МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ УЧЕНИЯ ГЕГЕЛЯ О НАКАЗАНИИ Текст научной статьи по специальности «Право»

ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ

DOI 10.37523/SUI.2022.47.1.002

УДК 340

Афанасьевский Вадим Леонидович

кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры теории и истории государства и права, Самарский юридический институт ФСИН России, 443022, Россия, г. Самара, ул. Рыльская, 24в, e-mail: adler_vadim@mail.ru

Vadim L. Afanasievskiy

Candidate of Philosophy, Associate Professor, Assistant of the Theory and History of State and Law Department,

Samara Law Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia, 24v, Rylskaya str., Samara, Russia, 443022, e-mail: adler_vadim@mail.ru

МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ УЧЕНИЯ ГЕГЕЛЯ О НАКАЗАНИИ

Аннотация. В статье рассматривается учение о наказании выдающегося немецкого мыслителя-диалектика Г. В. Ф. Гегеля. Автор показывает, что феномен наказания мыслитель анализирует в пространстве своего понимания права в качестве свободы. Гегель исходит из той мысли, что преступное деяние в качестве нарушенного права как права (но не как основание зла) требует своего снятия. Посредством оппонирования некоторым криминалистам, например, Э. Клейну, Гегель подвергает критике интерпретацию событий преступления и наказания в качестве зла как такового. Мыслитель подчеркивает, что желание зла является совершенно нерациональным, ибо в мире уже наличествует другое зло. Автор подробно рассматривает гегелевское понимание того, что неправомерно представлять феномен наказания лишь в качестве инструмента и орудия восстановления попранного права. Вместе с этим Гегель считает, что сам преступник имеет право на наказание, коренящееся в самом преступном деянии, которое трактуется как проступок свободного индивида. Не принимая жесткость мести и талиона, мыслитель исходит из равенства преступления и наказания, трактуемого через ценность. В итоге Гегель приходит к тому, что сам акт снятия преступления посредством наказания требует перехода теоретических построений в сферу морали, где значимыми становятся целеполагания и мотивы действий индивидов. Только в проступках субъективная воля воплощается в объективную и поэтому переходит в пространство закона.

Ключевые слова: теория, право, снятие, свобода воли, преступление, наказание, возмездие, ценность, отрицание, абстрактное право, месть, понятие.

Summary. The article examines the doctrine of punishment by the distinguished German dialectic thinker G. W. F. Hegel. The author analyzes that the phenomenon of punishment is analyzed by the thinker in the space of his understanding of right as freedom. Hegel proceeds from the idea that criminal act as a violated right, but not as a basis of evil, needs to be removed. By means of opposing to some criminalists like E. Klein he criticises the interpretation of crime and punishment as evil as such. Hegel stresses that the desire for evil is completely irrational, for there is already another evil in the world. The author elaborates on Hegel's understanding that it is wrong to present the phenomenon ofpunishment only as an instrument and an instrument of restoring a violated right. At the same time Hegel considers that the offender himself has a right rooted in the criminal act itself, which is treated as a transgression of a free individual. While not accepting the harshness of revenge and talion, the thinker proceeds from the equality of crime and punishment as interpreted through value. As a result, Hegel reaches the conclusion that the act of removing crime through punishment brings his theoretical constructions into the realm of morality, where the goal-setting and motives of individuals' actions become significant. Only in misdemeanours does the subjective will translate into the objective will and therefore move into the realm of law.

Keywords: theory, law, removal, free will, crime, punishment, retribution, value, denial, abstract law, revenge, concept.

«Философия права» Г. В. Ф. Гегеля признается исследователями в качестве самой глубокой теоретической системы общества и права первой половины XIX столетия. Целью этого произведения являлось «в видимости временного и преходящего познать имманентное, субстанцию, присутствующее в ней [видимости] вечное» [1, с. 10]. В частности, здесь Гегель эксплицировал глубинные основания феномена права и его элементов. Предметом нашего анализа будет феномен наказания: его основания и механизм реализации.

METAPHYSICAL BASIS OF HEGEL'S TEACHING ON PUNISHMENT

© 2022 Афанасьевский В. Л.

