CC BY
538
Исторические науки
УДК 94(47).045
Эйльбарт Наталья Владимировна Nataliya Eylbart
ЛЖЕДМИТРИЙ II: ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ГИБЕЛЬ. СВИДЕТЕЛЬСТВА ПОЛЬСКИХ ДОКУМЕНТОВ ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВА ШВЕЦИИ
THE FALSE DMITRI II: THE ORIGIN AND THE DEATH. EVIDENCE OF POLISH DOCUMENTS OF RIKSARKIVET
Рассматриваются вопросы происхождения Лжедмитрия II, а также его поддержки со стороны польско-литовского окружения. На основании обнаруженных автором документов, находящихся в фондах Государственного архива Швеции, переписки короля Сигизмунда III и канцлера Л. Гембицкого, а также писем королевского секретаря ксендза Якуба Задзика, реконструирована политическая интрига, приведшая к гибели второго Дмитрия Самозванца. Автор полагает, что конфронтация двух претендентов на русскую корону — Сигизмунда III и Лжедмитрия II способствовала тому, что польско-литовская интервенция в Московское государство не достигла своих желаемых целей
Ключевые слова: Лжедмитрий II, Речь Поспо-литая, Московское государство, Сигизмунд III, Марина Мнишек, Василий Шуйский, тушинский лагерь, Государственный архив Швеции
The article describes the questions of the False Dmitri II origin, and his support from the Polish-Lithuanian environment. Based on the documents from the State Archives of Sweden (Riksarkivet) (discovered by the author), the correspondence of King Sigismund III with chancellor L. Gembitski, and the letters of the Royal Secretary JakubZadzik, we reconstructed the political intrigue, which led to the death of the second False Dmitri. The author believes that the confrontation between the two contenders for the Russin crown — Sigismund III and False Dmitry II contributed, that the Polish-Lithuanian intervention in to the Muscovite state did not achieve their desired goals
Key words: the False Dmitri II, Polish-Lithuanian Commonwealth, Muscovite state, the Sigismund III, Marina Mnishek, Vastly Shuisky, Tushino camp, Rik-sarkivett
Российский самозванец, вошедший в историю под именем Лжедмитрия II, Тушинского или Калужского вора, получил поддержку в Речи Посполитой несравнимо значительнее, нежели его предшественник Лжедмитрий I, что нашло отражение в немалом количестве польских документов Государственного архива Швеции, относящихся к этому периоду. Изученные нами частные письма, дневники и документы говорят о том, что сравнительно легкий успех Лжедмитрия I, желание отомстить за убитых в Москве родственников и друзей,
а также чувство оскорбленного самолюбия и жажда власти и обогащения привлекли под знамена Тушинского вора новых польских и литовских сторонников. Тут уже и люди, имевшие отношение к окружению первого самозванца, действовали активно и быстро, дабы воскресить Дмитрия, начав распространять слухи о его «чудесном спасении» чуть ли не через несколько дней после убийства Лжедмитрия I [15]. Сначала лояльность по отношению ко второму самозванцу находил для себя выгодной и польский король Сигизмунд III, пока лабиринты
русской политики не привели его к тому, чтобы отдать приказ об убийстве мешавшего ему соперника.
До сей поры неразрешенный вопрос — личность Лжедмитрия II. Мы не будем приводить здесь известные в исторической науке версии его происхождения, проанализируем только ту информацию, которая была почерпнута в польских документах Государственного архива Швеции. В частном письме королевского дворянина Станислава Домарайтовского к ксендзу Иеро-ниму Телецкому, влиятельному канцлеру двора королевы Констанции Австриячки, второй супруги Сигизмунда III, мы находим строки, посвященные бегству Марины Мнишек из Тушинского лагеря к Лжедмитрию II в Калугу в феврале 1610 г. Домарай-товский насмешливо сообщает: «Его королевскому величеству принесли новость, что «пресветлая царица» воротилась к своему «талмуду»: одевшись по-казацки, с двумя [слугами], она уехала к наимилейшему супругу» [1]. Таким образом в королевском окружении утвердилась версия еврейского происхождения Тушинского вора. На данном основании мы придерживаемся мнения, что это был выкрест из евреев, ранее входивший в окружение первого самозванца и находившийся в курсе его дел. Должно быть он длительное время провел в России, поскольку прекрасно ориентировался в перипетиях московской политики и борьбе боярских группировок. В то же время его сохранившиеся письма к Марине Мнишек на польском языке выдают в нем человека малообразованного, довольно низкой социальной принадлежности, заискивающего перед знатной женщиной, от благосклонности которой он всецело зависел.
