CC BY
17УДК 130.2 © Г. Ч. Синченко, Е. Ю. Воробьева, 2020 DOI: 10.24411/1999-625X-2020-11014
Метафора и метонимия, или История золушки. Часть II 1
Г. Ч. Синченко, Омская академия МВД России И gsinchenko@rambler.ru Е. Ю. Воробьева, Сибирский институт бизнеса и информационных технологий
И velena-05@mail.ru
Когнитивно-лингвистическая трактовка метонимии прошла этапы от опознания в ней близкого к метафоре стандартного познавательного действия через включение в инструментарий категоризации действительности и экспликацию в качестве универсального конструктивного элемента гносеологического гештальта до возведения в ранг первичной по отношению к метафоре лингвокогнитивной структуры. Тем самым осуществилась двойная метаморфоза. Тропы перешли из вербальных декораций в ментальные операции, а внутри ансамбля тропов такое традиционно периферийное явление, как метонимия, стало прочитываться как центральное. Метонимический поворот опирается на ряд философских предпосылок, коррелирует с результатами, полученными независимо от когнитивной лингвистики в структуралистской программе общей риторики Группы ц и семантике У. Эко, и может рассматриваться в качестве феномена, характер детерминации и значение которого выходят за границы того научного направления, в котором он вызрел.
Ключевые слова: метонимия; метафора; когнитивная лингвистика; идеализированная когнитивная модель; познание;
концепт; язык; гештальт.
Metaphor and Metonymy, or the Story of Cinderella. Part II
G. Ch. Sinchenko, the Omsk Academy of the Russian Ministry of Internal Affairs H gsinchenko@rambler.ru Е. Yu. Vorobieva, the Siberian Institute of Business and Information Technology (Omsk)
H velena-05@mail.ru
The cognitive linguistics interpretation of the metonymy has undergone stages from recognizing it as a standard cognitive act close to metaphor through involvement into the toolkit of categorization of the reality and explication as a universal constructive element of gnosiological gestalt to ranking as the primary, compared to metaphor, lingua-cognitive structure. Thus, a double metamorphosis has occurred. Tropes have moved from verbal decorations into mental operations; inside the ensemble of tropes such traditionally peripheral phenomenon as metonymy has been interpreted as the central one. The metonymical turn relies on a range of philosophical prerequisites, correlates with the results obtained irrespective of cognitive linguistics in the structuralist programme of general rhetorics of Groupe ц and semantics of U. Eco and can be considered as a phenomenon which character and meaning are beyond the boundaries of the science area it developed in.
Keywords: metonymy; metaphor; cognitive linguistics; idealized cognitive model; cognition; concept; language; gestalt.
Нет столь великой вещи, которую не превзошла бы величиною еще большая. Нет вещи столь малой, в которую не вместилась бы еще меньшая.
Козьма Прутков
Ранее мы изложили общепринятое представление переосмысление метафоры в контексте когнитивной ре-о метафоре и метонимии как фигурах речи (тропах), свя- волюции и отметили, что кризис классической гносео-зали приоритетность первой и подчиненное положение логии подтолкнул к переоценке значения метонимии. второй с унаследованным от античности пониманием Ниже последний аспект раскрывается в жанре наррати-познания как мировидения, кратко охарактеризовали ва с элементами философского анализа.
1 Продолжение. Часть I была опубликована в № 4 журнала за 2019 г. (Синченко Г. Ч., Воробьева Е. Ю. Метафора и метонимия, или История золушки. Часть I // Научный вестник Омской академии МВД России. 2019. № 4. С. 79-87).
Погружение
Когнитологический интерес к метонимии пробудился в основополагающих для этого научного направления «Метафорах, которыми мы живем» Дж. Лакоффа и М. Джонсона (1980). Прежде всего было указано, что «метонимии присуща в основном референциальная функция, т. е. она позволяет одной сущности заменять другую» [1, с. 62]. А так как данная характеристика не раскрывала ее познавательного потенциала, незамедлительно последовало продолжение: подобно метафоре, метонимия служит пониманию и используется похожим образом, но «позволяет точнее сконцентрироваться на определенных сторонах того, что обозначается... Как и метафора, она принадлежит не только языку. Метонимические концепты. являются составной частью обыденного мышления, способов речи и поведения» [1, с. 62-63]. Итак, метонимия не троп в узком значении цветка красноречия и, оставаясь паралогизмом, т. е. логической аномалией, она отныне признается познавательной нормой.