Немецкий мыслитель исходит из того, что феномен наказания представляет собой отрицание преступления, ибо преступное деяние в своей сущности является отрицанием права. В своем анализе Гегель рассматривает преступление в качестве исходного и самостоятельного понятия, которое имеет свои объективные характеристики. Поэтому оно независимо от наказуемости. Оно и есть исходное насилие, а следовательно, и отрицание права. В то время как наказание предстает как отрицание отрицания, оно выступает как снятие преступления в силу того, что самим фактом применения наказания право демонстрирует наличную у него силу. Здесь необходимо обратить внимание на одну из важнейших и оригинальных категорий системы Гегеля - категорию «снятие». Ее смысл эксплицируется в связи с механизмом процесса развития понятого как взаимодействие противоположных моментов. Именно через снятие конкретное противоречие примиряется, в результате чего и возникает новое качество, формирование которого возможно лишь посредством отрицания исходного качества. Немецкое слово Aufheben предполагает оригинальный смысл: с одной стороны, предполагается прекращение, исчезновение, но не абсолютная негация, а с другой стороны, имеется в виду и сохранение, удержание в новом, в том числе и содержания отрицаемого [2, с. 168]. Таким образом, получается, что преступление как снятое в наказании утрачивает свою собственную самость, но не уничтожается в буквальном смысле слова, его содержание сохраняется в топо-се отрицания отрицания, то есть в наказании. Вот именно это отрицание преступления посредством наказывания, с точки зрения Гегеля, и выступает в качестве правомерного и необходимого, чтобы право могло утвердиться в качестве истинно действительного права.

Исходя из вышесказанного, для Гегеля абстрактное право выступает как право принудительное, для реализации которого необходимо применение насилия. В то же время философ предостерегает от трактовки абстрактного права только как права, реализация которого возможна исключительно посредством насильственных действий. Такая интерпретация абстрактного права означает только возможность «понимать его, исходя из следствия, которое проявляется лишь окольным путем неправа» [1, с. 143]. Принудительным абстрактное право выступает в силу того, что неправо представляет собой преступное насилие над самостью свободы, в то время как необходимая охрана сущей свободы от воздействия какого бы то ни было насильственного воздействия оборачивается действительным насилием, посредством которого, по Гегелю, только и может сниматься насилие исходное. Таким образом, право всегда базируется на принуждении, выступает «именно как второе принуждение, которое есть снятие первого принуждения» [1, с. 142]. Подчеркнем, что сам акт принуждения всегда только возможен, но правовой смысл оно приобретает лишь при условии, что оно предстанет в качестве снятия собственно исходного принуждения.

В связи с этим для Гегеля логичным является постановка проблемы, экспликации необходимых предпосылок, при которых преступное деяние, по сущности своей являющееся отрицанием права, приобретает возможность своего позитивного наличного бытия. Такое бытие преступное деяние приобретает только в топосе «права в себе», которое по определению не может быть нарушено. Применительно к «специфической» воле потерпевшего индивида любое совершенное в отношении его преступление предстает исключительно как нечто отрицательное. Позитивное же существование, с точки зрения немецкого мыслителя, преступное деяние получает исключительно в качестве специфической воли самого преступника. Получается, что только «поражение» воли может стать снятием преступления и восстановлением попранного права. Если такого снятия не произойдет, то в себе самой ничтожная голая видимость заявляла бы свое требование превратиться в реальность. Таким образом, в качестве второго принуждения наказание поражает только внешнее функционирование собственной воли преступившего закон, то есть его личность или имущество [1, с. 144].

