CC BY
84
УДК 1751
Северный (Арктический) федеральный университет
канд. филол. наук, ст. преп. Антонова Е.Я.
Россия, Архангельск, 89509629276 e-mail: [email protected]
PhD, senior lecturer Antonova E.Ya.
Russia, Arkhangelsk, 89509629276 e-mail: [email protected]
Nothern (Arctic) federal university
Северный (Арктический) федеральный университет канд. филол. наук, доцент Алексеева О. В.
Россия, Архангельск, 89009115865 e-mail: [email protected]
PhD, associate professor Alekseeva O.V.
Россия, Архангельск, 89009115865 e-mail: [email protected]
Nothern (Arctic) federal university
Е.Я. Антонова, О.В. Алексеева
МЕТАФОРА В ТОРЖЕСТВЕННОЙ ОДЕ М.В. ЛОМОНОСОВА И А.П. СУМАРОКОВА: КОГНИТИВНЫЙ АСПЕКТ
В статье рассматривается чувственно-метафорический план художественного мира торжественных од М.В. Ломоносова и А.П. Сумарокова с точки зрения реализации в нем когнитивных программ, обусловленных как литературно-культурными, так и индивидуально-личностными факторами. Формирование новых речевых и литературных стратегий в условиях смены культурных парадигм прослеживается на материале торжественной оды как одной из наиболее кодифицированных литературных форм риторической эпохи.
Ключевые слова: торжественная ода, Ломоносов, Сумароков, когнитивная метафора, аллегория,
миф.
The article discusses the sensual-metaphorical aspects of the world of solemn odes of M.V. Lomonosov and A. P. Sumarokov from the point of view of the implementation of its cognitive programs, due to both literary-cultural and individual-personal factors. The formation of a new speech and literary strategies in the changing cultural paradigms can be traced on the material of solemn odes as one of the most codified forms of rhetorical literary epoch.
Key words: ceremonial ode, Lomonosov, Sumarokov, cognitive metaphor, allegory, myth.
Петербурский период русской литературы был отмечен повышенным интересом к вопросам поэтической и - в целом - речевой техники. Новая культура искала и вырабатывала свой язык. Показательно в этом отношении появление в XVIII веке трактатов по риторике и поэтике - переводных и оригинальных.
С позиций филологической науки конца XIX - начала XX столетий, заинтересованной в изучении когнитивных компетенций языка, то есть связей человеческого сознания и слова, мышления и речи, эти филологические споры 18 века могут быть оцене-
© Антонова Е.Я., Алексеева О.В., 2016
E.Ya. Antonova, O.V. Alekseeva
METAPHOR IN A SOLEMN ODE TO M.V. LOMONOSOV AND A.P. SUMAROKOV: THE COGNITIVE ASPECT
I
ны не просто как споры о наилучшей речевой стратегии и тактике: за ними обнаруживаются процессы изменения культурного самосознания. Наиболее наглядно эти процессы проявляют себя, во-первых, в приемах создания поэтического образа, основанного на сравнении, а именно - метафорического образа и, во-вторых (и более широко) - в приемах построения метафоры как одного из средств выразительности речи. О когнитивной ценности метафоры в последние десятилетия пишут многие крупные филологи. Ее изучение оказывается в центре исследований многочисленных течений когнитивного литературоведения (М. Тернер [6], М. Джонс, Г. Лакофф [4] и пр.). Сам принцип сравнения одного явления/предмета с другим предполагает наличие в нашем сознании определенной когнитивной модели, благодаря которой выявляются одни черты предмета/явления, затушевываются другие и, наконец, в самом акте сравнения выявляются новые смысловые аспекты сравниваемых элементов. Метафора, во-первых, конечно же, может быть стершейся, незаметной из-за повседневного употребления, но метафоры, «которыми мы живем», оказываются в первую очередь предметом лингво-культурологического анализа (естественный уровень). Во-вторых, метафора может быть «узаконена» риторической традицией. Это ожидаемая неожиданность, необходимая неправильность речи, употребление которой регламентировано и для носителей данной риторической культуры носит формульный характер (риторический уровень). И, наконец, в-третьих, на основе метафоры может быть создан поэтический образ, о его закономерности можно говорить прежде всего и преимущественно только по отношению к данному конкретному автору: это часть его уникального поэтического мира (поэтический, индивидуально-личностный уровень).