В то же время первичная обработка метонимии методами когнитивной лингвистики (КЛ 2 ) состоялась посредством сближения с метафорой, что оставляет открытым вопрос, в чем их различие. В самом деле, «точнее сконцентрироваться» — формулировка слишком расплывчатая, чтобы принять ее за удовлетворительный научный ответ, а традиционное разграничение по основаниям сходства и смежности более не устраивает. Рассмотрим это подробнее.
С одной стороны, то обстоятельство, что метафора и метонимия отныне «законные» концептуальные структуры, формально не мешает спустить обычные критерии с элокуции3 на более глубокий уровень. С другой стороны, до последней трети XX в. классическая трактовка метафоры добирается уже в расшатанном виде. Одни ученые твердо придерживаются идеи сходства как порождающего и квалифицирующего метафору принципа. Другие, не отрицая ключевой роли сходства, ищут новое ее понимание в метафорических конструкциях. По мнению третьих, тезис Аристотеля «слагать хорошие метафоры — значит подмечать сходство» превратился в предмет риторического антиквариата [ср., напр.: 2; 3; 4].
Что касается самих Лакоффа и Джонсона, то под критическое восприятие старинных постулатов они подвели философский базис. Сходства реальны не в значении объективности и первичности по отношению к психической активности, опыту, социо-
культурным факторам, а в том смысле, что возникают не из голой фантазии. Мир дан через эмпирические гештальты (целостные структуры), чей ассортимент и сочетаемость чувствительны к разнообразию культур. Метафоры внедрены в процесс упорядочения опытных данных и участвуют в нем настолько энергично, что без некоторых мы совершенно не могли бы рассуждать и общаться. Таким образом, «черты сходства возникают как результат функционирования концептуальных метафор, и в силу этого они могут рассматриваться, скорее, как интерактивные характеристики, чем как свойства, внутренне присущие вещам» [1, с. 234].
Поскольку риторико-поэтическая парадигма начинает выглядеть обреченной на полный снос, а ее философский фундамент вызывает скепсис, постольку соответствующий понятийно-терминологический аппарат эксплуатируется вяло. Как следствие, в характеристике метонимии Лакофф и Джонсон обходятся без «смежности», аналогично тому как в свое время П.-С. Лаплас обошелся в «Изложении системы мира» без гипотезы о Творце, а Т. Кун в «Структуре научных революций» — без понятия об истине. «Суть метафоры — это понимание и переживание сущности одного вида в терминах сущности другого вида», а в метонимии «мы используем одну сущность для ссылки на другую, которая с ней связана» [1, с. 27, 61]. Это, плюс отмеченное выше указание на «более точную концентрацию», — вот, собственно, и все, чем метонимия выделяется на фоне метафоры. Представление о познавательном потенциале первой возникает на правах частного аспекта теории, разрабатываемой вокруг второй и для нее.
Восхождение
Семью годами позже в монографии Лакоффа «Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении» [5] вводится понятие идеализированной когнитивной модели (ИКМ). Хотя явное определение отсутствует, не будет ошибкой сказать, что новая конструкция занимает место, принадлежавшее концепту «область опыта» (domain of experience) 4, а ее связь с метонимией имеет диалектический характер.
Самый очевидный момент состоит в том, что метонимия интерпретируется как один из четырех типов ИКМ, в котором устанавливается отношение замещения (обозначения) одним элементом ИКМ другого элемента или ИКМ целиком [5, с. 112-113]. Но это еще полдела. Согласно веками складывав-
2 В целях экономии объема данная аббревиатура будет использоваться также вместо имени прилагательного «когнитивно-лингвистический», например, «КЛ-исследования» в значении «когнитивно-лингвистические исследования».