Преступное насилие всегда направлено на наличное существование свободы, которое определенным образом проявляется во внешнем мире. Естественно, что и реализация наказания может быть отнесено только по отношению внешнего проступка индивида. В отношении же собственного глубинного бытийствования свободы принудительное воздействие неосуществимо, «поэтому государственные законы не могут распространяться на убеждения, ибо в области морального я есть для себя самого и насилие здесь не имеет смысла» [1, с. 143]. Само назначение наказания за когда-то совершенное преступное насилие выступает в качестве его последствия. В силу этого феномен наказания не может не выступать в качестве второго принуждения, спровоцированного преступным принуждением, следовательно, наказание выступает в качестве отрицания совершенного преступником отрицания права и в то же время оно выступает как утверждение права. Немецкий мыслитель обосновывал мысль, согласно которой наказание преступника предстает как

восстановление нарушенного права, так и оно само выступает правом преступившего закон. В тексте «Философии права» обосновывается положение, по которому признание преступного деяния проявлением неразумности позволяет не считать преступника разумным индивидом, действующим как свободная личность. А раз это так, то становится возможным обосновать право преступившего закон получить определенное наказание. Собственная воля преступника, считает Гегель, выступающая в виде воли свободного индивида, всегда включает в свое содержание момент всеобщего, то есть разумности: «Если мы рассматриваем мышление как подлинно всеобщее всего природного и также всего духовного, то оно выходит за пределы всех их и составляет основание всего» [3, с. 122]. Данный факт приводит к тому, что собственная воля преступившего закон неминуемо вступает в противоречие со всеобщей волей. Однако этой преступной воле всегда свойственно стремление к тождеству со всеобщей волей. Подобное соглашение становится возможным лишь через процедуру снятия преступного деяния фактом наказания. Согласно немецкой классике, и Гегелю в том числе, преступник, являясь разумным индивидом, всегда будет стремиться достичь истинной свободы. В силу этого условия он получает право требовать наказания для себя за совершенное преступление. Немецкий философ подчеркивает, что индивид своим правонарушением сам утвердил тот закон, по которому он должен быть подвергнут наказанию. Исходя из этого, у Гегеля наказание интерпретируется в качестве отрицания отрицания, а следовательно, оно должно вычленяться из сущности самого преступного деяния.

При совершении преступления индивид действует в соответствии с требованиями своей воли, в связи с чем совершенное деяние предстает в качестве неразумного, а следовательно, случайного. Признав же себя как заслуживавшего привлечения к наказанию как необходимого следствия его преступления, индивид, с точки зрения Гегеля, выступает в качестве подлинно свободного существа, ибо применение наказания со стороны государства предстает как необходимое, а следовательно, разумное действие. Гегель утверждает, что преступивший закон, осознанно принимающий свое наказание (то есть признающий его необходимость, неотвратимость и разумность), выступает в качестве именно свободного индивида. Это определяется пониманием сущности феномена свободы в качестве осознанной необходимости: «Наказываемый преступник может рассматривать постигающее его наказание как ограничение своей свободы; на деле, однако, наказание не есть чуждая сила, которой он подчиняется, а лишь проявление его собственных деяний, и, признавая это, он ведет себя как свободный человек» [3, с. 337]. Отсюда следует, что само право преступившего закон на наказание фундируется в гегелевской трактовке диалектики свободы и необходимости. Получается, что признание наказания в качестве собственного права для преступившего закон воздает ему честь как разумному индивиду.

Великий философ был убежден в необходимости выведения феномена наказания из сущности самого преступления. Если этого факта не признавать, то этим мы откажем преступнику в признании его как разумного существа. Из подобного отказа исходят, как считает Гегель, концепции наказания, видевшие в преступнике только исходящую от него опасность, а следовательно, его. Он или должен быть обезврежен, или выступить как инструмент устрашения других индивидов, или на него должны быть направлены исправительные средства. В этом отношении учение Гегеля о праве преступного индивида на наказание в определенном смысле коренится в концепции наказания Платона. Уже великий грек трактовал феномен наказания в качестве блага для преступившего закон, а не зла, ибо только посредством наказания и может осуществиться моральное возрождение преступника. Именно поэтому правонарушитель получает право претендовать на собственное наказание.