Слухи о чудесном спасении Лжедмитрия I кружили над Европой более года, прежде чем «воплотились» в конкретную личность, объявившуюся в белорусском Пропойске. Приближенный к семье Мнишек, личный врач сандомирского воеводы Юрия Мнишка Себастьян Петрици, разделивший со своим патроном и его дочерью Мариной московский плен, писал: «Часто приходило известие, что Дмитрий, царь
московский, жив, вырвался из рук своих изменников, но мы считали это невозможным. Однако поскольку сие известие ежедневно приходило вновь, а человек легко верит в то, что был бы рад увидеть, я также с радостью ухватился за эту мысль» [17]. Похоже, что люди из польского окружения Лжедмитрия I, а также их родственники и друзья, желали взять реванш над «узурпатором» Василием Шуйским уже в течение нескольких месяцев после падения первого самозванца, и легче всего это было сделать при помощи вооруженных сил, собравшихся в Польше на Сандомирский рокош. Примечательно, что среди рокошан было немало родственников и друзей семьи Мнишек, один из лидеров конфедератов Станислав Стадницкий доводился двоюродным братом матери Марины, а кузен самого пана Юрия Мнишка кардинал Бернард Маци-евский, по свидетельству современника событий Станислава Любенского, являлся их сторонником, хотя внешне блестяще играл роль пастыря, желающего примирить два враждебных лагеря [16]. Итак, вполне логичным выглядит то, что люди, близкие к семье Мнишек, практически сразу после убийства Лжедмитрия I начинают не только распространять в Речи Посполитой слухи о его спасении, но и делать попытки вербовать войско для его поддержки. Уже в конце июля — начале августа 1606 г. рокошане получают известие, записанное неизвестным автором в дневнике: «... Царь, ожив, как можно скорее спешит на рокош, где желает просить их милостей господ сенаторов, будущих там на то время, чтобы все со своими войсками [двинулись] к Москве [и] помогли отомстить за его обиды, обещая им определенные кондиции» [2]. Современник событий Станислав Кобежицкий утверждал, что в последующем приближенным и доверенным лицом при втором самозванце был Стефан Казимирский, посланный главой рокошан, краковским воеводой Николаем Зебжидовским, и служивший интересам «царика» даже тогда, когда с приходом в Россию Сигизмунда III тушинский лагерь стал распадаться и претендент убежал в Калугу. Краковский воевода и самолично ак-
тивно действовал в поддержку Лжедмитрия
II и его дела даже после решения польского короля начать московский поход, как об этом свидетельствует письмо тушинского гетмана Романа Рожинского полковнику Александру Зборовскому: «... Нас сильно защищал пан [воевода] краковский и все доказал, после чего те, кто хотел идти против нас, идут к нам» [3]. Таким образом, нам представляется логичным утверждать, что, во-первых, Тушинский вор в значительной мере был делом «польских рук» (в отличие от своего предшественника — порождения боярской оппозиции), во-вторых рокошане, видимо, не исключали, что он со временем может стать их орудием против короля или, по крайней мере, воспрепятствует его усилению за счет Московского государства, поэтому поддерживали самозванца на протяжении всей политической биографии. Нам думается, что после подавления Сандомирского рокоша Сигизмунд
III видел определенный резон в том, чтобы буйные толпы шляхты, жаждущие крови и наживы, покинули пределы Речи Посполи-той и до поры до времени ослабляли силы царя Василия Шуйского под флагом самозванца. В свете сказанного выглядит весьма правдоподобным утверждение «Дневника» Яна Петра Сапеги о том, что этот искатель приключений привел свои инфляндские отряды к Тушинскому вору с согласия Сигиз-мунда III [4].
