CC BY
9¿мш
Г. Ч. Синченко, Омская академия МВД России И gsinchenko@rambler.ru Е. Ю. Воробьева, Сибирский институт бизнеса и информационных технологий (г. Омск)
И velena-05@mail.ru
Произошедшая в конце XX в. когнитивно-лингвистическая переоценка метонимии, которая стала пониматься в качестве базовой и универсальной паралогической операции мышления, в философском и культурологическом измерении может быть описана как изменение баланса сил в смысловом контуре «части — целое» в пользу частей, что имеет прямое отношение к разложению модели классического субъекта и в конечном счете обусловлено сегментацией и парцелляцией социокультурной реальности. В ходе трансформации, начавшейся еще в структурализме и охватившей как континентальную, так и американскую когнитивную теорию, проявился ряд слабостей, связанных с расширительной трактовкой метонимии и принижением значения логически нормированных познавательных процедур. Метонимический поворот наложил определенный отпечаток как на организацию жизненного пространства в целом, так и на современные мышление и речь в частности.
Ключевые слова: метонимия; метафора; когнитивная лингвистика; паралогика; структура; сегментация; парцелляция;
меризм; модель; язык.
УДК 130.2 © Г. Ч. Синченко, Е. Ю. Воробьева, 2021 DOI: 10.24411/1999-625X-2021-11013
Метафора и метонимия, или История золушки. Часть III 1
Metaphor and Metonymy, or the Story of Cinderella. Part III
G. Ch. Sinchenko, Omsk Academy of the Russian Ministry of Internal Affairs El gsinchenko@rambler.ru Е. Yu. Vorobieva, Siberian Institute of Business and Information Technology (Omsk)
E velena-05@mail.ru
Cognitive linguistic reconsideration of the metonymy, which took place in the late 20th century and was comprehended as the basic and universal paralogical thinking operation, in philosophical and culturological scope can be described as the changed balance of forces in the meaningful profile «parts — whole» in favour of the parts, which directly refers to decomposition of the model of a classical subject and is eventually determined by segmentation and parcelling of socio-cultural reality. During transformation that started in structuralism and covered both continental and American cognitive theory a range of disadvantages appeared, which were connected with broad interpretation of metonymy and underestimating the role of logically standardized cognitive procedures. Metonymical turn had a certain impact on both the organization of life space on the whole and modern thinking and speech in particular.
Keywords: metonymy; metaphor; cognitive linguistics; paralogics; structure; segmentation; parcelling; merism; model; language.
История перевода метонимии из риторики на фундамент КЛ 2, приведшая к восприятию ее в качестве базовой и универсальной паралогической операции мышления, была рассмотрена в предыдущей части статьи. Ниже предлагается авторская интерпретация философски значимых аспектов метонимического поворота.
Вся красота, что есть повсюду в мире, — Луч твоего прекрасного лица.
Фарид ад-Дин Аттар
Паралогический перекос
Давно стало общим местом, что мир и наше познавательное к нему отношение оказались слишком сложными, слишком опосредствованными, чтобы для гносеологии, основанной на идее отражения и репрезентации как его результата, не наступили
1 Окончание. Первая часть была опубликована в № 4 журнала за 2019 г. (с. 79-87), вторая — в № 4 за 2020 г. (с. 86-92).
2 КЛ — когнитивная лингвистика; когнитивно-лингвистический.
трудные времена. В КЛ это проявилось трояко. Де-поэтизированные тропы, во-первых, стали описываться аскетически-структурно, вне связи со свойствами и отношениями в объективной реальности; во-вторых, были поставлены вне зоны логического контроля, где им угрожает клеймо паралогизмов (логических ошибок); в-третьих, выдвинулись на передний край революционной замены «логоцен-трического» режима «паралогоцентрическим». Отсюда утверждение Лакоффа: «Традиционный взгляд рассматривает мышление как чисто логическую способность, имеющую дело в первую очередь с суждениями, которые могут быть истинными или ложными. Новый взгляд рассматривает образные аспекты мышления — метафору, метонимию, использование ментальных образов — как центральные для разума, а не как периферийную и несущественную добавку» [1, с. 9].
Существует альтернативная возможность функционально дифференцировать алогизмы и паралогизмы, не низводить последние до варварства рассудка и в то же время не ставить их во главу угла, а трактовать паралогику в качестве области, смежной с логикой [2, с. 168-169] и предполагающей кооперацию с ней. Обходясь без термина «паралогика» и подчеркивая в риторических комбинациях творческое начало, такую позицию занимал Ю. М. Лотман [3, с. 175-176]. Паралогическим же перекосом она отбрасывается, что, по нашему мнению, не идет на пользу делу, искажает картину взаимодействия разнотипных познавательных механизмов и влечет компрометирующие следствия.
