГАДОЧНЫЙ «МЛАДЕНЕЦ»

На долю Марии Владимировны Старицкой, в замужестве королевы Ливонии, выпала богатая событиями судьба. После свадьбы в Новгороде царь приказал молодым жить в замке Каркус. Магнус не имел права распоряжаться своими доходами, его передвижения были ограничены двумя замками - Каркус и Оберпален. Государь не доверял иноземному «князьку» и заставил того подписать долговую расписку на 40 000 гульденов. Не удивительно, что царский вассал искал возможность перейти в услужение к польскому королю. В 1578 г. Магнус «отложился» от своего кредитора и перешел в услужение к польскому королю. Мария Владимировна сбежала в польские земли вместе с супругом. Два года спустя, в 1580 г., Магнус и его русская жена оказались втянуты в заговор с целью убийства Стефана Батория. Виновным в покушении на короля был признан рядовой член «русской партии» пан Григорий Остик, его прилюдно казнили. Несостоявшийся король Ливонии поплатился свободой, Он получил разрешение жить уединенно в замке Пильтен. Более суровое наказание постигло его супругу. Ее сослали сначала в королевский замок Донданген, а затем в Ригу. Плен королевы Ливонии разделили несколько детей.

Пребывая в браке с Магнусом, Мария Владимировна родила, предположительно, двух девочек и мальчика.

Русские и некоторые иностранные источники упоминают только одну законнорожденную дочь Марии Владимировны - Евдокию (1580-1589). Ее крещение по протестантскому обряду совершилось в Пильтене 12 февраля 1581 г., когда ребенку исполнилось около девяти месяцев («более тридцати недель отроду»). Таинство крещения проходило в присутствии 80 крестных отцов. После этого Мария Владимировна с дочерью была отправлена в замок Донданген под строгий надзор, как пленница (Chronicle 1992: 112, 153; Таймасова 2022: 88-93).

Сведения о двух других детях Марии Владимировны находим в записках иностранцев, принимавших непосредственное участие в судьбе королевы Ливонии.

О существовании старшей «родной дочери» Марии Владимировны известно из мемуаров английского купца и дипломата Джерома Горсея. Он познакомился с девочкой в 1585 г. в Риге, когда навестил вдовствующую королеву Ливонии по просьбе царского шурина Бориса Годунова. Англичанин не назвал имени ребенка, но указал год ее рождения. По словам Горсея, прощаясь с узницей рижского замка, он удостоился чести пожать руку «девятилетней девочки, очень хорошенькой» (Горсей 1991: 95). Следовательно, старшая дочь Марии Владимировны родилась около 1576 г. в замке Каркус.

По какой причине Иван IV отказался признать ребенка членом великокняжеской семьи, не известно. Возможно, государь таким образом наказал зятя за перекрой платья и «растрату вверенного имущества». Однако Магнус успел к тому времени сообщить о девочке своим близким родственникам. Два века спустя сведе-

ния о ней оказались в распоряжении немецкого историка Иоганна Гюбнера, автора фундаментального труда по генеалогии мекленбургских и голштинских князей, его труд был опубликован в 1712 г. (Hübner 1712: Tabl. 86). В дальнейшем на исследования Гюбнера опирались авторы справочников по генеалогии датского королевского дома, указывая имя «единственной дочери» Магнуса и Марии Владимировны - Мария (Lackmann 1730: 681; Königsfeldt 1856: 53).

Еще более туманны сведения о внебрачном сыне королевы Ливонии, которого она родила, предположительно, от короля Стефана Батория в 1579 г. Намек на существование этого мальчика содержится в донесении наместника Ливонии епископа Юрия Радзивилла к Баторию от 13 августа 1583 г. (Mitteilungen 1845: 347352).

Появлению этого донесения предшествовали чрезвычайные события.

Магнус умер в Пильтене 18 марта 1583 г. Узнав об этом, Мария Владимировна сбежала из замка Дон-данген. В Пильтене она узнала, что польский король требует от пильтенцев присяги на верность. На протяжении нескольких месяцев наместник польского короля в Ливонии епископ Юрий Радзивилл неоднократно предлагал пильтенцам присягнуть Баторию или герцогу Курляндии Герхарду Кетлеру, но те не верили его «льстивым речам» и отказывались подчиниться. Пиль-тенцы, очевидно, при участии Марии Владимировны, отправили гонца к Фредерику II с просьбой принять жителей замка в подданство Датской короны. Встревоженный событиями, 25 мая 1583 г. польский король направил в Пильтен обер-гофмейстера Станислава Костку с особым письмом для Марии Владимировны. В своем послании Баторий советовал вдове Магнуса хорошенько поразмыслить над доводами, которые Костка уполномочен сообщить ей, и принять наиболее правильное решение (Mitteilungen 1845: 346-347). Какие именно доводы привел королевский посланец, не известно, но после его отъезда среди жителей Пильтена начались раздоры.

Тем временем вернулся гонец из Дании. Фредерик II не возражал против того, чтобы взять Пильтен в подданство. Он выслал пильтенцам партию оружия. Военный груз сопровождал королевский советник Матиас Будд, которому следовало уладить конфликт с Бато-рием. Будд передал жителям Пильтена оружие, а затем отправился в резиденцию польского короля в Варшаве. Уладив дела с Баторием, он вернулся в Пильтен. О последующих событиях известно из упомянутого выше донесения наместника Ливонии от 13 августа 1583 г. По сведениям епископа Радзивилла, представитель Фредерика II Матиас Будд специально вернулся в Пильтен «для организации обряда крещения младенца». Однако крестный отец был убит 8 августа на ступенях церкви в ходе короткого боя (Mitteilungen 1845: 347-352).

Высокий ранг крестного отца указывает, что готовились крестины ребенка, имевшего родственные узы с датским королевским домом. При этом судьба «младенца» играла какую-то важную роль в переговорах Будда с Баторием. Судя по всему, разрешение на креще-

ние мальчика было согласовано во время визита Будда ко двору польского короля. Вероятно, пастор должен был задним числом признать таинственного «младенца» родным сыном покойного Магнуса. Однако из-за гибели официального представителя датского короля статус ребенка остался под вопросом, и его права наследника датской и русской корон, к немалому облегчению правителей этих стран, не получили подтверждения. Убийство крестного отца оказалось на руку также герцогу Курляндскому Герхарду Кетлеру, старшего сына которого - Фридриха - Магнус накануне своей кончины обещал в присутствии многих свидетелей усыновить и объявить наследником (Chronicle 1992: 148. Appendix).

Несмотря на смерть крестного отца, ребенка все же окрестили. Не исключено, что «младенец» получил имя Калус.

После убийства Будда у Марии Владимировны не осталось иного выхода, как сдаться на волю победителя. Вдову Магнуса отправили в Ригу, где поместили в королевский замок под строгий надзор. Согласно изысканиям рижского историка и собирателя древностей Августа Дебнера, при ней находились двое «приемных» детей, которых она взяла на воспитание в Каркусе. Сирот - брата и сестру - звали Анна и Петер Пален (Anna & Peter Pahlen) (Dobner 1868: 1-10). Скорее всего, страх за жизнь старших детей, не получивших статуса законнорожденных, заставил Марию Владимировну объявить их «приемными» и спрятать под вымышленными именами.

Царь Федор Иванович и Борис Годунов предпринимали меры по позвращению королевы Ливонии из плена. Однако Мария Владимировна опасалась ехать на родину, полагая, что запрут в «адов монастырь». Посланцу Годунова английскому купцу Джерому Горсею удалось уговорить ее, заверив, что в Московском государстве «времена переменились», и оказавшихся в ее положении женщин «с ребенком или детьми» теперь не отсылают в монастырь, они остаются растить и обучать их (Горсей 1991: 95-97).

Королева Ливонии поверила словам англичанина. Ее освобождение из рижского замка совершилось летом 1586 г. Согласно русским летописным источникам, Мария Владимировна прибыла на родину вместе с дочерью Евдокией, которую она «прижила с королем» (ПСРЛ 1978: 191). По сведениям Геннинга, королеву Ливонии сопровождала небольшая свита: «несколько лиц из немцев» (Chronicle 1992: 154). В их числе, согласно сообщению Дебнера, находились «приемные» дети (Dobner 1868: 58).

На родине Мария Владимировна вновь перекроила платья и вернулась в лоно Православной церкви, а ее дети были повторно крещены. Обряд Крещения Евдокии состоялся в Новодевичьем монастыре. Крестной матерью девочки стала «царица Леонида царевича Ивана Ивановича [Елена Шереметева, вдова царевича Ивана Ивановича, в постриге Леонида - Л.Т.]» (ПСРЛ 1978: 191).

Повторное крещение «приемных» детей Марии Владимировны, несомненно, совершилось тогда же. Мария, очевидно, сохранила свое имя, а ее «брат» вместо не-

мецкого имени (Калус?) получил новое православное, предположительно, - Дмитрий. Крестные родители, имена которых остались неизвестны, согласно традиции, одарили своих крестников парными крестами-мо-щевиками (об этих крестах будет рассказано ниже).

На первых порах, как и обещал Горсей, королева Ливонии получила на родине почет и уважение. Но два года спустя ее заточили «в адов монастырь» под именем королевы иноки Марфы Владимировны. Ее поселили в кельях захудалого Подсосенского монастыря, что стоял рядом с Троице-Сергиевской обителью. Евдокия разделила участь матери, жила при ней в кельях девичьего монастыря. Очевидно, «приемная» дочь также находилась при королеве иноке. Судьба, постигшая «приемного» сына королевы Ливонии, не ясна. Скорее всего, мальчика отослали в Углич ко двору царевича Дмитрия (Таймасова 2022: 88-93).

Евдокия скончалась 18 (28) марта 1589 г. Ходили упорные слухи, что девочка умерла насильственной смертью, от яда (Флетчер 2002: 35). Впрочем, есть основания полагать, что в Успенском соборе Троице-Серги-евского монастыря был замурован пустой гроб, а спасенную девочку, с согласия троицких властей, спрятали под платком послушницы Подсосенского монастыря. Такую гипотезу можно выдвинуть на основании записи во Вкладной книге Троицкого монастыря. Через пять дней после смерти дочери «безутешная» мать, вместо поминального вклада, внесла в казну Троицкого монастыря деньги за новую послушницу: «7097 марта в 23 день за старицу Ефросинию дала вкладу королева старица Марфа Володимировна денег 20 рублев» (Рыбаков 1987: 212). Дальнейшая судьба старицы Ефросиньи неизвестна.

Королева инока Марфа Владимировна скончалась 13 июня 1597 г., и была похоронена в Успенском соборе Троице-Сергиева монастыря. Ее «приемная» дочь, скорее всего, «унаследовала» иноческое имя и королевский титул матери, чтобы сохранить в секрете факт своего существования. Монастырские власти пошли навстречу осиротевшей девушке. В благодарность она сделала щедрый вклад в казну Троицы: бархатные ризы и атласная патрахель, богато украшенные жемчугом, золотыми и серебряными дробницами (Рыбаков 1987: 30).

Таким образом, проживавшая с 1597 г. в Подсосенском монастыре «королева инока Марфа» на самом деле являлась «приемной» дочерью королевы Ливонии. Лжедмитрий II через внесение изменения в титулатуру своего предшественника дал понять Марине Мнишек и ее отцу, что претендует на шапку Мономаха как «иной» наследник престола по линии

Старицких - царевич Дмитрий Дмитровский. Публично объявив «немчина Арцыкалуса» погибшим в ходе московского переворота в грамоте к смольня-нам, Самозванец стремился сохранить свое инкогнито. При этом в тайну «приемных» детей Марии Владимировны был посвящен достаточно широкий круг людей.

КРУГ ПОСВЯЩЕННЫХ

Несомненно, Лжедмитрий I знал тайну насельницы Подсосенского монастыря, которая с 1597 г. выдавала

себя за вдову Магнуса. Такое предположение позволяет логично объяснить пренебрежительное отношение царя Дмитрия Ивановича к королеве иноке Марфе Владимировне.

В самом деле, взойдя на московский престол, царь Дмитрий возвратил из ссылки всех тех, кого царь Борис Федорович «много завистныа злобы ради изгна и заточи», и даровал им «боярство и вотчины великие, и дворы Годуновых и з животы» (Белокуров 1907: 6). Самозванец торжественно встретил мнимую «мать» иноку Марфу Федоровну Нагую, прибывшую в столицу из монастыря на Выксе. Он смиренно шел возле ее повозки, провожая в кремлевский Вознесенский монастырь. Здесь вдовствующую царицу иноку окружили почетом и роскошью. Не остались в обиде другие представители Нагих. Все они получили крупные земельные «дачи» из годуновских вотчин. Столь же внимателен царь был к дальней родне по линии Романовых. Филарет Никитич был возведен в сан митрополита ростовского, а его младший брат Иван Никитич - стал владельцем обширных угодий в Лебедянском уезде. Царь не жалел денег из казны, назначая высокие оклады ближним боярам: князю Ф.И. Мстиславскому, князьям Василию и Дмитрию Шуйским, троим братьям Голицыным и иным (Ульяновский 1993: 54-59).

Но лишь одна особа, с которой истинный сын Ивана Грозного состоял в кровном родстве по отцовской линии, не удостоилась царской милости. За весь год, что Самозванец находился у власти, о представительнице великокняжеских кровей, томившейся в захудалом монастыре, ни разу не вспомнили в Кремле. Царь Дмитрий не позаботился о том, чтобы ее перевели в кельи столичной обители. Королева инока Марфа Владимировна не получила от государя ни единого земельного пожалования к тем пашням, которыми владела в дворцовом селе Лежнево на основании грамоты царя Федора Ивановича от 7 августа 1588 г. (ААЭ (а) 1836: 412-413). Более того, остались без подтверждения выданные царем Борисом Годуновым грамоты о даровании насельницам Подсосенского монастыря денежной и хлебной руги из царской казны, а также о передаче монастырю сел Кузьминское и Федулово с деревнями и починками. Эти грамоты подтвердил по своем вступлении на престол Василий Шуйский, а затем - Михаил Романов (Смирнов 1854: 100-101).

Царь Дмитрий Иванович, казалось, всеми силами стремился забыть о родственных узах, которые связывали его с королевой инокой Марфой Владимировной.

Иное дело - Тушинский вор, который готовился подтвердить свои права на московский престол как наследник Дмитровского удела с помощью «иной» матери. Несомненно, он намеревался устроить трогательную встречу с королевой инокой Марфой Владимировной. Во время этой церемонии предусматривалась передача из ее рук особого креста-мощевика.

Хорошо известно, что в подтверждении личности первого «царя Дмитрия Ивановича» важную роль играл золотой крест-мощевик. По сообщению Пискарев-ского летописца, при встрече Лжедмитрия I с мнимой матерью, состоявшейся в Николаевском монастыре

на Выксе в 1601 г., царица инока Марфа Федоровна Нагая передала ему «крест злат с мощами и каменьями дорогими сына своего благоверного царевича Дмитрия» Угличского (ПСРЛ 1978: 205-206). Этот крест, по некоторым сведениям, Претендент позднее предъявил князю Адаму Вишневецкому в качестве доказательства своего царского происхождения (Древности 1849: 40-41).

Несомненно, такая же важная роль при доказательстве прирожденных прав Тушинского вора на московский престол по линии Старицкцих отводилась парным крестам-мощевикам литого золота, которые находились в распоряжении насельницы Подсосенского монастыря. Эти кресты-мощевики с рельефным Распятием, синими сапфирами и двойной жемчужной обнизью сохранились до наших дней (Пуцко 2006: 86-87). Парность крестов, схожих по оформлению, но отличных по размеру указывает на то, что они принадлежали двум близким родственникам.

Итак, внесенное в титулатуру царя Дмитрия Ивановича изменение свидетельствует, что Тушинский вор намеревался доказать свои права на московский престол в качестве царевича Дмитрия Дмитровского, того «иноземного князька» или «Арцыкалуса», которого он объявил погибшим в грамоте к жителям Смоленска. Для доказательства тождества требовалось предъявить показания авторитетных свидетелей, так как некоторые лица выказывали «иному» царю Дмитрию недоверие, и в первую очередь - Марина Мнишек и гетман Ян Петр Сапега.

Марина Мнишек и ее свита в сопровождении войска гетмана Сапеги вернулись под Москву 1 (11) сентября 1608 г. и остановились в миле от Тушинского стана. Царица отказалась ехать дальше. Да и сам Дмитрий, сказавшись больным, не вышел встречать «дражайшую супругу». Через два дня Сапега был приглашен в шатер царя Дмитрия. Во время пира Тушинский вор позволил себе «богохульствовать». Он пил «за здоровье короля, своего брата, и всего рыцарства». На следующий день гетман еще раз посетил Самозванца, уже протрезвевшего, с единственной целью, выяснить «действительно ли это тот или не тот» (Дневник Сапеги 2012: 57).

Тушинский вор, судя по всему, сумел убедить Сапе-гу в том, что он «тот», и доверил гетману важное дело: доставить в Тушинский стан независимого и авторитетного свидетеля для подтверждения его прирожденных прав на московский престол - ростовского митрополита Филарета Никитича Романова. Не вызывает сомнений, что тот был посвящен в тайну «приемных» детей покойной королевы иноки Марфы Владимировны.

Известно, что весной 1606 г. Филарет Никитич подвизался в Троице-Сергиевом монастыре, прежде чем был поставлен при Лжедмитрии I в ростовские митрополиты. В монастырской иерархии он занимал второе место после архимандрита Иоасафа (Дьяконов 1897: 36; Успенский 1997: 412). В силу своего высокого положения, Филарет Никитич, несомненно, знал секрет насельницы Подсосенского монастыря и ее «приемного» брата.

По распоряжению Тушинского вора, Сапега послал специальный отряд немцев, поляков и казаков в Ростов.

2 (12) октября 1608 г. город был взят и разграблен, а Филарет Романов с большим бережением доставлен в лагерь Самозванца. Лжедмитрий II принял митрополита милостиво и нарек его патриархом. Филарет Никитич, в свою очередь, подарил Самозванцу посох, увенчанный восточным рубином «ценою в бочку золота» (Бус-сов 1961: 155-156).

Такая символическая передача царского посоха Лжедмитрию II из рук «нареченного» патриарха свидетельствует, что Филарет Романов признал его легитимным «иным» наследником московского престола. Видимо, тогда же, как сообщил в своем донесении французский агент из Москвы, по инициативе поляков состоялось «венчание» Тушинского вора и Марины Мнишек, но с условием для Самозванца «не вступать в права супруга до тех пор, пока он не достигнет престола» (Му-ханов 1871: 51. Приложение). Иноземец ошибся, то было не венчание, а обряд обручения молодых.

В Кремле также не сидели сложа руки. Сторонники царя Шуйского предприняли ряд шагов, чтобы не допустить публичной встречи Тушинского вора с королевой инокой Марфой. Как видно из последующих событий, Самозванец «увяз» в переписке с «сестрой» на 10 месяцев. Царскому правительству этого времени оказалось достаточно, чтобы очернить насельницу Подсосенского монастыря. Под угрозой разоблачения постыдной тайны ее заставили отречься от «брата» и передать кре-сты-мощевики в ризницу Троицкого монастыря.

СЕСТРИЦА В ТЕМНИЦЕ

19 (29) сентября 1608 г. польско-литовское войско, в котором насчитывалось до 6 000 человек, под командованием гетмана Яна Петра Сапеги в полном боевом порядке торжественно вышло в поход по Троицкой дороге «к Сергиевской крепости и другим крепостям [Подсосенскому монастырю? - Л.Т.]». Сапеженцы не имели в обозе осадной артиллерии, располагали лишь полевыми пушками (Дневник Сапеги 2012: 61, 340). Очевидно, предполагалось, что освобождение королевы иноки из плохо укрепленного Подсосенского монастыря произойдет быстро и без кровопролития. Однако не успело войско продвинуться на 2 мили, как с тыла на них ударил небольшой отряд русских и отвлек на себя внимание неприятеля. Такой же тактики «комариных укусов» «московит» придерживался в последующие несколько дней, замедляя продвижение войска Сапеги по Троицкой дороге.

Царское правительство использовало это время для того, чтобы отправить в Троице-Сергиев монастырь верные государю стрелецкие и казачьи отряды под предводительством князя Г.Б. Долгорукова и дворянина А.И. Голохвастова. Туда же спешным порядком были переведены насельницы Хотьковского и Подсосенского девичьих монастырей. Защитники крепости сожгли окружающие постройки, но оставили в целости мельницу, к которой вел подземный ход из Троицкого монастыря.

3 октября (н. стиля) 1608 г. польско-литовское войско стало лагерем у стен Троице-Сергиева монастыря. Идти к «другим крепостям» уже не имело смысла. Сапега

дважды посылал гонцов в монастырь, предлагая сдаться, но ответа не получил. Затем литовцы хотели захватить мельницу и через потайной ход проникнуть в крепость, но ничего не вышло. А вскоре, воспользовавшись тем лазом, в литовский лагерь «перебежал один слуга монастырский с ценными сведениями, некий Осип Се-кавин [«Оська Селевин» в русских источниках - Л.Т.]» (Дневник Сапеги 2012: 71).

