CC BY
7
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2021. №1(63)
DOI: 10.26907/2074-0239-2021-63-1-94-99 УДК 811.163.1(47)
МЕТАМОРФОЗЫ ПОСЛОВНОГО ПЕРЕВОДА В XVIII ВЕКЕ И ИХ ВЛИЯНИЕ НА СЛАВЯНО-КНИЖНЫЙ ЯЗЫКОВОЙ СТАНДАРТ
© Наталия Николаева
METAMORPHOSES OF WORD-BY-WORD TRANSLATION IN THE 18th CENTURY AND THEIR INFLUENCE ON THE SLAVIC
STANDARD LANGUAGE
Nataliya Nikolaeva
In the 18th century, the fate of the Russian literary language in general and Church Slavonic in particular was decided. The Church Slavonic language continued to exist in the form of a conservative standard, simultaneously developing stylistic differentiations within itself. However, its fate was ultimately decided in line with general linguistic processes, as a result of which Church Slavonic remained only in the liturgical sphere. The high genres of literature began to move to the "Slavonic" language, whose lexical fund and word-formation possibilities represented the Church Slavonic heritage, while the grammatical structure was Russian. These changes are especially clearly traced on translated spiritual literature: it raises another important problem - the relationship with the Greek language, which was rightfully considered the prototype of Church Slavonic, and this understanding formed the basis of the doctrine of word-byword translation in Slavia Orthodoxa.
The article presents the results of observation conducted on three translations of the same text made in the second half of the 18th century - the treatise of Dionysius the Areopagite "De coelesti hierarchia". These translations demonstrate all three main tendencies in the functioning of the Church Slavonic language: the desire to preserve it (translation by Paisiy Velichkovsky), russification of grammar while preserving traditional vocabulary (translation by Moses Gumilevsky), and destruction of connections with Greek (anonymous translation). In our opinion, the latter tendency contributed to the formation of a new language of spiritual literature, in which the Church Slavonic element performed the function of a style sign.
Keywords: Church Slavonic language, language standard, word-by-word translation, Russian literary language, Areopagitica.
В XVIII веке решалась судьба русского литературного языка в целом, и церковнославянского языка в частности. Церковнославянский язык продолжал существовать в форме консервативного стандарта и одновременно начинал развивать внутри себя стилистическую дифференциацию, но его судьба решалась в итоге в русле общеязыковых процессов, в результате которых традиционный церковнославянский остался только в богослужебной сфере. Высокие жанры книжности постепенно стали переходить на «славенороссийский» язык, лексический фонд и словообразовательные возможности которого представляли наследие церковнославянского языка, а грамматический строй был русским. Эти изменения особенно четко прослеживаются на материале переводной духовной литературы: здесь возникает еще одна важная для статуса церковнославянского языка проблема - взаимоотношение с греческим языком, который по праву считался прообразом церковнославянского, и такое понимание легло в основу переводческой доктрины пословного перевода в Slavia Orthodoxa.
В статье представлены результаты наблюдения с этой точки зрения над тремя переводами одного и того же текста, выполненными во второй половине XVIII века, - трактата Дионисия Арео-пагита «О небесной иерархии». Эти переводы демонстрируют все три основные тенденции в функционировании церковнославянского языка: стремление к его консервации (перевод Паисия Величковского), русификация грамматики при сохранении традиционной лексики (перевод Моисея Гумилевского), разрушение связи с греческим языком (анонимный перевод). По нашему мнению, последняя тенденция (утрата генетической связи) способствовала формированию нового языка духовной литературы, где церковнославянский элемент выполнял функцию приметы стиля.
Ключевые слова: церковнославянский язык, языковой стандарт, пословный перевод, русский литературный язык, Ареопагитики.
Статья написана на материале Ареопагитик, а именно трактата «О небесной иерархии», в переводах XVIII века. Выбор трактата из всего большого корпуса обусловлен тем, что именно он чаще всего переводился в этот период, так что мы располагаем тремя версиями, и все они относятся ко второй половине XVIII века: рукописный перевод Паисия Величковского, анонимный рукописный перевод и печатное издание перевода Моисея Гумилевского.