Присмотримся к частному, но показательному в своей курьезности выводу, согласно которому конструирование многоразрядных натуральных чисел и арифметические действия с ними имеют имагина-тивную природу, тогда как упирающееся в одно из этих действий деление чисел на четные и нечетные носит рациональный характер. У Лакоффа так получается потому, что общее представление о натуральных числах возлагается им на паралогическую ИКМ 3, которая «не отражает природу», а является метонимической экстраполяцией свойств, ставших известными по первым девяти его членам и арифметическим действиям с ними, на весь натуральный ряд [1, с. 125, 269, 481 и др.].
На наш взгляд, подобная экстраполяция, если она вообще предпринимается, достижима не силой воображения — для этого хватает силы привычки (с логической стороны известной под наименованием популярной индукции), поскольку математическая природа одно- и многоразрядных натуральных чи-
сел едина. Это швейной иглы с ушком у острого конца не изобрести без известного отрыва от рутины 4 — для того же, чтобы раз за разом продевать в игольное ушко нить, от швеи требуются совсем другие качества. Тропы исконно славятся креативностью, способностью синтезировать в полосе соприкосновения исходных смыслов смысл новый, не принадлежащий ни одному из терминов сопоставления — постулат, на который формально не покушаются даже такие реформаторы, как Г. Радден и З. Кёвечеш [4, р. 336]. Приоритетные в КЛ общеязыковые тропы оригинальностью, разумеется, не блещут, но переносность, за рядом исключений, в них сохраняется: всякий скажет, что у лгуна бегают глаза, хотя никто не имеет в виду, что ложь ставит их на ноги. Поэтому выражения данного сорта и называются конвенциональными. А когда «продавец канцелярских товаров... уже не ощущает сходства между „листом" на дереве и „листом" бумаги» [5, с. 176], тогда от живости вымысла тоже не остается и следа: продавцу с покупателем достаточно лексических значений, а историку языка — этимологической ретроспективы. Уйдя с головой в непростые проблемы категоризации, Ла-кофф, похоже, упускает такие вещи из вида и перегибает палку, вследствие чего использование терминов риторики из новаторского становится техническим, а ведущий к этому способ мышления невольно подтачивает не только рассудок, но и, если вдуматься, структурированную фантазию, с идеей ведущей роли которой в познании сращена КЛ-парадигма.
Высказанные замечания являются интерналист-скими, нацеленными на научное познание как развертывание внутреннего сочетания идей без посторонних примесей. Принимая же во внимание внешние факторы, рискнем предположить, что подход Лотмана, если бы когнитивные лингвисты его изучали, показался бы слишком бинаристским и логизированным, а заодно и кабинетным, изолированным от «ветра истории», дующего против концепции познания как удвоения внешнего мира во внутреннем континууме сознания. Чего еще никак не сбросить со счета, так это приверженности когнитологов их предмету, чьи черты начинают угадываться едва ли не во всяком ментальном усилии.
Несмотря ни на что разрыв с классической рациональностью не дается сразу. В «Опасных вещах» ответ на вопрос «является ли мышление „зеркалом природы"» колеблется между категорическим «нет» и компромиссным «не является просто „зеркалом природы"» [ср.: 1, с. 210 и 480]. То есть, является, но не просто зеркалом, а зеркалом с ненулевой кривизной. Телесность человека и его во-
3 ИКМ — идеализированная когнитивная модель.
4 До такой иглы в первой половине XIX в. додумался портной Й. Мадерспергер — важный этап создания швейной машинки.
ображение определяют кривизну, а зеркальность поддерживается тем, что остается в познавательном арсенале и приобретенном опыте за их вычетом. Надо сказать, довольно зыбкое, половинчатое и механистичное построение, но в течение какого-то времени оно держится.
Оговорим еще один момент. В 1980-е гг., пока метафора в зените и не разложена на метонимические атомы, способность мышления пронизывать связями и организовывать смысловой трансфер между различными ИКМ принимается за твердую данность исходя из того, что обыкновенная речь насыщена допускающими сортировку сухими метафорами: «постарайся донести свои мысли» и «как бы мне хотелось передать тебе, что я чувствую» вырастают из представления, что язык — ЭТО СРЕДСТВО ПЕРЕДВИЖЕНИЯ ИДЕЙ И ЧУВСТВ, «критические замечания били точно в цель» и «мне не победить его в споре» являются вариациями на тему СПОР — ЭТО ВОЙНА, и т. д. Словом, благодаря дальнодействую-щей мощи метафоры идеи из отдаленных друг от друга областей участвуют в создании смешанных конструктов. Как следствие, вселенная и человек координированно осознаются, например, через понятие о часовом механизме (первая — гигантские часы, второй бывает точен как часы, здоровое сердце бьется как часы), а сетевые события, происходящие с оцифрованными данными, мысленно охватываются схемой судоходства: данные проходят по каналам, channels, и прибывают в соответствующий порт, port for shipping data. Заодно они попадают в более общую рубрику со всем тем, что укладывается в голове и вербализуется посредством метафор канала связи, которые встретились в недавних примерах с мыслями и словами и допускают более широкую трактовку, чем у М. Редди 5. Концепция само-родности и приоритетности метафоры помогает — пусть прежде всего посредством воображения, а не остаточного копирования — удерживать огромный мир в относительном единстве взаимных отображений смыслов.
