CC BY
97
Таким образом, имя является важным способом реализации авторской концепции жизни и смерти. Анализ имени собственного в художественном тексте Буйды позволяет говорить об онимах как мифологемах, интегрирующих в себе и денотат, и концепт. Обладая огромным культуроведческим потенциалом, ономастический материал участвует в создании глубокого философского подтекста прозы писателя.
Ключевые слова: миф, ритуал, имя, Буйда, поэтика, мифопоэтика.
Список литературы
1. Буйда Ю. Прусская невеста. М., 1998.
2. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М., 1997.
3. Фрейденберг О. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.
4. Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. М., 2005.
5. Седакова О. А. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М., 2004.
6. Кузнецова В. С. Дуалистические легенды о сотворении мира в восточнославянской фольклорной традиции. Новосибирск, 1998.
7. Петровский Н. А. Словарь русских личных имен. М., 2005.
8. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 2007.
9. Элиаде М. Космос и история. М., 1987.
Об авторе
М. В. Гаврилова — ст. преп., Калининградский гос. технический университет, famgavrilov@yandex.ru.
49
УДК 81.161.1:821.161.1
К. А. Дегтяренко
МЕТАМОРФОЗА КАК СПОСОБ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ МИФОЛОГИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ В РАССКАЗЕ Ю. БУЙДЫ «ЧУДО О БУЯНИХЕ»
Производится анализ метаморфоз в рассказе Ю. Буйды «Чудо о Буянихе», обладающих семантикой «рождения», определяется их роль в структуре рассказа; на их основе раскрываются основные черты мифопоэтической мысли и особенности первобытного миросозерцания.
The analysis of metamorphoses with "birth" semantics from Buida's short story "The Miracle of Battle-Axe" is carried out, their role in the structure of the story is defined; a conclusion about the distinctive features of primeval worldview is presented.
«Прусская невеста» Юрия Буйды — сборник «полуреальных-полу-сюрреалистических рассказов» [1], повествующих о жизни городка, на
Вестник РГУ им. И. Канта. 2008. Вып. 8. Филологические науки. С. 49 — 54.
50
первый взгляд не отличающегося от многих других, но в котором на фоне обыденных дел происходят невероятные вещи: оживают персонажи картин; автомобиль превращается в черного, как гнилой зуб, коня; душа, превратившись в голубя, столбом белого дыма взлетает на небо. Это движение от отвлеченного образа к наглядному представлению: из ментального мира в физический, в котором метафора обретает «плоть», восходит к мифологическому способу мышления — «метафорическому». Некогда «метафора», в силу особенностей первобытной мысли, таких, как синкретизм, неотделимость от эмоциональной сферы, склонность к мистике, строилась на реальном тождестве объектов и подразумевала подлинный: перенос, или превращение. Поэтому мир первобытного человека можно назвать миром «реальных» чудес, как и художественный мир рассказов Ю. Буйды.
Один из рассказов книги так и называется «Чудо о Буянихе», в котором произошедшее с Буянихой чудо — смерть и возрождение — порождает ряд чудесных метаморфоз, происходящих по ее же воле. В первобытном обществе такой способностью — проявлять мистическое влияние после смерти — обладали «проводники» мистических связей, роль которых выполняли цари, поскольку считалось, что они способны лучше других воспринимать и распространять мистическое влияние. Буяниха была «Царицей Базара, Повелительницей Облаков и Сновидений»1. Царь считался дублером божества на земле [9, с. 141], которому группа обязана своим существованием, и в рассказе «это был мир, который она сотворила, — точнее, перевоссоздала по своей воле и разумению, и именно этот мир... должен исчезнуть, кануть в небытие» после ее смерти.