Упоминание славяно-книжного языкового стандарта в названии темы требует ряда пояснений, поскольку в отношении языковой ситуации XVIII века говорить о каком-либо устоявшемся стандарте трудно. Еще Н. И. Толстой отмечал существование в тот период достаточно заметного языкового различия даже внутри одной жанровой сферы (на примере конфессиональной литературы - сравнивая богослужебные тексты и катехизис) [Толстой, с. 69]. Тем не менее славяно-книжный языковой стандарт сформировался и существовал в предшествующие эпохи в отношении определенного круга текстов - Толстой представил это наглядно в пирамиде жанров сербской письменности [Там же, с. 168], и эта схема, на наш взгляд, удачнее всего иллюстрирует языковую ситуацию славянского Средневековья. В нашем случае речь идет об одной из верхних страт этой пирамиды.
Как стандарт такой церковнославянский язык стал особенно ощущаться в XVIII веке, когда языковая ситуация в сфере церковной книжности была наиболее непредсказуемой. Итак, с одной стороны, славяно-книжный стандарт - это традиционный церковнославянский язык. С другой - этот стандарт в означенную эпоху должен был неизбежно обновиться. И вот этот процесс становления обновленного стандарта мы наблюдаем при сравнении трех разных переводов одного и того же текста, выполненных, можно сказать, в одно и то же время, причем про два из них известно, что их авторами были ученые монахи.
Другой вопрос, отразившийся в названии, касается переводческого метода. Здесь тоже необходимо внести пояснение. Пословный метод -это не один из нескольких, а единственный, по утверждению Дм. Буланина, релевантный для всей средневековой книжности: «Слово стало основной единицей перевода, потому что переводческая доктрина средневековья требовала передачи оригинала в его двуединстве - совокупность содержания и формы... Иконическая природа слова была аксиоматичной для культуры
средневековья, которое рассматривало его как образ вещи. Этот образ, естественно, мог быть еще раз отображен, чем и обусловлена возможность перевода. Однако перевод, стремящийся не исказить внеязыковые реальности, обязан воспроизводить каждое слово оригинала в единстве его обозначающего и обозначаемого. В этом и состоит теория пословного перевода» [Буланин, с. 27].
В основу доктрины пословного перевода легла неоплатоническая теория образа, изложенная в христианском свете Дионисием Ареопагитом и взятая на вооружение уже первыми переводчиками на древнеславянский язык. В каждом отдельном случае, для каждой переводческой школы было важно, что принималось за образ в самом слове оригинального текста: какое соотношение значения слова и его внутренней формы, что в конкретный период и для конкретной школы было важнее. Это обусловливало в итоге технику перевода.
В XVII веке в теории эти постулаты сохранялись. Симеон Полоцкий в «Жезле правления» писал: «Сказатель же или преводитель странного языка сей есть верный, иже и разум, и речения преводит неложно, ничесо же оставляя. Греческая святая писания суть нам славяном прототи-пон, еже есть первообразное, от их же вся книги наша преводим, ничесо же прилагающе или отъ-емлюще, да совершенне им уподобимся» (цит. по: [Буланин, с. 31]). То есть идеальными тут представляются отношения между греческим текстом Писания и его славянскими переводами. Таким образом, стандартом мыслится классический церковнославянский. Во всяком случае, в сфере конфессиональной литературы такой ориентир был актуален и в XVIII веке, поэтому мы тоже будем говорить именно о пословном переводе.
Что свойственно классическому церковнославянскому? Александр Исаченко сформулировал образно: «Man kann ohne Übertreibung sagen, daß das Kirchenslawische ein in altbulgarische Morpheme travestiertes Griechisch darstellt» ('Можно без преувеличения сказать, что церковнославянский представляет собой переодетый в древнеболгарские морфемы греческий язык' (перевод наш - Н. Н.)) [Issatschenko, с. 22]. Это положение стало за прошедшие полстолетия аксиомой. Но важно подчеркнуть, что в отношении переводной конфессиональной литературы именно такой церковнославянский, за которым брезжит греческий прообраз, просвечивает
сквозь его формы и уточняет славянские значения, а в конечном итоге - подражает ему, и стал своего рода стандартом в многовековой традиции его употребления.