Сегментация структур. Гносеологический аспект метонимического поворота
Метонимическое переключение вносит существенные поправки в представленную картину, а то, что в терминах риторики и КЛ происходит с метонимией, в философском и культурологическом измерении происходит со смысловым контуром «часть — целое» и начинается раньше, чем в результате локальной научной революции КЛ «хабитуализирует» 6 тропы и превращает их в ценное звено расширения знаний.
Начнем с очередного обращения к льежской «Общей риторике». Если моделирование метафоры базируется в ней на синекдохах, то принципиальное обособление синекдохи от метонимии, в свою очередь, держится на безоговорочном обособлении каркаса «части — целое» от рыхлого контекста отношений смежности [5, с. 188, 215 и др.]. Этот каркас получает статус sui generis, и во внутреннем его пространстве порой происходят интригующие события. Так, в него встраивается семантически безобидное, казалось бы, высказывание «Мужчина взял сигарету и зажег ее», и делается это по той причине, что, вообще говоря, сигарету берет не мужчина, а... рука [5, с. 189-190]. Разве? Если по какой-либо причине цель в том, чтобы без физической терминологии и измерительных данных описать материальный контакт, то «Рука взяла сигарету» надо также зачислить в метаболы и искать большей степени точности в «протокольных» предложениях вроде «Подушечки большого, указательного и среднего пальцев правой руки мужчины взяли сигарету, а верхняя фаланга большого пальца его левой руки произвела нажатие кулачка зажигалки, корпус которой прижимался остальными пальцами этой руки к ее ладони». Если же имеется в виду, что за манипуляциями с предметами стоит человеческий акт, то по ходу дробления понятия о субъекте действия (трансляции агентивности вниз по древу партитивов, как, наверное, мог бы сказать лингвист) мы не приближаемся, а отдаляемся от нейтрального дискурса, потому что модифицируемая фраза вопреки всему долго, до последних чувственно различимых и неиносказательно именуемых частей руки, остается синекдохой и пропитывается все более неуклюжими олицетворением и иронией.
Означающие ускользают от прямого соответствия означаемым и денотатам, «человек умирает — остаются структуры» (М. Фуко [цит. по: 6, с. 362]). Такое резюме процесса, небольшой эпизод которого был только что изображен, сформулировано не сегодня и не нами, мы лишь берем на заметку, что между разложением модели классического субъекта и метонимическим переключением существует определенная связь, проходящая через приглушаемую, но не заглушаемую структурализмом активизацию частей в их отношении к целому. И хотя бы поэтому получившую немалую известность сравнительную таблицу И. Хас-сана, где, как упоминалось во второй части нашей истории, модернистской метафоре сопоставляется постмодернистская метонимия, надо воспринимать вместе со сразу же сделанной автором оговоркой: «Все мы, как я подозреваю, немного викторианцы, модернисты и постмодернисты сразу» [7].
5 Пионерские КЛ-разработки этого ученого были кратко освещены в первой части статьи.
6 Хабитуализация (социол.) — вхождение некоторого действия в привычку.
Сегментация (выдвижение частей на руководящую роль) и парцелляция (разъедание структур изнутри их самих) между тем продолжились и проходили, до известной степени, под знаком конгениальности американского и континентального языкознания. В когнитивной грамматике американского лингвиста Р. Лэнекера техника «части — целое» потребовалась для экспликации анатомии концептов внутри иерархии областей опыта: понятие «кулак» нуждается в «пальце», «палец» — в «руке» и т. д. Затем тот же инструментарий был использован в связи с тезисом «Грамматика в основном метонимична в том смысле, что информация, явно выражаемая общепринятым способом, сама по себе не устанавливает точных связей, воспринимаемых говорящим и слушателем» [8, р. 46] — например, предложениями «Мальчик улыбнулся» и «Мальчик споткнулся» активируются неодинаковые грани смыслового комплекса «мальчик». В данном рассуждении снова обращает на себя внимание не прозрачная идея общей схемы тела как когнитивного фона суждений о явлениях, имеющих соматический аспект, и не бесспорная вариативность кадрирования внимания 7, а своеобразный позитивизм наизнанку — уверенность Лэнекера в том, что обусловленность восприятием и телесным опытом свидетельствует в пользу метонимически воображаемого характера осмысления действительности [8, р. 46] 8.