В мифопоэтической традиции царь тождественен солнцу, а его жизнь есть повторение космических действ. Царь, как и солнце, ежедневно и ежегодно вступает в борьбу со «смертью» (ночным мраком) и, «умирая», побеждает ее: он бессмертен [9, с. 70]. На языке архаических метафор Буяниха как «царица» тождественна «солнцу-победи-телю». Она в «борьбе» побеждает «смерть» и поднимается на небо. Борьба со смертью или сама смерть дают новую жизнь «победителю»: «.И тут люди вдруг разом обернулись и увидели, как из-под покрывала, закрывавшего Буяниху, выпорхнул белый голубь. тотчас прянувший в небо...» Шествие на небо — это метафора солнечного хода, означающего «победу». Победа есть «смерть, ставшая жизнью», а победитель — тот, кто остается жить. «Самая жизнь означает солнце, небо» [9, с. 70]. Значит, душа, превратившись в голубя, летит к солнцу — летит к новой жизни.
В мифологии переход в новую жизнь возможен лишь посредством метаморфоз. Это верование является отголоском тотемических представлений о превращении человека в свое тотемное животное после смерти. Превращение человека, или его души, в птицу объясняется тем, что птица во многих традициях является характерным животным-проводником, доставляющим умершего в царство мертвых [6, с. 208],
1 Рассказ «Чудо о Буянихе» цит. по [2], ссылки не оговариваются.
которое, как и птицы, соотносится с небом — верхним миром. В ряде мифопоэтических традиций именно голубь выступает как символ души умершего [5, с. 142].
Представление о превращении души в птицу-перевозчика, несомненно, одно из древнейших. Однако на более поздней ступени развития мифологического мышления с отмиранием тотемизма герой уже не превращается в животное, а садится на него: первоначально на тех животных, которые некогда представляли собой умерших, — на птиц, а затем уже появляются собственно ездовые животные. Функция переправы переходит от птицы к коню, и, как следствие, конь облекается в птичий образ. Первоначальное тождество коня и птицы находит отражение в мифопоэтической номинации коня «птицей» [6, с. 170].
В рассказе конь по имени Птица превращается в птицу-коня. Хозяин коня, Буян, сооружает крылья, на которых тот взлетает: «Птица вдруг отчаянно заболтал ногами в воздухе, ассенизационная бочка подпрыгнула на кочке — и поплыла, плавно покачивая исполинскими крыльями...— выше и выше, над полем, над лесами, над крышами городка». Превращение коня в птицу воссоздает мифологический способ мышления, для которого формула «конь полетит с помощью крытльев» приравнивается сознанием к понятию «станет птицей», поскольку словесно вытраженное сравнение еще отсутствует. Метаморфоза осуществляется неожиданно, внезапно, о чем свидетельствует ее первыгй маркер: лексический оператор субъективной модальности неожиданности — наречие вдруг, подготавливающее читателя к внезапному изменению; следующими маркерами метаморфозы являются словосочетания с глаголами движения, характеризующими действие как оторванное от поверхности земли: заболтал, поплыла.
Мифологический образ крытлатого коня рождается на основе буквального «переноса» образа птицы, а точнее, ее атрибутов, на носителя имени Птица — коня. Как и в мифе, образ целиком (не разлагаясь на составляющие) переносится в значение. Семантика, заложенная в имени, а следовательно, в его метафорической сущности, получает развитие в метаморфозе. Конь Птица делает то, что семантически означает его имя — взлетает. Полет на коне отражает более позднюю фазу тех же представлений, что и полет в образе птицы: переправу в царство мертвых — то есть Буян, как и Буяниха, умирает. Отличаются лишь сами образы: на более поздней ступени мышления «фигура умершего раздваивается на везущего и везомого» [6, с. 215]. Полет Буяна на крытлатом коне есть метафора «смерти», но, согласно архаической концепции, — «смерти», ведущей к «новой жизни». Ведь для первобыгтного сознания существовали лишь бесчисленные, подобные друг другу круги повторений, где «начало» было равноценно «концу», поэтому «умереть» значило «ожить», а «ожить» — «умереть» [9, с. 64].
Семантика «рождения» имплицирована во всех метаморфозах, вызванных «смертью» Буянихи, через них она «сообщает» жителям городка о своей смерти и возрождении. Так, первая метаморфоза произошла на глазах у Капитолины: «Вода в чайнике внезапно забила клю-
52
чом и превратилась в кровь, и старуха поняла: Буяниха умерла». Лексическим сигналом начала метаморфозы является наречие внезапно, передающее семантику неожиданности. Реальность произошедшей метаморфозы подтверждается, во-первых, формальным моментом: глагол превратилась имеет форму прошедшего времени, которая передает уже произошедшее действие; во-вторых, чудесная метаморфоза приводит к «рождению» мысли у Капитолины: Буяниха умерла.