3 Элокуция — стадия риторического канона, посвященная словесному оформлению содержания речи.
4 В литературе ИКМ трактуют как «некий ментальный конструкт, гештальт... который обладает структурным единством и в отраженном виде представляет тот или иной участок действительности, концептуализированный индивидом через опыт» [6, с. 56].
шимся воззрениям, понятие является абстракцией, которая выделяет и равномерно охватывает объекты, отождествляемые по отчетливым признакам, а интеллектуальные действия с понятиями жестко нормированы формальной логикой. Концепция ИКМ выдвигается в ходе критического пересмотра этих убеждений и оставляет за понятиями в обычном смысле место частного случая в многообразии форм и механизмов мироосмысления [5, с. 208-209]. Метонимия оказывается важным методологическим инструментом данной доктрины, применяемым для расчистки теоретического поля, на котором последняя предстает частично преемником, частично партнером различных модификаций нетрадиционной гносеологии от идеи семейного сходства Л. Витгенштейна 5 до учения о прототипах Э. Рош 6. «„.Члены когнитивной категории, — пишет Е. А. Пушкарев, — будучи неравнозначными, тем не менее соотносятся с друг другом, и именно потому, что образуют общую категорию. Это соотношение, ощущаемое индивидом, оказывается достаточным для того, чтобы один член категории, являющийся прототипическим, мог замещать по метонимии другой член этой же категории. Подобное решение заставляет прийти к выводу, что прототипизация по Лакоффу обязательно метонимична» [7, с. 18].
В то время как понятие метонимии способствует становлению концепции ИКМ, последняя выступает ресурсом дифференцированного описания первой в ее когнитивном статусе: Лакофф анализирует ни много ни мало семь видов метонимических моделей. Вряд ли будет преувеличением сказать, что в «Опасных вещах» метонимии уделяется больше внимания, чем метафоре, — не исключено, что в целях выправления прежнего дисбаланса. Правда, ретроспективно дело изображено так, что дисбаланса как бы и не было, потому что, пишет теперь Лакофф, в 1980 г. им и Джонсоном была разработана теория метафоры и метонимии [5, с. 99].
В 1989 г. Лакофф в соавторстве с М. Тёрнером выпускает «Больше, чем холодный разум: Путеводитель по поэтической метафоре» [8] — труд, который согласно характеристике, данной ему в одной короткой и колкой рецензии, не соответствует целям этого вида изданий и определенно уступает двум
предыдущим книгам в стройности, новизне и увлекательности [9, p. 720-721]. Тем не менее «Путеводитель» оправдывает свое название в том плане, что отражает движение познавательного интереса по пути разработки теории концептуальной метафоры, однако на сей раз во встречном направлении. На первом этапе надо было доказывать, что метафоры — это ментальные композиции глубокого залегания и их ошибочно сводить к словесному жонглированию, а на втором демонстрируется, что они не замурованы в глубоких шахтах рассудочной рутины, но присутствуют на всех уровнях познания и коммуникации и без их универсального содействия дара речи лишились бы и самые великие поэты. Ключ к адекватному объяснению понимания [1, с. 22] — вот что надо было заметить в метафоре на первых порах. Нечто большее, чем холодный, невозмутимый разум, — вот что надо узреть в ней сейчас.
С инверсивной установкой, сделавшей «Путеводитель» своего рода когнитивной лингвистикой вспять, соотносится также то обстоятельство, что сравнительная характеристика метафоры и метонимии дается уже не с целью локализовать метонимические процедуры в зоне КЛ-анализа, а для того, чтобы воспрепятствовать их смешению с процедурами метафорическими [8, p. 103-104]. Достигнув зрелости как лингвистический конструкт, метонимия словно требует своего, не посягая на чужое, и то, что она получает, скорее, подытоживает десятилетние исследования, чем выводит их на новый горизонт 7.