Сегментацию легко заметить и у Лакоффа, достаточно вспомнить о его «метонимической» модели простого числа. В построении всех чисел натурального множества по образцу некоторых мы не замечаем признаков проекции части на целое. «Множество — это большое количество, которое позволяет воспринимать себя как одно» (Г. Кантор), его идеей презюмируется такая характеристика, которая есть у объединения элементов, но не у последних по отдельности. Поэтому хотя множество солдат еще не войско, понятие о войске — это понятие о множестве и остается им даже тогда, когда живым из битвы выходит один-единственный воин. Применительно к числовым ИКМ сказанное означает, что конструирование членов числового ряда не тот путь, который прямо приводит к свойствам ряда, взятого в целом. Так, множество натуральных чисел равномощно множеству дробных чисел в интервале от нуля до единицы, т. е. любому элементу одного множества можно сопоставить всякий раз новый элемент другого. Но в каком множестве искать математика, который нашел бы здравое зерно в нелепом тезисе, что единица равномощна нулю целых одной десятой?
Все подобные узкие места определяются системной связью КЛ-трактовки метонимии с изменением баланса сил в тандеме «части — целое», включая тенденцию сегментации. Когнитивистика фактически повторила льежский опыт. Убрав критерии сходства (подобия) и смежности, она выделила из смежности данный контекст, стала рассматривать его как самостоятельный и в рамках концепции ИКМ возвела в ранг квалифицирующего признака метонимии, поскольку, о чем уже говорилось, метонимические отображения по доминирующему в КЛ определению происходят внутри одной и той же модели. Следовательно, льежское противопоставление синекдохи и метонимии, с одной стороны, и КЛ-сведение первой ко второй, а второй — к отношениям между частями и целым, с другой стороны, это два, альтернативных по видимости, но по сути близких к эквивалентности, способа максимально поднять котировку отношений указанного типа на рынке лингвокогни-тивной валюты.
Нельзя не признать за таким подходом внушительных объяснительных возможностей наряду с экономией в методологии. С точки зрения формальной логики требуется очень громоздкое понятие «ресторан», чтобы одновременно говорить о блюдах из его меню, персонале и посетителях, коммуникации между ними, счетах и чеках как о его собственных компонентах. Но если взять «ресторан» в функции некого концептуального карниза, способа тематиза-ции и упорядочения жизненного опыта (т. е. в терминах ИКМ), то ничто не мешает истолковать реплику официанта о клиенте «Бутерброд с ветчиной ждет своего чека» в качестве замены имен частей внутри вполне устойчивого целого — наподобие интриги, разыгрываемой в комедии положений посредством обмена платьем между действующими лицами. Примерно так у Лакоффа и Джонсона появилась первая концептуальная метонимия [12, с. 61]; по крайней мере, в таком ключе она интерпретируется с помощью подходящего понятийно-терминологического аппарата с тех пор, как он был разработан и введен в эксплуатацию.
Тем не менее всякий теоретический ресурс раньше или позже тестирует свое дно. Проанализируем более сложный случай. Героиня кинофильма «Ларри Краун», преподаватель риторики, произносит фразу «Французский тост» по поводу ее студента, бывшего кока, выступившего с бестолковой учебной речью на тему «Как можно приготовить ресторанного качества французские тосты». Проблема не в том, что нам снова попалась «гастрономическая» фигура, а в том,
7 Подробнее о кадрировании внимания в языке и о наложении на данный феномен теории концептуальной метонимии см.: [9, p. 257-309; 10; 11].
8 Ср. с равнозначными соображениями Раддена и Кёвечеша о метонимичности глагола «to punch (ударить кулаком)», описанными во второй части статьи.
что в терминах риторики она снова метонимия (и одновременно сарказм, что не отменяет первого), и она не возникла в движении по кольцевому герменевтическому маршруту «части — целое» ни в обычной трактовке (человек и жареный хлеб не части друг друга), ни в трактовке КЛ, поскольку, по контрасту с заведением общественного питания, университетская аудитория не несет в себе внятного кулинарного посыла. А это значит, что замена не вписывается в габариты одной идеализированной модели.
Выход из затруднения можно поискать. Скажем, почему бы не вдохнуть в ИКМ динамику за счет трансформации ее в сценарий, а в сценарий не вшить нечто вроде «естественно подразумеваемого» речевого протокола, согласно которому в формулах вербальной реакции профессора на студенческие ответы за структуру формул отвечают методические установки, место констант занимают специальные знания и индивидуальные предпочтения профессора, а значение переменных варьирует сообразно контенту ответов студентов? Тем самым status quo, т. е. возможность трактовки замены по метонимии в категориях перехода между частями «студент» и «французский тост» внутри фрейма-сценария «Практическое занятие в учебном заведении» как целого, будет восстановлен 9. Правда, если бы персонаж Джулии Робертс отозвался о персонаже Тома Хэнкса как о Вателе красноречия, то теперь это предстало бы очередным переименованием внутри концептуального поля того же самого сценария, т. е., с когни-тологической позиции, не метафорой. Ситуация начинает походить на тришкин кафтан.