Весьма важный аспект в истории второго Лжедмитрия — его взаимоотношения с польским королем Сигизмундом III, которые за три года существования этого самозванца на политической арене претерпели кардинальные изменения. Мы отметили, что сначала король видел в нем то орудие, которое ослабит Шуйского и отвлечет буйных конфедератов от внутренних польских дел. После вступления коронных войск в Россию, по совету своего не вполне дальновидного окружения, Сигизмунд III попытался перетянуть тушинских поляков на свою сторону, но сам не исключал возможности полюбовно договориться с самозванцем. Об этом свидетельствует его письмо к послам, отправленным им в Тушино в но-
ябре 1609 г., где, в частности, сказано: «В конце концов, тот ли это Дмитрий, который счастьем наших людей сел на государство и с нашего позволения женился на дочери вельможного сандомирского воеводы [или нет]: мы позволяем вашим милостям об этом серьезно узнать и от нашего имени его приветствовать, дать нам знать [о том] как можно скорее. И если бы он первый хотел сноситься с нами о своих делах, мы не против этого и не будем винить ваши милости, если спросите его о делах и успехах» [5]. Как известно, 1609 г. бы для тушинцев весьма тревожным, с одной стороны, они в беспокойстве ожидали прихода в Россию польского короля и опасались, чтобы он не отобрал у них плоды их прошлых побед, а с другой — смертельно боялись российско-шведских отрядов Я.П. Делагарди и М.В. Скопина-Шуйского, разгромивших летом 1609 г. тушинского полковника Александра Зборовского. Ксендз И. Телецкий насмешливо констатировал по поводу сложившейся ситуации в частном письме к королевскому секретарю Кристофу Дечеку: «Наши господа «дмитряне» тревожатся, как им действовать дальше, золото многое бы там сделало и уладило бы все, а этот разгром пана Зборовского на руку его королевскому величеству. Пан воевода сандомирский бушует по-старому, он посылает своего сына к пану Дмитрию с [отрядом] в 600 гусар и 100 [человек] пехоты, но мне кажется, наши его удивят» [6]. Оказавшись фактически в ловушке, тушинцы в подавляющем большинстве предпочитают договориться со своим королем, неприятно «удивив» этим как самого претендента, так и семью Мнишек.
Похоже, что с самого начала тушинские поляки были уверены в том, что Си-гизмунду нужны не столько Смоленск и Северская земля, как он публично заявлял в начале московского похода, «несправедливо отторгнутые от Речи Посполитой», а ни много ни мало — российская корона. Тушинские послы открыто заявляют государю в ноябре 1609 г., что желают, дабы «сия московская монархия, соединившись с нашей отчизной, сильнее давала отпор и
сопротивление всякому неприятелю» [7]. Таким образом, подразумевалось, что поскольку двух царей в Московском государстве быть не могло, их «царек» уступит королю это право. Итак, сдавшись на милость короля, самозванец в лучшем случае мог бы рассчитывать на княжество на территории Московского государства или польское староство, но он предпочел столь непримиримую конфронтацию, что заслужил у С. Кобежицкого прозвище «безумного правителя». Однако от распада Тушинского лагеря и до свержения Шуйского Сигизмунд, кажется, не видел большой опасности в деятельности теперь уже Калужского вора, отвлекавшего на себя силы царя Василия и таким образом способствовавшего целям польского короля. Он также опасался, что в случае падения «вора» бывшие при нем русские перейдут к Шуйскому и тем его усилят. Однако ситуация в корне меняется летом 1610 г., когда Шуйский низложен, войско коронного гетмана Станислава Жолкевского занимает Москву, а сам гетман по предложению думных бояр соглашается присягнуть на кондициях избрания сына Сигизмунда, королевича Владислава, на российский трон. Московские думные бояре заинтересованы в мире и покое, им также уже не нужен самозванец с его буйными казацкими шайками, и они первые предлагают в целом нерешительному Си-гизмунду III выход: убийство, на которое король хоть и не сразу, но соглашается.