Из исследуемых переводов этому стандарту соответствует прежде всего перевод Паисия Ве-личковского. Вот один пример последовательного пословного перевода. Ср.:
Ato каг ztfv отютатпу tfjurnv iepapxíav, ц теХехархк ispoOsaía, тцд rrnv ovpavírnv iepapxi&v mepKoouóv uuwsrng a&áaaaa, каг тад sípnu^vag ávÁovg ispapxíag vXaíoig oxwaai каг иорфотшагд auvOéasat ёшложйаоа, жapaSéSожsv, опюд ауаХоуюд щ™ атогд, áno rrnv isparárav nXáosrnv, éni тад ажХад каг áwnérovg ávaxOюusv ауауюуад каг áфouoléaslg [Sancti Dionysii Areopagitae, col. 121] ^
Тгьмже и Прп(д)бнгьйшее наше Сщ енноначалiе тай носоверш ен iü началн ое
Сгценногставлете, мiроnревышшагw Нб(с)ныхъ СгценноначалШ подражатж сподоблшо, и РеченнаА невещественнаж СщенноначалiA, вещественными образы и воv/бражателными слое азл чествовав о, е ало ест , а согмгърн гъ нам ъ сам гъмъ, w Сщ ен н гьй ш ихъ во а е i , а стаж ево аз аж возведемсж возвожденiж и оуподобленiж [Иже во святых Дионисия Ареопагита, л. 2].
В этом отрывке даже перфектная форма глагола (предало ест ъ) не является новаторством переводчика, а точно соответствует греческому перфекту napa5s5®Ksv. Конечно, если присмотреться к тексту, можно увидеть некоторые интересные приемы. Так, наряду с традиционными словосложениями-кальками, здесь присутствует необычное слово тайносовершенгйначалное, которое соответствует греческому xs^sxápxi?. С одной стороны, такого рода сращения не единичны в тексте перевода Паисия, с другой - так он часто передает сложную в семантическом плане для подбора однословного соответствия греческую основу xs^sx- [Николаева, с. 113], которая включает в себя значение совершения и завершения и употребляется в Ареопагитиках в основном в мистическом контексте. В композите мгроnревышшагw в сравнении с греческим únspKoo^íou происходит метатеза основ. Обращает на себя внимание также тот факт, что многообразие воплощения идеи образа в греческом языке передается в славянском через ряд однокорневых слов: в греческом цорфюикац, nláasrav^ атштатоид, в славянском - о азы, во а ател ы , воwбраженгй, невоwбразнаж соответственно. Такое положение вещей восходит, однако, к традиции славянских Ареопагитик: первый перевод
так же предпочитает всевозможные образования с этим корнем, хотя предлагает и ряд других вариантов перевода [Там же, с. 22]. То же самое мы наблюдаем и в других фрагментах текста, например:
Зане як\у оуб\у влЪпоту предположени суть Безво\убразных"во\убражешА (т^ атипют^ о! типог), и образи Безобразныхъ (та сх^цата тйу асхnцатíстюv), не точш виновну реклъ бы кто быти соумЪрность нашу невозмогающу непосредственна на мысленнаж возводитисж видЬшж, и требующу свойственныхъ и соестественныхъ возвожденш, яже достижнаж намъ воwбраженiA предлагаюсь безвоwбразныхъ и превышеестествен-ныхъ позорwвъ: но я^ и ие Таинственнымъ Слове-самъ, л'Ьпотственн'Ьйшо есть, еже тайными и Сшенными гаданми, сокрывати, и неприступну мнwз'Ьмь творити, (то 5l'апоpp^тюv каг аmyдaтюv апокртатесбаг, каг aPатоv той; поНой; тгбеуаг) Сщенную и тайную Мiропревышшихъ Oyмwвь истину» [Иже во святых Дионисия Ареопагита, л. 4об.].
Как мы видим, в переводе Паисия сохраняется такая традиционная форма, как субстантивированный инфинитив - неопределенная форма глагола в сопровождении кальки греческого члена, не имеющего никакого значения для славянского языка, кроме отсылки к первообразу.
Другие черты традиционного церковнославянского в его переводе можно отметить и вне сравнения с греческим: членные формы причастия типа глжй, старые падежные формы множественного числа (например, творительного: образы, чины) и т. д.
Пословный перевод не подразумевает непременного буквализма. Главное, как мы уже отметили, что для переводчика будет идеальным образом оригинала. В данном случае таким образом является, несомненно, славяно-книжный стандарт, выработанный традицией. Эта традиция тоже не отличалась буквализмом, например, всегда позволяла сложные слова передавать простыми и наоборот (что мы можем наблюдать даже в самых формально точных переводах), так что подобного вида соответствия, как мы увидим в следующем фрагменте текста Величковского, являются ее продолжением (где
Свгьтонаставника соответствует греческому двуосновному причастию той фютауюуошто;, а словосложение ТайногчителА - простому причастию от глагола циею - 'посвящать в таинства, учить'): овыхъ oyбw М1ропревышшагм> вгъдгъша негвгъдгъхомъ, и паче w нихъ мы инагц> Свгьтонаставника, и ТайногчителА требуемъ (¿герои год фютауюуотгод, год циоттод
Seó^eOa) [Иже во святых Дионисия Ареопагита, л. 44об.].