Как мы уже говорили, саму возможность метафорического иносказания независимо от конкретных целей того или иного высказывания (убеждение, украшение и т.п.) обеспечивает когнитивная программа, которая в эпохи смены культурных парадигм (каковой, несомненной, была петровская и послепетровская эпоха) также модифицируется. Как правило, такая модификация происходит благодаря ускоренному (по отношению к смене людских поколений) взаимодействию нескольких (как минимум, двух) культурных парадигм. В нашем случае - грубо говоря: европейской и древнерусской. Это столкновение и взаимодействие культурных парадигм воплощается, в частности, в литературе - области, в которой вырабатываются, отрабатываются и примеряются различные речевые стратегии людей, втянутых в процесс культурного преобразования. С точки зрения формирования этих речевых и литературных стратегий в их обусловленности новыми когнитивными задачами, на наш взгляд, особый интерес представляют наиболее кодифицированные речевые и литературные формы. Их кодификация протекала в условиях относительно стабильной культурной и, в частности, литературной ситуации. Тем самым они обеспечивают выполнение когнитивных задач в постоянных устойчивых условиях. Когда же такие формы (а к ним, наряду с целым рядом традиционных западноевропейских жанровых форм относится торжественная ода) осваиваются носителями другой литературной традиции в условиях культурной модификации (петровского и послепетровского времени), они получают другое, непривычное для себя когнитивное задание, что отражается на всех трех метафорических уровнях образования метафоры.
II
Из памяти изгрызли годы, За что и кто в Хотине пал, Но первый звук Хотинской оды Нам первым криком жизни стал.
В. Ходасевич «Не ямбом ли четырехстопным...» [5, с. 301] В.Ф. Ходасевич пишет о звучании ямба. Но первый образец русского ямба звучит не только в произносимом стихе. Звучит художественный мир всей оды «На взятие Хо-тина». Основной сенсорный код этой оды - акустический. Ведущая метафорическая связь - звуковая. Все, что попадает в поле зрения одического певца - а это, прежде всего, огромный стихийно-природный мир: пустыня, лес, воздух, дубравы, поля, пена («седая пена моря»), «ветр», «Кастальский ключ», медь - все это воет, трепещет, шумит, молчит, ржет, забывает шуметь, стонет, Дунай «ревет и россов плеску отвещает» [3, с. 65]. Звуки меняются в очень широком акустическом диапазоне (молчание - вой), и предпочтение отдается именно крайним его позициям. Звук скорее будет либо очень сильным, либо будет отсутствовать совсем. Отдавая предпочтение акустике, Ломоносов остается привержен риторическим формулам. Так, пространственные локусы, призванные воплотить физический универсум (пустыня, лес, воздух, дубрава, поля, море, «седая пена»), суть риторический физический универсум. Свойства, атрибутируемые этим локусам: «воет», «молчит», «ржет», «стонут» - делают их одушевленными. Риторическая природа названных метафор, их литературная условность ослабляют эффект мифологизации пространства. Но все же исходная мифологическая модель живой природы угадывается в риторических формулах и является глубинной основой для всех иносказаний в «Оде на взятие Хотина», готовая воскреснуть в ее художественном мире. В этом отношении предпочтение акустики всем другим сенсорным каналам может быть оценено как знаменательное (первый сигнал жизни - крик). Олицетворение реализуется на основе не только звука, но и на основе цвета (стершаяся метафора «седая пена», луна, которая «в мрак лице, зардевшись, скрыла» [3, с. 65], «в пучине след его горит» (о корабле) [3, с. 61]), цвета и формы (луна «лице... скрыла»), а также может быть мотивирована психологически (луна, увидев бег своих, стыдилась [3, с. 65], «слух спешит во все концы» [3, с. 61], корабль «претит себя с пути склонити» [3, с. 61], «дубравы и поля трепещут» [3, с. 64], чувствуя «приход Петров», Дунай «чает», земля «носить не хощет») и даже иметь кинестетическое обоснование (хлябь «дым, пепел, пламень, смерть рыгает» [3, с. 62], Дунай «рыщет, как пронзенный зверь» [3, с. 65]).