«Ценные сведения» настолько воодушевили Сапегу, что он ожидал в самое ближайшее время капитуляции защитников Троицкого монастыря и триумфального воссоединения «царя Димитрия» со свидетелем, который признает в нем прямого наследника московского престола. 23 октября (н. стиля) в лагере под Троицей литовцы праздновали предстоящую победу. Сапега хвастливо заявил, сидя за столом в компании офицеров: «Мы, поляки, три года тому назад посадили на московский трон государя, который должен был называться Димитрием, сыном тирана, несмотря на то, что он им не был. Теперь мы второй раз привели сюда государя и завоевали почти половину страны, и он должен будет называться Димитрием, даже если русские от этого сойдут с ума...» (Буссов 1961: 133).

Однако Сапега недооценил защитников крепости.

Отписка троицких старцев к царю Василию Шуйскому от 3 июля (ст. стиля) 1609 г. уточняет некоторые детали переписки королевы иноки Марфы и Тушинского вора в первые месяцы осады: «А как воры пришли сперва под монастырь, и на первой вылазке казначей [Иосиф Девочкин - Л.Т.] отпустил к вору монастырского детину Оську Селевина, с своими воровскими грамотами, что он монастырем промышляет, хочет сдати, а та Королева, с тем же детиною, свои воровские грамоты, что промышляет с казначеем за один; и писала к вору «братом», а литовским паном, Сапеге с товарыщи, с челобитьем: спасибо де вам, что вы вступились за брата моего, за московского государя за царя (Димитрия) Ивановича; а в большие воровские таборы, к Ружинскому пану с товарищи, такоже писала» (АИ 1841: 286).

В своем послании монастырские старцы называют Иосифа Девочкина «Олексеевым советником». То есть казначей действовал с Алексеем Голохвастовым «за один». Несомненно, содержание его писем к Сапеге о намерении сдать монастырь было согласовано с воеводой и отвечало интересам правительства царя Василия Шуйского.

Одновременно усилия московских властей были направлены на то, чтобы очернить «брата» королевы иноки Марфы Владимировны в глазах его соратников. В Кремле изменили тактику, отказавшись от версии «иноземного» происхождения «князька» и представив его сыном русского князя-изменника или выходцем из низкого сословия. Эти сведения распространялись, в первую очередь, среди тушинских казаков и литовцев.

Так, в декабре 1608 г. в Тотьме был взят в плен сын боярский Андрей Палицын, служивший в тушинском лагере Самозванца под началом Ивана Заруцкого. В расспросе он сказал, что «вор Дмитрий взят из Стародуба, а взяли его Литва». Его товарищ Андрей Цыплетев уточнил происхождение Самозванца, сославшись на люд-

скую молву: «Царевича Дмитрия называют Литвином, князя Ондрея Курбского сыном». (Речь шла о Дмитрии Курбском, сыне беглого князя Андрея Курбского от литовской жены, ровеснике царевича Дмитрия Угличского) (ААЭ (b) 1836: 186).

Тогда же, в декабре 1608 г., воевода Тушинского вора князь Дмитрий Клубков-Мосальский-Горбаткин, взятый в допрос в Костроме, под пыткой оговорил своего родственника, якобы «породившего» Лжедмитрия II. Согласно его показаниям, царем Дмитрием назвался «с Москвы от Знаменья с Арбата из-за Конюшень попов сын Митька», и что «умышлял и отпускал» его с Москвы князь Василий Рубец-Мосальский, «за пять ден до Рост-ригина убийства». Усилия бояр дали положительный результат. В умах тушинцев появилсь шатость. По сведениям пленных, «украйные люди» стали расходиться «от вора из полков» (ААЭ (b) 1836: 191-192).

Активная агитация велась в таборах литовцев. Николай Мархоцкий, служивший в полку князя Романа Ру-жинского, в своих записках приводит версию происхождения Тушинского вора, которая перекликается со сведениями сына боярского Андрея Палицына и послания самого Самозванца к жителям Смоленска из Орла от 14 (24) апреля 1608 г., о котором говорилось выше.

По словам Мархоцкого, Самозванец был сыном боярина из Стародуба. Он объявился в Литве в дни рокоша, в местечке Пропойске. Его поймали, заподозрив в шпионаже, и держали в тюрьме неделю. Затем вор назвал себя Андреем Андреевичем Нагим, свояком убитого в Москве царя Дмитрия, сказал, что скрывается от людей Шуйского, и просил отослать его в Стародуб. Его отправили в Стародуб в сопровождении двух знатных горожан. Здесь у Самозванца появились последователи, которые разнесли по городам весть, что царь Дмитрий жив и находится в Стародубе (Мархоцкий 2000: 28).

В Москве среди духовенства и простых горожан также активно распространялись слухи о низком происхождении Лжедмитрия. По словам келаря Троицкого монастыря Авраамия Палицына, находившегося во время осады в Москве, царским именем назвался «от Север-ских градов» попов сын Матюшка Веревкин, а пришел от «заводчика всей беды» князя А.А. Телятевского, ранее уличенного в подстрекательстве своего холопа Ивана Болотникова в антиправительственных выступлениях. Палицын причислял к «начальствующим злодеям» также свияжского воеводу Григория Елагина, холоп которого объявил себя царевичем Петрушей, сыном царя Федора Ивановича. По словам келаря, Елагин и Теля-тевский призвали на Русскую землю поляков и литовцев и «прежним обычаем нарекоша» самозваного царя Дмитрия (Авраамий 1822: 36).

Многочисленные и противоречивые версии «подлого» происхождения Тушинского «царика» подрывали доверие к Самозванцу среди его сторонников, но этого было недостаточно, чтобы убедить Сапегу снять осаду. Гетман твердо верил, что не сегодня-завтра защитники Троицкого монастыря сложат оружие, и состоится торжественная встреча царя Дмитрия с королевой инокой Марфой. Однако сам Тушинский вор уже сомневался в целесообразности дальнейшей осады и прилюдной

встречи с «сестрой». Видимо, в это время у Самозванца зародились первые подозрения, что он вовсе не «брат» узницы Подсосенского монастыря, не «Арцыкалус» и не «иной» наследник Дмитровского удела, а «прямой» сын покойного царя Ивана Грозного. Кроме того, Лжедмитрий заподозрил предательство со стороны соратников.

ПЕРВАЯ ПОПЫТКА БЕГСТВА ТУШИНСКОГО

ВОРА

Упорство сапеженцев было на руку московским боярам, так как осада Троицкого монастыря связывала значительные силы Самозванца. Воеводе Голохвастову и его единомышленникам приходилось идти на различные ухищрения, чтобы укреплять веру Сапеги в скорую победу и удерживать литовцев под стенами крепости.

Так, в руки неприятеля часто попадали письма от сидельцев к родственникам в Москву, донесения воевод царю Василию Шуйскому, челобитные троицких старцев келарю Авраамию Палицыну, в которых говорилось о бедственном положении в монастыре, о тесноте, голоде и болезнях, о шатости в умах и унынии. Такие письма-обманки предназначались для дезинформации врага. Они создавали впечатление, что защитники Троицы вот-вот потеряют надежду на спасение и сдадутся на волю победителя.

Частые вылазки защитников монастыря, количество которых резко возрастает с января 1609 г., держали врага в постоянном напряжении и изматывали солдат. Физическая и психологическая усталость от длительного пребывания на боевых постах, перебои с подвозом провианта и выплатой жалования морально разлагали войско Сапеги изнутри, снижали боеспособность наемников. Сведения, поступавшие от лазутчиков об успехах русских в переговорах со шведами о предоставлении военной помощи также оказывали деморализующее действие на литовских солдат.

Известие о подписании князем Михаилом Скопи-ным-Шуйским договора со шведами и скором приходе наемников на помощь Москве сильно встревожило Са-пегу. Он решился пойти на служебное преступление, чтобы ускорить падение Троицкого монастыря. В начале февраля 1609 г. Сапега тайно передал казначею Де-вочкину крупную сумму денег.

Факт подкупа монастырского казначея подтверждает одно из посланий сидельцев, сохранившееся в архиве Яна Петра Сапеги. В марте 1609 г переславские дворяне и дети боярские, присланные к Троице в самом начале осады, отправили к царю Василию челобитную. Они били челом государю, что за семь месяцев службы получили из троицкой казны лишь по рублю денег «взаймы в кабалы» и терпят большую нужду. Сидельцы просили выдать им денежное жалование из «изменничьих денег троецкого казначея старца Иосифа Девочкина, или бе с троицкие казны» (Хилков 1879: 121).

Челобитная переславцев была отправлена к царю с сопроводительной грамотой от имени воевод Долгорукова и Голохвастова. Следовательно, помимо перес-лавцев, оба воеводы знали об «изменничьих деньгах» казначея, но не спешили брать его под стражу. Такое по-

пустительство говорит в пользу того, что Иосиф Девоч-кин действовал по указанию воевод. Казначей получил взятку, но троицкие сидельцы не открыли врагу ворот.

Растрата Сапегой казенных денег неожиданным образом подорвала авторитет Тушинского вора. Как оказалось, гетман тайно передал казначею Девоч-кину деньги, собранные с тех городов, которые присягнули Лжедмитрию II, и предназначенные для выплаты жалования солдатам, стоявшим в Тушинском лагере. Однако, по распоряжению «царя Дмитрия» от 9 января (ст. стиля) 1609 г., эти средства были доставлены в лагерь под Троицким монастырем и переданы полковому казначею гетмана Сапеги (АИ 1841: 155).

11 февраля (н. стиля) 1609 г. тушинское войско ожидало выплаты жалования за два квартала, но солдаты денег не получили. В присвоении денег заподозрили самого «царя Дмитрия». Жолнеры «поставили условие, что дослужат до конца квартала 3 недели, а дальше служить не хотят». Они выбрали из своей среды «десять мужей», без разрешения которых Тушинский вор отныне не мог распоряжаться казной. Свое решение они передали Лжедмитрию II, «после чего царь сильно опечалился». Он заявил, что денег на выплату жалования у него нет, и в ту же ночь попытался сбежать. «Кони были одни навьючены, другие оседланы». Узнав о том, Сапега просил пана Зборовского и его стражу быть начеку (Дневник Сапеги 2012: 91, 93, 350).

Таким образом, исчезновение денежных средств, переданных гетманом казначею Девочкину, подорвало доверие литовских солдат к «царю Дмитрию». Уразумев, в какой ловушке он оказался, Самозванец задумал побег, что еще более навредило ему. Отныне Тушинский вор находился под неусыпным надзором людей пана Зборовского - скорее пленник, чем царь. И надежда на воссоединение с «сестрой» таяла с каждым днем.

ГРЕХ КОРОЛЕВЫ ИНОКИ МАРФЫ

Подкуп монастырских предателей не дал ожидаемых результатов, но Сапега не сдавался, так как в лагерь поступали также обнадеживающие вести. Письма от троицких сидельцев к царю Шуйскому, до 500 штук которых удалось взять у монастырского гонца только 11 апреля (н. стиля) 1609 г., единодушно свидетельствовали, что силы защитников на исходе, люди умирают от цинги, ямы не успевают копать для захоронений (Дневник Сапеги 2012: 112).

Решение Сапеги продолжать осаду укрепила новость, которую сообщили перебежчики из Москвы в середине мая: в Кремле готовился новый заговор с целью свержения царя Василия. В Тушинском стане узнали, что предыдущее покушение на Шуйского, назначенное на Вербное воскресенье 9 (19) апреля 1609 г. не состоялось. Заговор И.Ф. Колычева был раскрыт, но его казнили одного, так как тот подельников своих не выдал. Оставшиеся в живых заговорщики хотят «убить царя из самопала» в праздник Вознесения (25 мая (5 июня)) (АИ 1841: 249-250).

Назначенное на праздник Вознесения покушение также провалилось. Царь Василий остался жив и здоров, а отчаяние защитников Троицкого монастыря пе-

реродилось не в покорность судьбе, как рассчитывали осаждающие, а в решимость стоять до конца. Неделю спустя отрок из монастыря подтвердил худшие опасения Сапеги: сидельцы не желают сдаваться, так как их все равно перебьют, «поскольку очень литовцам досадили» (Дневник Сапеги 2012: 121, 127).

Тогда же поступили сообщения, что князь Ско-пин-Шуйский с войском шведских наемников находится в Торжке и хочет идти к Троице. 13 июня (н. стиля) состоялся общий круг, на котором литовцы обсуждали вопрос об отходе от монастыря. Сапега разрешения не дал, велел остаться на позициях (Дневник Сапеги 2012: 129). Гетман пребывал в полной уверенности, что со дня на день голод заставит защитников крепости сдаться.

Однако вскоре поступило совсем уж неожиданное известие, что в монастыре голод закончился, и хлебные запасы у осажденных велики. Сиделец Гришка Рязанов писал к отцу в Москву после 28 июня (ст. стиля) 1609 г.: «У нас, Божией милостью, хлеба много» (Хилков 1879: 111). Запасы хлеба пополнились, скорее всего, после того, как припрятанные излишки муки были изъяты у «хлебника» королевы иноки Марфы. 11 июня (ст. стиля) во искупление своей вины «старец Иосиф короле-вин хлебник» сделал вклад в монастырскую казну «денег 3 рубли» (Рыбаков 1987: 199).

Раскаявшись в сокрытии запасов муки, «хлебник» не стал утаивать от троицких властей причину своего проступка. Немедленно вскрылись подробности предосудительного поведения королевы иноки Марфы. В те дни монастырские старцы неоднократно писали к царю Василию о ее преступлениях. Некоторые из писем были перехвачены литовцами. Старцы жаловались, что в монастыре «смута великая от королевы старицы Марфы», что царя Василия она «поносит празными словесы, и вора называет прямым царем, а собе братом; вмещает давно то смутное дело в черные люди». Монахи доносили, что королева инока Марфа честь и достоинство утеряла, что пустилась она во все тяжкие с казначеем Девочкиным. «Посылает к нему по вся дни, с пирогами, с блинами и иными розными приспехами и с оловени-ками... а люди, государь, королевины живут у него без-отступно и топят на него бани еженедельно, по ночем» (АИ 1841: 286).

Вскоре в литовском лагере узнали об аресте «приспешника» королевы иноки Марфы - казначея Девоч-кина. Воевода Долгорукий пислал в Москву келарю Авраамию Палицыну, что «изменник», по его приказу, пойман и брошен в тюрьму. В вину ему вменялась переписка с литовцами и намерение сдать крепость. Два его соумышленника «за приставы померли», но казначея пытать не стали, так как тот «добре болен». Старец Гурий Шишкин обратился к царю Василию и келарю Ав-раамию с челобитьем о проверке монастырской казны, которую расхитил казначей (АИ 1841: 286-289).

Преступник раскаялся в содеянном. 11 июля (ст. стиля) 1609 г. «бывший казначей» Девочкин сделал вклад в монастырскую казну: 130 руб. 16 алтын 4 деньги (Рыбаков 1987: 186). То, видимо, были остатки «изменнических денег», переданных ему Сапегой. Получив такие

неутешительные вести, царь Дмитрий признал полную безнадежность дальнейшей осады. 14 (24) июля Самозванец уже в третьем по счету послании просил Сапегу «оставить все те предприятия (т.е. осаду Троицкого монастыря)» и вернуться в Тушинский стан (Муханов 1871: 35-36 Приложение). 19 (29) июля 1609 г. Сапега подчинился приказу и выдвинулся с основными силами в Дмитров, оставив под монастырем лишь небольшой отряд (Дневник Сапеги 2012: 143).

В посланиях воеводы Долгорукова и старца Шишкина ничего не говорится об участи, которая постигла сообщницу казначея-казнокрада - королеву старицу Марфу. Ее «празные словеса», «измена» и блуд в святом монастыре не могли остаться безнаказанными. Опозоренная монахиня вымолила прощение у архимандрита Иоасафа, сделав щедрый вклад (не позднее 1 сентября (ст. стиля) 1609 г.) в монастырскую ризницу - два парных креста-мощевика литого золота. Один «крест золот с мощьми, а на нем распятие Христово литое, а во кресте и во главе и по ручкам 5 камней розных на закрепках под главою 2 жемчуга, окола креста и камения низано жемчугом». Другой «крест золот на нем распятие Христово литое, под главою на крепках 2 жемчуга, во кресте 4 камений, во главе образ Спасов нерукотворенной» (Рыбаков 1987: 30).

Таким образом, к осени 1609 г. Тушинский вор лишился главной свидетельницы. Отказавшись от родства с «братом» и передав в монастырскую казну парные кресты-мощевики, иноке Марфе удалось сохранить инкогнито и королевский титул, а также замолить грех прелюбодеяния в святом месте. План Сапеги по возведению «иного царя Димитрия» на русский престол провалился. Очевидно, признав поражение как «царевич Дмитрий Дмитровский», Лжедмитрий II был вынужден отказаться от развернутой титулатуры. Отныне в документах он подписывался скромно: «царь Дмитрий».

ПРЕВРАЩЕНИЕ «ЦАРЯ ДМИТРИЯ» В «ТАЛМУД»

Польский король был немедленно поставлен в известность о бесперспективности дальшейней поддержки Тушинского вора. 2 (12) ноября 1609 г. Сигизмунд III отправил к боярам и духовенству в Тушинский лагерь и к царю Василию своих «комиссаров» (Мархоцкий 2000: 57).

Прибыв 17 ноября (н. стиля) в Тушинский лагерь, «комиссары» предложили войску «идти на войну на имя королевского величества» (РИБ 1872: 164-165). Кроме того, они доставили послания от короля к московскому патриарху и духовенству, к боярам, дворянам и прочему люду. Послы получили наказ говорить с «московитом» о желании короля выступить миротворцем и взять под свою руку Московское государство, гарантируя свободу исповедания православной веры.

К царю Василию Шуйскому было направлено отдельное послание с укоризнами и обвинениями в дружбе со шведским королем, вопреки перемирной грамоте (РИО 1913: 48-52). Король требовал передать Речи Посполи-той земли Смоленщины, Северскую землю, Великие Луки и Опочку, возместить ущерб, нанесенный русскими полякам и выплатить крупную сумму денег поль-

ско-литовскому войску в Тушине за его согласие покинуть московские земли.

Жесткое послание к царю Василию и более мягкое обращение к московским боярам и духовенству ясно продемонстрировали, с кем Сигизмунд предпочел бы вести дальнейшие переговоры. При этом «комиссары» никаких посланий к «царю Димитрию» не везли. Польский король демонстративно игнорировал своего ставленника. По сведениям гетмана Жолкевского, в окружении Сигизмунда тогда рассматривался вопрос о физическом устранении «царя Димитрия», но «по некоторым причинам не заблагорассудилось королю убить его» (Муханов 1871: 37). Сигизмунд не дал согласия на убийство «царика», но не возражал против того, чтобы погубить «постороннего человека» иным способом, то есть хитростью (Стадницкий 1906: 186).

Участь Лжедмитрия II была решена в Тушинском лагере не позднее 4 (14) декабря 1609 г. Все стороны отказались от поддержки «царика». Выборные люди от тушинского войска заявили посланцам короля, что отказываются служить делу царя Дмитрия Ивановича, ибо «недостойно государя сажать на престол человека, который не может иметь на это ни малейшего права» (РИБ 1872: 508). Новый летописец сообщает, что тушинские бояре, Михаил Салтыков с товарищами, в сговоре с Ру-жинским собирались пленить «вора» и отвезти под Смоленск к королю (ПСРЛ 1910:94). Но тот, «по его собственным словам», опасаясь быть «изрубленным на куски», совершил побег (Муханов 1871: 49. Приложение).

27 декабря (ст. стиля) 1609 г. вместе с шутом Петром Кошелевым он ночью тайно бежал в Калугу, переодевшись в крестьянское платье (Ханыков 1878: 46). Согласно сведениям Николая Мархоцкого, Тушинский вор заранее готовил пути отступления. Он «уже давно на всякий случай приготовился, приказав всем находившимся при нем боярам заранее отослать туда [в Калугу - Л.Т.] жен и детей» (Мархоцкий 2000: 59-60). Сразу после бегства «царика» «в происшедшем тогда замешательстве почти все царское имущество было разграблено; кто что схватил, то и уносил» (Бутурлин 1846: 169. Приложение).

Через два дня после бегства Самозванца, 29 декабря (ст. стиля), московские бояре, «поговоря с светлейшим патриархом Филаретом Московским и всея Руси, и его милости с паном с гетманом Романом Кириловичем Ру-жинским», уговорились «против Шуйского с братиею и его советником стояти», а «кто учнет вперед называт-ца царем Дмитрием, тому не верить» (РИО 1913: 56-58).

Королевские «комиссары» задержались в Тушинском лагере до середины января 1610 г. и стали свидетелями превращения «царя Дмитрия» в «жидовина». В шатре «царика» был найден «ящик», в котором лежали «Еврейский Талмуд, множество еврейских книг, писем и бумаг, написанных по-еврейски» (Стадницкий 1906: 204). Поскольку вещи Лжедмитрия разграбили в первый же день после его бегства в Калугу, то нетронутый ящик с бумагами, скорее всего, оказался в шатре Самозванца позднее. Талмуд был подброшен с определенной целью. Такая деталь добавляла комичности образу «обманщика», по сведениям некоторых его бывших соратников,

человека «ничтожного, необразованного, без чести и совести, страшного хульника, пьяницы и развратника», который «не бывает ни на каком богослужении» (РИБ (Ь) 1872: 514, 527).