Вместе с тем появляется один оригинальный момент, заключающийся в выделении «общей» (general) метонимии словА вместо выражаемых ими понятий, которая автоматически срабатывает в процессе использования языка. Например, называя чьи-то слова глупыми, мы благодаря метонимической отсылке даем нелестную оценку не последовательности звуков, а ее смыслу. У Лакоффа и Тёрнера это сюжет мимолетный, введенный, судя по всему, для того, чтобы читатель-старшекурсник помнил, что слова полагается отличать от их смыслового наполнения и что, соответственно, концептуальные метафоры обитают в головах, а не звуковых волнах или цепочках букв. И вообще, метонимичность как черта языка — это одно, а собственно
5 В множестве, складывающемся по принципу семейного сходства, всякому элементу найдется подобный элемент, но не все элементы сходны друг с другом по единому критерию. Такое нередко встречается в кругу родственников, откуда и название.
6 В когнитивной психологии Э. Рош прототип — элемент определенной категории, который «лучше других» представляет ее в целом. Возьмем «парадокс „Пепси"»: мозг потребителя предпочитает «Пепси», а подсознание, благодаря брендингу, — «Кока-Колу». В этом смысле в категории освежающих напитков продукция второй фирмы «прототипичнее», чем продукция первой.
7 Отсутствует понятие ИКМ, зато используется понятийно-терминологическая обойма «схема» (schema), «концептуальная область» (conceptual domain), «источник» (source), «цель» (target), «отображение» (mapping). Но это не принципиально новые идеи, а скорее их оттенки и эксперименты со средствами их выражения.
метонимия — другое [8, p. 108-109]. Но такова была ситуация внутри отдельной книги, ее частных задач и ее смыслового пространства. Слово о метонимической природе языка слетело со страницы 108 «Путеводителя», и его не поймать. Все случилось так, как авторы по-профессорски разъясняли аудитории: «...Поскольку то, что имеет значение, находится в уме, а не в словах, существует огромный диапазон возможностей, открытых для разумного толкования.» [8, p. 109].
На вершине
Если гештальты реальны, а уверенность в этом всегда поддерживала когнитивистику в ее начинаниях, то время от времени они переключаются. Метонимическое переключение, или поворот, датируется самым концом XX в., когда в 1998 г. вышла в свет статья З. Кёвечеша и Г. Раддена [10], год спустя в новой редакции, с обратным порядком авторства и под названием «На пути к теории метонимии» опубликованная как вводная в первом в истории науки сборнике, посвященном исключительно этой ментальной операции [11 8]. «Младшая сестра» метафоры действительно повзрослела и выступила из ее тени.
Утверждать, что авторы смотрят на метонимию влюбленными глазами, было бы дурным тоном, но невозможно отрицать дружественный ей, скажем так, исследовательский интерфейс их текста. В самых первых строках утверждается, что метонимия, в отличие от метафоры, всегда описывалась в терминах, скорее, концептуальных, чем собственно лингвистических, и даже традиционная риторика применительно к ней оперировала философскими понятийными связками типа причина вместо следствия. Затем авторы полностью присоединяются к когнитивному подходу, особенно к концепции ИКМ, и вводят на ее платформе дефиницию «метонимия — это когнитивный процесс, в котором одна концептуальная сущность, оболочка (vehicle), обеспечивает ментальный доступ к другой концептуальной сущности, цели (target), в рамках одной и той же идеализированной когнитивной модели» [11, p. 336]. Пока все более или менее узнаваемо и ожидаемо 9, однако на следующем этапе из определения делается радикальный вывод: «.Метонимия может встретиться всюду, где у нас есть идеализированные когнитивные модели. А они есть относительно всего, что осмыслено, что включает и смыслы слов и событий, и формы и значения слов, и вещи и слова во внешнем (real) мире» [11, p. 337].