Определившаяся в конце 1730-х годов модель одического мира будет развиваться Ломоносовым вплоть до 1746 года. В основе этой модели лежит образ «золотого века». Основой ее метафорического строя служит противопоставление физических и мифологических тьмы и света, борьбы и мира.
Среди творческого наследия Ломоносова Ода на день рождения Иоанна Третьего (12 апреля 1741), наряду с Одой 1745 года на день брачного сочетания великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны, выделяются своим поводом. Рождение нового члена императорской семьи и появление новой державной четы - события, связанные в большей степени с великими ожиданиями, нежели с реальными свершениями, ситуации, в значительной степени «освобождающие» поэта от пусть даже и предельно условных пут эмпирики. Риторическая формульность художественной ткани в этих произведениях особенно выражена. Обращая свое поэтическое внимание на область возможных свершений, подвигов и славы, Ломоносов создает произведения, которые можно было бы назвать риторическим упражнением в гораздо
большей степени, нежели все прочие его оды. Интересно, что ведущей формой иносказания в этой оде становится метонимия: это мир по преимуществу сочленений, соположений равнозначимых и равноценных элементов; это мир, единство которого в значительной степени организовано по горизонтали. Смысловую вертикаль мира этой оды маркируют немногие метафорические иносказательные формы. Эта условная вертикаль выстраивается благодаря оппозиции добра и зла: торжествующей России и поверженных ею врагов. Россия торжествует, враги ее повержены - это и есть суть риторического высказывания этой оды. При этом позитивная часть концептуального спектра этой оды представлена олицетворениями, сравнениями, метафорами («края небес трясутся» [3, с. 71], «пути... звезд мятутся» [там же], волны «веселья полны» [3, с. 69], пределы (земли, России) «смущать не смейте» [3, с. 69], «покой... дайте» [3, с. 70] надежде, листочки цветочков чище «жемчуга» [3, с. 71]) ив меньшей степени аллегориями (радость призывается к господству, натура должна «встать выше законов», вечность вручает поэту свой ключ), а негативная часть спектра представлена преимущественно аллегориями: «Проклята гордость, злоба, дерзость/В чудовище одно срослись;/Высоко имя скрыло мерзость,/Слепой талант пустил взнестись!» [3, с. 71]
Противостояние России и ее врагов осмыслено как универсальное противостояние добра и зла, метафизическая борьба Бога и Сатаны. Во вселенском масштабе этой борьбы теряется различие христианской и языческой атрибутики: «мой император гром примает, на гордость свой Перун бросает» [3, с. 72] (действуют как Зевс-Громовержец); «внезапно пала та стремглав с небес как древня в ад денница» [3, с. 72] (подвиг императора сопоставляется с низвержением Богом Сатаны).
Сенсорный код од первой половины 1740-х годов, настроенный преимущественно на передачу пространственно-географических и динамических представлений через эмоционально-психические каналы, в целом далек от конкретно-чувственных деталей и по принципам отбора риторических средств сближается графикой: одическое зрение Ломоносова до 1742 года преимущественно нецветное. Впрочем, иногда в графику может быть добавлена позолота, символико-аллегорический смысл которой несомненен (золотое - знак золотого века, богатства и знатности). Перед нами грандиозная схема грандиозного, пребывающего в постоянном движении, мира.