Условность границ между когнитивными моделями мы не спешим назвать ахиллесовой пятой КЛ только ввиду того, что у Ахиллеса была одна проблемная точка, а у когнитологии их больше, чем у Ахиллеса было пят 10. Смыслы, назначенные на роль частей, пренебрегают границами предписанных им структур, а теоретическую попытку пойти у парцелляции на поводу и косвенно «легализовать» ее, признав отличие метонимии от метафоры величиной относительной [15, p. 10, см. также 18, p. 259-261], можно рас-
ценить как гибкость, но можно и как капитуляцию, потому что сказать на языке дескриптивной теории концептуальной метафоры и метонимии, что познавательная операция A есть нечто среднее между тем и другим — это все равно, что сказать, что концепт B есть нечто среднее между частью и «не-частью», а ИКМ C — нечто среднее между собой и другой ИКМ. Ясно, что от хорошо зарекомендовавшей себя и интенсивно эксплуатируемой методологии легко не отказываются. Однако принимая, что «гамбургер» о человеке — это метонимический сдвиг, вводить для «французский тост» о нем же некий поправочный коэффициент значит заниматься корректировкой ad hoc, а говоря без обиняков — припудриванием ссадин на скорую руку.
Как и следовало ожидать, после прохождения промежуточных стадий метафтонимии Л. Гуссенса и первичной метонимической проекции А. Барселоны наибольший размах сегментация получает у Рад-дена и Кёвечеша, открывших для метонимического охвата все три онтологические сферы: смыслов, форм (знаков), вещей и событий. Отныне то, что происходит с языком и познанием, т. е. происходит в формате ИКМ, либо является метонимической заменой части или целого на другую часть, либо такой заменой вызвано и подкреплено. Возможность поддержания «метафорического единства мира», о котором говорилось несколько выше, этим не отрицается, однако ее реализация становится все более искусственной ввиду того, что дальнодействующие метафорические переносы предваряются и опосредствуются близкодействующими метонимическими смещениями.
Хотя идея метонимичности языка была почерпнута из «Путеводителя по поэтической метафоре» Лакоффа и Тёрнера, последний не является первоисточником: идея звучала и раньше 11 и не составляет тайны уже хотя бы потому, что провоцирующий ее фактор вложен в принцип знаковости 12. По нашему мнению, на провокацию поддаваться не следовало бы 13, потому что при таком широком подходе в объем метонимии все настойчивее устремляются технические подстановки типа «1011» в двоич-
9 Подробнее о фреймах-сценариях см., напр.: [13; 14].
10 Неопределенность ключевых понятий «домен (область опыта)», «доменная матрица» и размытость границ между доменами (следовательно, между идеальными моделями) не составляет секрета для представителей КЛ. См., напр.: [15, р. 8-10; 16, р. 269-270; 17].
11 Напр.: «.Для воспринимающего текст — всегда метонимия реконструируемого целостного значения, дискретный знак недискретной сущности» [19, с. 21]; «.Другой принцип теории слова, который постоянно наблюдается в языке — «одно вместо другого» по сложности во времени или в пространстве. Харциев так анализирует происходящий при этом процесс, что весь язык, вся совокупность употребляемых человеком слов, предстает как „одна сплошная метонимия". Язык, по Харциеву, изначально метонимичен, „синекдохичен" и метафоричен» [20, с. 162-163] (В. И. Харциев — последователь крупного филолога XIX в. А. А. Потебни).
12 В референциальном употреблении языка «связь между звуком и значением почти всегда представляет собой закодированную связь по смежности» [5, с. 44].
13 И не все поддаются. Так, вообще нет термина «метонимия» в упомянутом выше томе Л. Талми [9] вопреки принадлежности автора к КЛ и располагающей, казалось бы, тематике.
ной системе вместо «11» в десятичной, разного рода шифровки, выражения на формализованных языках и т. п.; ревизия может дойти до того, что переводчика придется называть не переводчиком или интерпретатором 14, а метонимизатором. Да что переводчика, когда произнесший что-нибудь такое, что никому в голову не придет переводить на иностранные языки, уже осуществил метонимический акт на родном наречии ровно столько раз, сколько раскрыл рот!..
Конечно, никому не запрещено усматривать метонимии где угодно и ожидать услышать их за каждым углом, но для этого надо, с одной стороны, свести их поэтическую (творческую) функцию на уровень факультативного признака 15, с другой стороны, с неподдельным энтузиазмом отнестить к их новому статусу и выступить такими же кубистами в учении о языке и мышлении, какими в свое время Сезанн и Пикассо выступили в живописи.
Рис. П. Пикассо. Авиньонские девицы (фрагмент, 1907 г.)
Сегментация структур. Онтологический аспект метонимического поворота
Нам неизвестно, чтобы до последней трети XX в. положение о метонимическом аспекте языка втягивалось в интеллектуальные проекты со столь далеко идущими филологическими и философскими импликациями. И нам видится, что тот факт, что предрасположенность метонимии к фокусированию внимания на деталях в конце концов сделала ее инструментом сегментации и парцелляции концептуальных структур в теории, по большому счету обусловливается объективными процессами, которые можно охарактеризовать как сегментацию и парцелляцию социокультурной реальности на практике.