Превращение воды в кровь реализует синкретическое мировосприятие первобытного человека, отождествляющего явления внутренней жизни человека и внешней природы. Так, в антропоморфной модели мира кровь соответствует воде [Б, с. 204]. Оба символа Вселенной приравниваются к кругу, который в мифопоэтической традиции обладает семантикой «бессмертия и вечной жизни». Кровь также связана с образом рождения: англ. blood «кровь», но англ. breed «рожать»; и.-е. kruor — «кровь», но осет. kuryn «рожать» [Б, с. 204—20Б].
Семантика «рождения» скрыта и в имени собственном Капитолина. Этимологию имени словарь М. Фасмера выводит из лат. Capitolium — «холм в Риме, на котором в древности располагались храмы» [8, т. 2, с. 18Б]. Согласно легенде, при основании главного храма, посвященного Юпитеру, Юноне и Минерве, в земле была найдена нетленная человеческая голова — на лат. caput — откуда и пошло последнее название холма Капитолий, то есть «главный, головной». А, как известно, в греческой мифологии римской богине Минерве соответствует богиня мудрости и знаний Афина, рожденная из головы Зевса. Видимо, поэтому в антропоморфной модели Вселенной голова считается центром деторождения, а слова со значением «ум, разум» соотносятся со словами, имеющими значение «родить»: нем. klug «умный», но англ. диал. cleck «родить» [Б, с. 122—123].
Не случайно, следующим после Капитолины о смерти Буянихи узнает немой старик Афиноген, у которого в результате метаморфозы «рождается» мысль, а затем и слово: «Дряхлеющий Афиноген вдруг почувствовал, как пустота во рту заполнилась живой плотью — это вырос язык, оторванный сорок лет назад осколком фугасного снаряда, — и первой его мыслью была: "Буяниха умерла", а первым словом: — Подлецы!» В качестве лексического маркера начала метаморфозы используется оператор субъективной модальности неожиданности — наречие вдруг. О совершении метаморфозы свидетельствует, во-первых, глагол осязания в форме прошедшего времени почувствовал; во-вторых, последующее в результате метаморфозы «рождение» мысли о смерти Буянихи и «рождение» слова. По сути и Афиноген заново «рождается», поскольку рождение человека сопровождается «рождением» крика («слова»).
«Рожденное» слово «Подлецы!» относилось к «зятю и его дружкам, допивавшим в саду последний флакон "Сирени". Митроха опрокинул пузырек в рот и чуть не задохнулся: в горло посыпались пахучие цветы сирени». Важно отметить, что данная метаморфоза не наводит Митроху на мысль о Буянихе: он единственный из героев, кто не ду-
мает и не говорит о ее смерти. Первым лексическим сигналом метаморфозы является описательным оборот чуть не задохнулся, выражающий почти совершенное действие; в качестве второго маркера выступает глагол в форме прошедшего времени, множественного числа посыпались, описывающий движение чего-либо мелкого, способного сыпаться — становится ясно, что в горло «посыпался» уже не одеколон. Стимул к «реальному» превращению заложен в названии одеколона «Сирень», которому в результате метаморфозы полностью соответствует содержимое флакона: цветы сирени. Таким образом, метаморфоза реализует один из принципов мифологического мышления: тождественность имени и его семантики.
Одеколон с фр. буквально «вода из Кельна» — фактически снова происходит превращение воды, которую пытаются выпить. Так, если в первой метаморфозе кровь, находящаяся в чайнике, только подразумевает питье, то в метаморфозе «одеколон — цветы сирени» действие уже начинает осуществляться, но не выполняется: «Митроха опрокинул пузырек в рот и чуть не задохнулся». Цепочку завершает Васька Петух: связанная с ним метаморфоза воды в водку, наконец, приводит к реализации этого действия: «Из водопроводного крана ударила струя водки. "Так, — подумал Васька. — Или с Буянихой что-то случилось — или пора в дурдом. Но сперва похмелиться — со святыми упокой". Зажав пальцами нос и зажмурившись, он залпом проглотил содержимое стакана».