Ода 1747 года «на восшествие на престол императрицы Елисаветы Петровны» занимает особое место в одическом наследии Ломоносова. В ней меняется художественная модальность: обращаясь к императрице, Ломоносов утверждает: «Почувствуют и камни силу / Тобой восставленных наук...» [3, с. 118]; «Мы дар твой до небес прославим /И знак щедрот твоих поставим...» [3, с. 119]; «Тебя зиждитель сохранит /Во всех путях беспреткновенну / И жизнь твою благословенну / С числом щедрот твоих сравнит» [3, с. 121]. Появляется временная перспектива исторического времени. Метафора осуществленного золотого века осложняется тем, что сопрягается с новыми метафорическими полями. Новой зоной метафоризации становится семантическое поле науки, могущей преобразить и преображающей землю: «почувствуют и камни силу тобой восставленных наук». Детальнее становятся картины пространства, которое ждет «искусством утвержденных рук»: «широкое открыто поле, где музам путь свой простирать». Ломоносов уже не просто перечисляет леса, поле, океан, горы, а создает серию самодостаточных картин: «Творит натура чудеса, / Где густостью животным тесны / Стоят глубокие леса...» [3, с. 119]; «Небесной синевой одеян, /Павлина посрамляет вран...» [там же], «Амур /В зеленых берегах крутится,/Желая паки возвратиться/ В твою державу отМанжур...» [там же]; «Там влажный флота путь беле-
ет,/ И море тщится уступить/.../ [там же]. В этой серии картин важен конкретно-чувственный код. Отметим его разнообразие: леса «тесны густостью» (кинестетика); «Влажный флота путь белеет» (кинестетика + визуальное + тактильное); «Небесной синевой одеян» (визуальное); «Амур в зеленых берегах крутится» (визуальное + кинестетика). Цвет теперь не только маркер культурно обобщенных смыслов (как в случае с золотым цветом). С ним связана непосредственная, чувственно переживаемая конкретика предметного мира. Осторожно предположим, что в отношении оды 1747 года можно говорить о начале становления нового поэтического языка, при том, что общериторический код сохраняет свое значение, элементы нового не колеблют общий каркас оды.
Отмеченные для оды 1747 года тенденции сохраняют свое значение до начала 1750-х годов. Особенно наглядно они проявляются в оде 1750 года. На первый взгляд, в этой оде усиливается риторическое начало (появляются устойчивые мифологические образы - флора, Диана, Олимп, Парнас). Временной и пространственный масштаб отмечен вполне традиционно (упоминаются Этна, Нил, Инд, Семирамида, действуют заря, воды, солнце). Это все гремит, прославляет и переживает различные эмоции. Наряду с традиционными аллегорическими образами появляются образы наук (Механики, Химии, Географии). Земля, ветры и валы призываются «звучно повторять глас» поэта. Но наравне с традиционными поэтизмами в их уста вкладывается совсем не поэтическое слово «чертеж»: «Российского пространство света / Собрав на малы чертежи...» [3, с. 132]. Этот прозаизм, наряду с такими метафорами, как «волна, во бреге ударяя, клубится пеною в траве» [3, с. 128], «заря багряным оком румянец умножает роз» [3, с. 129], создает уже знакомый нам по предшествующим произведениям Ломоносова конкретно чувственный иносказательный план, дополняющий общую риторическую модель.
Оды 1752, 1754 и 1757 годов отмечены некоторым возвращением к старой одической модели, знакомой нам по произведениям до 1747 года. Они построены на оппозиции тишины и звука, гласа и молчания, стона и тишины, сопряженных с оппозицией войны и мира. Но в сравнении с более ранними произведениями Ломоносова эта картина упрощена.
В начале 1760-х годов в поэтике торжественных од Ломоносова мы можем наблюдать новые изменения. Начинает заявлять о себе субъективно-психологическое начало, осознаваемое как таковое и самим поэтом: «И сетовали все места: / Земля каза-лася (выделено нами) пуста... [3, с. 157], «Я вижу вечну красоту» [3, с. 162].В этой оде модель золотого века отступает на второй план, а актуализируется мифологическая модель умирающего и воскресающего божества: Петр умирает - и воскресает в Петровой дщери.
На протяжении почти четверти века в торжественной оде Ломоносова мы можем наблюдать, как традиционные риторические модели золотого века и умирающего и воскресающего героя метафорически развертываются в грандиозную одическую модель мира, но и как наряду с ними заявляет о себе новая система поэтической образности, реализующая в индивидуально-авторской метафоре непосредственное отношение поэта к жизненному опыту.
III
Русская ода XVIII века на уровне поэтического языка существует между двумя «крайностями» - чувственным миром ломоносовских од, для которого органичен язык метафоры, и грандиозно-отвлеченной конструкцией художественного мира од А.П.