Польский король Сигизмунд III не был абсолютным монархом, он постоянно должен был опасаться своих своевольных подданных, лавировать между интересами многочисленных придворных группировок, рискуя лишиться польской короны также, как он потерял шведскую. Будучи по складу характера человеком довольно медлительным и упрямым, обладающим «северным» темпераментом, Сигизмунд Ваза плохо справлялся с задачей управления своими своенравными славянскими подданными. Так же медлительно и неуверенно он начинает московскую кампанию, заручившись поддержкой узкого круга придворной аристократии. И даже тогда, когда ему на-
чинает очень мешать Калужский вор, зная о его влиятельных друзьях в Польше (по совместительству своих врагах), король не делает никаких решительных шагов по его устранению. Все меняется лишь тогда, когда с таковой инициативой перед королем выступают московские думные бояре; Сигизмунд еще медлит, но, в конце концов, отдает подобный приказ. В Государственном архиве Швеции сохранилось несколько документов, проливающих свет на события, остававшиеся белым пятном в истории Смуты в течение четырех веков. Итак, постараемся на их основании последовательно реконструировать политическую интригу, приведшую к гибели Лжедмитрия II.
18 декабря 1610 г. к осаждавшему Смоленск Сигизмунду III приходит письмо от начальника польского гарнизона в Москве Александра Гонсевского, содержание которого бывший в королевском лагере секретарь ксендз Якуб Задзик передает следующим образом: «Думные бояре постоянно просят о том, чтобы этой зимой его королевское величество положил конец этим делам и успокоил государство, дабы о сем можно было сообщить ближайшим государям и они более не присылали сюда своих людей; и если он этого не сделает, нужно весной ожидать новую войну. Об обманщике он пишет, что [тот] не бездействует с людьми, которых имеет; города, кои держатся его, укрепляет и помощью, а когда может, и быстрыми сражениями. Те же [города], что присоединились к столице, сжигает, а другие, где меньшая сила, берет. Засим [Гонсевский] просит от имени бояр, чтобы его королевское величество незамедлительно о нем подумал, пока он не убежал дальше к ордам, либо не закрепился лучше» [8]. Многие современники, в их числе, например, немец К. Буссов, упоминали о планах Калужского вора удалиться с Мариной в Астрахань, так что королю действительно стоило «подумать о самозванце», как изволил выразиться пан Гонсевский.
Собственно, письмо А. Гонсевского только подтверждало то, о чем Сигизмунд III знал ранее и против чего уже на тот момент предпринял меры. О своих планах от-
носительно самозванца он пишет канцлеру Лаврентию Гембицкому 12 декабря 1610 г. следующее: «Придется нам... задержаться, а особенно ввиду того человека, который снова в Калуге собирает свои силы как может, и наверняка после отхода [нашего] сильнее бы поднял свой мятеж и поднявши упадшее счастье вновь бы мог учинить еще большую смуту. Потому что хотя люди наши, кои в полку благородного Яна Петра Сапеги были при нем (чьих послов сейчас от себя отправляем), переходят к нам и по определенному договору обещают идти под наши хоругви; однако донцы, татары, москвитяне всё прибывают к нему. Посему нам прежде всего придется подумать о нем, чтобы его или взять в плен, или de facto убить» [9]. «Взять в плен» или «в самом деле убить» Калужского вора, король, похоже, окончательно решает в момент диктования своего письма канцлеру Гембицкому, когда к нему прибывает гонец от московских думных бояр в лице князя В.М. Масальского. В записке, вложенной в вышеприведенное письмо, Сигизмунд сообщает: «Московские бояре прислали князя Масальского наперед сказать о новости, что в столице доподлинно открылась измена среди бояр в достоверных действиях [в пользу] того самозванца, что вымыслил [себе] имя и личность Дмитрия. После этого они желают от нас того, чтобы мы, под предлогом похода против него, особой своей устремились к Можайску, где задумали нас приветствовать и приглашать к себе в столицу. Надо всем этим еще надлежит подумать, пока Господь Бог не покажет какого-нибудь способа спасения нуждающегося и голодного солдата, как того, что в столице, так и того, что находится при нас»[9]. Таким образом, вечное безденежье польского короля делало проблематичным его продвижение к Можайску по просьбе думных бояр, в условиях суровой зимы и бескормицы, только ради того, чтобы попугать самозванца. И Сигизмунд III решает в пользу физического устранения Калужского вора, сделав это при помощи татар.