Hic Rhodus, hic salta. Ранее Лакофф и Тёрнер усмотрели универсальную метонимичность языка
по линии соотношения его фонетической (графической) и семантической сторон. Теперь Радден и Кё-вечеш приняли их тезис, расширили его и обнаружили метонимии на всех мыслимых линиях: форма (знак) вместо концепта, форма (знак) вместо вещи/ события и т. д. — длинный ряд, к которому добавились и такие сложные варианты, где одна комбинация «знак — событие» замещает другую однотипную комбинацию etc. Все вместе складывается в классификацию, охватывающую 49 разновидностей (в первоначальной версии 1998 г. их насчитывалось еще больше — 67).
Среди этого изобилия легко найдется место глаголу «ударить», потому что им обозначается единовременный акт, а в действительности, чтобы ударить кулаком (to punch), надо сжать в него пальцы, совершить движение рукой и пройти остальные стадии до отдачи включительно. Метонимична фраза «Я говорю по-турецки» при условии, что под ней кроется, по словам героя шутливой песни В. С. Высоцкого, что «еще я пишу, читаю, пою и пляшу». Сокращение «Советский Союз» метонимически заменяет «Союз Советских Социалистических Республик», «СССР» — оба, «Эсэсэр» — все три и вместе с ними метонимически замещает страну, которую обозначает, и т. д.
Подход Раддена-Кёвечеша, по оценке Г. Дрож-джа задавший на определенное время образец взгляда (the standard view) на метонимию [13, p. 130], вызвал новую проблемную ситуацию. Если даже буквальность в определенном смысле метонимична, то в каком смысле неметонимично то, что метафорично? Актуализация вопросов такого рода поместила начавшееся в 1990-е гг. изучение связи метонимии с метафорой в логический центр развития научной мысли в данной области.
Значительная роль в разработке темы принадлежит Л. Гуссенсу. «Хотя в принципе метафора и метонимия являются различными познавательными процессами, — пишет нидерландский лингвист, — как представляется, они не исключают друг друга. Их сочетание можно найти в выражениях естественного языка» [14, p. 350 10], например, в «О дорогой, — она хихикнула, — я же совсем забыла». Если толковать его как сказала, хихикая, то налицо замена по схеме часть (хихикнула) вместо целого (сказала, хихикая), т. е. чистая метонимия. При интерпретации сказала, как будто хихикая имеем пересечение границы между областью источника (хихиканье, смешок, хохоток и т. п. акустические, но не вербальные проявления эмоций) и областью цели (произнесение слов), т. е. метафору. «Однако суть в том, что и в метафориче-
8 Мы пользуемся переизданием работы Раддена-Кёвечеша 2007 г. [12].
9 В сравнении с «Опасными вещами» отдельные нюансы есть, но в нашем исследовании они не в счет.
10 Мы цитируем по переизданию 2003 г. Первая публикация состоялась в 1995 г.
ской трактовке смысловая связь с метонимическим прочтением все еще присутствует» [14, p. 356]. Гус-сенс очертил несколько комбинаций двух процедур и ввел обозначающий их гибридный неологизм «ме-тафтонимия».
Еще более решительный шаг сделал А. Барселона. Опираясь на массив проанализированных разными исследователями случаев, когда у метафорических действий вскрывались метонимические предпосылки, он сформулировал обобщающую гипотезу, согласно которой «зерна (seeds) всякого метафорического переноса следует искать в метонимической проекции» [15, p. 31] 11. Например, метафора «кричащий цвет» 12 обязана параллельной метонимической фокусировке (highlighting) на отклоняющихся от средних значений (deviant) частях диапазона звуков и цветов.
Итак, сколько бы матрешек ни входило в метафорический набор, наименьшая всегда будет метонимией. Она проникла едва ли не всюду, во все поры и полости. Однако безвозмездной экспансии не бывает. Референциальная функция, с констатации которой началось внедрение «бывшего второсортного тропа» в когнитивистику, с авансцены ушла: «...От метонимии не требуется (need not to be) референци-альности» [16, p. 13; см. также 17]. И это закономерно, ибо тот, кто обеспечивает умственный доступ к цели (решающее качество метонимии и по Раддену-Кёве-чешу, и по Барселоне) не только публично, но и, так сказать, подпольно, должен позаботиться об ограничении доступа к своему подлинному имени.