Не удивительно, что в окружении польского короля Тушинского вора немедленно наградили уничижительным прозвищем - «Талмуд». Так, в частном послании дворянина Станислава Домарайтовского к ксендзу Ие-рониму Телецкому, влиятельному канцлеру двора польской королевы Констанции Австрийской (второй супруги Сигизмунда III), упоминается эпизод бегства Марины Мнишек из Тушинского лагеря в Калугу к Лжедмитрию II в феврале 1610 г. Домарайтовский с изрядной долей сарказма сообщает: «Его королевскому величеству принесли новость, что «пресветлая царица» воротилась к своему «талмуду»: одевшись по-казацки, с двумя [слугами], она уехала к наимилейшему супругу» (Эйльбарт 2012: 4).

Однако ни в Тушинском лагере, ни в Москве такая версия происхождения «царика» не получила широкого распространения, так как выглядела откровенной ложью. Те «московиты», кто знал Лжедмитрия II, легко поверили в его низкое происхождение, но при всем желании не смогли обвинить в «жидовстве» и попрании Православной веры. Даже автор «Нового летописца» был вынужден признать, что многие люди принимали его за поповского сына или дьячка, «потому что круг весь церковный знал» (ПСРЛ 1910: 89).

Обвинения в подлости, пьянстве и трусости в адрес Самозванца также продержались недолго. В апреле 1610 г. анонимный агент французского двора, хорошо знакомый с делами в Тушинском лагере и в Москве, так охарактеризовал Вора в своем донесении: «Дмитрий -простой солдат, родом сын кузнеца или кучера, но лично храбр, как меч его, неустрашим, приветлив и хитер, как ни один из его дружины» (Муханов 1871: 51. Приложение).

Самозванец, несоменнно, своевременно узнал о коварном замысле врагов представить его «жидовином». Такую весть он получил, находясь уже на пути из Тушинского лагеря в Калугу. Ему пришлось предпринять ряд шагов, чтобы отвести от себя подозрения в «жидовстве», доказать приверженность православию и готовность искоренить другие «поганые веры».

«БОЖЬЕ ЗАСТУПЛЕНИЕ»

Итак, потерпев поражение как «царевич Дмитрий Дмитровский из рода Старицких», в последних числах декабря 1609 г. Самозванец совершил вторую попытку побега из Тушинского лагеря, на этот раз удачную. Он торопился под защиту крепких стен калужской крепости, однако ему пришлось прервать путешествие и остановиться в Лаврентьевом монастыре, что стоял в нескольких верстах от Калуги на высоком берегу реки Яченки.

Прежде чем самому явиться в город, Самозванец отправил к калужанам нескольких монахов с наказом говорить о предательстве польского короля, о намерении отомстить не только Василию Шуйскому, но и «всем клятвопреступным полякам», и о том, что «он готов

умереть вместе с народом за христианскую московитст-кую веру и все остальные поганые веры искоренит» (Буссов 1961: 162). Очевидно Тушинский вор полагал, что в Калуге получили весть о находке талмуда в его шатре и о возводимых на него обвинениях в «жидовстве». Делегируя от своего имени монахов, Самозванец намеревался отвести подобные обвинения и укрепить свои позиции в глазах калужан.

Оказалось, что опасения Лжедмитрия были напрасны. Жители Калуги явились в монастырь с хлебом и солью. Они с почетом проводили Тушинского вора в город, дали ему дом воеводы Скотницкого, снабдили всем необходимым - одеждой, конями, винами и съестными припасами. Укрепившись здесь, Самозванец принялся рассылать по городам грамоты с призывом истреблять поляков, где только можно. Тушинский вор также ополчился на купцов, торговавших бархатом, шелком, ружьями, вином и пряностями. Казаки их безжалостно убивали, а товар отбирали на имя царя Дмитрия (Буссов 1961: 162-163). Видимо, в погромах пострадали, в первую очередь, купцы-евреи, традиционно державшие торговлю дорогим иноземным товаром.

Одновременно Лжедмитрий отправил людей в Тушинский лагерь. Самозванец призывал войско идти в Калугу и обещал выплатить на конного всадника по 30 злотых, если рыцарство приведет к нему Марину Мнишек в добром здравии (РИБ 1872: 180). Как видно, подозрения в «жидовстве» все еще тревожили покой Тушинского вора. Самозванцу требовался свидетель, чтобы отвести обвинения в том, будто он крещеный еврей, то есть в младенчестве подвергся обряду обрезания, согласно иудейской традиции.

Марина Мнишек, переодевшись в мужское платье, прибыла в Калугу в последних числах февраля 1610 г. в сопровождении небольшого отряда казаков. Два месяца спустя (не позднее 26 апреля н. стиля) в польском лагере под Смоленском получили сообщение, что в Калуге состоялось «во второй раз» публичное венчание царя Дмитрия и Марины Мнишек. Запрет для Самозванца на вступление «в права супруга», который он соблюдал после обручения в ноябре 1608 г., был снят, и вскоре царица забеременела. В польском лагере узнали также, что «царик» не доверяет московитам, и лишь «одно Божье заступление может упрочить его безопасность и благоденствие» (Бутурлин 1846: 191. Приложение).

Всю весну Самозванец провел в Калуге, укрепляя свое войско и ожидая «Божьего заступления». По оценке гетмана Жолкевского, русских воинов вместе с донцами едва ли набралось 3 000. «Царику» удалось привлечь на свою сторону Яна Петра Сапегу и значительную часть польско-литовского войска, покинувшего Тушинский лагерь и зимовавшего на реке Угре (Муханов 1871: 90. Приложение). Этих сил вряд ли хватило бы для завоевания Москвы и противостояния войску гетмана Жолкевского, представлявшего интересы Сигизмунда и королевича Владислава. Тем не менее, в начале лета Тушинский вор собрался в поход. Войско стояло в полной боевой готовности, но царь Дмитрий медлил, ожидая каких-то важных вестей.

Сигналом к выступлению послужили некие послания «от патриарха и других бояр» о расположении к Самозванцу москвичей, полученные им 9 июля (н. стиля) 1610 г. На следующий день - 10 июля (н. стиля) - его войско вышло в поход (Дневник Сапеги 2012: 197). Конечной целью похода войска Лжедмитрия являлась Москва, но опорным пунктом был выбран Николо-Угрешский монастырь.

По мнению Б.Н. Флори, эти послания, которые повлияли на решение Самозванца вернуться к столице, исходили от «тушинского патриарха» Филарета Романова и его единомышленников. Однако ученый не смог найти объяснение тому, что, порвав ранее с Лжедмитрием II, они вновь обратились к нему и позвали к Москве (Флоря 2005: 181, 197).

В самом деле, действия «нареченного патриарха» Филарета Романова и московских бояр выглядят, на первый взгляд, нелогично. Несмотря на достигнутое ранее соглашение с гетманом Ружинским впредь не верить тому, кто назовется «царем Дмитрием», они вновь призвали Тушинского вора к Москве. Поразительно, что сам Самозванец, ранее полностью разочаровавшись в «московитах», вдруг доверился им.

Вероятно, Лжедмитрий решился покинуть надежную крепость и вновь отправиться к Москве, приняв послание Филарета за знак Свыше, так как в нем содержались веские доказательства его прав на царский трон. Скорее всего, эти доказательства относились к самому раннему и самому темному периоду самозван-ческой авантюры, когда «покойный» царевич Дмитрий Угличский объявился во плоти, находясь на территории Московии, еще до исхода в Великое княжество Литовское.

Это случилось в январе-феврале 1601 г. в Николо-Угрешском монастыре, куда явился, сбежав из Чудова монастыря, опасный преступник - чародей и еретик - Гришка Отрепьев. Появление «царевича Дмитрия» в Угрешском монастыре нельзя считать случайным событием, так как произошло в разгар судебного процесса над Романовыми по обвинению в тех же преступлениях - чародействе и колдовстве. Суд над Романовыми положил конец открытому противостоянию братьев Никитичей и Бориса Годунова.

Соперничество представителей двух могущественных кланов за влияние на царя Федора Ивановича прослеживается на протяжении многих лет. То разгораясь, то затихая, конфронтация достигла своей кульминации в начале 1598 г., сразу после смерти государя. Именно в этот момент на исторической авансцене появился «нулевой» царевич Дмитрий, предтеча всех последующих самозванных сыновей царя Ивана Грозного.

БОРИС ГОДУНОВ, БРАТЬЯ РОМАНОВЫ

И «НУЛЕВОЙ» ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ

Портретную галерею самозваных царевичей Дмитриев открывает загадочная личность - «друг» Бориса Годунова. Русские документы хранят полное молчание об этой интриге царского шурина. Отрывочные сведения о «нулевом» самозваном царевиче Дмитрии содержатся в иностранных источниках.

События разворачивались в течение короткого времени, в период междуцарствия. Бездетный царь Федор Иванович скончался 7 (17) января 1598 г. Выборы нового государя должны были состояться три месяца спустя, в Соборное воскресенье 6 (16) марта. На шапку Мономаха претендовали четыре кандидата. Во-первых, царский шурин Борис Годунов, затем - князь Ф.И. Мстиславский, занимавший одно из первых мест в Думе. Третьим кандидатом называли боярина Ф.Н. Романова, двоюродного брата покойного царя по материнской линии. Завершал список боярин Б.Я. Бельский, любимец Ивана Грозного. Ни один из кандидатов не являлся родственником покойного государя по отцовской линии, то есть «прямым» наследником престола.

Согласно донесениям польских шпионов, в столице «больше всего сторонников» имел Федор Никитич Романов. За него выступали думные бояре и воеводы. Бориса Годунова поддерживали стрельцы и чернь за то, что хорошо платил им. Но не следовало сбрасывать со счетов также Бельского, который намеревался силой оружия взойти на трон. В Москве ожидалось «жестокое кровопролитие», так как тот призвал в столицу большое количество людей из своих вотчин (Буссов 1961: 81; Титов 1910: 339-343).

Однако вместо военного переворота в Кремле развернулось театральное действо, во время которого объявился «прямой» наследник дома Рюриковичей. Первым весть о появлении в Москве таинственного претендента получил староста оршанский князь Андрей Сапега от своих шпионов из Смоленска и немедленно передал «горячую» новость князю Радзивиллу. Из его донесения от 5 (15) февраля 1598 г. известно, что история с самозванным царевичем Дмитрием получила огласку, когда Годунов написал письмо от имени этого Дмитрия в Смоленск, будто тот уже стал великим князем. Этот юноша поразительным образом был похож на покойного царевича Дмитрия, но родился от «Пятигорки, которой давно нет в живых» (Титов 1910: 341), то есть был сыном царицы Марии Темрюковны (ум. 6 сентября 1569 г.).

Последняя ремарка крайне любопытна. Из нее следует, что в 1598 г. в Москве, Смоленске, а также в Речи Посполитой и хорошо знали, что ставленник Бориса Годунова не был тем царевичем Дмитрием, который погиб в Угличе 15 мая 1591 г. в возрасте девяти лет.

Из материалов следственного дела об обстоятельствах гибели младшего сына Ивана Грозного известно, что смерть царевича Дмитрия сопровождалась мятежом и беспорядками в городе, в результате которых был убит государев дьяк Михаил Битяговский. Следствие вел князь В.И. Шуйский с «товарищи». Согласно выводам дознавателей, царевич накололся ножом сам. Виновными в небрежении были признаны Нагие. Царицу-мать Марию Федоровну постригли в монахини под именем Марфы, ее братьев разослали по ссыльным местам (СГГД 1819: №60). Несмотря на вердикт следствия, подтвержденного Освященным собором, ходили упорные слухи, что царевич Дмитрий был убит повелением конюшего Бориса Годунова.

«Нулевой» самозванный царевич Дмитрий - мнимый сын Марии Темрюковны - был, по меньшей мере, на 12

лет старше своего прототипа. Очевидно, нарочитая разница в возрасте играла важную роль в мистификации Бориса Годунова.

Провокация Годунова и появление в Кремле в январе или феврале 1598 г. великовозрастного царевича Дмитрия, якобы сына «Пятигорки», вызвала сильное замешательство среди знати. Бояре провели собственное расследование, допросив в застенке «астраханского тиуна» Михаила Битяговского (?). Под пытками тот признался, что убил царевича по приказу Годунова, а ныне правитель хочет выдать своего «друга» за покойного царевича, чтобы возвести того на престол, а самому править от его имени. Говорили, что «в придирках» Федор Никитич Романов «подбежал к Годунову с ножом, желая его убить, но остальные удержали его» (Титов 1910: 341).

Обстановка в столице оставалась напряженной. Резкий выпад боярина Романова, которому, видимо, и предназначалось это лицедейство, напугал Годунова. Он заперся на своем дворе, стоявшем в Кремле, и не появлялся в Думе. Князь Д.И. Шуйский, который приходился свояком Борису Годунову, старался примирить стороны, не допустить «раздора и крамолы», но разделял взгляды своих братьев, которые «не хотяху» избрания Бориса (ПСРЛ 1910: 50).

Опасаясь покушения, Годунов вскоре покинул столицу и «дирижировал» событиями, находясь вне «царствующего града». В первую очередь, он заручился поддержкой влиятельных церковных деятелей. Затем Годунов прельстил неких «вдов и сирот» из дворянства, решив земельные тяжбы в их пользу. Он также обещал дать денежную ссуду некоторым боярам, если они выступят за его кандидатуру. Борису Федоровичу во всем помогала сестра. Вдовствующая царица-инока Александра (Ирина Годунова), призвав «тайно» сотников и пятидесятников города, обещала тем щедрое вознаграждение, если они убедят москвичей голосовать за брата, когда позовут на выборы царя (Буссов 1961: 81).

Так, сначала напугав думных бояр появлением тени «прямого» наследника Рюриковичей, затем подкупив зажиточных москвичей, влиятельных представителей дворянства, духовенства и некоторых бояр, Борис Годунов достиг своей цели: его главный конкурент в борьбе за престол - Федор Никитич Романов - потерпел поражение. Годунов был всенародно избран в цари. Торжественная коронация в Успенском соборе Кремля состоялась 1 (11) сентября 1598 г.

К сожалению, никаких сведений о дальнейшей судьбе «предтечи» Самозванцев - креатуры Бориса Годунова, сыгравшего ключевую роль в предвыборной борьбе за шапку Мономаха, мы не имеем. Скорее всего, «нулевой» Лжедмитрий вскоре умер «нужной смертью», а обстоятельства его появления при особе Годунова держались в строгом секрете.

Однако полностью сохранить тайну «сына Пятигорки» не удалось. За границей хорошо помнили о скандальных событиях в дни московского междуцарствия. Позднее сведения о великовозрастном «нулевом царевиче» в значительной степени осложнили позиции Лжедмитрия I. Претенденту пришлось, по крайней мере, дважды уточнить свой возраст.

Первый раз - с помощью надписи на акварельном портрете.Портрет был доставлен польским королевским посланником в германский город Гейдельберг в октябре 1605 г. и предназначался для демонстрации императору Священной римской империи, курфю-стам и другим знатнейшим князьям германской нации. От имени Сигизмунда III посланник пригласил курфю-стов на вторичную свадьбу короля. Помимо приглашения на свадьбу, он, несомненно, имел другие поручения, которые касались протеже Сигизмунда - «царевича Дмитрия Ивановича».

На акварельном портрете Претендент был изображен в польском кафтане, без бороды и усов, с двумя бородавками на лице. Надпись, в которой перемешаны латинские и польские слова, исполнена золотой краской: «Demetrius Iwanowice Macnus Dux Moschoviae 1604. Aetatis suae 23» («Дмитрий Иванович, Великий Князь Московии, 1604 г. В возрасте своем 23») (Геннади 1876: 874). Дата на портрете и указанный возраст Претендента входят в противоречие, так как в 1604 г. истинному царевичу Дмитрию исполнилось бы 22 года: он родился 19 (29) октября 1582 г.

Вероятно, из-за досадной оплошности художника царю Дмитрию Ивановичу пришлось повторно удостоверить свой возраст во время торжественного венчания с Марией Мнишек в Успенском соборе Кремля (8 мая (н. стиля) 1606 г.). При выходе молодых из церкви, ближний дьяк Афанасий Власьев бросил через голову царя Дмитрия две горсти золотых «португалов». С одной стороны монеты было выбито поясное изображение государя с мечом и с надписью: «Aetatis suae 24» («В возрасте своем 24»), с другой - двуглавый орел, в груди у которого единорог, а кругом по русски императорский титул (Титов 1907: 60). Надпись на латыни указывает, что уточнение возраста царя Дмитрия было адресовано тем гостям из свиты Марины Мнишек, кто хорошо знал древний язык, в первую очередь, - иезуиту Каспару Савицкому, духовнику царицы. Так царь Дмитрий отвел от себя подозрения в самозванстве, дал понять осведомленным лицам из поляков, что не имеет ничего общего с «сыном Пятигорки».

Но вернемся к событиям, последовавшим за восшествием на московский престол Бориса Годунова.

Опасаясь заговоров, царь Борис Федорович приветствовал доносительство и щедро вознаграждал «доводчиков». Государь не жалел денег на подкуп дворовых людей Федора Никитича Романова (ПСРЛ 1910: 52), справедливо полагая, что боярин и его братья не отступятся, умыслят тайное зло. И Годунов не ошибся. Тайный заговор Романовых был раскрыт два года спустя. Особая роль в том заговоре отводилась новому «царевичу Дмитрию», который имел крепкие связи с Угрешским монастырем.

ДЕЛО РОМАНОВЫХ И ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ

(«АРИЙ») ИЗ УГРЕШСКОГО МОНАСТЫРЯ

Согласно донесению имперского посла Луки Паоли, в ночь с 22 на 23 октября (ст. стиля) 1600 г. подворье Романовых в Москве было взято штурмом. Братья Никитичи укрепились на своем дворе, но верные Борису Го-

дунову стрельцы подожгли дом, убили слуг, остальных пленили и отвели к царю (Шереметев 1902: 35). Изменники были преданы публичному суду. Боярам Романовым вменялось в вину намерение «извести» Бориса Годунова и «царство достать ведовством и кореньем» (АИ 1841: 41).

Автор «Нового летописца», желая обелить Романовых, утверждал, что то была провокация со стороны Годуновых. Мешки с кореньями, найденные на подворье Алекскандра Никитича, были подброшены подкупленным слугой. Суд был скор и несправедлив. Романовым не дали сказать ни слова в свою защиту, они стояли перед хулителями, как «агнцы непорочни к заколению» (ПСРЛ 1910: 52).

В злодействе обвинили всех братьев Никитичей и их родственников, но «душой заговора» полагали жену Федора Никитича - Ксению Ивановну Шестову-Романову. Исаак Масса передает, что покушение на царя Бориса готовилось давно. По некоторым сведениям, вскоре после воцарения Годунова Ксения Романова «советовалась с братьями своего мужа, Иваном и Александром, и их родственниками о том, как бы извести царя и весь дом его» (Масса 1936: 51). Масса, симпатизировавший Романовым, считал это известие наветом, пущенным по наущению Годуновых. Однако доля правды в том, несомненно, имелась.

Из всех братьев Никитичей, членов их семей, родственников и единомышленников особо жестокой опале подверглись Федор Никитич, его жена, теща и братья. Все они были насильно пострижены и разосланы по дальним монастырям в июле 1601 г. Преступники содержались в строгой изоляции. Приставам предписывалось не допускать сношения Романовых с внешним миром, будь то письмо или «ходок». А если кто будет искать встречи с ними, то такого человека арестовать и посадить в тюрьму до государева указа. Обо всех происшествиях следовало доносить в Москву. Сами Романовы полагали, что «погибли... в наносе от своей братии бояр» (АИ 1841: 36-41), обвиняя в доносах не слуг, а бояр из близкого окружения царя Бориса Годунова.

Заговор Романовых и их сторонников, направленный на физическое устранение государя, провалился, но породил нового самозваного «царевича Дмитрия». На этот раз - ровесника покойного отрока. Из официальных документов времен царей Бориса Годунова и Василия Шуйского известно, что зимой 1600/1601 г. одновременно с делом об «измене» Романовых, обвиненных в попытке «извести» государя с помощью «ведовских корений», проходил еще один судебный процесс о колдовстве и чародействе. Церковники рассматривали дело келейника патриарха Иова - Григория (в миру Юрий, сын Борислава-Богдана из Углича) Отрепьева.

Между двумя судебными процессами просматривается не только временная, но и событийная связь. Прежде чем принять монашеский сан, Юрий Отрепьев «был в холопех у бояр у Никитиных детей Романовича и у князя Бориса Черкасского [Женат на Марфе Никитичне Романовой - Л.Т.]» (СГГД 1819: №152). Смышленый отрок, у которого рано обнаружилась склонность к божественному писанию, около 1595 г. в четырнадцатилетнем воз-

расте принял постриг под именем Григория в Москве. Постригал его игумен Вятского монастыря Трифон, находившийся тогда по делам монастырским в столице. (РИО (а) 1912: 247; Верещагин 1902: У11-1Х, 19).