В конце первой части статьи прозвучала фамилия французского философа А. Лефевра, который, под влиянием бинарной доктрины Р. Якобсона вскрывая метафоры и метонимии в архитектуре, ассоциировал последние с многоэтажной застройкой
новых жилых кварталов, «где целое отражено в части и часть по перестановке равна целому» [5, с. 29]. Говоря философским языком, в индустриализме Лефевр опознал меризм (элементаризм), т. е. сведение качественной определенности целого к свойствам его компонентов, а в механизме сведения опознал метонимию. Его соотечественник, современник и коллега Ж. Бодрийяр расценил сериацию частей как вытеснение ими целого из бытия: «На место стиля приходит комбинаторика... Серийная вещь делается по принципу примыкания, случайного комбинирования элементов, ее дискурс нечленоразделен. Лишенная целостности, она представляет собой лишь сумму деталей, которые механически включаются в параллельные серии» [21, с. 160-161]. Иначе говоря, индустриальная сериация не сеет доструктурного хаоса первоэлементов и не конституирует примитивных структур меристского типа — она производит продукцию распада структурности как принципа. Вместе с тем обе трактовки сводимы к общему знаменателю: в отношении «целое — части» инициативу перехватили части.
Политический аспект «восстания частей», их выход в 1968 г. на парижские улицы, где появилось философски элегантное граффити «Структуры не выходят на улицы», и по месту, и по времени точно совпадает с выходом цитированной книги Бодрийяра. Впрочем, политика лежит вне нашей темы. Ограничимся замечанием, что если студенческая Франция фрондировала под открытым небом, то французская постструктуралистская философия, занимаясь этим под обложками печатных изданий, сосредоточила главный интерес на парцелляции как крайней форме деструктурирования, для чего был разработан специальный словарь: «изнанка», «складки», «следы», «diffeшnce (развертывание различия)» и, само собой разумеется, «деконструкция».
Аполитичная КЛ безразлична к периферийному, маргинальному, протестному, подпольному, номади-ческому, отшельническому и проч. модусам присутствия частей и тем более к модусам их отсрочивания и отсутствия. Когда концепт не входит в структуру, она старается, чтобы структура шла к концепту и открывалась ему, вот почему рубежи идеализированных моделей едва ли не так же мобильны, как и пересекающие эти рубежи смыслы. В КЛ слишком многое связано с метапонятием гештальта, концепцией ИКМ, структурным моделированием, принципом системности; она слишком современная наука, чтобы позиционировать безосадочное растворение целого в его частях и обманываться незатейливой простотой меризма. Но поскольку явления обще-
14 Interpreter (англ.) — переводчик.
15 Вторая альтернатива — расширительная трактовка поэтической функции и поэзии в целом, как это было у Потебни и его последователей [см.: 20].
ства и культуры труднее поддаются исследованию, чем явления природы, и диктуют свою логику тому, кто живет, в то самое время, пока он тратит жизнь на их исследование, постольку результат здесь еще реже, чем в естествознании, совпадает с целью, и постольку сказывается обычно не совсем то или совсем не то, что говорится. КЛ выговаривает системно организованное содержание своих научных исследований, в ходе чего непроизвольно, в основном между строк, сказывается заслонение и проседание целого под давлением компонентов. Так и пассажиры поезда, идя по нему на юг, в то же самое время едут в нем на север.
Так, по мысли Раддена и Кёвечеша, $, будучи на «нулевой ступени» метонимизации обозначением валюты США, на ненулевых ступенях играет роли знака валюты вообще, денег вообще, субститута мысленных образов денег, самих денег [4, р. 339341] и — продолжим мы уже без этих ученых, но в том же ключе — всего, к чему деньги причастны, во что они вмешиваются, что представляют, измеряют, символизируют. Приходится признать, что эта замена не является чисто языковой или познавательной, отказаться от соблазна записать ее в художественные гиперболы, теоретические фикции и т. п., и со всей серьёзностью отнестись к ее онтологическому аспекту. Ведь даже знаменитый «валютный контраргумент» И. Канта, использованный в критике онтологического доказательства бытия Бога «Но мое имущество больше при наличии ста действительных талеров, чем при одном лишь понятии их» (КгУ, В627) [22, с. 453], теперь подлежит пересмотру. Ибо номиналистические деньги — это как бы сводка интенций и калькуляций коллегии лиц, образующих Совет управляющих Федеральной резервной службы США [23, с. 90-111], в оболочке привычек, комплексов, верований и ожиданий миллиардов людей, участвующих в товарно-денежном обращении. Согласно более академичной трактовке, современные деньги — это информационно-измерительная институция, цена которой системно определяется ценами товаров и которую В. Юро-вицкий нарек улыбкой Чеширского кота [24, с. 20]. А резонно ли было бы возражать против того, что «кошачья» улыбка прейскурантов и валютных котировок — это практическая метонимия золотого эквивалента, растворившегося в эфире финансово-экономической системы по мере того, как «металлургия превратилась в семиургию» [25, с. 157]? Талеры в воображении рядового человека не обогащают, с этой точки зрения со времен Канта ничего не изменилось. Но современные талеры, т. е. доллары, — это объективированный сгусток сложных
процессов с внушительной долей спекулятивности во всех смыслах этого слова, симулирующий доллары эпохи Канта, т. е. талеры 16. С этой точки зрения изменения существенны.