Метонимический поворот как философская проблема
История когнитивного преображения и расцвета золушки-метонимии не полностью укладывается в канву нашего экскурса: канва узка, история изгибиста. Мы промолчим о многом существенном, если промолчим об открытии англоязычным научным миром Р. Якобсона и французского структурализма, открывшего Якобсона значительно раньше [18], об «отступнических» опытах по оживлению докогнитивистских и доструктуралистских подходов вплоть до реанимации понятия смежности [19], о появлении теории концептуальной интеграции (блендинга), в которой метафора и метонимия, при всем драматизме их взаимоотношений, предстают аспектами более общих механизмов смыслового отображения [20].
Одновременно имеется стойкое ощущение, что в научной «биографии» метонимии, как она была изображена выше, осуществилось полноценное развертывание определенной логической воз-
можности. С учетом оценок, дававшихся А. Барселоной, Р. Дирвеном и Ф. Руизом де Мендозой Иба-ньесом, Г. Дрождж суммирует произошедшее следующим образом: после скромных наметок на тему метонимии, появившихся в виде отростка теории концептуальной метафоры, сложилась теория метафоры и метонимии, а впоследствии возникла теория концептуальной метонимии как равноправный партнер учения о метафоре [13, p. 145-146; см. также 21, p. 214; 22, p. 39]. Менее академичная, но более остроумная версия произошедшего принадлежит Фанфан Дин. Используя формулировки, которые были предложены Вэнь Сюем, Е Куаном и Ван Инем, она в максимально спрессованном виде представила динамику когнитологической трактовки метонимии как переход от «метафор, которыми мы живем», к «метонимиям, которыми мы живем» [23, p. 1836].
Дополнительную силу упомянутое ощущение черпает в научных результатах, сопоставимых с когнитологическими, но полученных независимо от КЛ.
Во-первых, уместно вспомнить о затронутой в первой части статьи льежской «Общей риторике» и ее положении о метафоре как результате сочленения синекдох [24, с. 194]. Группа ц безоговорочно выводит синекдоху из объема метонимии, в то время как когнитивисты не придают значения их различиям. Но если счесть трудности перевода структуралистских терминов в когнитивистские и обратно преодоленными, то в выделенном нами отношении те и другие воззрения вполне когерентны — разумеется, с поправкой на лишь фрагментарное совпадение предметных областей двух теорий.
Во-вторых, в семиотике, развитой У. Эко в 7080-е гг. XX в., также проводятся аналогичные идеи, вдобавок подкрашенные иронией, хорошо известной ценителям художественного творчества плодовитого итальянского ученого. Отмечая, что многим авторам начиная с Аристотеля термин «метафора» служит для обозначения риторической фигуры вообще, Эко заявляет: «Поэтому говорить о метафоре значит говорить о риторической активности во всей ее сложности. А это значит прежде всего спросить себя, не из слепоты ли, лени или по какой-то другой причине возник своеобразный синекдохический взгляд на метафору, при котором часть воспринимается как представитель целого. На самом деле очень трудно рассматривать метафору, не рассматривая ее в рамках, обязательно включающих и синекдоху, и метонимию, — настолько трудно, что троп, который кажется самым что ни на есть первичным (the
11 Мы цитируем по переизданию 2003 г. Первая публикация состоялась в 2000 г.
12 Мы взяли эту русскую метафору, не найдя более близкой к оригинальному «loud colour».
most primary), вместо этого предстает в обличим самого что ни на есть производного, как результат семантического исчисления, предполагающего другие, предварительные семиотические операции. Любопытная ситуация для фигуры речи, которая была признана многими основой всех остальных» [25, p. 87].