Несколько лет молодой монах подвизался в Суздальском Спасо-Евфимьевском монастыре, а затем, благодаря протекции протопопа кремлевского Успенского собора, был взят в Чудов монастырь. Чернеца приметил патриарх Иов и взял в свои покои «для книжного письма». Вскоре Гришка привлек внимание старцев неосторожными расспросами об обстоятельствах убиения царевича Дмитрия Угличского и самонадеянными заявлениями, что он будет на Москве царем. Старцы же «ему плеваху и на смех претворяху». Ростовский митрополит Варлаам проявил бдительность и донес царю о зреющей крамоле в патриарших палатах (Щербаков 1771: 76-78). Донос немедленно получил силу, так как крамола исходила от юноши, имевшего покровителей в доме Романовых.

За свои дерзкие речи, за то, что изучил «премудрости богомерзких книг и впаде в прелютую ересь», келейник патриарха был осужден церковным судом на вечное заточение на Соловках. После суда «волхв и чародей лютый» был отправлен в Чудов монастырь «в соблюдение до сыску», но сбежал с помощью родственника — дьяка Семейки Ефимьева. Беглеца хватились не сразу. Он благополучно покинул столицу и добрался до Николо-Угрешского монастыря, что стоял в 15 верстах от Москвы у царского потешного села Острова. Здесь беглый монах вновь впал «в прелютую ересь». Он вздумал «возноситься» и объявил себя царевичем Дмитрием. Автор «Иного сказания»уподобил самозванца основоположнику арианства Арию, который сеял раскол в церкви, но в итоге сам был «свержен с высоты» (РИБ 1892: 18, 933).

Не случайно после дерзкого побега из Чудова монастыря Гришка направился в Угрешский монастырь, где и объявил себя царевичем Дмитрием. Несомненно, он рассчитывал обрести поддержку среди тех насельников, кто сочувствовал Романовым и одобрял заговор против Годунова, «душой» которого являлась Ксения Ивановна Шестова-Романова. Ксения Ивановна была дочерью богатого костромского дворянина Ивана Васильевича Шестова, происходившего из старомосковского боярского рода Морозовых-Филимоновых (Пашков 2014: 114). Род дворян Шестовых упомянут в монастырском синодике Угрешского монастыря (Благово 1872: 121).

«Душа заговора» и ее единомышленники, очевидно, намеревались нанести удар Годунову тем же «оружием», которое тот использовал двумя годами ранее, расчищая дорогу к престолу, а именно - с помощью мнимого царевича Дмитрия. Скорее всего, насельники Угрешского монастыря, согласно замыслу, должны были первыми публично признать «воскресшего царевича Дмитрия», посеять в народе сомнение в легитимности воцарения царя Бориса и спровоцировать «крамолу» внутри страны.

Однако план Романовых провалился, Годунов опередил заговорщиков. Партия Никитичей была разгромлена, явление «царевича Дмитрия» в Угрешском монасты-

ре провалилось. Доморощенному «Арию» не удалось посеять раскол среди братии. Сторонники Романовых оказались в меньшинстве. «По мале времени» самозванному царевичу пришлось поспешно уйти из Угреши.

Летописные источники сообщают, что, покинув Угрешский монастырь в январе-феврале 1601 г., Гришка обрел убежище в кельях Железноборовского монастыря, стоявшего «в пределах града Костромы», под защитой игумена Якова (РИБ 1892: 155; ПСРЛ 1910: 59). В отличие от Угрешского монастыря, Железнобо-ровский был совсем скромным. В его собственности находилось всего шесть деревень и семь пустошей Амвросий (Орнатский) 1807: 158). Однако и в этом случае просматривается связь монастыря с «душой» заговора Романовых против Годунова. Земли обители граничили с владениями дворян Шестовых. В нескольких верстах от монастыря находилось село Домнино, которое получила в приданое жена Филарета Никитича, Ксения Ивановна Шестова-Романова (Хрущев 1876: 322).

Несомненно, царские сыщики, разыскивая беглого «Ария», посетили монастырь на Железном Борку в первую очередь, но нашли там лишь родственника и тезку Гришки Отрепьева. В Железноборовском монастыре подвизался чернец Герман (в миру Григорий, сын Богдана-Тихона) Отрепьев, родом из Галича (Выписка 1899: 357).

Не обнаружив «угрешского Ария» в Железноборов-ской обители, сыщики царя Бориса расширили границы поиска и отправили дозорщика к Трифону Вятскому. Во исполнение царской грамоты от 29 марта 1601 г. в Вятский монастырь был послан с внеочередным дозором хлыновский городовой приказчик Федор Рязанцев. Не дожидаясь окончания ревизии, преподобный Трифон сбежал, прихватив с собой монастырские деньги, церковное облачение, икону и несколько книг (Верещагин 1902: 1-ХУШ) Рязанцев обнаружил в монастырской казне недостачу, но не нашел следов пребывания здесь постриженика Трифона Вятского. Гришку искали сыщики, пущенные по его следу «царским и святительским повелением», и «не обретоша его во всей России». Тот как сквозь землю провалился.

Сведения о преступнике появились два года спустя, в 1603 г., когда Гришка скинул монашескую рясу и «об-ретеся у черкас запорожских белен, а не чернец» (РИБ 1892: 933). В годы царствования царя Василия Шуйского выяснилось, что прежде, чем уйти за рубеж, в феврале 1602 г. беглый «Арий» вернулся в Москву, хотя был известен многим «от мирских человек, такоже от властей и от многих инок» (РИБ 1892: 18). Он безбоязненно разгуливал на Варварском крестце рядом с подворьем опальных Романовых. Гришка не скрывал своего имени, разыскивая попутчиков для хождения в Великое княжество Литовское. Не боясь быть узнанным, он назначил встречу старцам Мисаилу и Варлааму у иконной лавки в торговых рядах (РИБ 1892: 19-20).

Бравада «Гришки Отрепьева», очевидно, была вызвана тем, что в феврале 1602 г. в Москву явился вовсе не бывший келейник патриарха Иова, а иной чернец. Этот юноша даже внешне не походил на Гришку. Посольские документы времен Бориса Годунова объясняли

произошедшие с «Гришкой Отрепьевым» метаморфозы волшебством и «колдовскими чарами». Так, в послании к императору Рудольфу II (ноябрь 1604 г.) говорилось, что беглый чернец Григорий Отрепьев, появившись в имении князя Вишневецкого, «открыто совершал свои мошенничества и упражнялся в безбожном чернокнижии..., принял иной вид и наружность, сбросил монашеское одеяние и, по дьявольскому навождению, стал вызывать нечистых духов и заниматься всяческой чертовщиной» (Болдаков 1896: 61-68).

Итак, к осени 1604 г. в Кремле, в Речи Посполитой и в Австрии прекрасно знали, что беглый «еретик и чернокнижник» Григорий Отрепьев и Претендент, объявившийся в ВКЛ, - это два разных человека. Возникает закономерный вопрос: когда именно произошла подмена и была ли она единственной на пути Самозванца от Чудова монастыря до имения князя Вишневецкого? Кто объявил себя в Угрешском монастыре царевичем Дмитрием - Гришка Отрепьев или кто-то другой?

Есть веские основания полагать, что из Чудова монастыря сбежал келейник патриарха, но в Угрешский монастырь явился иной мнимый царевич Дмитрий. Скорее всего, истинный Григорий Отрепьев был к тому времени уже мертв. Любопытно, что во время археологических раскопок в 2007-2009 г. на территории Нижнего Тайниц-кого сада московского Кремля в слоях, датируемых XVI в., были обнаружены «криминальные» останки молодого человека 18-20 лет. Состояние скелета свидетельствовало, что юноша не испытывал голода при жизни и, вероятно, происходил из сословия детей боярских. Он погиб от удара ножом, тело засыпано землей в подполе небольшого сруба (Меркачева 2010). Эти останки, вполне, могли принадлежать Гришке Отрепьеву, беглому келейнику патриарха. В Угрешу же явился новый Самозванец.

Подробности короткого пребывания мнимого царевича Дмитрия в Угрешском монастыре в январе-феврале 1601 г. были известны лишь насельникам монастыря и узкому кругу участников заговора Шестовых-Романо-вых. Скорее всего, этим обстоятельством воспользовались «патриарх и бояре», чтобы девять лет спустя выманить Тушинского вора из хорошо укрепленной Калуги в московский пригород.

Таким образом, напрашивается вывод, что целенаправленный поход Лжедмитрия II к Угрешскому монастырю летом 1610 г. имел непосредственное отношение к событиям девятилетней давности, когда в стенах обители объявился царевич Дмитрий или «Арий». Приняв послание от «патриарха и бояр» за «Божье заступление», Тушинский вор предпринял вторую попытку доказать свое тождество с истинным наследником престола, на этот раз - с помощью свидетелей из Угрешского монастыря.

Вероятно, в своем послании к Лжедмитрию II «патриарх и бояре» упомянули также Железноборовский монастырь, недолгое пребывание в котором беглого «Ария» завершилось изгнанием. При этом, предположительно, они ввели Тушинского вора в заблуждение, указав лишь краткое название «недружественного» монастыря - Боровский. Самозванец, не заметив подвоха,

отправился к Угрешскому монастырю, разорив по дороге Пафнутиев-Боровский монастырь.

«ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ» ИЗ УГРЕШСКОГО

МОНАСТЫРЯ

Итак, Самозванец получил важные новости от «патриарха и бояр» 9 июля (н. стиля) 1610 г., а утром следующего дня - 10 июля (н. стиля) - его войско вышло в поход и скорым маршем направилось к Москве, но не по калужскому тракту на северо-восток, как следовало бы ожидать, а взяв строго на север - в сторону Боровска.

15 (н. стиля) июля, не заходя в Боровск, войско Самозванца с легкостью одолело немногочисленных защитников Пафнутиев-Боровского монастыря. Из монастырской братии, числом 80, в живых осталось только девять человек (Дневник Сапеги 2012: 201). Жестоко расправившись с монахами, Тушинский вор отправился к Угрешскому монастырю. Его войско двигалось скорым маршем, обходя южные пригороды Москвы по широкй дуге, при этом не разорив по дороге ни одного монастыря.

Под Серпуховым движение войска замедлилось, так как пришлось отбить атаку 3 000 татар, призванных царем Василием Шуйским. Сапега предлагал сначала разгромить татар, чтобы не оставлять их у себя в тылу, но Самозванец настаивал на скорейшем продвижении. В противном случае грозил, «что в Калугу может уехать», оставив войско без обещанной платы из кремлевской казны, согласно ранее подписанной им «ассекурации» (Дневник Сапеги 2012: 201, 203).

Тушинский вор торопился к Угрешскому монастырю, чтобы поспеть к началу важных событий, согласно договоренности с «патриархом и другими боярами». Условия этой договоренности передает Кондрат Бус-сов: как только в столице начнется мятеж, и «меньшие люди перейдут на его (Лжедмитрия) сторону, он придет им на помощь и благодаря этому достигнет победы над всем городом» (Буссов 1961: 177). Под «мятежом» подразумевалось свержение с престола царя Василия. Дата переворота, несомненно, была согласована с «патриархом и боярами», задержка могла обернуться поражением.

Лжедмитрий и Сапега пришли к компромиссному решению. Войско осталось на позищиях на случай появления татар, а Тушинский вор выдвинулся вперед и 24 (н. стиля) июля расположился бивуаком на берегу реки Пахры. Его сопровождали только часть «возов» под охраной особого отряда (Дневник Сапеги 2012: 205). В этих «возах», скорее всего, ехали Марина Мнишек и сопровождавшие ее женщины.

Сведения о приближении татар не подтвердились. 26 (н. стиля) июля войско Сапеги подошло к Москве и встало лагерем в двух милях от Угрешской обители. В богато убранных покоях монастыря, где останавливались прежние государи, поселилась Марина Мнишек и ее небольшая свита. Полное доверие Тушинского вора к старцам свидетельствует, что монахи приняли его радушно, возможно, даже узнали в нем того «царевича Дмитрия», который посетил обитель в 1601 г. Очевидно,

согласно договоренности с «патриархом и боярами», предполагалось, что после свержения Шуйского угрешские старцы публично признают его легитимным наследником престола.

Едва войско Лжедмитрия расположилось под стенами Угрешского монастыря, как на следующий день, 17 (27) июля 1610 г., литовцы услышали большой шум в столице. От перебежчиков они узнали о свержении царя Шуйского и постриге того в чернецы. Новонареченного монаха Варлаама заточили в келье Чудова монастыря. Вслед за ним насильно одели в монашеское платье его жену царицу Марию Петровну Буйносову-Ростовскую. Постриг бывшей царицы состоялся без согласия патриарха Гермогена, и владыка «вельми о том оскорбися» (ПСРЛ 1910: 100). Автор «Летописи о многих мятежах» называет братьев Захария и Прокопия Ляпуновых и их человека «Алешку Пешкова» организаторами мятежа, но подчеркивает, что действовали они в сговоре с московскими боярами (Щербаков 1771: 195).

После свержения царя Василия в Москве было образовано временное правительство во главе с князем Ф.И. Мстиславским. В его состав вошли: князья И.М. Воротынский, А.В. Трубецкой, А.В. Голицын, Б.М. Лыков-Оболенский, бояре И.Н. Романов и Ф.И. Шереметев, а также - поверенный от польского короля сродник «патриарха всея Руси» Филарета Романова - Михаил Глебович Салтыков-Кривой (Муханов 1871: 74-75). На повестке дня стоял важнейший вопрос выборов нового царя.

На царский трон претендовали несколько кандидатов. Влиятельное духовенство поддерживало князя Василия Голицына. Богатое купечество выступало за сына «патриарха всея Руси» Филарета - юного Михаила Романова. Патриарх Гермоген вел двойственную политику. Он склонялся на сторону Михаила Романова, но был готов поддержать кандидатуру Василия Голицына. «Московская чернь» во главе с Захарием Ляпуновым была расположена к Тушинскому вору (Муханов 1871: 75). За четвертого кандидата - королевича Владислава - выступали князь В. Голицын и М. Салтыков (Татищев 2005: 785), а также князь Ф. Мстиславский (Муханов 1871: 70).

Тушинский вор ожидал, что уже на следующий день москвичи выйдут к нему с иконами, даже сам с небольшой свитой выехал из лагеря на встречу, но этого не произошло. Из Москвы к нему вышли думные бояре Масальский и Салтыков и сообщили, что «весь мир» поручил им помышлять «о добром устройстве того государства» (Дневник Сапеги 2012: 207). Как видно, события не вполне согласовывались с тем планом, который «патриарх и другие бояре» предложили Самозванцу накануне его выступления из Калуги.

Нерешительность «меньших людей» в столице была вызвана, скорее всего, присутствием войска гетмана Жолкевского, стоявшего лагерем с противоположной стороны Москвы на Хорошевских полях. Жолкевский действовал в согласии с теми московскими боярами, кто присягнул королевичу Владиславу. И его войско значительно превосходило по численности и вооружению силы сапеженцев, изрядно потрепанных схваткой с татарами.

Угрешские старцы также не торопились публично признать Тушинского вора наследником престола. Видимо, за прошедшие девять лет в монастыре произошли важные перемены. Те немногие монахи, кто поддержал явившегося в 1601 г. «Ария» и пытались посеять «раскол» среди братии, были вынуждены покинуть стены обители. Предположительно, они нашли приют в Богоявленском Голутвином монастыре в Коломне. Во всяком случае, в Синодике монастыря сохранилась запись о «роде старца Варлама Бабина Угрешского», упомянутого в окружении известных лиц, живших на рубеже XVI и XVII веков (Мазурова 2007: 84).

Не получив от угрешских старцев той поддержки, на которую рассчитывал, Тушинский вор послал своих людей к жителям Коломны и Каширы, а также в Зарайск к причту собора Николы Зарайского, который всегда был «государева строения». Те целовали крест «царю Дмитрию Ивановичу» (Щербаков 1771: 194).

Заручившись помощью этих важных духовных и географических центров, Лжедмитрий получил контроль над подступами к южной и юго-восточной окраинами Москвы. По Коломенской и Каширской дорогам в столицу подвозили съестные припасы. Таким образом, Тушинский вор перекрыл стратегически важные артерии. В столице немедленно почувствовали утеснение и голод. В лагере гетмана Жолкевского также начались перебои с поставками продовольствия, из-за чего возникли трения с сапеженцами (Дневник Сапеги 2012: 213).

К гетману Жолкевскому прибыли московские «бояре, с просьбою от имени старших бояр, дозволить торговцам приезжать в наш лагерь с товарами и съесными припасами» (Устрялов 1859: 44). По распоряжению гетмана, также были отрыты «дороги от Вологды, Ярославля и с других сторон; от Коломны вверх по реке Москве приплыли суда с хлебом и с различными потребностями» (Муханов 1871: 90).

Так московское купечество, которое поддерживало Филарета и его сына, подтвердило свою готовность сотрудничать с королевскими посланцами, чтобы избавить город от угрозы продовольственной блокады. После этого «московская чернь» полностью охладела к Тушинскому вору.

Гетман Жолкевский отправил к Сапеге и его солдатам послание с предложением не затруднять дел и отмежеваться от Лжедмитрия (Муханов 1871: 79-80). Узнав о сношениях Жолкевского и Сапеги, Тушинский вор заподозрил предательство. Он оставил лагерь и перебрался в Угрешский монастырь. Самозванец доверял игумену Ионе и монахам в большей степени, чем своим соратникам. Он все еще верил в «Божье заступление» и свое скорое воцарение на Москве.

Самозванец полагал, что его главным конкурентом за шапку Мономаха являлся королевич Владислав. Лжедмитрий предпринял попытку откупиться от польского короля и его сына. 18 (28) июля 1610 г. Самозванец, находясь в Угреше, отправил в лагерь к Сапеге послание, которое предназначалось гетману Жолкевскому и Си-гизмунду. Тушинский вор обещал, «тотчас же по восшествии на престол», передать польскому королю 300 000 злотых; в течение 10 лет ежегодно платить в казну поль-

скую по 300 000 злотых и по 100 000 королевичу Владиславу; выделить деньги на завоевание Ливонии с передачей ее территорий короне польской; финансировать войну Речи Посполитой против Швеции; выделить войско до 15 000 воинов; продолжить переговоры о правах польской короны на Северские земли после воцарения при согласии на то думных бояр. Под посланием стояла подпись: «Дмитрий царь» (Бутурлин 1846: 42-44. Приложение; Муханов 1871: 99-102. Приложение). Как видим, даже в послании к польскому королю Тушинский вор постарался избежать перечисления наследственных земель в титулатуре. И на то имелись веские основания.

«СРАМНАЯ» ТАЙНА «АРИЯ» ИЗ УГРЕШСКОГО

МОНАСТЫРЯ

Обещая королю и королевичу деньги из кремлевской казны, Лжедмитрий не принял в расчет коварство московских бояр. После свержения царя Василия Шуйского все ценности из сокровищницы, включая царские регалии, пропали. А без коронационных венцов никакой речи о воцарении - будь то «царь Дмитрий» или королевич Владислав - быть не могло. Бояре не упустили возможности известить польского короля о столь досадном происшествии. Сигизмунд отправил в Москву «в казначеях» «торгового мужика гостиной сотни Фед-ку Андронова» для инспекции кремлевской казны. Тот прибыл в ставку Жолкевского 9 (19) августа 1610 г. (Щербаков 1771: 207; Муханов 1871: 78).

Бояре утверждали, что кремлевскую казну разворовали «похлебцы» царя Василия. Королевский «аудитор» подтвердил эту малоутешительную весть в своем донесении канцлеру Льву Сапеге. Он обещал провести расследование по всей строгости закона с приложением «рук» (подписей) поручителей, а затем взыскать с них недостачу (АИ 1841: 356).

О пропаже царских сокровищ узнали и в лагере Яна Петра Сапеги. Обещание «царика» выплатить жалование солдатам из кремлевской казны оказалось несостоятельным. Среди солдат и офицеров поднялся ропот недовольства. В середине августа «царь Дмитрий» окончательно «утратил доверие к своему войску» и, «по наущению людей недоброжелательных», «опасался злых замыслов против него» (Дневник Сапеги 2012: 213).

Самозванцу также пришлось признать, что напрасно он уповал на помощь старцев Угрешского и Голутвина монастырей и притча собора Николы Зарайского. Судя по всему, Тушинский вор, наконец, получил разъяснения о причине, из-за которой в 1601 г. в Угрешском монастыре произошел «раскол», и почему «Арию» и его сторонникам тогда пришлось поспешно покинуть стены обители.

Не будет большой натяжкой предположить, что тайна «Ария» носила «срамной» характер. В самом деле, права царевича Дмитрия Угличского на московский престол изначально были весьма сомнительны. Младший сын царя Ивана Грозного родился в седьмом неканоническом браке с Марией Нагой. Наследственные права Лжедмитрия I («Арцыкалуса» (?), предположительно, внебрачного сына польского короля Стефана Батория) по линии матери - урожденной княжны Старицкой -

остались без подтверждения из-за смерти крестного отца на ступенях пильтенской церкви. Царь Дмитрий Иванович, понимая шаткость своих позиций, избегал любых контактов с узницей Подсосенского монастыря. Попытка Лжедмитрия II утвердиться в качестве царевича Дмитрия Дмитровского провалилась из-за уязвимости положения его «сестры», которую в свое время отказался признать членом великокняжеской семьи венценосный дядя. Очевидно, столь же «непригожую» тайну появления на свет «Ария» хранили насельники Угрешского монастыря. Скорее всего, Тушинский вор был сыном Ивана Грозного, рожденным от наложницы. Что, впрочем, не удивительно. Иван IV вел разгульный образ жизни.