В результате метаморфозы у Васьки Петуха «рождается» мысль о том, что с Буянихой что-то произошло. Не зная, что конкретно, он выпивает со словами «со святыми упокой» — строкой из молитвы за упокой души умершего и, по сути, отпевает Буяниху. Связь лексем петух, выпивать и отпевать проясняет словарь М. Фасмера, по данным которого лексема петух (первоначально «певец») ведет свою этимологию от лексемы петь [8, т. 3, с. 253]. Петь, в свою очередь, этимологически связано с пить: слав. реН (петь) представляет собой форму каузатива от глаг. рїїї (русск. пить). М. Фасмер отмечает, что переход значений «поить» > «петь» восходит к языческому обряду жертвенного возлияния [8, т. 3, с. 350]. Выпить на языке архаических метафор значит «принести в жертву», «сделать смерть жизнью». Классическим предметом жертвоприношения была кровь, которая обладала символикой обновления жизни, воскрешения. Эту семантику, как позднейшая стадиальная замена крови, перенимает вино [9, с. 77]. Поэтому выпитая Васькой Петухом водка, причем со словами «со святыми упокой», приобретает ритуальную семантику «преодоления смерти» и «нового рождения». Заметим, что во многих традициях идея вечного возрождения связана именно с образом петуха [7, т. 2, с. 310].
О «воскрешении» Буянихи поет оживший Золотой петушок на крыше: «В наступившей тишине особенно хорошо было слышно, как со скрипом взмахнул крыльями железный Золотой петушок, стряхивая ржавчину на школьную крышу, как забилось у него в горле, заклокотало и, наконец, вылетело и полетело над городком: Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-
54
ре-ку!..» Метаморфоза отражает первобытный анимистический взгляд на мир, в котором отсутствовала четкая дифференциация между живым и неживым — все предметы окружающей действительности были наделены душой. Нечеткость границ между миром живой и неживой природы находит отражение в описании оживления петушка, которое начинается со слов со скрипом взмахнул, характеризующих неодушевленный предмет — скрип, как правило, издают металлические предметы при трении. Постепенно описание переходит к одушевленному предмету: «забилось у него в горле, заклокотало и, наконец, вылетело и полетело над городком: Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!..» Ожив, Золотой петушок «рождает» сам — «слово», тем самым восстанавливая круг метаморфоз, который был прерван чуть не задохнувшимся Митрохой: цветы сирени блокируют его мысли и речь. После Митрохи акт «рождения» мысли и слова распадается на двух персонажей — Ваську Петуха и Золотого петушка — соответственно.
Золотой петушок ожил, чтобы приветствовать «новую жизнь», как и в мифе, петух приветствует рождение нового солнца, помогая ему выйти из мрака, т. е. «смерти» [7, т. 2, с. 309—310]. В мифопоэтической традиции умерший уподобляется солнцу, а петух, будучи причастен и к царству смерти, и к царству жизни, символизирует возвращение из смерти в жизнь. Поэтому Золотой петушок своим «словом» вызывает «солнце» из мрака — спасает его от «смерти». Он поет о превращении «смерти» в «жизнь»
Подводя итог, следует сказать, что в рассказе Ю. Буйды «Чудо о Буянихе» каждая метаморфоза не только раскрывает те или иные особенности мифологического мышления, но и является элементом выстроенной автором системы, которая воспроизводит архаическую модель бытия — «вечного круговорота».
Ключевые слова: Буйда, миф, мифопоэтика, поэтика, метаморфоза.
Список литературы
1. Архангельский А. Место во втором ряду // Известия. 1998. 20 нояб.
2. Буйда Ю. Прусская невеста. М., 1998.
3. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989.
4. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994.
5. Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках. М., 1996.
6. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
7. Соколов М. Н. Петух // Мифы народов мира: В 2 т. М., 1982.
8. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 2003.
9. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.
Об авторе
К. А. Дегтяренко — аспирант, РГУ им. И. Канта, slavphil@newmail.ru.