Известно, что после ухода большей части тушинских поляков к королю под Смоленск, Лжедмитрий II полякам не дове-
рял и не подпускал их близко к своей особе. Однако, собираясь податься в Астрахань, он особенно жаловал татар и похоже связывал с ними планы на будущее. Но многие татары в действительности благоволили к Сигизмунду: еще во время отправки в Тушино своего посольства в ноябре 1609 г. король упоминал о тушинских татарах, «о благосклонности которых к нам дают нам знать» [5]. Выясняется, что верхушка татарской аристократии была тесно связана с королевским окружением, например, в письме С. Домарайтовского Л. Гембицкому упоминается, что касимовский царь Ураз-Махмед был побратимом близкого советника Сигизмунда III в московском походе князя Кристофа Збаражского [1]. Поэтому вполне объяснимым выглядит королевское решение использовать для такового «заказного убийства» именно татарина, врага самозванца Петра Урусова.
Повеление, отданное Сигизмундом III 12 декабря, было исполнено 21 декабря 1610 г. Думается, что узнав об убийстве супруга, Марина Мнишек понимала, по чьему приказу оно сделано, поэтому, по свидетельству неизвестного польского современника, в отчаянии «рвала на себе волосы и кричала, чтобы ее тоже убили» [10] . Кажется, ее слова были обращены к вполне конкретному лицу. Здесь возникает вопрос, что заставило Сигизмунда III оставить в живых Марину. На наш взгляд, вряд ли это было благородством венценосного рыцаря по отношению к знатной даме. Скорее всего, с одной стороны, король опасался мести семьи Марины, а с другой — надеялся, что после убийства супруга от нее этой же зимой избавятся сами москвитяне. По свидетельству вышеупомянутого королевского секретаря ксендза Якуба Задзика, полковник Николай Струсь писал королю в феврале 1611 г.: «Царица в Калуге слегла, того сына, коего имеет, отдала боярам, дабы они его окрестили в свою веру и воспитали как государя и дедича... Вскоре этому наследнику быть подо льдом, а возможно [с ним] и матери» [11]. Похоже, для королевского окружения стало в диковинку то, что Марина не только выжила, но и оказалась
способной еще несколько лет бороться за московский престол.
Итак, новый 1611 г. в королевском лагере под Смоленском встречали с радостной новостью о смерти калужского самозванца. Тот же ксендз Задзик восторженно сообщает канцлеру Гембицкому 1 января 1611 г.: «В новом году... посылаю вашей милости... ожидаемую новость. Убит калужский Дмитрий, как мы все ожидали, и убит ужасно, и к тому же язычниками, как великий богохульник» [12]. Однако, как показали последующие события, убрав соперника, Сигизмунд III не только не получил политических дивидендов, но еще больше осложнил этим свою московскую кампанию. Уже 8 января 1611 г. Задзик писал по этому поводу Гембицкому: «Мы надеялись на дальнейшее счастливое развитие наших дел после удачного наступления нового года, который начался со смерти Дмитрия, ... но Господь Бог не дал в том удачи» [13]. В начале января 1611 г. А. Гонсевский шлет королю письмо, где приводит слова патриарха Гермогена, сказанные им о поляках: «Теперь мы легко можем уничтожить этих язычников и разбойников, когда в нас будет согласие, уже остался только один в [нашей] земле неприятель» [13]. Более того, постфактум королю становится известно, что «перед смертью Дмитрия у него был посланец от патриарха, [прося] дабы [тот] пришел к Москве, желая ему ее открыть, и он бы это исполнил, если бы не помешала смерть» [13]. Ненависть русского православного духовенства к католическому королю была столь велика, что после
устранения Лжедмитрия II эта неприязнь к Сигизмунду с его стороны только возросла. Против польского короля объединяются теперь значительные силы под предводительством Прокопия Ляпунова, куда входит и часть враждебного полякам окружения покойного «вора», рязанского воеводу поддерживает и Гермоген. Об отрядах Ляпунова Сигизмунд самоуверенно пишет Гембицко-му как «о последней силе здешних изменников» [14]. Возможно, он действительно не понимал сложившейся ситуации и полагался на заверения думных бояр, убеждавших его в своем верноподданстве и согласии на то, чтобы сам король, а не его сын Владислав занял русский престол. Таким образом, можно заключить, что несмотря на кажущуюся верность решения польского короля о физическом устранении с политической сцены Лжедмитрия II, «лабиринты русской политики» в очередной раз вывели Сигиз-мунда III и его советников совершенно в другую сторону, оно не только не «улучшило московских дел», но еще более их осложнило. Думается, что если бы «царик», равно как и польский король, придерживались более гибкой политики по отношению друг к другу, их совместный успех в Московском государстве был бы куда более вероятен, однако политическая близорукость обоих соперников и их окружения свела на нет честолюбивые замыслы обоих претендентов на русский трон.