В целом, все эти особенности не разрушают общего принципа пословности и формируют ту самую картину стандартного церковнославянского, о которой мы говорили.
Перевод другого церковного деятеля той эпохи, Моисея Гумилевского, также представляет собой пример пословного перевода, но при всей нагруженности традиционными словосложениями и общим соответствием греческому оригиналу труд Гумилевского воспринимается как духовный язык нового типа. Прежде всего это достигается за счет русского синтаксиса.
Приведенный выше фрагмент из первой главы трактата [Sancti Dionysii Areopagitae, col. 121] Гумилевский перевел следующим образом:
Для сего верховное оное Священночинie удо-стоивъ святгъйшее наше Священноначалъствie, быт ъ подобнымъ nримiрнымъ небеснымъ Священноначалъствiямъ, оныя невещественныя Священноначалъствiя вещественными знаками и образователъными сложетями различно представ ло, что ы ы, о с аз ост свое с ними, отъ священнгьйшихъ сихъ образовъ къ про-стымъ и неизобразителънымъ возведетямъ и подобiямъ возносилися [Святаго Дионисия Ареопагита..., с. 10].
Лексическое наполнение этого перевода (учитывая словообразовательную вариативность) практически совпадает с переложением Паисия Величковского, но синтаксическое построение и сжатость изложения у Гумилевского переводит его текст из традиционного церковнославянского регистра как минимум в смешанный, или «сла-венороссийский».
То же самое можно сказать и о построении второго из приведенных выше отрывков: синтаксис становится русским, исчезает субстантивированный инфинитив, который был в данном случае чистой калькой с греческого, отдается предпочтение падежным формам множественного числа на -амъ, -ами, -ахъ: Ибо что праве дно су ества ез зо аз тел ыя о аза , е-начертаемыя начертатями представлены, тому виною предложит ъ можно не тол ъко нашу сла ост , е о у ую ез ос е стве о вос о-стретися къ духовнымъ умозргьнiямъ и требую-
ую л ч ы соестестве ы се
возво е i , кото ыя ы, ч ез
вмгъстителъныя намъ изображетя, восперяли ас к е зо аз тел ы еестестве -
нымъ созерцатямъ; но что и таинственнымъ словеса вес а сто о е з ла ола ы свя е ы зав са зак ыват , е сту -ою ля осты тво т свя е ую та -
ственную премгрныхъ умовъ истинну [Святаго Дионисия Ареопагита, а 16-17].
Нужно отметить, что субстантивированный инфинитив не полностью уходит из перевода Гумилевского, но применяется в нем исключительно в терминологической функции, ср.: Что еще Оно есть начало и вина сущетворная всяче-скихъ, и неразрушнмаго существъ пребыватя тве , от кое о е е ыт , е е ла о ыт (каг то £^а1, каг то еь е^аг), самымъ верховнымъ силамъ дадеся [Там же, а 84].
Так же и членное церковнославянское причастие в именительном падеже: в авторском тексте исчезает, но сохраняется в библейских цитатах: сходяй отъ Отца свгьтовъ [Там же, ^ 8].
В переводе Гумилевского обнаруживаются и яркие русские черты, например, адъективные формы мужского рода на -ой: Первой [способ] произходитъ, сколько можно, чрезъ сходствен-ныя съ священными вещами изображенгя... [Там же, а 17]; Кажд ой убо Свящ енн оначал ьн и ческа-го учрежден ¡я чинъ по своей вмгьстител ьности возводится къ божественному содгьйствгю... [Там же, а 31].
Таким образом, возникает некая языковая формация, которую можно назвать по традиции гибридным церковнославянским, но гибридность эта неотделима от процесса самоидентификации церковнославянского языка в то время и привязана к жанру: духовная литература не так легко расставалась со «славенским» или «славенским диалектом», как его тогда называли, - труднее, чем другие книжные типы текста. Основной чертой «славенского диалекта» современники видели особый лексический фонд: так и у Гумилев-ского лексическое наполнение остается славянским, а грамматическая реализация - уже русская. В сущности, принцип пословного перевода и у него остается в действии, но результат уже иной, так как формируются иные представления о стандарте языка духовной литературы. Кстати, эти стандарты сохраняются и до нашего времени, формируя конфессионально обусловленный идиостиль, оформляющий подобного рода тексты.