Наши притязания на привилегию быть Зеркалом Природы, располагать им как своим собственным встроенным модулем отклонялись на протяжении истории цивилизации и культуры с той же настойчивостью, с какой заявлялись. Мы поочередно лишились выделенной метафизической позиции микрокосма Античности, образа и подобия Божьего Средневековья, свободного и славного мастера и как бы Бога на земле Возрождения, tabula rasa и res cogi-tans Нового времени. Вместе с ними мы распрощались с уверенностью в укорененности в нас (или наоборот) тех способностей и инстанций, на которые можно было бы возложить ответственность за адекватность выполняемых нами внутренних репрезентаций той внешней реальности, в которой мы себя осознаем. Тем не менее сохранили всю свою действенность два момента. Во-первых, продолжается, усиливается и технологизируется замещение и обволакивание первой природы природой второй и обеих — реальностью виртуально-медийного типа. Во-вторых, не прекращается наша причастность к социокультурным и природным измерениям бытия и зависимость от протекающих в них процессов. И то, что надежды на получение достоверной, отвечающей меркам гносеологического оптимизма их картины выглядят подвешенными в онтологическом вакууме, данную зависимость только драматизирует и переводит в модальность отчуждения. «У человека нет больше истории: точнее, поскольку он говорит, трудится и живет, бытие его оказывается сплетением многих историй, которые ему чужды и неподвластны» [26, с. 387]. Фуко подчеркнуто резок, однако если эпистема такова, то в ней по сравнению с метафорой (не говоря уже о комплексе логических концептов) более хорошие шансы на роль опорной категории открылись перед другим кандидатом — метонимией. И она этих шансов не упустила. Золушка вышла в принцессы, и «луч ее прекрасного лица» проник в уголки и отсеки нашей жизни.
Обсуждение
В трех «главах» настоящего нарратива была прослежена история метонимии, начавшаяся со скромного места в эскорте «королевы тропов» метафоры, продолжившаяся столь же неброским поначалу проникновением вслед за ней на платформу КЛ в период когнитивной революции и приведшая к экспликации в качестве универсального конструктивного элемента гносеологического гештальта и возведению в ранг первичной по отношению к метафоре ментальной
16 Английское «dollar» происходит от старонемецкого «Thaler».
структуры. В философском и культурологическом аспекте метонимический поворот мы интерпретировали в качестве изменения баланса сил в смысловом контуре «части — целое» в пользу частей, что имеет прямое отношение к разложению модели классического субъекта и в конечном счете обусловлено сегментацией и парцелляцией социокультурной реальности.
Во второй части статьи читатель был проинформирован о том, что КЛ не остановилась на теории концептуальной метафоры и метонимии и приступила к разработке более общих воззрений, известных как концептуальный блендинг. Постмодернистское сознание также не застряло на демаркационной линии тысячелетий. Подал голос after-postmogernism — поздняя версия постмодернистской философии, пошедшая на заметное смягчение критики референциальной концепции знака (следовательно, принципа Зеркала Природы в целом) [27, с. 328-329]. Затем социокультурная ситуация была осознана как метамодерн — вибрирование между равно не устраивающими ценностями модерна и постмодерна, и с этой идеей начали методологически экспериментировать [28; 29, 30].
Уже этого достаточно, чтобы не торопиться закрывать список исторических претензий Homo sapiens на привилегированные репрезентации. А ведь есть еще слабый отзвук русского космизма — антропный принцип, апеллирующий к «запроектированности» позиции наблюдателя в «программе» эволюции Вселенной. В контексте глобального эволюционизма допустимо предположить, что у развитых в космической философии представлений об антропогенезе как фазе космо-генеза есть мировоззренческое будущее 17. В таком
случае слухи о прекращении традиции, для которой Зеркало стало метафорической эмблемой, несколько преувеличены.
Вместе с тем метонимизация, не являясь окончательным словом в гносеологии и онтологии, не является и голой выдумкой. Мы считаем вероятным, что она оставила рубцы как на организации жизненного пространства в целом, так и на мышлении и речи нашего современника в частности. В данном отношении чрезвычайно интересным объектом нам представляется русский научно-юридический дискурс, заполнившийся такими странными конструкциями, принять которые за чистую монету значило бы согласиться с тем, что уголовный закон — это набор инструкций по совершению преступлений, а цель науки о праве — всемерное содействие непра-вопослушности. Это, разумеется, не так, но именно к таким необычным выводам подталкивает многое, укажем хотя бы на типичную формулировку в научной статье «Регламентация мошенничества в Уголовном кодексе Российской Федерации.» и почему-то не выбракованное ни научным руководителем, ни экспертами название диссертации: «Система преступлений. и перспективы ее совершенствования». Что здесь идет от коллективной рассредоточенности внимания, что — от впавшего в крайние формы старания удостоверить свою научность лингвистическими маркерами [32], что — от специфики языка права и юридического мышления и что, наконец, — от их включенности в поведанную нами историю метонимии? Говоря же более коротко и фигурально, что делает современного юриста «полуграмотным Шекспиром» 18? Думаем, вопросы такого рода заслуживают особого исследования.