Сумарокова, раскрывающим себя на языке мифа и - реже - аллегории. Не упуская из виду эту принципиально значимую особенность сумароковского одического слова [См., например, утверждение М.Л. Гаспарова: «...тропы, то есть слова в несобственном значении, у Ломоносова возникают в 90 % строк, а у Сумарокова в 50 %» [2, с. 238]. -Е.А., О.А. ], сосредоточим внимание на тех элементах поэтической системы его торжественных од, которые либо все-таки сохраняют метафорический характер [Мы имеем в виду, что генеральная для художественного мира Сумарокова тенденция к аллегориза-ции предполагает более высокую степень абстрагирования художественного языка, нежели та, на которой существует и действует метафора. - Е.А., О.А.], либо обнаруживают зависимость от метафорических моделей, задаваемых на естественном или риторическом уровне его художественного языка в целом. Таким образом, нас интересует зачастую скрытый от авторского сознания, неотрефлексированный уровень поэтического мышления, те когнитивные модели, которые стоят за аллегорическими декорациями, либо поддерживая их, либо незаметно для художника их разрушая.
Одический космос Сумарокова выстроен по вертикали. Движение в этом пространстве - закономерно для торжественной оды - направлено снизу вверх и сверху вниз. Герои од Сумарокова, в соответствии с риторикой торжественной оды, взлетают, возносятся, восходят, взирают вверх: «Мой дух и сердце возлетают / Туда, где музы обитают... [4, с. 18], «А мы, быв адом поглощенны,/В жилищи райски восхищенны...» [4, с. 69], «Взлети со мной на Геликон...» [4, с. 22], а также нисходят, ниспадают, падают, тонут, утекают, роняют/бросают какие-то предметы, взирают вниз: «Нисходит Истина святая...» [4, с. 51], «Тритоны в океане тонут...» [4, с. 41], «Злодейство в пропасть утекает...» [4, с. 51]. При этом Сумароков не описывает движение в его деталях, а лишь фиксирует его посредством называния. Движения по вертикали, организующей мир торжественной оды, у Сумарокова не происходит.
Столь же умозрительно и само пространство сумароковских од, маркированное не столько конкретными физическими, сколько аллегорическими или мифологическими образами, четко распределенными между мифологическим низом (как правило, это ад, представленный фуриями, драконами, гидрами, Тартаром, Стиксом, Тифоном, Плутоном, Тифеем, аллегорической фигурой Неправды и т.п.) и мифологизированным физическим верхом (это эфир, небесная область, соотнесенная с Всевышним и, как правило, занятая императорами [и в первую очередь - Петром Первым, который напрямую называется «Божеством» и «Богом». - Е.А., О.А.]). Появление каждого персонажа подготовлено и оформлено в соответствии с театральной культурой сумароковского времени: в центре и вверху находятся положительные персонажи (Петр I в облаках, Екатерина II - на троне или так же в облаках, богиня Паллада открывает императрице Екатерине двери в храм мудрости), внизу же, потрясенные и трепещущие, пребывают персонажи отрицательные.
Независимо от того, описывает ли Сумароков пространство рая, ада или земли, он не создает их образ, а лишь перечисляет их «составляющие»: он прилежно называет горы, леса, моря, отдавая предпочтение не столько конкретным географическим реалиям, сколько самим номинативам «понт», «гора» («горы»), «луг», «долины» и т.д. В этом перечислительном ряду особое место занимают реки. Зачастую описываемые как «источники» и «струи»: «Источник гору украшает, / Места приятны орошает / Ив чистые бежит луга: / По мелким камышкам катится / В зеленых муравах крушится / И бьет, играя, в берега» [4, с. 19], «Прозрачные струи катятся / В долы, с высоких гор журча, / По мелким камушкам крутятся, / Зелены муравы моча...» [4, с. 70], «Струи
крутясь, играя плещут» [4, с. 87], реки в поэтическом мире Сумарокова наиболее индивидуализированы. Связанные с аллегорико-мифологическим планом (так, реки являются атрибутами райских адских областей; Эдемским рекам (Эвфрату, Тигру) уподобляется Нева как имперская река), реки не теряют своей физической природы в глазах поэта. Так, Сумароков может описать реку, и описание направлено на выражение чувственно-конкретных особенностей различных водных источников (к примеру, Сумароков отмечает «быстрый» ток Невы, температуру и звучание воды: «Не шумите, льдисты воды...» [4, с. 3], «Ревет великий океан...» [4, с. 27], удары волны о камни: «Близ пещер вода играет...» [4, с. 5], размеры волны: «Вижу на валах высоких/Нового Нептуна я. [4, с. 7], движение водных потоков, или, как поэт их называет, «источников» и «струй» и т. д.