Два перевода, которые мы рассмотрели, показывают нам две потенции развития языка духовной литературы, одна из которых была реализована, а другая осталась фактом языковой истории. Но есть еще и третий перевод, который вносит некий хаос в эту почти идеальную картину реализации потенциального двуязычия (церковнославянский - для богослужения, славянизированный русский - для высокого книжного стандарта), демонстрируя разрушение пословности как ведущего метода, доказывая, что процесс
становления стандарта был многомернее и драматичнее, чем могло показаться, если бы мы ограничились только первыми двумя текстами.
Вот, например, уже знакомый нам отрывок из первой главы трактата в обсуждаемом анонимном переводе: Тем же первое оное с~щенныхъ таинъ уставление с~тгьйшгье с~щенноначалие наше б~жественнаго н~бсныхъ с~щенноначалШ о а а я су ыт осто ,
с~щенноначалия еже всячески невещественна реку быти ттлесными изображент и различными образы разделивши предаде, да с~щенными о ы зо а е ¡, к осты езо аз ы о ве е т ю о о ю о с ле а е возвы ае ся [Книга Блаженнаго Дионисия Аре-опагита, л. 1об.]
Мы наблюдаем в нем следующее интересное явление: почти все лексические единицы греческого текста находят перевод в славянском, но редко когда без каких-либо модификаций (типа т^д тдаг ойраvíюv {ерарх^ илвркооц!ои цгц^оеюд
- н~бсныхъ с~щенноначалШ подражания). Тут встречаются либо синтагменные и основные метатезы (Темиже первое оное с~щенныхъ таинъ уставлен и е с~тгьй ш гье с~щ енн оначали е наш е...
- Дю ка! т^г оогюгат^ "цшг ísрархíаv, " те^етархц ísрo9saíа), либо избыточная экспликация внутренней формы греческого слова (а£,шаааа - суждьши быти достойнгъ), грамматически неверный и оттого лишенный смысла перевод фрпц^ад 'вышеназванные' - реку
ыт ), смысловой, но не буквальный перевод (шеркоацюи - б~жественнаго, цорфюикагд auv98asal - различными образы, опюд ^а^оуюд "ц^ аитогд - по силе нашей), который иногда сочетается с расширением текста, уже не зависящим от греческого оригинала (к осты
езо аз ы о ве е т ю о о ю -ел! тад ал1ад ка! атипютоид ^ауюуад ка! афоцоlюoslд).
Если последовательно применять теорию образа в отношении перевода, то этот эксперимент представляет собой мутное стекло (по известному выражению апостола Павла), через которое только угадываются черты греческого текста и которое затуманивает общий смысл. Нарушается единство обозначаемого и обозначающего при передаче оригинала, то есть сама суть пословного метода. Если переводчик и стремился передать какой-то образ оригинала, то в его восприятии греческий трактат был нацелен на сокрытие священного, что он и воплощал разными способами в своем переводе (если не предположить, что он порой действительно не понимал смысл переводимого). Создается впечатление, будто он ставил перед собой задачу уместить в своем тек-
сте все соответствия греческим словам, но соответствиями они были весьма условно и расположены в тексте независимо от оригинала.
Тем самым разрушались связи греческого и церковнославянского, который был «греческим, переодетым в славянские одежды». Утрата этой связи была исторически неизбежна, однако, пока сохранялся славяно-книжный стандарт, он был ориентиром и для переводной, и для оригинальной книжности конфессиональной сферы. Но в XVIII веке, когда в языковой ситуации наметились тектонические сдвиги, роль греческого как языка-образца нивелировалась, так что, оказавшись без этой идеологической поддержки, церковнославянский в итоге остался только в той сфере, где вольности перевода не могли приветствоваться (язык богослужения), в остальном преображаясь в несущую конструкцию высокого стиля. На примере разных переводов одного и того же текста, произведенных примерно в одно и то же время, этот процесс представлен во всех своих нюансах.
Статья написана в рамках совместного проекта с Институтом славистики университета Галле-Виттенберг, поддержанного фондом Александра фон Гумбольдта: «Говорить с Богом и о Боге: язык христианской мистики 18-го века: между церковнославянским и русским».