В заключение предлагаем читателю выполненный нами перевод с польского двух документов, касающихся смерти Лжедмитрия II.
№ 1. Реляция неизвестного польского автора: «Смерть вымышленного Дмитрия под Калугой»
Die [дня — (лат).] 21 декабря A. [D]. 1610 [л[ета] [Господня] 1610 — (лат).] . Был тот Калужский Дмитрий за обедом весел из-за какой-то новости из Пскова и потому, что ему привезли немало пахоликов, пойманных из отряда войска его королевского величества. После обеда он верхом поехал на прогулку по дороге на столицу. С ним ехало 300 конных татар, над кото-
рыми был старшим татарин Петр Урусов, несколько московских бояр, с коими было несколько десятков человек. Он приказал везти за собой двое саней различных напитков, медов, водки, коими в поле чествовал бояр и знатнейших татар, но в особенности этого Урусова (потому что он встретил тот отряд, поймал больше всех пахоликов и громил роту Чаплинского). В поле он был
в хорошем расположении духа, возле его саней выпускали зайцев, охотились, напивались. Этот Урусов думал о другой охоте, и в таком гаме со своими [приспешниками] окружил несколько десятков людей, прежде всего московских бояр, а сам с другими [пустился] прямо на государя. Схватив коня и возницу, его убили там, сидящего в санях. Сначала один на скаку отрубил ему плечо с левой рукой, потом другие, спрыгнув с коней, ужасно изрубили и сразу же содрали [одежду]. Москвитян также хорошо порубили, [а] те, первейшие, в поле сразу же при нем побиты насмерть: Иван Плещеев, Кошелев, два Неруновых, другие же ушли ранеными. И сделав это, они сразу же пошли той же дорогой к Москве. Тело на санях недолго стояло в поле, до того, как за ним приехали из города. Когда дали знать самой государыне, она выбежала из кремля в сам город навстречу телу, с коего и рубашку содрали, рвала на себе волосы и кричала, чтобы ее тоже убили, не желая жить без друга. Потом ее с телом проводили в кремль. В городе было немалое смятение, оставшихся татар, сколько их было в городе, побили донцы, а считают, что было более сотни. Однако же жена покойного и
бывшие при ней поляки в то время остались целы. Григорий Петрович Шаховской, который там старшим воеводой, унял это смятение и защитил наших.
Две вещи побудили к этому Урусова. Казнь касимовского царя, которого он, [самозванец] приказал утопить по навету его сына, а пустил такой слух, что [тот] ушел от него с двумя сотнями татар. Самого этого Урусова приказал бить кнутом и посадить в тюрьму. Несколько недель [тот] был в тюрьме, он недавно его выпустил и сразу же отправил на тот [королевский] отряд под Мещерск. Это человек знатной фамилии, тюрьма и, кажется, более битье кнутом, ущемили его [самолюбие], потому как если уже [Дмитрий] казнил касимовского царя, [то] и этот после сего не много ждал от него хорошего. 26 декабря [1610 г.] его милость пан Сапега с половиной войска подошел к Калуге, дабы при такой перемене смочь взять город и кремль на [имя] короля. Калужанам действительно опротивела игапшБ [тирания — (лат).] покойного, только донцы, коих при царице 1500, были за [него].