Зафиксированные корреляции позволяют поставить вопрос о сверхинтерналистском характере метонимического переключения. Одной лишь внутренней логикой развития конкретной научной программы нельзя объяснить эту изящную двойную метаморфозу, состоящую в том, что в то время как тропы перешли из вербальных деко-
раций в ментальные операции, внутри ансамбля тропов такое традиционно периферийное явление, как метонимия, стало прочитываться как центральное. Более того, значение данного феномена выходит за пределы научного направления, в котором он вызрел и свершился, поскольку переход лидерства от метафоры к метонимии выступает одним из знаковых признаков постмодернизма, что было замечено И. Хассаном еще в конце 1980-х гг., когда сам этот термин смотрелся неловким, угловатым (awkward, uncouth) новичком [26]. Данными вопросами мы займемся в третьей части «Истории золушки».
Окончание следует.
Список литературы
1. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004.
2. Миллер Дж. Образы и модели, уподобления и метафоры // Теория метафоры. М., 1990.
3. Рикёр П. Живая метафора // Теория метафоры. М., 1990.
4. Ричардс А. Философия риторики // Теория метафоры. М., 1990.
5. Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. М., 2004.
6. Пушкарев Е. А. К вопросу о структуре идеализированных когнитивных моделей в актах переноса // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия «Лингвистика». 2015. Т. 12, № 4.
7. Пушкарев Е. А. О структуре идеализированной когнитивной модели при метонимизации // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. № 2.
8. Lakoff G., Turner M. More than Cool Reason: A Field Guide to Poetic Metaphor. Chicago, 1987.
9. Steen G. Lakoff (George) and Turner (Mark). More Than Cool Reason: A Field Guide to Poetic Metaphor. In Revue belge de philologie et d'histoire, tome 70, fasc. 3, 1992.
10. Kovecses Z, Radden G. Metonymy: Developing a Cognitive Linguistic View. In Cognitive Linguistics 9(1), 1988.
11. Metonymy in Language and Thought. Amsterdam/Philadelphia, 1999.
12. Radden G., Kovecses Z. Towards a Theory of Metonymy. In The Cognitive Linguistics Reader. London, 2007.
13. Drozdz G. The Development of the Theory of Metonymy in Cognitive Lingistics. In Linguistica Silesiana 35, 2014.
14. Goossens L. Metaphtonymy: The Interaction of Metaphor and Metonymy in Expressions of Linguistic Action. In Metaphor and Metonymy in Comparison and Contrast. Berlin; N.-Y., 2003.
15. Barcelona A. On the Plausibility of Claiming a Metonymic Motivation for Conceptual Metaphor. In Metaphor and Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective. Berlin, 2003.
16. Barselona A. Introduction. The Cognitive Theory of Metaphor and Metonymy. In Metaphor and Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective. Berlin, 2003.
17. Ruiz de Mendoza Ibanez F. The Role of Mappings and Domains in Understanding Metonymy. In Metaphor and Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective. Berlin, 2003.
18. Dirven R. Metonymy and Metaphor: Different Mental Strategies of Conceptualization. In Metaphor and Metonymy in Comparison and Contrast. Berlin; N.-Y., 2003.
19. Peirsman Y., Geeraerts D. Metonymy as a Prototypical Category. In Cognitive Linguistics 17(3), 2006.
20. Fauconnier G., Turner M. The Way We Think: Conceptual Blending and the Mind's Hidden Complexities. N.-Y., 2002.
21. Barcelona A. Clarifying and Applying the Notions of Metaphor and Metonymy Within Cognitive Linguistics: An Update. In Metaphor and Metonymy in Comparison and Contrast. Berlin; N.-Y., 2003.
22. Dirven R., Ruiz de Mendoza Ibanez F. Looking Back at Thirty Years of Cognitive Linguistics. In Cognitive Linguistics in Action. Berlin; N.-Y., 2010.
23. Ding Fangfang. Rethinking the Cognitive Study of Metonymy. In Theory and Practice in Language Studies, Vol. 5, No. 9, September, 2015.
24. Общая риторика / Ж. Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон и др. М., 1986.
25. Eco U. Semiotics and the Philosophy of Language. Bloomington, 1986.
26. Hassan I. Toward a Concept of Postmodernism. URL: https://fliphtml5.com/djyh/mrsi/basic (дата обращения: 14.04.2020).