Список литературы
Булан и н Д. М. Древняя Русь // История русской переводной художественной литературы: Древняя Русь. XVIII век. Т.1. Проза. СПб.: Дм.Буланин, 1995. С. 17-73.
Иже во святыхДионисия Ареопагита о Небесном Священноначалии. ГИМ, Симон. собр. № 5. 45 л.
Книга Блаженнаго Дионисия Ареопагита к Тимофею Епископу о Небесном Священноначалии. РГБ, Музейное собр. (ф. 178) № 1345. 25 л.
Николаева Н. Г. Славянские Ареопагитики: Лингвистическое исследование. Казань: Казан. гос. ун-т, 2007. 184 с.
Святаго Дионисия Ареопагита о Небесной Иерархии, или Священноначалии. М., б / и, 1786. 107 с.
Толстой Н. И. История и структура славянских литературных языков. М.: Наука, 1988. 240 с.
Issatschenko A. Mythen und Tatsachen über die Entstehung der Russischen Literatursprache // Österreichische Akademie der Wissenschaften. PhilosophischHistorische Klasse Sitzungsberichte, 298. Band, 5. Abhandlung; Veröffentlichungen der Kommission für Linguistik und Kommunikationsforschung, Heft 3. Wien: Verlag der Österreichischen Akademie der Wissenschaften, 1975. 52 S.
Sancti Dionysii Areopagitae De Coelesti Hierarchia // Patrologia Graeca. T. III. Paris, 1857. Col. 119-370.
References
Bulanin, D. M. (1995). Drevniaia Rus' [Ancient Russia]. Istoriia russkoi perevodnoi khudozhestvennoi literatury: Drevniaia Rus'. XVIII vek. T. 1. Proza. Pp. 1773. St-Petersburg, Dm. Bulanin. (In Russian)
Issatschenko, A. (1975). Mythen und Tatsachen über die Entstehung der Russischen Literatursprache. [Myths and Facts about the Origin of the Russian Literary Language]. Österreichische Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-Historische Klasse Sitzungsberichte, 298. Band, 5. Abhandlung; Veröffentlichungen der Kommission für Linguistik und Kommunikationsforschung, Heft 3. 52 p. Wien, Verlag der Österreichischen Akademie der Wissenschaften. (In German)
Izhe vo sviatykh Dionisiia Areopagita o Nebesnom Sviashchennonachalii. [Of Saint Dionysius the Areopagite Celestial Hierarchy]. 45 p. Gosudarstvennyi Istoricheskii Muzei. Simonovskoe sobranie, No. 5. (In Russian)
Николаева Наталия Геннадьевна,
доктор филологических наук, профессор,
Казанский государственный медицинский
университет,
420012, Россия, Казань,
Бутлерова, 49А.
eulen@mail.ru
Kniga Blazhennago Dionisiia Areopagita k Timofeiu Episkopu o Nebesnom Sviashchennonachalii. [The Book of Beatific Dionysius the Areopagite to Bishop Timotheus about Celestial Hierarchy]. 25 p. Rossiiskaia gosudarstvennaia biblioteka, Muzeinoe sobranie, fond 178, No. 1345. (In Russian)
Nikolaeva, N. G. (2007). Slavianskie Areopagitiki: Lingvisticheskoe issledovanie. [Slavonic Areopagitica: Linguistic Research]. 184 p. Kazan', Kazanskii gosudarstvennyi universitet. (In Russian)
Sancti Dionysii Areopagitae (1857). De Coelesti Hierarchia [Celestial Hierarchy]. Col. 119-370. Patrologia Graeca. T. III. Paris. (In Ancient Greek)
Sviatago Dionisiia Areopagita o Nebesnoi Ierarkhii, ili Sviashchennonachalii (1786) [Of Saint Dionysius the Areopagite Celestial Hierarchy]. 107 p. Moscow, b/i. (In Russian)
Tolstoi, N. I. (1988). Istoriia i struktura slavianskikh literaturnykh iazykov [History and Structure of Slavic Literary Languages]. 240 p. Moscow, Nauka. (In Russian)
The article was submitted on 20.02.2021 Поступила в редакцию 20.02.2021
Nikolaeva Nataliya Gennadievna,
Doctor of Philology, Professor,
Kazan State Medical University,
49A Butlerov Str.,
Kazan, 420012, Russian Federation.
eulen@mail.ru