Из близкого окружения государя только князь Андрей Курбский в своем первом послании из Вольмера в мае 1564 г. отважился обвинить царя в распутстве. Однако виновными в том князь называл ближних людей. Князь упрекал царских «товарищей... пиров бесовских», которые потакали преступным наклонностям государя. Они губили «душу и тело» царя, принося в жертву своих детей: «Иже детьми своими паче Кроновых жерцов действуют» (Кронос, согласно греческой мифологии, кровожадный тиран, пожиравший своих детей) (Лурье 1979: 8, 379. Комментарий 14).

Подробности разгульной жизни русского царя обсуждались при дворе польского короля благодаря сочинению Альберта Шлихтинга «Краткое сказание о характере и жестоком правлении московского тирана Васильевича», созданном около 1571 г. по инициативе Сигизмунда Августа (Малеин 1934: 4). Позднее в адрес Ивана IV весьма нелицеприятно высказался Стефан Ба-торий. Оскорбительный выпад содержался в «ругательной» грамоте польского короля к царю от 2 августа 1581 г. Баторий требовал передачи всей Ливонии, выплаты огромного «военного наклада» и при этом насмехался над грозным царем. Баторий обвинял «фараона Московского» во многих грехах, и в доказательство своих слов посылал книгу, изданную при короле Сигизмунде Августе, с описанием мерзостей, творимых тираном. (Очевидно, речь шла о сочинении Шлихтинга «Краткое сказание»). Кроме того, Баторий предлагал Ивану Васильевичу перечитать Псалом 50 и в том «узнать себя» (Имеется в виду Псалом Давида, когда пришел к нему Нафан пророк, после того, как тот вошел к Вирсавии, жене Урии) Бантыш-Каменский (а) 1862: 168, 170).

Последняя ремарка интересна тем, что Баторий, практически, прямо обвинил Ивана Грозного в убийстве подданного, красавицей-женой которого он затем овладел. Отсылка к Псалму Давида говорит в пользу того, что о таком преступлении не упоминалось в присланной Баторием книге, так как было совершено уже после ее публикации. Очевидно, в королевском послании речь шла о шестой жене (или наложнице) Ивана Грозного - Василисе Мелентьевой.

Согласно некоторым поздним источникам, 23 января 1577 г. царь «обрачися со вдовою Василисою Мелентьевой, сиречь женищем», которая была «зело урядна и красна, таковы не бысть в девах, киих возяще на зрение царю». Василиса Радилова жена Мелентьева овдо-

вела, когда опричник ее мужа «закла». «Женище» находилась в царской опочивальне около шести месяцев. В мае того же года царь уличил наложницу в неверности, «зрящу яро на оружничего Ивана Девтелева князя». Оружничий был предан казни, а изменницу государь отправил в заточение, где она и скончалась (Рыбалка 2017: 160-180).

Сообщение о казни царского оружничего князя Ивана Тевекелева, как отметил А.А. Зимин, подтверждается сведениями из Шереметевского списка боярских чинов. В документе сказано, что князь «выбыл» в 1577/1578 г. (7086) (Зимин 1986: 85-86). А год спустя, в 1578/1579 г. (7087), согласно наблюдениям В.Б. Пав-лова-Сильванского, по распоряжению Ивана IV, были сделано необычно крупное земельное пожалование. Поместье в Вяземском уезде, принадлежавшее ранее Г.В. Хитрово, досталось «в вотчину» Федору и Марии, детям Мелентьева Иванова (Павлов-Сильванский 1960: 93) Согласно наблюдениям Р.Г. Скрынникова, то было неслыханно щедрое пожалование. Дети дьяка получили в наследственное владение полторы тысячи десятин поместной пашни вместе с обширными лугами и лесами. Не многие из знатнейших бояр награждались столь щедрым подарком за особые заслуги (Скрынников 1983: 212). Мать Федора и Марии не упоминается при передаче вотчины. Очевидно, к 1578/1579 г. Василиса была уже мертва, а Иван Грозный таким способом замаливал грех перед сиротами.

Вместе с тем, известие об обстоятельствах смерти первого супруга Василисы Мелентьевой, так же как и о любовном треугольнике в царских палатах в историографии принято считать «своеобразной интерпретацией» недошедшего до нас источника в изложении А.И. Сулакадзева, известного поддельщика рукописей (Кобрин 1960: 75). Однако, если в дополнение к упомянутым документам принять во внимание «ругательную» грамоту Стефана Батория и его прозрачный намек на «Вирсавию» при дворе русского царя, то есть основания полагать, что Сулакадзев все же опирался на достоверный источник, и в своих «выдумках» был недалек от истины: царь взял в наложницы женщину, пожелав смерти ее супругу, подобно ветхозаветному правителю.

Согласно библейскому преданию, Вирсавия родила от Давида сына Соломона, впоследствии правителя Израильского царства. Мы не располагаем какими-либо сведениями, прижила ли Василиса ребенка от Ивана Грозного. Но если такой младенец появился на свет, когда мать находилась в заточении, то судьба его была незавидна.

Сюжет «Кроновых детей», пожираемых отцом, присутствует в записках еще одного современника событий - Джерома Горсея. Однако англичанин, в отличие от князя Курбского, уподобляет Кроносу не бояр, а самого царя. По словам Горсея, незадолго до своей кончины, когда Иван Васильевич совсем разнемогся, его половые органы распухли, и он не мог передвигаться самостоятельно, царь «сам хвастал тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его детей были лишены им жизни» (Горсей 1991: 86).

Горсей в свойственной ему манере уподоблять Ивана IV «египетскому царю» или фараону и изображать его деяния в гипертрофированном виде, вероятно, лишь приукрасил сведения, полученные им от английского лекаря Роберта Якоба - придворного доктора Ивана Грозного. Горсей и доктор Якоб совершили совместное морское путешествие в Московию летом 1581 г. и, несомненно, в дальнейшем поддерживали тесное общение на чужбине. Якоб находился при особе государя с ноября 1581 г. и до смерти венценосного пациента в 1584 г. (Нате1 1854: 234-236; Таймасова (а) 2010: 333-352).

Таким образом, можно высказать осторожное предположение, что в биографии Ивана Васильевича присутствовал эпизод, аналогию которому современники находили в тексте Псалма 50. Если такая гипотеза верна, и в «ругательной» грамоте Батория речь идет о Василисе Мелентьевой, то не исключена вероятность, что «женище» родила от Ивана Грозного мальчика около 1578 г. Этому ребенку была уготовлена судьба «Кроновых детей», он должен был погибнуть повелением отца, но был спасен. Возможно, тайна, связанная с обстоятельствами появления на свет сына Василисы Мелентьевой - почти ровесника царевича Дмитрия Угличского, позволила «душе заговора» Ксении Шесто-вой-Романовой и ее сообщникам использовать этого незаконнорожденного отпрыска дома Рюриковичей в борьбе против Бориса Годунова. Скорее всего, именно он объявил себя наследником московского престола в Угрешском монастыре в разгар судебного процесса над Романовыми.

Итак, явление «царевича Дмитрия» в Угрешском монастыре в 1601 г. привело к расколу среди монахов. Некоторые из них были готовы признать «Ария» наследником престола, другие полагали его бастардом, рожденным от наложницы. Сторонники Романовых оказались в меньшинстве, и «Арию» пришлось покинуть монастырь. Нет сведений, где он скрывался на протяжении пяти лет. После гибели «Арцыкалуса» позиция на роль царевича Дмитрия освободилась, и Лжедмитрий II заявил о своих правах на трон как «иной» наследник из дома Рюриковичей. Его метания в поисках доказательств царского происхождения говорят в пользу того, что Тушинский вор не был посвящен в тайну своего рождения. Этим обстоятельством воспользовались московские бояре, чтобы выманить его из Калуги к Москве. Второе явление «царя Дмитрия» в Угрешском монастыре в 1610 г. завершилось для Самозванца полным провалом и разочарованием. Несмотря на договоренность с «патриархом и другими боярами», угрешские старцы отказались объявить вернувшегося в обитель «Ария» легитимным наследником престола.

Вероломство монахов неприятно поразило Тушинского вора. Он утратил доверие к черному духовенству и отныне подозревал всех в предательстве и заговоре с целью убить его. Так, 18 (28) августа 1610 г. представители братии Симонова монастыря, не хотевшие подчиняться решению московских бояр об избрании на русский престол королевича Владислава, обратились к Тушинскому вору с челобитием, но тот принять челобитчиков не пожелал (Дневник Сапеги 2012: 221).

В ставке гетмана Жолкевского своевременно получили известие о полном провале планов Тушинского вора и плачевности его положения. 25 августа (5 сентября) гетман Жолкевский при поддержки «московитов» выступил против Сапеги и предложил еще раз обдумать его доводы. Он советовал уговорить Лжедмитрия отказаться от претензий на московский трон, обещая похлопотать перед королем, чтобы дал ему в кормление Гродно или Самбор, а если тот не согласится на условия, то пленить его или отложиться от него (Дневник Сапеги 2012: 229; Муханов 1871: 99-102. Приложение).

Самозванец не знал ничего о переговорах Жолкевского и Сапеги, он находился в то время у своей жены в Угрешском монастыре. Ему доложили на следующий день. В ответ Самозванец промолчал, а Марина Мнишек резко отвергла предложение в том, чтобы отказаться от московского престола в пользу королевича Владислава. В ставке Жолкевского было принято решение пленить Самозванца, но предупрежденный неким московитом, он успел в тот же день (6 сентября н. стиля) скрыться из монастыря вместе с женой. «Арий» распустил слух, что отправится в Коломну, а сам по Серпуховской дороге вернулся в Калугу (Муханов 1871: 82-84).

Кондрат Буссов сообщает, что «царик» пришел в Калугу «с большим позором и срамом», но с малым войском - лишь в несколько сотен казаков и романовских татар (Буссов 1961: 177). Как видно, сведения о срамном происхождении Тушинского вора от наложницы из царского гарема распространились с невероятной скоростью. Тушинский вор был вынужден окружить себя мусульманами, для которых многоженство являлось признаком доблести правителя. Согласно сведениям Николая Мархоцкого, Лжедмитрий держал возле себя «несколько десятков конных татар, вверив им свою жизнь» (Мархоцкий 2000: 86).

Итак, бегство Тушинского вора из Угрешского монастыря в Калугу разочаровало его сторонников. Многие отвернулись от «бастарда». Однако, пребывая в живых, Самозванец все еще представлял опасность для соискателей на шапку Мономаха из боярской среды как ставленник Сигизмунда III. Московские бояре выразили готовность обменять его голову на сокровища кремлевской казны. Впрочем, ценности еще предстояло найти.

В ПОИСКАХ ЦАРСКОЙ КАЗНЫ

11 (21) сентября 1610 г., из Москвы под Смоленск в королевский стан выехало посольство от московских бояр. В состав посольства вошло около тысячи человек. Собственно самих послов было десять: пятеро духовного чина и пятеро светских. Во главе первых стоял келарь Троице-Сергиевского монастыря Авраамий Палицын, вторых возглавлял князь Василий Голицын. В составе посольства находился игумен Николо-Угрешского монастыря Иона (СГГД 1819: №207 ; Благово 1872: 5).

Первоначально планировалось, что вместе с послами будет отослан сын ростовского митрополита Филарета Никитича Романова - Михаил Романов в качестве заложника, до тех пор, пока в столице не найдут царскую казну. Однако, как сообщает Жолкевский, Михаил

был слишком молод, поэтому был отправлен его отец, «дабы иметь как бы залог» (Муханов 1871: 87).

Одновременно в Москве бояре приступили к поискам царских регалий и других ценностей у «приспешников» свергнутого государя, в первую очередь, - у бывшей царицы Марии Петровны Буйносовой-Ростовской и ее близких родственников. Для соблюдения формальностей была создана специальная комиссия, в ее состав вошли митрополит Пафнотий, архимандрит Ферапонт, князья И.С. Куракин, В.М. Мосальский и А.А. Телятевский «с товарищи».

Следователи вызывали на допрос девушек-рукодельниц, ближних боярынь и двух казначей. Под угрозой пыток дознаватели требовали у женщин признания, «сколько княж Васильева княгиня Шуйского государевой казны покрала» и кому раздавала добро. Те признались, что пороли с царских одежд жемчуг и продавали, а вырученные деньги отдавали царице. Следователи опросили саму царицу-иноку Марфу Петровну. Бывшая царица подтвердила, что вырученные от продажи «рухла» деньги она отдавала мужу, а если что и взяла, то - для своей дочери. В ходе следствия выяснилось, что близкие родственники царицы иноки Марфы также ничего не прятали, и никаких ценностей из кремлевской сокровищницы у себя не хранили (Забелин 1901: 576-590; Таймасова 2012: 90-133).

Розыски царской казны грозили затянуться на неопределенное время. Это обстоятельство было на руку московским боярам в переговорах с Сигизмундом. Пустая казна - таким был главный аргумент русских послов, когда 10 (20) октября 1610 г. в ставке короля был поднят вопрос о возмещении польской короне военных расходов, которые Речь Посполитая несла ради «успокоения» Московского государства (Голиков 1790: 53-54).

Тогда Сигизмунд III выразил готовность взять в личное пользование Смоленские вотчины Шуйских, если бояре не желают выплачивать «наклад» золотом и другими ценностями из кремлевской казны. Король отправил к боярам послание: «По договору вашему с гетманом Жолкевским, велели мы князей Василия, Дмитрия и Ивана Ивановичей Шуйских отослать в Литву, чтобы тут в государстве Московском смут они не делали; поэтому приказываем вам, чтобы вы отчины и поместья их отобрали на нас, государя» (Цветаев 1905: 45).

Гетман Жолкевский, в свою очередь, пригрозил московским боярам возвращением Тушинского вора. Он послал в Калугу Валентина Валявского, бывшего «первым и почти главным наперсником» Лжедмитрия. Тот обещал Самозванцу от имени гетмана покровительство короля, увещевал его добровольно сдаться и «поддаться его милости». Однако Самозванец и его жена отказались от почетного плена, желая добиваться московского трона.

Тогда же обнаружилась измена среди самих бояр в пользу Самозванца. В Москве был взят в расспрос поп Харитон, явившийся из Калуги с возмутительными грамотами. Как выяснилось, он неоднократно ездил из столицы в Калугу и обратно, возил письма к Лжедмитрию от князей А.В. Голицына, И.М. Воротынского и А.Ф. За-секина. На пытке 15 (25) октября поп всячески выгора-

живал князя Андрея Голицына и обвинял в измене Воротынского и Засекина. Всех троих взяли «за приставы». Подозрения в заговоре также пали на князя Василия Голицына, но тот, находясь под Смоленском с посольством, всячески отвергал обвинения попа Харитона (Муханов 1871: 109-110; Платонов 1901: 360-361).

Московские бояре были вынуждены уступить польскому королю. «В то время, когда гетман (Жолкевский) должен был выезжать из Москвы, пришел к нему Мстиславский, и с ним около ста знатнейших бояр, и, запершись с гетманом, просили», чтобы он ускорил начало переговоров короля с русскими послами. Они желали, чтобы Сигизмунд как можно скорее прибыл в Москву вместе с королевичем Владиславом и до совершеннолетия его сам король управлял бы русским государством (Муханов 1871: 98).

Как видим, бояре предложили компромиссный вариант: королевич Владислав получит царскую корону, а Сигизмунд будет править страной на правах регента до совершеннолетия сына.

В последних числах октября, вскоре после тайного разговора с Мстиславским и другими боярами, Жолкевский уехал из Москвы в лагерь короля под Смоленском, по сведениям летописи, взяв «с собою многую казну» (Щербатов 1771: 207). Вопреки словам летописца, гетман покинул столицу налегке. Путь его лежал на северо-запад, к Иосифо-Волоцкому монастырю, где находился под надзором бывший царь Василий Шуйский, а ныне инок Варлаам. Гетман намеревался отвезти его в ставку Сигизмунда и передать королю в качестве почетного пленника, в залог выплаты суммы, эквивалентной стоимости смоленской вотчины братьев Шуйских.

Едва гетман Жолкевский и его пленник покинули столицу, как в Москве были возобновлены поиски кремлевских сокровищ. Комиссия в новом составе приступила к расследованию под наблюдением коменданта Александра Гонсевского. Допросы царицы иноки Марфы Петровны Буйносовой-Ростовской, ее близких родственников, боярынь и казначей пошли по второму кругу. Дознаватели угрожали пытками, но свидетели твердо стояли на своем: они ничего не прятали и ничего не знают о пропавших ценностях, «да про то сказывали наперед... боярину князю Андрею Андреевичу Телятев-скому» (Забелин 1901: 589-590).

Чем завершилось следствие, неизвестно, так как окончание дела утеряно, но можно с уверенностью сказать, что расследование зашло в тупик. Дознавателям не удалось найти следов пропавших из казны ценностей. Бояре, несомненно, доложили о том коменданту Гонсевскому и гетману Жолкевскому и предложили новые условия для «утишения» Смуты.

«ХУДОЕ» ЗОЛОТО ЗА ГОЛОВУ «АРИЯ»

Жолкевский прибыл в стан короля под Смоленском 8 ноября (н. стиля) 1610 г., а 12 ноября присутствовал на очередном заседании русских послов и королевских сенаторов. Переговоры проходили трудно. Польская сторона выставила жесткие условия, отвергнув формат регентства: присяга должна относиться не только к королевичу Владиславу, но и к Сигизмунду. Кроме

того, сенаторы настаивали, чтобы «военный наклад» был возмещен полностью, включая немедленную передачу Смоленска. Гетман Жолкевский использовал все свое красноречие, чтобы уговорить короля пойти на уступки «московитам», упирая, помимо всего прочего, на то, что войску обещано, по прежнему уговору, заплатить жалование сполна из казны московской, а без этого солдаты могут взбунтоваться и потребовать денег от польской короны. (Муханов 1871: 109).

К последнему аргументу королю стоило прислушаться.

Сигизмунд, не желая публично идти на уступки русским послам («уши его были закрыты» для доводов Жолкевского), все же дал знать, что торг уместен. На этот раз король не стал возражать против физического устранения Тушинского вора. О своих планах он сообщил в послании от 12 декабря (н. стиля) 1610 г. к канцлеру Лаврентию Гембицкому: «Нам прежде всего придется подумать о нем [Лжедмитрии II - Л.Т.], чтобы его или взять в плен или в самом деле убить» (Эйльбарт 2012: 7).

Король раздумывал недолго. Девять дней спустя, 11 (21) декабря 1610 г. под Калугой от руки ногайского мурзы Петра Урусова погиб Лжедмитрий II. Урусов давно искал случая, чтобы отомстить Самозванцу за убийство соплеменника - касимовского царя Ураз-Мухаммеда. В тот день Вор с небольшой свитой отправился к реке стрелять зайцев. Улучив момент, когда «царик» и его приспешники подопьют, татарин выстрелил в Лжедмитрия и ранил, а затем отрубил ему голову и руку. Совершив убийство, Урусов беспрепятственно ушел в Крым. Останки Самозванца привезли в Калугу и, как сообщает автор «Нового летописца», «погребоша честно в соборной церкве у Троицы» (ПСРЛ 1910: 105). Марина Мнишек сильно горевала по мужу и скоро родила сына - царевича Ивана. По сведениям Кондрата Буссова, Марина Мнишек добровольно отдала новорожденного сына «русским вельможам», которые обещали воспитать его в тайне и уберечь от преследователей, а по достижении возраста возвести на престол (Буссов 1961: 180).

17 (27) декабря поляки сообщили русским послам о гибели Самозванца. Им дали понять, что эту миссию Урусов выполнил по заданию Жолкевского: «Некоторые думали, что на сие навел Урусова гетман [Жолкевский -Л.Т.]; подозревали же в сем вероятно потому, что гетман, после бегства Самозванца из-под Москвы, обращался с Урусовым обходительно и ласково» (РИБ 1872: 121-122; ПСРЛ 1910: 105; Муханов 1871: 113).

Итак, Сигизмунд III выполнил свою часть уговора, избавив Москву от Тушинского вора с помощью наемного убийцы. Настала очередь бояр сдержать слово. Не удивительно, что вслед за смертью Самозванца в Москве чудесным образом нашлись сокровища кремлевской казны. Однако вскоре выяснилось, что бояре вновь сплутовали.

Как оказалось, львиную долю обретенных «сокровищ» составили изделия из «худого», то есть низкопробного золота «в запоне, и в плащах, и в чепях, и в пуговицах ломаных, что спарывали с платьев» для «продажи». А ценности, изготовленные из высокопробного

«угорского» и «корунного» золота, не имели отношения к кремлевской казне. Бояре выдали за содержимое царской сокровищницы изделия из золота, жемчуга, драгоценных камней и прочую «рухлядь», которые были конфискованы «в продажу» на подворьях князей Дмитрия и Ивана Шуйских. Королевские «депутаты» отказались принимать ценности по высокой цене, из-за чего возникли разногласия с московскими боярами (РИБ 1875: 227-229).