Список литературы
1. Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. М., 2004.
2. Клюев Е. В. Риторика (Инвенция. Диспозиция. Элокуция). М., 2001.
3. Лотман Ю. М. Риторика // Лотман Ю. М. Избранные статьи в 3 т. Т. I : Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн, 1992.
4. Radden G., Kövecses Z. Towards a Theory of Metonymy. In The Cognitive Linguistics Reader. London, 2007.
5. Общая риторика / Ж. Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон [и др.]. М., 1986.
6. Автономова Н. С. Фуко Мишель Поль // Современная западная философия : словарь / сост.: В. С. Малахов, В. П. Филатов М., 1991.
7. Hassan I. Toward a Concept of Postmodernism. URL: https://fliphtml5.com/djyh/mrsi/basic (дата обращения: 14.04.2020).
8. Langacker R. W. Metonymic Grammar. In Metonymy and Metaphor in Grammar. Amsterdam/Philadelphia, 2009.
9. Talmy L. Toward a Cognitive Semantics. Vol. 1. Concept Structuring systems. London; Massachusetts, 2000.
17 Выдвигаются и более амбиционные прогнозы: «Мы можем быть совершенно уверены, что человечество посягнет на божественность, — у него есть много причин желать такого апгрейда и много возможностей его осуществить» [31, с. 40].
18 Оксюморон из «Футурошока» А. Тоффлера [33, с. 130-133].
10. Падучева Е. В. К когнитивной теории метонимии. URL: http://www.dialog-21.ru/media/2674/paducheva. pdf (дата обращения: 25.04.2020).
11. Романенко В. А. Метонимия в когнитивном аспекте // Вестник Российского университета дружбы народов, серия Русский и иностранные языки и методика их преподавания. 2010. № 2.
12. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004.
13. Полатовская О. С. Фрейм-сценарий как тип концептов // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. 2013. № 4.
14. Мурашова Л. П. Концептуально-когнитивный фрейм // Научный вестник Южного института менеджмента. 2014. № 4.
15. Barselona A. Introduction. The Cognitive Theory of Metaphor and Metonymy. In Metaphor and Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective. Berlin, 2003.
16. Peirsman Y., Geeraerts D. Metonymy as a Prototypical Category. In Cognitive Linguistics 17(3), 2006.
17. Barcelona A. Clarifying and Applying the Notions of Metaphor and Metonymy Within Cognitive Linguistics: An Update. In Metaphor and Metonymy in Comparison and Contrast. Berlin; New York, 2003.
18. Jimenez-Munoz A., Martínez A. C. L. A Metaphor-Metonymy Continuum? Evidence From Cross-Field L2 Set Texts. In Ibérica, núm. 34, 2017.
19. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996.
20. Моркина Ю. Язык и поэтика: анализ концепций последователей А. А. Потебни. Часть I: А. А. Потеб-ня, В. Харциев, Б. А. Лезин // Фiлософiя освгги. 2019. № 1.
21. Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1999.
22. Кант И. Критика чистого разума // Соч. в 8 т. М., 1994. Т. 3.
23. Стариков Н. В. Шерше ля нефть. Почему наш Стабилизационный фонд находится ТАМ? СПб., 2009.
24. Юровицкий В. М. Денежное обращение в эпоху перемен. М., 2007.
25. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.
26. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994.
27. Современная западная философия. Минск, 2000.
28. Бавсун М. В., Попов Д. В. Метамодерн в праве: осцилляция в точке Канетти. Статья I. Пролиферация норм и разум // Научный вестник Омской академии МВД России. 2018. № 4.
29. Бавсун М. В., Попов Д. В. Метамодерн в праве: осцилляция в точке Канетти. Статья II. Право на задворках духовности // Научный вестник Омской академии МВД России. 2019. № 1.
30. Бавсун М. В., Попов Д. В. Метамодерн в праве: осцилляция в точке Канетти. Статья III. Амбивалентность права в контексте биополитической стратегии государства // Научный вестник Омской академии МВД России. 2021. № 1.
31. Харари Ю. Н. Homo Deus. Краткая история будущего. М., 2018.
32. Сальников Е. В. Истоки кризисных явлений в современной российской юридической науке // Научный вестник Омской академии МВД России. 2020. № 3.
33. Тоффлер А. Футурошок. СПб., 1997.