Шк$аткюв1.
Бкок1о81вг БашИщви, Е- 8597, Р. 275
№ 2. Из письма Сигизмунда III Л. Гембицкому от 5 февраля 1611 г.
... По случаю также не годится нам умалчивать о том, какая новость здесь после последнего к вашей милости письма нашего здесь произошла. Смелостью одного из своих приверженцев справедливым судом Божьим убит вымышленный Дмитрий, он умер такой смертью, какая обычно постигает тех, кои движимые слепой безмерной жаждой царствования, вымышляют себе чужое имя и происхождение. Вскоре потом после его смерти некоторые в этом государстве обнаружили свою неприязнь к нам и начали собираться в Рязанской земле против наших людей в Москве и думных бояр
этого народа, выбрали своим главой некоего боярина Прокопа Ляпунова, замыслам которого мы не перестаем препятствовать, стараясь о том, чтобы эта едва уже не последняя сила здешних изменников, нашими людьми могла быть быстрее уничтожена и подавлена. Тогда с помощью Божьей, в милосердие которого твердо верим, мы докажем — без промедления откроется широкая дорога к основательному улаживанию здешних дел наших...
Riksarkivet.
Extranea Polen, Vol. 101
Литература
1. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 96. Письмо Станислава Домарайтовского Лаврентию Гем-бицкому от 15 марта 1610 г.
2. Riksarkivet. Skokloster Sämlingen, E-8599, P. 22. Анонимный дневник о Сандомирском рокоше.
3. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 113. Письмо Романа Рожинского Александру Зборовскому от 11 июля 1609 г.
4. Riksarkivet. Skokloster Samlingen, E-8596, P. 18-22. Неизвестный польский автор: «Краткий ход завоевания Московии его милостью паном Яном Петром Сапегой, старостой усвятским».
5. Riksarkivet. Skokloster Samlingen, E-8597, P. 58-60. Копия инструкции Сигизмунда III польским послам, отправленным в Тушинский лагерь (от 29 ноября 1609 г.).
6. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 114. Письмо Иеронима Телецкого Кристофу Дечеку от 3 августа 1609 г.
7. Riksarkivet. Skokloster Samlingen, E-8596. «Кондиции от рыцарства коронного и литовского, стоящего под московской столицей, поданные его королевскому величеству».
8. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 105. Письмо Якуба Задзика Лаврентию Гембицкому от 18 декабря 1610 г.
9. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 101. Письмо Сигизмунда III Л. Гембицкому от 12 декабря
1610 г.
10. Riksarkivet. Skokloster Samlingen, E-8597, P. 275.
11. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 105. Письмо Я. Задзика Л. Гембицкому от 12 февраля
1611 г.
12. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 105. Письмо Я. Задзика Л. Гембицкому от 1 января 1611 г.
13. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 105. Письмо Я. Задзика Л. Гембицкому от 8 января 1610 г.
14. Riksarkivet. Extranea Polen, vol. 101. Письмо Сигизмунда III Л. Гембицкому от 5 февраля 1611 г.
15. Маржерет Жак. Состояние Российской империи и великого княжества Московии // Россия XV — XVII вв. глазами иностранцев. Л., 1986. С. 225-286.
16. Lubenski Stanislaw. Pisma posmertne Stanislawa Lubenskiego biskupa, podkanclerzego ko-ronnego. Petersburg i Mohilew, 1855.
17. Petrycy S. Horatius Flaccus w trudach wi^znia moskiewskiego. 1609. Krakow, 1914. S. 75.
Коротко об авторе_
Эйльбарт Н.В., д-р истор. наук, доцент, профессор каф. «История», Забайкальский государственный университет (ЗабГУ) [email protected]
Научные интересы: история Сибири, история науки и техники, славяноведение, история Речи Пос-политой, Смутное время в Московском государстве
_Briefly about the author
N. Eylbart, Doctor of historical sciences, associate professor, professor, history department, Zabaikalsky State University
Scientific interests: history of Siberia, history of science and technology, Slavic studies, history of the Polish-Lithuanian Commonwealth, Time of Troubles in the Muscovite state