Космос Сумарокова существует в перспективе, заданной эсхатологическим мифом. И в его одах 1760 - 1770-х годов особое значение приобретает контраст золотого века и конца света. Век Екатерины осознается как век золотой, екатерининская Россия осознается как Эдем, правление Екатерины уподобляется правлению Августа: «Восстанет истина из гроба / И возвратится райский век...» [4, 63], «Нисходит истина святая...» [4, с. 51], «Погибла горесть и унылость.» [4, с. 38], «Цветет приятность райска крина, / Взошла на трон Екатерина» [4, с. 98].
Традиционный для одического мира мотив торжества России у Сумарокова сопряжен с апелляцией к эсхатологическому мифу и атрибутирован преимущественно глаголами, описывающими движение вниз в отверстый ад: «Так ужасно будет время / Смертным в грозный судный день, / В час, когда несчастно племя / В преисподню сни-дет тень, / Ад разверст и бездна жаждет, /Враг российска трона страждет. [4, с. 6]. Как видим, Сумароков разворачивает действие торжественной оды в условном мире идей, совмещая физические атрибуты с готовыми - аллегорическими и мифологическими - образами. Однако если мы обратимся к материалу, использованному при создании этих аллегорий - своеобразному каркасу этой великолепной декорации - мы сможем предположить существование чувственного опыта, не отрефлексированного автором (и, возможно, поэтому обеспечивающего ее художественную убедительность), «вдыхающего жизнь» в этот грандиозный космический конструкт. В первую очередь мы имеем в виду метафорический план движения и действия. Переходы между зонами одического космоса (преисподняя - земля - небо), равно как и их взаимодействие описываются чувственно-конкретным метафорическим языком. Особенно выразительным чувственно-конкретный план становится при описании угрозы - в момент, когда конструкция мироздания рискует потерять устойчивость: «Земля трепещет и багреет, / Весь воздух превратился в дым, / мглой подсолнечную кроет, / Колеблется, ревет и воет, / И блещуш молнии под ним. / Азовские валятся стены, /Горит Очаков, Крым дрожит...» [4, с. 67]; «Трепещут горы, лес и понт...» [4, с. 93], «Трепещет море, небо тмится / Земля колеблется, дрожит...» [4, с. 116] или «Земля под их ногами ноет:/Не зрят ни солнца, ни небес: /Трепещут горы, стонет лес...» [4, с. 103]
Характерно, что трепет земных пространств (гор, леса, понта, моря) получает специфическое акустическое сопровождение (которое особенно выделяется в чувственно обедненном мире Сумарокова: земля ноет, лес стонет, воздух ревет и воет). Движение в мировом пространстве открывает у Сумарокова еще один чувственно-конкретный план. Его преисподняя атрибутирована отверстыми ртами, гортанью, зубами: «Невежество власы терзает, / Гортань широку разверзает / Ужасны зубы, алчен зев» [4, с. 61]. Группа риторически закрепленных, стершихся метафор «зев» ада, «пасть» ада особенно выразительны в бедном на метафоры мире Сумарокова. Они дос-
таточно часты для того, чтобы говорить о специфической для данного автора фиксации на отверстиях.
Итак, Сумароков выстраивает стройную риторическую картину одического космоса. Но картина его мироздания скорее номинативна, чем описательна, скорее отвлеченно схематична, чем чувственно-конкретна. Поэт сориентирован на уже сложившийся риторический канон одической похвалы, а не на поиск своего художественного пути. При этом индивидуальным, не заимствованным из опыта прочих поэтов-одописцев в его произведениях оказывается чувственно-конкретное переживание провала в пропасть, сопровождаемого стонами, ноющими звуками, воем, ревом и движением через пространство, атрибутированного источниками влаги - морями, реками. Пространство од Сумарокова перенасыщено движущейся влагой. На наш взгляд, метафорический комплекс чувственно воспринимаемых объектов позволяет говорить о том, что за алле-горико-мифологическим комплексом одического мира Сумарокова стоит когнитивная программа, определяемая опытом ее создателя либо в чувственно-сексуальным плане, либо созависимым от сексуально-чувственного опытом страха смерти: самые отвлеченные аллегорико-символические модели космического масштаба, по-видимому, зависят от очень архаичных когнитивных программ, следы которых обнаруживаются на уровне предпочитаемого метафорического материала естественного и риторического уровня, на основе которого и выстраивается общая аллегорическая картина.