Отсюда понятно, почему Гегель, в отличие от И. Канта, признавал обоснованной мысль итальянского мыслителя-правоведа эпохи Просвещения Ч. Беккариа, согласно которой преступник сам должен выразить свое согласие на то, чтобы подвергнуться определенному наказанию за свое преступное деяние. В то же время немецкий мыслитель не приемлет позицию Беккариа по вопросу о том, где возможно найти это согласие индивида на применение к нему определенного наказания. Сам итальянский гуманист, являясь сторонником идеи общественного договора, располагал это место в самом факте заключения такого договора, ведущего к образованию государства. Гегель же принципиально отвергает концепцию общественного договора в связи с тем, что она делает социум и государственность зависимыми от анархизма свободной воли индивидов. Для Гегеля субъективной воле противостоит разумная в своей сущности воля объективная. Он стремится обосновать, что мир нравственности, то есть мир социума также разумен, логичен и имеет свои законы, которые познаваемы научным разумом. Поэтому для Гегеля совершенно логично,

что уже сам факт совершения преступного деяния индивидом как бы сам собой влечет его согласие на наказание. Отсюда понятна мысль о том, что объективный смысл самого преступного деяния, как и личная воля преступившего закон, требуют назначения наказания с целью снятия нарушенного права.

Гегелевская интерпретация проблемы права преступника на наказание приводит его к критике позиции Беккариа, согласно которой смертная казнь как вид наказания находится за пределами права. Эта позиция исходит из того, что, по мнению итальянского просветителя, невозможно представить себе нахождение в общественном договоре пункта о согласии граждан государства на свое собственное убийство. Гегель же, уже не являясь сторонником концепции общественного договора, отрицал его как основу государственной конструкции. Отсюда следовало, что неправомерно считать сущностью государства защиту жизни его граждан. Он выступает ярым критиком индивидуалистических концепций права и государства, а через эту критику он боролся с принципами Французской буржуазной революции. В отличие от своих предшественников он отстаивал идею, что государство фундируется на своей собственной субстанции: «...государство есть то наивысшее, которое притязает на саму эту жизнь и собственность и требует, чтобы они были принесены в жертву» [1, с. 148]. Отсюда следует, что наказание, чтобы быть справедливым, должно корениться в сущности самого преступного деяния. Однако возникает вопрос о механизме его извлечения.

По мнению Гегеля, любое преступное деяние имеет своим объектом внешнее существование свободной воли, которое, как и все сущее, определяется качественно и количественно. В связи с этим все преступления возможно дифференцировать по объективным характеристикам, принимая во внимание факт нарушения ими внешнего существования свободной воли в полном объеме (убийство, насильственное порабощение, насилие в отношении религии и т. п.) или оно нарушается только частично. Также здесь важны и количественные характеристики. Например, количественный фактор позволяет дифференцировать кражу и разбой, ибо при разбое мы имеем дело с насилием над личностью в целях завладения чужим имуществом, а при краже нанесение личностного ущерба не фиксируется. Также при квалификации преступлений необходимо принимать во внимание степень его опасности для общества: чем более опасно преступное деяние для общественной жизни, тем с более тяжелым, качественной и количественной определенности, нарушением права мы будем иметь дело. Поэтому данный факт учитывается при выборе или легкого, или сурового наказания: «Воззрение стоиков, согласно которому существует лишь одна добродетель и один порок, драконовское законодательство, карающее за каждое преступление смертью, а также грубость формальной чести, вкладывающей бесконечную личность в каждое оскорбление, имеют то общее, что они не идут дальше абстрактного мышления о свободной воле и личности и не берут ее в ее конкретном и определенном наличном бытии, которое она как идея должна иметь» [1, с. 144].

Конечно же, немецкий мыслитель прекрасно понимал, что философия не должна и не может решать вопрос о назначении конкретного наказания за совершенное определенное преступление, ибо это прерогатива именно позитивного права: «Мысль не может нам указать, какому именно наказанию должен быть подвергнут совершивший то или иное преступление, для этого необходимы позитивные определения. Благодаря прогрессу образования воззрения на преступления, однако, смягчаются и в настоящее время наказания далеко не так суровы, как сто лет назад. Другими стали не преступления или наказания; а отношение между ними» [1, с. 144-145]. Философия берет на себя гораздо более фундаментальную задачу, а именно - только в ее силах находится возможность разработки и обоснования самого принципа для определения вида и степени наказания. Однако специфической чертой такого принципа должно быть его выведение из самого понятия наказания, которое выступает в качестве снятия преступного деяния. Только данное снятие способно продемонстрировать глубинную ничтожность нарушенного права и тем самым манифестировать мощную силу права.