Всего по «московской» оценке изделия из золота тянули на 87 310 руб., но депутаты взяли по низкой цене - за 49 806 руб. (с уценкой в 45%). Такую же переоценку в сторону понижения стоимости товара королевские депутаты проводили при приемке изделий из серебра, жемчуга, драгоценных камней. Собольи шубы, меха в связках и «конские наряды» ушли по низкой цене. В общей сложности, по оценке московских торговых людей, польской стороне было передано ценностей на сумму 160 159 руб. Депутаты приняли товар по своей цене: на сумму 120 050 руб., уменьшив его стоимость на четверть (РИБ 1875: 229).

Так, в бесславии закатилась звезда Тушинского вора. Бояре заплатили за его голову «худым золотом». Он умер страшной смертью, как сам и предсказывал, изрубленный на куски. Однако его кончина не принесла ожидаемого успокоения Московскому государству, так как в живых остались Мария Мнишек и ее сын.

В феврале 1611 г. вдову Тушинского вора с новорожденным сыном привезли из Калуги в Коломну воевода Дмитрий Трубецкой, Иван Заруцкий и Прокопий Ляпунов, «по казчьему воровскому умышленью». Согласно наблюдениям В.Н. Козлякова, Коломна стала неким удельным центром бывшей царицы. Здесь был создан царицын двор, куда входили различные чины: бояре, дворяне, дети боярские, стольники, чашники, ключники и т.д. В боярынях у Марины Мнишек была мать князя Дмитрия Трубецкого (Козляков 2005: 286-301).

«Казачье умышление» состояло в том, чтобы посадить на московский трон малолетнего Воренка при регенстве его матери. И шансы царевича Ивана занять кремлевские палаты были выше, чем у королевича Владислава или иных иноземных кандидатов. Главными аргументами сторонников Воренка были его родство с Рюриковичами по отцовской линии и православное вероисповедание.

Как и следовало ожидать, немедленно «воскрес» третий по счету царь Дмитрий Иванович, якобы, счастливо избежавший смерти в Калуге. Лжедмитрий объявился в Новгороде накануне праздника Пасхи (выпала на 24 марта ст. стиля) 1611 г. На центральной площади города при большом скоплении народа Самозванец объявил себя царем Дмитрием Ивановичем. Новгородцы подняли его на смех, признав в нем бродячего торговца ножами, «недавно просившего там милостыню» (Видекинд 2000: 165-166).

Как видим, торжественное явление «царя Дмитрия» в Новгороде обернулось фарсом. Но буквально на следующий день «краснобай, продувной, хитрый и отчаянный малый» обрел доброго коня и собрал под свое знамя сотню «конных товарищей по беспутству». Каза-

чий отряд «царя Дмитрия» выдвинулся в Ивангород, где его появление было встречено всеобщим ликованием и трехдневной пальбой из пушек (Лихачев 1997: 606).

В Ивангороде Самозванец развил кипучую деятельность. Он отправил послание в Нарву для шведского наместника Филипа Шединга с просьбой немедленно известить короля Карла IX о счастливом избавлении истинного царя Дмитрия Ивановича от смерти, о предательстве его подданных, старавшихся лишить его благосостояния и жизни. Царь Дмитрий испрашивал у короля помощи в возвращении отнятых у него земель и обещал по достижении престола выполнить все обещания царя Василия Шуйского (Almquist 1907: 230; Петрей 1997: 361).

Заигрывание Самозванца со шведским королем и щедрые обещания возместить долги царя Шуйского, если тот поможет ему войском в овладении трона, заставили московских бояр пойти на крайние меры. Чтобы помешать Лжедмитрию III осуществить свое намерение, им пришлось при посредничестве воеводы Бутурлина передать шведам Новгород, подписав унизительный договор, и поманить сыновей Карла IX шапкой Мономаха.

Согласно договору, новгородский воевода Одоевский, митрополит Исидор и весь освященный собор, действуя по совету бояр и по согласию всего народа Московского государства, признали шведского короля покровителем Новгородской земли и обещали взять на московское царство одного из его сыновей - королевича Густава Адольфа или Карла Филиппа. Выплата долга царя Василия Шуйского за найм «вспомогательного войска» откладывалась на неопределенное время. Королю и московским боярам предстояло обсудить этот вопрос после утешения мятежей в России и отпуска на княжение одного из королевичей. Договор предусматривал дачу на откуп шведскому королю в лице его наместника Делагарди сбор податей с населения Новгорода и Новгородских земель. Для содержания гарнизона в Новгороде горожане обязались помогать деньгами и съестными припасами, а шведы гарантировали безопасность жителям (СГГД 1819: № 264; Видекинд 2000: 179-185). 25 июля 1611 г. воевода Одоевский и митрополит Исидор «укрепили» перемирную грамоту (Шаум 1847: 25; Коваленко 1985: 31-32).

Но и эта мера не остановила Самозванца. В декабре 1611 г. Псков признал его царем Дмитрием. Лже-Тушин-ский вор немедленно отправил гонца в подмосковные таборы с предложением примкнуть к его силам. Казаки, усомнившись в подлинности «воскресшего» царя Дмитрия, отправили делегацию, в состав которой вошли те, кто знал Тушинского вора лично. Под нажимом псковичей посланцы были вынуждены признать Самозванца истинным «Дмитрием».

Угроза была нешуточной. Московским боярам пришлось применить «тяжелую артиллерию» для дискредитации лже-Тушинского вора, а заодно и Воренка. Летом 1612 г. в столице вспомнили о семитском происхождении Самозванца.

ПРИЗРАК ТУШИНСКОГО ВОРА

Версию семитских корней Лжедмитрия II использовали новгородские послы игумен Геннадий и князь Федор Оболенский «с товарищи», когда прибыли в Ярославль к князю Дмитрию Пожарскому в конце июня 1612 г. Послы предлагали посадить на российский трон шведского королевича Карла Филиппа, чтобы «не отлучать» Великий Новгород от Московского государства. Излагая в преамбуле свой взгляд на события смутных лет (от царствования царя Федора Ивановича до текущих дней), послы сделали акцент на семитском происхождении Тушинского вора: «...А потом прислан из Литвы от короля жидовин Богдашко и назвался царем Дмитрием, в того место, что убит на Москве». Как подчеркнули новгородцы, они действовали, «по вашей присылке и по доброму совету» (ААЭ (Ь)1836: 367-369).

«Добрый совет», действительно, исходил от князя Пожарского и был передан новгородским властям с посольством С.Л. Татищева «со товарищи» в апреле 1612. При этом Пожарский также действовал не самостоятельно, а в совете с другими воеводами Второго ополчения, и в первую очередь - с князем Дмитрием Мам-стрюковичем Черкасским - свояком Марфы Ивановны Шестовой-Романовой (Рабинович 2010: 316-324).

Рассчет оказался верным. Акцент на «иудейских корнях» подорвал позиции псевдо-Тушинского вора. Отныне те, кто поддерживал «жидовина», превратились в предателей Православной веры. 18 мая (ст. стиля) 1612 г. Самозванец, почуяв опасность, пытался бежать из Пскова вместе с князем Хованским. Два дня спустя беглецов поймали. Лжедмитрия посадили «в полату», 1 июля его повезли в Москву. По дороге их настиг отряд Лисовского, многих побили. Самозванец чудом остался жив (Погодин 1837: 230). Со второй попытки пленника доставили в столицу и посадили на цепь у Кремлевской стены.

Марина Мнишек и ее сын оказались в столь же опасном положении. На выручку пришел только Иван За-руцкий. Иосиф Будило записал в своем «Дневнике» 28 июля (7 августа) 1612 г.: «Заруцкий, боясь бояр из войска Пожарского, которые считали его изменником, ушел от Трубецкого в Коломну и, взяв там царицу - жену Дмитрия, ушел с нею в Михайлов» (РИБ 1872: 318). Автор «Пи-скаревского летописца» добавляет, что Заруцкий бежал «на Коломну, к жонке, к Маринке... с невеликими людьми», и оттуда ушел в Рязанскую землю (ПСРЛ 1978: 218219), а затем - в Астрахань. Так московские бояре отвели опасность от Москвы.

Меньше года потребовалось «душе заговора» Марфе Ивановне Шестовой-Романовой, чтобы возвести на престол собственного сына. 27 марта (6 апреля) 1613 г. в Успенском соборе московского Кремля состоялась торжественное венчание на царство Михаила Федоровича Романова.

Согласно наблюдениям И.Б. Михайловой, основная причина, которая позволила юному отроку одержать победу над влиятельными, прославленными в сражениях, искусными в интригах соперниками, четко указана в Утвержденной грамоте Земского собора 1613 г., - это кровная родственная связь с последним госуда-

рем из дома Рюриковичей - царем Федором Ивановичем (Михайлова 2012: 200). При этом в документе особо подчеркивалось, что царь Федор Иванович был рожден от «законныя супруги Царицы и Великой княгини Анастасии Романовой Юрьева» (Готье 1920: 17). а Михаил Романов как «благородного корени отрасль», соответственно, являлся легитимным наследником престола. Подданные нового царя торжественно поклялись «иного Государя из иных Государств, Литовского или Немецкого Короли и Королевичев и Царей и Царевичев из иных земель, и из Руских родов никого, и Маринки и сына ея на Московское Государство не хотети» (СГГД 1822: № 5).

Марфа Ивановна Шестова-Романова отныне с гордостью носила титул Великой государыни иноки.

Версия иудейских корней Тушинского вора оказалась весьма востребованной в дипломатической переписке царя Михаила Федоровича с иноземными правителями. Извещая в посланиях о своем воцарении, государь обвинял польского короля в агрессии против Московского государства и в покровительстве «жидови-ну». Так, в грамотах к турецкому султану (Русский вестник 1842: 383), к французскому королю и к правителю Нидерландов (Иловайский 1894: 290), в наказах царским послам к английскому и датскому королям (РГАДА Ф. 35. Кн. 3. Л. 9; РИБ 1897: 235, 467), к персидскому шаху и дагестанскому шамхалу (Новиков 1788: 50-51; Маршаев 1958: 27-30) использовалась стандартная формулировка: «По злому умышлению и по ненависти Жигимонта короля... Жигимонт король и паны рады. выслали на Украй-ну Московского государства в Северскую землю иного вора, родом жидовина, называючи его прежним именем Дмитрием».

Однако трон под юным Михаилом Федоровичем был непрочен. «Душа заговора» сама опасалась заговоров. В народе Тушинского вора продолжали считать законным государем и выражали сожаление, что он умер. Власти с особым вниманием относились к «воровским словам» подобного рода, подозревая измену в пользу Воренка и его матери Марины Мнишек.

Так, в январе 1614 г. в Белгороде боярский сын Иван Забусов после драки обвинил «отставленного вожа» Сеньку Телятника в том, что он славил царя Дмитрия. Дознаватели с пристрастием допросили преступника про «умышление», с кем и как давно готовилось, не было ли «ссылки в Астрахань с Маринкою и с Ивашкой Заруц-ким». Сенька от всех возводимых обвинений открещивался, ссылался на то, что был пьян и мог бредить «во хмелю» (Новомбергский 1911: 1-2). Тогда же появились сведения, что Заруцкий искал помощи у персидского шаха Аббаса, обещая тому отдать низовье Волги, что он сносился с кавказкими князьями и представителями турецких властей в Азове (Есипов 1863: 26-28).

Участь Ивана Заруцкого, Марины Мнишек и младенца «царевича Ивана» была решена. На поимку изменников были брошены крупные силы во главе с воеводой князем И.Н. Одоевским. Преступники были вынуждены покинуть Астрахань, сплавиться по реке Яик и укрыться в крепости на острове Медвежьем с небольшим отрядом казаков. Здесь их настигли стрелецкие головы

Гордей Пальчиков и Севастьян Онучин. 25 июня 1614 г. после осады и короткого боя казаки сдались и приняли присягу на имя царя Михаила Федоровича, а Ивана За-руцкого, Марину Мнишек и Воренка выдали стрелецким головам. Изменников было велено доставить в Москву с особым береженьем, скованными. При попытке воровских людей отбить арестованных, воеводам было велено их убить. В Москве Заруцкого посадили на кол, Воренка повесили, а Марина Мнишек умерла «в заточении от болезни и тоски по своей воле». Царский посол Ф.Г. Желябужский, отправляясь в Варшаву в декабре 1614 г., получил наказ поставить в известность польского короля и сенаторов о судьбе дочери сендомирского воеводы и ее сына (РИО (b) 1913: 527-528).

Для тех подданных Сигизмунда III, кто лично знал покойного Тушинского вора и отказывался верить в его иудейское происхождение, вскоре нашлось объяснение удивительным познаниям Самозванца в церковном богослужении. Ксендз Ян Велевицкий на основании записок иезуита Каспара Савицкого, духовника Марины Мнишек, составил подробное описание похождений Тушинского вора, а точнее - «крещеного жида» Богданки. Ксендз утверждал, что Богдашка являлся креатурой московских бояр - противников царя Василия Шуйского (Муханов 1871: 191-196 Приложение).

Казалось, никаких сомнений в истории Тушинского вора не осталось. Его самозванство было доказано, иудейское происхождение возведено в ранг непреложной истины. Даже в Речи Посполитой согласились с такой версией. Однако какая-то недосказанность в истории происхождения Лжедмитрия II и его прав на московский престол все же осталась. И вскоре призрак Тушинского вора напомнил о себе.

В 1621 г. царь Михаил Федорович вошел в зрелые годы, государю исполнилось 25 лет, а он все еще не был женат. Великая государыня инока Марфа Ивановна категорически отвергла выбор сына - дочь коломенского дворянина Марию Хлопову. Она присматривала невесту в боярских домах и при дворах иноземных королей. И вдруг в народе пошла молва, что государю жениться нельзя, и что будет кровопролитная война, так как Тушинский вор жив и «объявился в Запорогах» (Новом-бергский 1911: 11-20, 428; Кузнецов 2001: 446-448).

Эпицентр слухов, вполне ожидаемо, находился в Коломенском уезде: в Голутвином монастыре, а также в соборе Николы Зарайского. Такие «воровские слова» первым услышал крестьянин Ивашка Стригов, когда «о Сергиевы дни» (25 сентября ст. стиля 1621 г.) посетил деревню в Коломенском уезде, принадлежавшую Голутвину монастырю. По его доносу было возбуждено дело «о непригожих речах» против крестьянина Федора При-езжейки. В феврале 1622 г. был взят за приставы «чер-кашенин Ортюшка Олтух» за убийство жителя Коломны в пьяной драке. В надежде на более мягкий приговор он объявил «слово и дело». Олтух обвинил в крамоле и неподобающих речах о Тушинском воре кабацкого откупщика, отправлявшего вино из Коломны в Москву «на масляной неделе» (Новомбергский 1911: 11-12).

Тогда же молва о скором явлении Тушинского вора появилась среди жителей близлежащего городка За-

райска. Донос поступил от крестьянина, молившегося в церкви Николы Зарайского в Великий пост, за три недели до Пасхи (выпала на 21 апреля ст. стиля 1622 г.). Несколько месяцев спустя те же слухи ходили среди богомольцев Зарайского уезда, побывавших на богослужении в Богоявленском Голутвином монастыре в Коломне (Новомбергский 1911: 19-21).

В Москве приняли соответствующие меры для пресечения смуты. В 1622 г., по государеву указу, в Голут-вин монастырь были присланы сытник Богдан Десятов и подьячий Олексий Блудов. Официальное поручение дьяков состояло в переписи в книги переписные Московского приказа Большого Дворца «образы и книги и великое церковное строение» (Добролюбов 1884: 159). Визит московских посланцев оказал благотворное влияние на насельников Голутвина монастыря, причт собора Николы Зарайского и жителей Коломны. Опасные речи были пресечены.

Однако отголоски речей «коломенских смутьянов» разошлись по другим уездам. В 1624 г., слухи о скором явлении Тушинского вора циркулировали среди казаков-богомольцев Спасского монастыря в Комарицкой волости. Одновременно поступил донос от доброхота из Новгород-Северского уезда в распространении «воровских вестей» среди казаков и литовских панов о здравствовавшем Тушинском воре и грядущей войне. В Москве всполошились и велели поднимать старое дело «коломенского черкашенина Ортюшки Олтуха», чтобы допросить того с пристрастием. Еще раз его дело пересматривалось в 1626 г. Олтуха велено было этапировать в Москву (Новомбергский 1911: 425, 592-593).

Все «фигуранты» по данным делам отрицали возводимые на них обвинения, уверяли представителей властей в своей лояльности и преданности царю Михаилу Федоровичу. С помощью пыток и репрессий властям удалось подавить инакомыслие.

Слухи затихли. Тайна происхождения «Ария», в которую, без сомнений, были посвящены жители Коломенского уезда, насельники Голутвина монастыря, а также причт собора Николы Зарайского, осталась под спудом. Однако московские власти с подозрением относились к старцам Голутвина монастыря. Обитель утратила с годами свой высокий статус монастыря «государева строения». К концу XVII в. здания настолько обветшали, что игумен Нил, приняв монастырь, был вынужден посторить кельи на собственные «келейные деньги». В 1677 г., оставляя Голутвин монастырь и отправляясь на игуменство в московский Новинский монастырь, Нил передал кельи во временное пользование новому игумену Голутвина монастыря Галактиону, о чем между ними была составлена особая «память» (Титов 1898: 317).

В отличае от Голутвина монастыря, Угрешская обитель прирастала богатством благодаря особому покровительству со стороны царя Михаила Федоровича и его матери. Государь и Великая государыня инока Марфа Ивановна почти каждый год хаживали к Угреше на богомолье, одаривали старцев щедрыми пожалованиями, умножали монастырскую библиотеку и ризницу. Той же традиции придерживались цари Алексей Михайлович

и Федор Алексеевич. При первых Романовых игумены загородного Угрешского монастыря первенствовали перед многими московскими предстоятелями (Благово 1872: 27-35, 93-94).

Угрешские старцы снискали благорасположение Романовых, несомненно, за то, что дважды не позволили «Арию» посеять раскол в монастыре и утвердиться на московском престоле, предназначенном, по мнению «души заговора», ее сыну.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Смутное время оставило множество загадок. Одна из них - вопрос идентификации Тушинского вора. Исследуя тот короткий промежуток времени, когда Лжедмитрий II «царствовал» на исторической авансцене, нельзя не отметить его одержимость в поисках доказательств собственных прав на шапку Мономаха по «иной» линии дома Рюриковичей. В то же время отчетливо проступает неуверенность Самозванца, его метания в поисках правды.

Если Лжедмитрий I четко придерживался одной версии: он - царевич Дмитрий Угличский, то его преемник

проявил удивительную непоследовательность. На первых порах Лжедмитрий II объявил себя наследником Дмитровского удела, то есть отпрыском дома Стариц-ких («Арцыкалусом»?) и уповал на доказательства, которыми располагала королева инока Марфа. Потерпев поражение у стен Троице-Сергиева монастыря и удостоверившись в «предательстве» «родственницы», он с поразительной доверчивостью кинулся искать свидетелей своего происхождения от царского корня в Угрешском монастыре. Провокация с «талмудом» и обвинение в семитском происхождении лишь подогревали азарт Тушинского вора.

Эта одержимость стала «ахиллесовой пятой» Лжедмитрия II. Поиски привели к полному краху надежд угрешского «Ария». Наиболее вероятно предположение, что Тушинский вор родился от связи Ивана Грозного с «русской Вирсавией» - Василисой Мелентьевой. Последняя «метаморфоза» Лжедмитрия оказалась для него роковой.

ЛИТЕРАТУРА

ААЭ (а) 1836 - Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедицею императорской Академии наук. Т. I. СПб., 1836.

ААЭ (Ь) 1836 - Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедицею императорской Академии наук. Т. II. СПб., 1836.

Авраамий 1822 - Авраамий (Палицын). Сказание о осаде Троицкого Сергиева монастыря от поляков и Литвы; и о бывших потом в России мятежах. М., 1822.

АИ 1841 - Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссией. Т. II. СПб., 1841. Александренко 1911 - Материалы по Смутному времени на Руси XVII в., собранные проф. В.Н. Александренко // Старина и новизна. Кн. 14. М., 1911.

Александренко 1914 - Дополнение к материалам по Смутному времени на Руси XVII в., собранным проф. В.Н. Александренко // Старина и новизна. Кн. 17. М., 1914.

Амвросий (Орнатский) 1807 - Амвросий (Орнатский А.А.). История Российской иерархии. Ч. I. М., 1807. Бантыш-Каменский (а) 1862 - Бантыш-Каменский Н.Н. Переписка между Россиею и Польшей по 1700 г. Ч. I. М., 1862. Бантыш-Каменский (Ь) 1862 - Бантыш-Каменский Н.Н. Переписка между Россиею и Польшею по 1700 г. Ч. II. М., 1862. Белокуров 1907 - Белокуров С.А. Разрядные записи в Смутное время // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. 1907. Кн. 2 (221).

Бессуднова 2013 - Бессуднова М.Б. «Апология» Магнуса Голштинского из Шведского Государственного архива // Б^^а Б1ау1са е: Ва1сашса Ре1:горо1Напа. 2013. № 2.

Благово 1872 - Благово Д.Д. Исторический очерк Николаевского-Угрешского общежительного мужского монастыря. М., 1872.

Болдаков 1896 - Болдаков И.М. Сборник материалов по русской истории XVII в. СПб., 1896. Буссов 1961 - Буссов Конрад. Московская хроника. 1584-1613 гг. М.; Л., 1961.