Библиографический список
1. Гаспаров М.Л. Стиль Ломоносова и стиль Сумарокова - некоторые коррективы // Новое литературное обозрение. 2003. № 1 (59). С. 238.
2. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М.: УРСС Эдиториал, 2004. 256 с.
3. Ломоносов М.В. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1986. 560 с.
4. Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе Александра Петровича Сумарокова. М., 1787. Ч. 2.
5. Ходасевич В. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1989. 464 с.
6. Turner M., Fauconnier G. Metaphor, Metonymy, and Binding // Metaphor and Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective / Ed. A. Barcelona. Berlin; New York, 2000. 356 p.
References
1. Gasparov M. L. the Style of Lomonosov and Sumarokov style - some adjustments Novoe literaturnoe obozrenie. 2003. No. 1 (59). P. 238.
2. Lakoff J., Johnson M. Metaphors that we live in. M.: URSS EDITORIAL, 2004. 256 p.
3. Lomonosov M. V. Selected works. L.: Soviet writer, 1986. 560 p.
4. Complete collection of all the works in verse and prose of Alexander Petrovich Sumarokov. M., 1787. Part 2.
5. Khodasevich V. Poems. L.: Soviet writer, 1989. 464 p.
6. Turner M., Fauconnier G. Metaphor, Metonymy, and Binding // Metaphor and Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective / Ed. A. Barcelona. Berlin; New York, 2000. 356 p.
Правила оформления статей в Научном вестнике
Уважаемые авторы, пожалуйста, следуйте правилам оформления статей для опубликования в Научном вестнике.
Статьи представляются в электронном виде. Объем статей должен составлять не менее 4 и не более 10 страниц формата А4. Статья должна включать:
1) УДК;
2) Сведения об авторах на русском и английском языках (оформляются в виде таблицы без видимых границ, шрифт Times New Roman высотой 12, курсив): место работы, должность, ученая степень (если есть), фамилия и инициалы, страна, город, телефон;
3) Инициалы и фамилии авторов (шрифт Times New Roman высотой 12, обычный, выравнивание по центру);
4) Название статьи на русском и английском языках (шрифт Times New Roman высотой 12, жирный, прописные буквы, выравнивание по центру, переносы не допускаются);
5) Аннотацию на русском и английском языках (шрифт Times New Roman высотой 10, выравнивание по ширине);
6) Ключевые слова на русском и английском языках (шрифт Times New Roman высотой 10, выравнивание по ширине);
7) Основной текст (шрифт Times New Roman высотой 12 пунктов с одинарным интервалом);
8) Библиографический список на русском и английском языках (шрифт Times New Roman высотой 12 пунктов).
Поля слева и справа - по 2 см, снизу и сверху - по 2 см. Выравнивание текста -по ширине. Для обеспечения однородности стиля не подчеркивайте текст. Отступ первой строки абзаца - 1 см. Не допускается для оформления статьи использовать Open Office. Просим, при наборе текста используйте клавишу «ПРОБЕЛ» только по основному назначению - для отделения одного слова от другого, для этого достаточно нажать клавишу «Пробел» 1 раз. Пожалуйста, не используйте клавишу «Пробел» для создания абзацных отступов (используйте меню «Абзац» на панели инструментов), а также для выравнивания текста (для этого используйте функцию «Выровнять по ширине» на панели инструментов).
Иллюстрации выполняются в векторном формате в графическом редакторе Corel Draw либо в любом из графических приложений MS Office. Графики, рисунки и фотографии монтируются в тексте после первого упоминания о них в удобном для автора виде. Название иллюстраций (10 пт., обычный) дается под ними по центру после слова Рис. c порядковым номером (10 пт., обычный). Если рисунок в тексте один, номер не ставится. Точка после подписи не ставится. Между подписью к рисунку и текстом - 1 интервал.
Все рисунки и фотографии должны иметь хороший контраст и разрешение не менее 300 dpi. Избегайте тонких линий в графиках (толщина линий должна быть не менее 0,2 мм).
Рисунки в виде ксерокопий из книг и журналов, а также плохо отсканированные не принимаются.
Слово Таблица с порядковым номером размещается по правому краю. На следующей строке приводится название таблицы (выравнивание по центру без отступа)