Бутурлин 1841 - Бутурлин Д.П. История Смутного времени в России в начале XVII века. Т. II. СПб., 1841. Бутурлин 1846 - Бутурлин Д.П. История Смутного времени в России в начале XVII века. Т. III. СПб., 1846. Валишевский 1989 - Валишевский К. Смутное время. М., 1989.

Верещагин 1902 - Верещагин А.С. Вятский Успенский монастырь при преподобном Трифоне. Вятка, 1902. Веселовский 1963 - Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. Видекинд 2000 - Видекинд Юхан. История шведско-московитской войны XVII века. М., 2000.

Выписка 1899 - Выписка из записной настольной книжки Н.Н. Бантыш-Каменского // Сборник Московского Главного Архива МИД. Вып. 6. СПб., 1899.

Геннади 1876 - Геннади Г.Н. Сообщение. Портреты Лжедмитрия, 1604-1605 гг. // Русская старина. 1876. Т. XV (Апрель).

Голиков 1790 - Голиков И.И. Дополнения к деяниям Петра Великого. Т. II. М., 1790.

Горсей 1991 - Горсей Джером. Записки о России. XVI - начало XVII в. М., 1991.

Готье 1920 - Готье Ю.В. Акты, относящиеся к истории Земских соборов. М., 1920.

ДДГ 1950 - Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.; Л., 1950.

Дневник 1995 - Дневник Марины Мнишек / Перевод В.Н. Козлякова. СПб., 1995.

Дневник Сапеги 2012 - Дневник Яна Петра Сапеги (1608-1611) // Памятники истории Восточной Европы. Т. IX. М.; Варшава, 2012.

Добролюбов 1884 - Добролюбов И. Историко-статистическое описание церквей и монастырей Рязанской епархии,

ныне существующих и упраздненных. Т. 1. Зарайск, 1884.

Древности 1849 - Древности Российского государства. Отд. 1. М., 1849.

Дьяконов 1897 - Дьяконов М. Акты, относящиеся к истории тяглового населения в Московском государстве. Вып. II. Юрьев, 1897.

Есипов 1863 - Есипов Г.В. Тушинский вор (окончание) // Русские достопамятности. Вып. 10. М., 1863.

Забелин 1901 - Забелин И.Е. Разыскное дело о казне бывшей царицы Марии Петровны Шуйской // Домашний быт

русского народа. Т. II. М., 1901.

Зимин 1986 - Зимин А.А. В канун грозных потрясений. М., 1986.

Иловайский 1894 - Иловайский Д.И. Смутное время Российского государства // Смутное время в России. Т. IV. Вып. 2. М., 1894.

Кобрин 1960 - Кобрин В.Б. Состав Опричного двора Ивана Грозного // Археографический ежегодник за 1959 г. М., 1960.

Коваленко 1985 - Коваленко Г.М. К вопросу о датировке договора Новгорода со Швецией 1611 г. // Актуальные проблемы исторической науки. Новгород, 1985. Козляков 2005 - Козляков В.Н. Марина Мнишек. М., 2005.

Кузнецов 2001 - Кузнецов В.И., Кулакова И.П. Памятники Смутного времени. Тушинский вор: личность, окружение, время. М., 2001.

Лихачев 1997 - Лихачев Д.С. Псковская летописная повесть о Смутном времени // Памятники литературы Древней Руси. Т. 14. Конец XVI - начало XVII вв. СПб., 1997.

Лурье 1979 - Лурье Я.С., Рыков Ю.Д. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. Мазурова 2007 - Мазурова Н.Б., Мазуров А.Б. Синодик коломенского Старо-Голутвина монастыря начала XVIII в. как исторический источник // Вестник коломенского государственного педагогического института. Специальный выпуск. Коломна, 2007.

Малеин 1934 - Малеин А.И. Новое известие о времени Ивана Грозного. Л., 1934. Мархоцкий 2000 - Мархоцкий Николай. История Московской войны. М., 2000.

Маршаев 1958 - Маршаев Р.Г. Русско-дагестанские отношения XVII - первой четверти XVIII вв. Документы и материалы. Махачкала, 1958.

Масса 1936 - Масса Исаак. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1936.

Меркачева 2010 - Меркачева Е. Тайные ходы российской власти // Московский комсомолец. № 25362 (28 мая 2010 г.). Михайлова 2012 - Михайлова И.Б. «Ненастоящий» царь как проблема Смуты начала XVII века // Труды Исторического факультета Санкт-Петербургского университета. 2012. № 10.

Муханов 1871 - Муханов П.А. Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. СПб., 1871. Новиков 1788 - Новиков Н.И. Древняя Российская вивлиофика. Ч. V. М., 1788.

Новомбергский 1911 - Новомбергский Н.Я. Слово и дело государево. Процессы до издания Уложения Алексея Михайловича 1649 г. Т. 1. М., 1911.

Павлов-Сильванский 1960 - Павлов-Сильванский В.Б. Новые сведения о писцовых книгах Вяземского уезда конца XVI века // Археографический ежегодник за 1959 год. М., 1960.

Панова 2003 - Панова Т.Д. Некрополи Московского Кремля. М., 2003.

Пашков 2014 - Пашков А.М. Заонежская ссылка Марфы Ивановны Романовой в исторической памяти и краеведческой традиции жителей Карелии XVII - середины XIX в. // Вестник РГГУ. № 17 (139). М., 2014. Петрей 1997 - Петрей Петр. История о Великом княжестве Московском. М., 1997.

Платонов 1901 - Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве в XVI-XVII вв. СПб., 1901. Погодин 1837 - Погодин М.П. Псковская летопись. М., 1837. ПСРЛ 1910 - Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. ПСРЛ 1978 - Полное собрание русских летописей. Т. 34. М., 1978.

Пуцко 2006 - Пуцко В.Г. Кресты-мощевики и ковчеги-мощевики XIV-XVI в. в Троице-Сергиевой лавре // Древняя Русь. 2006. № 2 (24).

Рабинович 2010 - Рабинович Я.Н. Степан Лазаревич Татищев: страницы биографии // Восьмые Татищевские чтения. Доклады и сообщения. Екатеринбург, 2010.

Разрядная книга 1982 - Разрядная книга 1475-1605 гг. Т. II. Ч. II. М., 1982.

РГАДА Ф. 35 - Российский Государственный архив древних актов. Ф. 35. Сношения России с Англией. Кн. 3. Л. 9.

РИБ 1872 - Русская историческая библиотека. Т. I. СПб., 1872.

РИБ 1875 - Русская историческая библиотека. Т. II. СПб., 1875.

РИБ 1892 - Русская историческая библиотека. Т. XIII. СПб., 1892.

РИБ 1897 - Русская историческая библиотека. Т. XVI. СПб., 1897.

РИО 1912 - Сборник Русского исторического общества. Т. 137. СПб., 1912.

РИО 1913 - Сборник Русского исторического общества. Т. 142. СПб., 1913.

Русский вестник 1842 - Грамота царя Михаила Федоровича к турецкому султану, писанная в 1613 году // Русский вестник. 1842. № 3.

Рыбаков 1987 - Рыбаков Б.А. Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. М., 1987.

Рыбалка 2017 - Рыбалка А.А. Семь невест тирана Ивана (А.И. Сулакадзев и жены Ивана Грозного) // Историческая экспертиза. 2017. № 2 (11).

СГГД 1819 - Собрание государственных грамот и договоров. Ч. II. М., 1819. СГГД 1822 - Собрание государственных грамот и договоров. Ч. III. М., 1822. Скрынников 1983 - Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 1983.

Смирнов 1854 - Смирнов С.К. Церковно-исторический месяцеслов Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. М., 1854.

Стадницкий 1906 - Стадницкий Мартин. История Дмитрия царя Московского и Марины Мнишек, дочери Сандомирского воеводы, царицы // Русский архив. М., 1906. № 6.

Таймасова (a) 2010 - Таймасова Л.Ю. Зелье для государя. М., 2010.

Таймасова (b) 2010 - Таймасова Л.Ю. Князь Владимир Старицкий: в шаге от престола // Новый исторический вестник. 2010. № 23.

Таймасова 2012 - Таймасова Л.Ю. Тайный брак царя Василия Шуйского и «сын его дочери» // Новый исторический вестник. 2012. № 31.

Таймасова 2022 - Таймасова Л.Ю. Хрустальный крест королевы Ливонии: Еще раз об атрибуции портрета Марии Владимировны Старицкой // Исторический формат. 2022. № 1 (29). Татищев 2005 - Татищев В.Н. История Российская. Т. 3. М., 2005.

Тимощук 1899 - Тимощук В.В. Новые данные о первом Самозванце // Русская старина. 1899. Т. 99 (июль). Титов 1898 - Титов А.А. Акты Нижегородского Печерского Вознесенского монастыря. М., 1898. Титов 1907 - Титов А.А. Записки Станислава Немоевского (1606-1608 гг.). М., 1907.

Титов 1910 - Титов А.А. Из львовского архива князя Сапеги. Письма Льва и Андрея Сапег к князю Христофору Радзивиллу // Русский архив. 1910. № 11.

Тихомиров 1941 - Тихомиров М.Н. Малоизвестные летописные памятники XVI в. // Исторические записки. Т. 10. М.; Л., 1941.

Ульяновский 1993 - Ульяновский В.И. Российские самозванцы: Лжедмитрий I. Киев, 1993.

Успенский 1997 - Успенский Б.А. Свадьба Лжедмитрия // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. L. СПб., 1997. Устрялов 1859 - Устрялов Н.Г. Дневник Маскевича 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб., 1859.

Флетчер 2002 - Флетчер Джильс. О государстве русском. М., 2002.

Флоря 2005 - Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005. Ханыков 1878 - Ханыков В.В. Летопись Калужская от отдаленных времен до 1841 года. М., 1878. Хилков 1879 - Хилков Г.Д. Сборник князя Хилкова. СПб., 1879.

Хрущев 1876 - Хрущев И.П. Ксения Ивановна Романова // Древняя и новая Россия. 1876. № 12.

Цветаев 1878 - Цветаев Д. Мария Владимировна и Магнус Датский // Журнал Министерства народного просвещения. 1878. № 4 (март).

Цветаев 1905 - Цветаев Д.В. Пленение царя Василия Шуйского с братьями // Журнал министерства народного просвещения. 1905. № 359 (май-июнь).

Шаум 1847 - Шаум Матвей. Tragoedia Demetro-Moscovitica // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. М., 1847. № 2.

Шереметев 1902 - Шереметев С.Д. Царевна Феодосия Федоровна (1592-1594). СПб., 1902.

Щербаков 1771 - Щербаков М.М. Летопись о многих мятежах и о разорении Московского государства от внутренних и внешних неприятелей и от прочих тогдашних времен многих случаев. СПб., 1771.

Щербатов 1771 - Щербатов М.М. Летопись о многих мятежах и о разорении Московского государства. СПб., 1771.

Эйльбарт 2012 - Эйльбарт Н.В. Лжедмитрий II: происхождение и гибель. Свидетельства польских документов

Государственного архива Швеции // Вестник Забайкальского государственного университета. 2012. № 11.

Almquist 1907 - Almquist H. Sverige och Russland 1595-1611. Uppsala, 1907.

Busse 1871 - Busse Carl Heinrich von. Herzog Magnus, Konig von Livland. Leipzig, 1871.

Calendar 1968 - Calendar of the Cecil Papers in Hatfield House. Vol. 20. London, 1968.

Chronicle 1992 - Salomon Henning's Chronicle of Courland and Livonia. Madison (Wis.), 1992.

Döbner 1868 - Döbner A. König Magnus von Livland und Zaar Iwan Wassiljewitsch II von Rußland // Rigascher Almanach für 1869. Riga, 1868.

Hamel 1854 - Hamel Joseph. England and Russia; Comprising the Voyages of John Tradescant the Elder, Sir Hugh Willoughby, Richard Chancellor, Nelson and Others, to the White Sea. London, 1854.

Hübner 1712 - Hübner Johann. Drey hundert drey und dreyßig Genealogische Tabellen. Leipzig, 1712. (Without pagination). Jensen 1976 - Jensen F.P. Hertug Magnus af Holstens forsvarsskrift af 1579 om hans forhold til tsar Ivan den Grusomme // Danske Magazin. 1976. No. 8 (5).

Königsfeldt 1856 - Königsfeldt J.P.F. Genealogisk-historiske tabeller over de nordiske rigers kongeslagter. Kjobenhavn, 1856. Lackmann 1730 - Lackmann A.H. Einleitung zur Schleswig-Holsteinischen Historie, und zwar zeitwährender Regierung des herrlich ausgebreiteten und noch blühenden oldenburgischen Stamms, aus beglaubten Geschichts-Schreibern, auch zum Theil ungedruckten Urkunden. Vol. 1. Hamburg, 1730.

Mitteilungen 1845 - Mitteilungen aus dem Gebiete der Geschichte Liv-, Est- und Kurlands. Vol. III. Riga, 1845. Pierling 1878 - Pierling P. Rome et Demetrius. Paris, 1878.

REFERENCES

AAE 1836 (a) - Akty, sobrannye v bibliotekah i arhivah Rossijskoj Imperii Arheograficheskoyu ekspedicieyu imperatorskoj Akademii nauk [Acts collected in libraries and archives of the Russian Empire by the Archaeological Expedition of the Imperial Academy of Sciences], Vol. I, Saint-Petersburg, 1836 [in Russian].

AAE 1836 (b) - Akty, sobrannye v bibliotekah i arhivah Rossijskoj imperii Arheograficheskoyu ekspedicieyu imperatorskoj Akademii nauk [Acts collected in libraries and archives of the Russian Empire by the Archaeological Expedition of the Imperial Academy of Sciences], Vol. II, Saint-Petersburg, 1836 [in Russian].

AI 1841 - Akty istoricheskie, sobrannye i izdannye Arhiograficheskoj komissiej [Historical acts collected and published by the Archiographical Commission], Vol. II, Saint-Petersburg, 1841 [in Russian].

Aleksandrenko 1911 - Materialy po Smutnomu vremeni na Rusi XVII v., sobrannye professorom V.N. Aleksandrenko [Materials on the Time of Troubles in Rus' in the 17th century, collected by Professor V.N. Alexandrenko], in: Starina i novizna [Antiquity and novelty], Vol. 14, Moscow, 1911 [in Russian].

Aleksandrenko 1914 - Dopolnenie k materialam po Smutnomu vremeni na Rusi XVII v., sobrannym professorom V.N. Aleksandrenko [Addition to materials on the Time of Troubles in Rus' in the 17th century, collected by Professor V.N. Aleksandrenko], in: Starina i novizna [Antiquity and novelty], Vol. 17, Moscow, 1914 [in Russian].

Almquist 1907 - Almquist H. Sverige och Russland 1595-1611 [Sverige och Russia 1595-1611], Uppsala, 1907 [in German].

Amvrosiy (Ornatskiy) 1807 - Amvrosiy (Ornatskiy A.A.). Istoriya Rossiyskoy ierarkhii [History of the Russian hierarchy], Vol. I, Moscow, 1807 [in Russian].

Avraamiy 1822 - Avraamiy (Palitsyn). Skazanie o osade Troitskogo Sergieva monastyrya ot polyakov i Litvy; i o byvshikh potom v Rossii myatezhakh [The legend about the siege of the Trinity Sergius Monastery from the Poles and Lithuanians; and about the rebellions that later took place in Russia], Moscow, 1822 [in Russian].

Bantysh-Kamenskiy (a) 1862 - Bantysh-Kamenskiy N.N. Perepiska mezhdu Rossieyu i Pol'shey po 1700 god [Correspondence between Russia and Poland in until 1700], Vol. I, Moscow, 1862 [in Russian].

Bantysh-Kamenskiy (b) 1862 - Bantysh-Kamenskiy N.N. Perepiska mezhdu Rossieyu i Pol'shey po 1700 god [Correspondence between Russia and Poland in until 1700], Vol. I, Moscow, 1862 [in Russian].

Belokurov 1907 - Belokurov S.A. Razryadnye zapisi v Smutnoe vremya [Place records in the Time of Troubles], in: Chteniya v imperatorskom obshchestve istorii i drevnostey Rossiyskikh [Readings in the Imperial Society of Russian History and Antiquities], 1907, Book 2 (221) [in Russian].

Bessudnova 2013 - Bessudnova M.B. «Apologiya» Magnusa Golshtinskogo iz Shvedskogo Gosudarstvennogo arkhiva ["Apology" of Magnus Holstein from the Swedish State Archive], in: Studia Slavica et. Balcanica Petropolitana, 2013, № 2 [in Russian].

Blagovo 1872 - Blagovo D.D. Istoricheskiy ocherk Nikolaevskogo-Ugreshskogo obshchezhitel'nogo muzhskogo monastyrya [Historical sketch of the Nikolaevsky-Ugreshsky male monastery], Moscow, 1872 [in Russian].

Boldakov 1896 - Boldakov I.M. Sbornik materialov po russkoy istorii XVII v. [Collection of materials on Russian history of the 17th century], St. Petersburg, 1896 [in Russian].

Busse 1871 - Busse Carl Heinrich von. Herzog Magnus, Konig von Livland [Duke Magnus, King of Livonia], Leipzig, 1871 [in German].

Bussov 1961 - Bussov Konrad. Moskovskaya khronika. 1584-1613 [Moscow Chronicle. 1584-1613], Moscow; Leningrad, Publishing House of the Academy of Sciences of the USSR, 1961 [in Russian].

Buturlin 1841 - Buturlin D.P. Istoriya Smutnogo vremeni v Rossii v nachale XVII veka [History of the Time of Troubles in Russia at the beginning of the 17th century], Vol. II, St. Petersburg, 1841 [in Russian].

Buturlin 1846 - Buturlin D.P. Istoriya Smutnogo vremeni v Rossii v nachale XVII veka [History of the Time of Troubles in Russia at the beginning of the 17th century], Vol. III, St. Petersburg, 1846 [in Russian].

Calendar 1968 - Calendar of the Cecil Papers in Hatfield House, Vol. 20, London, 1968 [in English].

Chronicle - Salomon Henning's Chronicle of Courland and Livonia, Madison (Wis.), 1992 [in English].

DDG 1950 - Dukhovnye i dogovornye gramoty velikikh i udel'nykh knyazey XIV-XVI vv. [Spiritual and contractual charters of

the great and appanage princes of the XIV-XVI centuries. Publishing house of the Academy of Sciences], Moscow; Leningrad,

1950 [in Russian].

Dnevnik 1995 - Dnevnik Mariny Mnishek / Per. V.N. Kozlyakova [Diary of Marina Mnishek / Translation by V.N. Kozlyakov], St. Petersburg, 1995 [in Russian].

Dnevnik Sapegi 2012 - Dnevnik Yana Petra Sapegi (1608-1611) [Diary of Jan Piotr Sapieha (1608-1611)], in: Pamyatniki istorii Vostochnoy Evropy [Monuments of the history of Eastern Europe], Vol. IX, Moscow; Warsaw, 2012 [in Russian].

Döbner 1868 - Döbner A. König Magnus von Livland und Zaar Iwan Wassiljewitsch II von Rußland [King Magnus of Livonia and Tsar Ivan Vasilyevich II of Russia], in: Rigascher Almanach für 1869 [Riga Almanac for 1869], Riga, 1868 [in German].

Dobrolyubov 1884 - Dobrolyubov I. Istoriko-statisticheskoe opisanie tserkvey i monastyrey Ryazanskoy eparkhii, nyne sushchestvuyushchikh i uprazdnennykh [Historical and statistical description of churches and monasteries of the Ryazan diocese, currently existing and abolished], Vol. 1, Zaraysk, 1884 [in Russian].

Drevnosti 1849 - Drevnosti Rossiyskogo gosudarstva [Antiquities of the Russian State], Vol. 1, Moscow, 1849 [in Russian]. D'yakonov 1897 - D'yakonov M. Akty, otnosyashchiesya k istorii tyaglovogo naseleniya v Moskovskom gosudarstve [Acts relating to the history of the draft population in the Moscow state], Vol. II, Yuryev, 1897 [in Russian]. Esipov 1863 - Esipov G.V. Tushinskiy vor (okonchanie) [Tushinsky thief (the final part)], in: Russkie dostopamyatnosti [Russian landmarks], Vol. 10, Moscow, 1863 [in Russian].

Eyl'bart 2012 - Eyl'bart N.V. Lzhedmitriy II: proiskhozhdenie i gibel'. Svidetel'stva pol'skikh dokumentov Gosudarstvennogo arkhiva Shvetsii [False Dmitry II: origin and death. Evidence of Polish documents from the State Archives of Sweden], in: Vestnik Zabaykal'skogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of the Transbaikal State University], 2012, No. 11 [in Russian].

Fletcher 2002 - Fletcher Dzhil's. O gosudarstve russkom [About the Russian state], Moscow, 2002 [in Russian].

Florya 2005 - Florya B.N. Pol'sko-litovskaya interventsiya v Rossii i russkoe obshchestvo [Polish-Lithuanian intervention in Russia and Russian society], Moscow, 2005 [in Russian].

Gennadi 1876 - Gennadi G.N. Soobshchenie. Portret Lzhedmitriya, 1604-1605 gg. [A short article. Portraits of False Dmitry, 1604-1605], in: Russkaya starina [Russian antiquity], 1876, Vol. XV (April) [in Russian].

Golikov 1790 - Golikov I.I. Dopolneniya k deyaniyam Petra Velikogo [Additions to the acts of Peter the Great], Vol. II, Moscow, 1790 [in Russian].

Gorsey 1991 - Gorsey Dzherom. Zapiski o Rossii XVI - nachalo XVII [Notes on Russia XVI - early XVII], Moscow, Moscow State University Publishing House, 1991 [in Russian].

Got'e 1920 - Got'e Yu.V. Akty, otnosyashchiesya k istorii Zemskikh soborov [Acts relating to the history of Zemsky Sobors], Moscow, 1920 [in Russian].

Hamel 1854 - Hamel Joseph. England and Russia; Comprising the Voyages of John Tradescant the Elder, Sir Hugh Willoughby, Richard Chancellor, Nelson and Others, to the White Sea, London, 1854 [in English].

Hübner 1712 - Hübner Johann. Drey hundert drey und dreyßig Genealogische Tabellen [Drey hundert drey und dreyßig Genealogical tables], Leipzig, 1712 (Without pagination) [in German].

Ilovayskiy 1894 - Ilovayskiy D.I. Smutnoe vremya Rossiyskogo gosudarstva [Time of Troubles of the Russian State], in: Smutnoe vremya v Rossii [Time of Troubles in Russia], Vol. IV, Issue 2, Moscow, 1894 [in Russian].

Jensen 1976 - Jensen F.P. Hertug Magnus af Holstens forsvarsskrift af 1579 om hans forhold til tsar Ivan den Grusomme [Duke Magnus of Holstein's defence of 1579 on his relationship with tsar Ivan the terrible], in: Danske Magazin, 1976, No. 8 (5) [in Danish].

Khanykov 1878 - Khanykov V.V. Letopis' Kaluzhskaya ot otdalennykh vremen do 1841 goda [Chronicle of Kaluga from distant times to 1841], Moscow, 1878 [in Russian].

Khilkov 1879 - Khilkov G.D. Sbornik knyazya Khilkova [Collection of Prince Khilkov], St. Petersburg, 1879 [in Russian]. Khrushchev 1876 - Khrushchev I.P. Kseniya Ivanovna Romanova [Ksenia Ivanovna Romanova], in: Drevnyaya i novaya Rossiya [Ancient and new Russia], 1876, No. 12 [in Russian].

Kobrin 1960 - Kobrin V.B. Sostav Oprichnogo dvora Ivana Groznogo [The Oprichnina Court of Ivan the Terrible], in: Arkheograficheskiy ezhegodnik za 1959 g. [Archaeographic Yearbook for 1959], Moscow, Publishing House of the Academy of Sciences of the USSR, 1960 [in Russian].

Königsfeldt 1856 - Königsfeldt J.P.F. Genealogisk-historiske tabeller over de nordiske rigers kongeslagter [Genealogical-historical tables of the royal families of the Nordic Kingdoms], Kjobenhavn, 1856 [in Danish].

Kovalenko 1985 - Kovalenko G.M. K voprosu o datirovke dogovora Novgoroda so Shvetsiey 1611 g. [On the issue of dating the treaty of Novgorod with Sweden in 1611], in: Aktual'nye problemy istoricheskoy nauki [Current problems of historical science], Novgorod, 1985 [in Russian].

Kozlyakov 2005 - Kozlyakov V.N. Marina Mnishek, Moscow, 2005 [in Russian].

Kuznetsov 2001 - Kuznetsov V.I., Kulakova I.P. Pamyatniki Smutnogo vremeni. Tushinskiy vor: lichnost', okruzhenie, vremya [Monuments of the Time of Troubles. Tushinsky thief: personality, environment, time], Moscow, Moscow State University Publishing House, 2001 [in Russian].

Lackmann 1730 - Lackmann A.H. Einleitung zur Schleswig-Holsteinischen Historie, und zwar zeitwährender Regierung des herrlich ausgebreiteten und noch blühenden oldenburgischen Stamms, aus beglaubten Geschichts-Schreibern, auch zum Theil ungedruckten Urkunden [Introduction to the history of Schleswig-Holstein, namely the time-lasting Government of the gloriously extended and still flourishing Oldenburg tribe, from authenticated historical writers, including partly unprinted documents], Vol. 1, Hamburg, 1730 [in German].

Likhachev 1997 - Likhachev D.S. Pskovskaya letopisnaya povest' o Smutnom vremeni [Pskov chronicle story about the Time of Troubles], in: Pamyatniki literatury Drevney Rusi. Konets XVI - nachalo XVII vv. [Monuments of literature of Ancient Rus'. End of the 16th - beginning of the 17th centuries], Vol. 14, St. Petersburg, 1997 [in Russian].

Lur'e 1979 - Lur'e Ya.S., Rykov Yu.D. Perepiska Ivana Groznogo s Andreem Kurbskim [Correspondence of Ivan the Terrible with Andrei Kurbsky], Leningrad, Publishing house "Science", 1979 [in Russian].

Malein 1934 - Malein A.I. Novoe izvestie o vremeni Ivana Groznogo [New information about the time of Ivan the Terrible], Leningrad, 1934 [in Russian].

Markhotskiy 2000 - Markhotskiy Nikolay. Istoriya Moskovskoy voyny [History of the Moscow War], Moscow, 2000 [in Russian]. Marshaev 1958 - Marshaev R.G. Russko-dagestanskie otnosheniya XVII - pervoy chetverti XVIII vv. Dokumenty i materialy [Russian-Dagestan relations of the 17th - first quarter of the 18th centuries. Documents and materials], Makhachkala, 1958 [in Russian].

Massa 1936 - Massa Isaak. Kratkoe izvestie o Moskovii v nachale XVII v. [Brief news about Muscovy at the beginning of the 17th century], Moscow, 1936 [in Russian].

Mazurova 2007 - Mazurova N.B., Mazurov A.B. Sinodik kolomenskogo Staro-Golutvina monastyrya nachala XVIII v. kak istoricheskiy istochnik [Synodik of the Kolomna Staro-Golutvin Monastery of the early 18th century as a historical source], in: Vestnik kolomenskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo instituta. Spetsial'nyy vypusk [Bulletin of the Kolomna State Pedagogical Institute. Special issue], Kolomna, 2007 [in Russian].

Merkacheva 2010 - Merkacheva E. Taynye khody rossiyskoy vlasti [Secret passages of the Russian government], in: Moskovskiy komsomolets [Moskovsky Komsomolets], No. 25362 (May 28, 2010) [in Russian].

Mikhaylova 2012 - Mikhaylova I.B. «Nenastoyashchiy» tsar' kak problema Smuty nachala XVII veka [The "fake" tsar as a problem of the Troubles of the early 17th century], in: Trudy Istoricheskogo fakul'teta Sankt-Peterburgskogo universiteta [Proceedings of the Faculty of History of St. Petersburg University], 2012, No. 10 [in Russian].

Mitteilungen 1845 - Mitteilungen aus dem Gebiete der Geschichte Liv-, Est- und Kurlands [News from the areas of the history of Liv-, Est- and Courland], Vol. III, Riga, 1845 [in German].

Mukhanov 1871 - Mukhanov P.A. Zapiski getmana Zholkevskogo o Moskovskoy voyne [Notes of Hetman Zholkiewski about the Moscow War], St. Petersburg, 1871 [in Russian].

Novikov 1788 - Novikov N.I. Drevnyaya Rossiyskaya vivliofika [Ancient Russian vivliophics], Part V, Moscow, 1788 [in Russian].

Novombergskiy 1911 - Novombergskiy N.Ya. Slovo i delo gosudarevo. Protsessy do izdaniya Ulozheniya Alekseya Mikhaylovicha 1649 g. [The Sovereign's Word and Deed. Trials before the publication of the Code of Alexei Mikhailovich in 1649], Vol. 1, Moscow, 1911 [in Russian].

Panova 2003 - Panova T.D. Nekropoli Moskovskogo Kremlya [Necropolises of the Moscow Kremlin], Moscow, Publishing house Federal State Institution "State Historical and Cultural Museum-Reserve Moscow Kremlin", 2003 [in Russian]. Pashkov 2014 - Pashkov A.M. Zaonezhskaya ssylka Marfy Ivanovny Romanovoy v istoricheskoy pamyati i kraevedcheskoy traditsii zhiteley Karelii XVII - serediny XIX v. [Zaonezhskaya exile of Marfa Ivanovna Romanova in the historical memory and local history tradition of the inhabitants of Karelia in the 17th - mid-19th centuries], in: Vestnik RGGU [Bulletin of the Russian State University for the Humanities], No. 17 (139), Moscow, 2014 [in Russian].

Pavlov-Sil'vanskiy 1960 - Pavlov-Sil'vanskiy V.B. Novye svedeniya o pistsovykh knigakh Vyazemskogo uezda kontsa XVI veka [New information about the scribal books of the Vyazemsky district of the late 16th century], in: Arkheograficheskiy ezhegodnik za 1959 god [Archaeographic Yearbook for 1959], Moscow, 1960 [in Russian].

Petrey 1997 - Petrey Petr. Istoriya o Velikom knyazhestve Moskovskom [The story of the Grand Duchy of Moscow], Moscow, 1997 [in Russian].

Pierling 1878 - Pierling P. Rome et Demetrius [Rome and Demetrius], Paris, 1878 [in French].

Platonov 1901 - Platonov S.F. Ocherki po istorii Smuty v Moskovskom gosudarstve v XVI-XVII vv. [Essays on the history of the Time of Troubles in the Moscow State in the 16th-17th centuries], St. Petersburg, 1901 [in Russian]. Pogodin 1837 - Pogodin M.P. Pskovskaya letopis' [Pskov Chronicle], Moscow, 1837 [in Russian].

PSRL 1910 - Polnoe sobranie russkikh letopisey [Complete collection of Russian chronicles], Vol. 14, St. Petersburg, 1910 [in Russian].

PSRL 1978 - Polnoe sobranie russkikh letopisey [Complete collection of Russian chronicles], Vol. 34, St. Petersburg, 1978 [in Russian].

Putsko 2006 - Putsko V.G. Kresty-moshcheviki i kovchegi-moshcheviki XIV-XVI v. v Troitse-Sergievoy lavre [Reliquary crosses and reliquary arks of the XIV-XVI centuries. in the Trinity-Sergius Lavra], in: Drevnyaya Rus' [Ancient Rus'], 2006, No. 24 [in Russian].

Rabinovich 2010 - Rabinovich Ya.N. Stepan Lazarevich Tatishchev: stranitsy biografii [Stepan Lazarevich Tatishchev: pages of biography], in: Vos'mye Tatishchevskie chteniya. Doklady i soobshcheniya [Eighth Tatishchev Readings. Reports and messages], Ekaterinburg, 2010 [in Russian].

Razryadnaya kniga 1982 - Razryadnaya kniga 1475-1605 gg. [Rank book 1475-1605], Vol. II, Part II, Moscow, 1982 [in Russian].

RGADA F. 35 - Rossiyskiy Gosudarstvennyy arkhiv drevnikh aktov. F. 35. Snosheniya Rossii s Angliey [Russian State Archive of Ancient Acts. F. 35. Relations between Russia and England], Book 3, S. 9 [in Russian].

RIB 1872 - Russkaya istoricheskaya biblioteka [Russian Historical Library], Vol. I, St. Petersburg, 1872 [in Russian].

RIB 1875 - Russkaya istoricheskaya biblioteka [Russian Historical Library], Vol. II, St. Petersburg, 1875 [in Russian].

RIB 1892 - Russkaya istoricheskaya biblioteka [Russian Historical Library], Vol. XIII, St. Petersburg, 1892 [in Russian].

RIB 1897 - Russkaya istoricheskaya biblioteka [Russian Historical Library], Vol. XIV, St. Petersburg, 1897 [in Russian].

RIO 1912 - Sbornik Russkogo istoricheskogo obshchestva [Collection of the Russian Historical Society], Vol. 137, St. Petersburg, 1912 [in Russian].

RIO 1913 - Sbornik Russkogo istoricheskogo obshchestva [Collection of the Russian Historical Society], Vol. 142, St. Petersburg, 1913 [in Russian].

Russkiy vestnik 1842 - Gramota tsarya Mikhaila Fedorovicha k turetskomu sultanu, pisannaya v 1613 godu [Letter from Tsar Mikhail Fedorovich to the Turkish Sultan, written in 1613], in: Russkiy vestnik [Russian Messenger], 1842, No. 3 [in Russian]. Rybakov 1987 - Rybakov B.A. Vkladnaya kniga Troitse-Sergieva monastyrya [Inset book of the Trinity-Sergius Monastery], Moscow, Publishing house "Science", 1987 [in Russian].

Rybalka 2017 - Rybalka A.A. Sem' nevest tirana Ivana (A.I. Sulakadzev i zheny Ivana Groznogo) [Seven brides of the tyrant Ivan (A.I. Sulakadzev and the wives of Ivan the Terrible)], in: Istoricheskaya ekspertiza [Historical examination], 2017, No. 2 (11) [in Russian].

SGGD 1819 - Sobranie gosudarstvennykh gramot i dogovorov [Collection of state charters and agreements], Vol. II, Moscow, 1819 [in Russian].

SGGD 1822 - Sobranie gosudarstvennykh gramot i dogovorov [Collection of state charters and agreements], Vol. III, Moscow, 1822 [in Russian].

Shaum 1847 - Shaum Matvey. Tragoedia Demetro-Moscovitica [Demetro-Moscovitica (translated by K.M. Obolensky)], in: Chteniya v imperatorskom obshchestve istorii i drevnostey Rossiyskikh [Readings in the Imperial Society of Russian History and Antiquities], No. 2, M., 1847 [in Russian].

Shcherbakov 1771 - Shcherbakov M.M. Letopis' o mnogikh myatezhakh i o razorenii Moskovskogo gosudarstva ot vnutrennikh i vneshnikh nepriyateley i ot prochikh togdashnikh vremen mnogikh sluchaev [A chronicle of many rebellions and the ruin of the Moscow state from internal and external enemies and from other many cases of that time], St. Petersburg, 1771 [in Russian].

Shcherbatov 1771 - Shcherbatov M.M. Letopis' o mnogikh myatezhakh i o razorenii Moskovskogo gosudarstva [A chronicle of many rebellions and the ruin of the Moscow state], St. Petersburg, 1771 [in Russian].

Sheremetev 1902 - Sheremetev S.D. Tsarevna Feodosiya Fedorovna (1592-1594) [Princess Feodosia Feodorovna (15921594)], St. Petersburg, 1902 [in Russian].

Skrynnikov 1983 - Skrynnikov R.G. Ivan Groznyy [Ivan the Terrible], Moscow, Publishing house "Science", 1983 [in Russian].

Smirnov 1854 - Smirnov S.K. Tserkovno-istoricheskiy mesyatseslov Svyato-Troitskoy Sergievoy Lavry [Church-historical monthly book of the Holy Trinity Sergius Lavra], Moscow, 1854 [in Russian].

Stadnitskiy 1906 - Stadnitskiy Martin. Istoriya Dmitriya tsarya Moskovskogo i Mariny Mnishek, docheri Sandomirskogo voevody, tsaritsy [The story of Dmitry, Tsar of Moscow, and Marina Mnishek, daughter of the Sandomierz voivode, Tsarina], in: Russkiy arkhiv [Russian Archive], Moscow, 1906, No. 6 [in Russian].

Tatishchev 2005 - Tatishchev V.N. Istoriya Rossiyskaya [Russian history], Vol. 3, Moscow, 2005 [in Russian]. Taymasova (a) 2010 - Taymasova L.Yu. Zel'e dlya gosudarya [Potion for the Sovereign], Moscow, 2010 [in Russian].

Taymasova (b) 2010 - Taymasova L.Yu. Knyaz' Vladimir Staritskiy: v shage ot prestola [Prince Vladimir Staritsky: one step away from the throne], in: Novyy istoricheskiy vestnik [New Historical Bulletin], 2010, No. 23 [in Russian]. Taymasova 2012 - Taymasova L.Yu. Taynyy brak tsarya Vasiliya Shuyskogo i «syn ego docheri» [The secret marriage of Tsar Vasily Shuisky and "the son of his daughter"], in: Novyy istoricheskiy vestnik [New Historical Bulletin], 2012, No. 31 [in Russian].

Taymasova 2022 - Taymasova L.Yu. Khrustal'nyy krest korolevy Livonii: Eshche raz ob atributsii portreta Marii Vladimirovny Staritskoy [Crystal cross of Queen Livonia: Once again about the attribution of the portrait of Maria Vladimirovna Staritskaya], in: Istoricheskiy format [Historical format], 2022, No. 1 (29) [in Russian].

Tikhomirov 1941 - Tikhomirov M.N. Maloizvestnye letopisnye pamyatniki XVI v. [Little-known chronicle monuments of the 16th century], in: Istoricheskie zapiski [Historical notes], Vol. 10, Moscow; Leningrad, 1941 [in Russian]. Timoshchuk 1899 - Timoshchuk V.V. Novye dannye o pervom Samozvantse [New information about the first Impostor], in: Russkaya starina [Russian antiquity], Vol. 99 (July), 1899 [in Russian].

Titov 1898 - Titov A.A. Akty Nizhegorodskogo Pecherskogo Voznesenskogo monastyrya [Acts of the Nizhny Novgorod Pechersk Ascension Monastery], Moscow, 1898 [in Russian].

Titov 1907 - Titov A.A. Zapiski Stanislava Nemoevskogo (1606-1608 gg.) [Notes of Stanislav Nemoevsky (1606-1608)], Moscow, 1907 [in Russian].

Titov 1910 - Titov A.A. Iz l'vovskogo arkhiva knyazya Sapegi. Pis'ma L'va i Andreya Sapeg k knyazyu Khristoforu Radzivillu [From the Lviv archive of Prince Sapieha. Letters from Lev and Andrei Sapega to Prince Christopher Radziwill], in: Russkiy arkhiv [Russian Archives], 1910, No. 11 [in Russian].

Tsvetaev 1878 - Tsvetaev D. Mariya Vladimirovna i Magnus Datskiy [Maria Vladimirovna and Magnus of Denmark], in: Zhurnal Ministerstva narodnogo prosveshcheniya [Journal of the Ministry of Public Education], No. 4 (March), 1878 [in Russian].

Tsvetaev 1905 - Tsvetaev D.V. Plenenie tsarya Vasiliya Shuyskogo s brat'yami [Captivity of Tsar Vasily Shuisky and his brothers], in: Zhurnal ministerstva narodnogo prosveshcheniya [Journal of the Ministry of Public Education], No. 359 (May-June), 1905 [in Russian].

Ul'yanovskiy 1993 - Ul'yanovskiy V.I. Rossiyskie samozvantsy: Lzhedmitriy I [Russian impostors: False Dmitry I], Kyiv, 1993 [in Russian].

Uspenskiy 1997 - Uspenskiy B.A. Svad'ba Lzhedmitriya [Wedding of False Dmitry], in: Trudy Otdela drevnerusskoy literatury [Proceedings of the Department of Old Russian Literature], Vol. L, St. Petersburg, 1997 [in Russian].

Ustryalov 1859 - Ustryalov N.G. Dnevnik Maskevicha 1594-1621 [Diary of Maskevich 1594-1621], in: Skazaniya sovremennikov o Dmitrii Samozvantse [Tales of contemporaries about Dmitry the Pretender], Vol. 1, St. Petersburg, 1859 [in Russian]. Valishevskiy 1989 - Valishevskiy K. Smutnoe vremya [Time of Troubles], Moscow, Publishing house IKPA, 1989 [in Russian]. Vereshchagin 1902 - Vereshchagin A.S. Vyatskiy Uspenskiy monastyr' pri prepodobnom Trifone [Vyatka Assumption Convent founded by Revent Triphon], Vyatka, 1902 [in Russian].

Veselovskiy 1963 - Veselovskiy S.B. Likvidatsiya Staritskogo udela i rasshirenie vedomstva Oprichnogo Dvora [Liquidation of the Staritsky inheritance and expansion of the Oprichnina], in: Issledovaniya po istorii oprichniny [Research on the history of the Oprichnina], Moscow, Publishing House of the Academy of Sciences of the USSR, 1963 [in Russian].

Vypiska 1899 - Vypiska iz zapisnoy nastol'noy knizhki N.N. Bantysh-Kamenskogo [Extract from N.N. Bantysh-Kamensky's notebook], in: Sbornik Moskovskogo Glavnogo Arkhiva MID [Collection of the Moscow Main Archive of the Ministry of Foreign Affairs], Vol. 6, St. Petersburg, 1899 [in Russian].

Zabelin 1901 - Zabelin I.E. Razysknoe delo o kazne byvshey tsaritsy Marii Petrovny Shuyskoy [Investigation into the treasury of the former Tsarina Maria Petrovna Shuiskaya], in: Domashniy byt russkogo naroda [Home life of the Russian people], Vol. II, Moscow, 1901 [in Russian].

Zimin 1986 - Zimin A.A. V kanun groznykh potryaseniy [On the eve of terrible upheavals], Moscow, 1986 [in Russian].

Таймасова Людмила Юлиановна

- Волонтер-интерн Европейского отдела библиотеки Конгресса США (Вашингтон, США). Lyudmila Taymasova

- Volunteer Intern of the European Section of the Library of Congress (Washington, USA). taimassova@hotmail.com