Все вышесказанное приводит к мысли о детерминации наказания степенью опасности совершенного преступного деяния. Возможность достичь равенства преступления и наказания, считает Гегель, выводимо из понятий преступления и наказания и из сущности самой процедуры снятия преступления, ибо снятие ведет к отрицанию преступного деяния и утверждает саму действительность права. Следовательно, если преступление находит свою количественную и качественную определенность в своем же наличном бытии, то и истинное наказание должно иметь аналогичные с преступлением количественные и качественные характеристики. Отсюда следует, что наказание как снятие преступления выступает в качестве возмездия: «Снятие преступления есть возмездие постольку, поскольку это возмездие есть по своему понятию нарушение нарушения и поскольку

преступление по своему наличному бытию имеет определенный качественный и количественный объем и тем самым его отрицание как наличное бытие имеет такой же объем» [1, с. 148-149].

Представляя феномен наказания в образе возмездия, Гегель оппонирует по проблематике наказания Канту. В теоретических конструкциях Канта наказание тоже выступает в виде возмездия за преступление закона. Однако родоначальник немецкого идеализма возмездие интерпретировал в качестве определенного равенства преступления и наказания, ибо разработанный Кантом категорический императив требовал воздаяния как талиона. Гегель же утверждал, что трактовка наказания в качестве возмездия, которое должно быть равным преступлению, в реальности не может быть осуществлена и теоретически некорректна (эту мысль об эквивалентности акта наказания совершенному преступному деянию современный французский мыслитель Поль Рикёр обозначил как «миф наказания» [4]). Такое стремление к равенству преступления и воздаяния ведет к теоретическим и практическим проблемам и абсурду, ибо, как считает Гегель, в таком случае «возникнет не только непреодолимая трудность в определении наказаний (особенно если психология еще привнесет силу чувственных побуждений и связанную с этим - как угодно - то ли тем большую силу злой воли или тем меньшую силу и свободу воли вообще), но очень легко будет изобразить возмездие в виде наказания (как воровство за воровство, грабеж за грабеж, око за око, зуб за зуб, при этом вполне можно себе представить преступника одноглазым или беззубым) как абсурд, с которым, однако, понятие ничего общего не имеет и который всецело должен быть отнесен за счет того привнесенного специфического равенства» [1, с. 149-150].

Интерпретация феномена возмездия в качестве равенства предстает как теоретически некорректная, так как оно, с точки зрения Гегеля, забывает важность учета особенностей конечного эмпирического мира. Дело в том, что в конечном мире абсолютные определения в принципе не могут быть представлены: «Такое абсолютное определение остается в области конечного лишь требованием, которое рассудок должен все более ограничивать, что чрезвычайно важно, но которое продолжается до бесконечности и допускает лишь приближение, сохраняющееся на долгое время» [1, с. 149]. В связи с этим такое приравнивание преступного деяния и феномена наказания, выведенное из их понятий, необходимо должно быть дано в форме, которая позволяла бы выступать в виде определяющего принципа при экспликации качественного и количественного равенства преступления-наказания как в законотворчестве, так и в практике судов.

Исходя из вышеизложенного, равенство преступления-наказания возможно только по их ценности: «Это зиждущееся на понятии тождество есть, однако, равенство не по специфическому, а по в себе сущему характеру нарушения, по его ценности» [1, с. 149]. Именно посредством понятия ценности только и можно сравнивать принципиально различные по своим эмпирическим свойствам предметы. Только посредством понятия ценности возможно выйти за границы данных свойств предметов и возвыситься до всеобщего, заложенного в конечных предметах. По мнению Гегеля, сущность ценности выражается в процессе исчезновения момента качества в моменте количества. Отсюда понятно, что сущность ценности эксплицируется в процессе проявления общего в вещах, что и позволяет вещи сравнивать. Именно ценность демонстрирует, что вещь значима не в своей самости, но лишь посредством своей количественной определенности. Только через сведение конкретной качественной дифференциации вещей к их количественному разнообразию и возможно их сравнение. Таким образом, не принимая потенцию и обязательность воздаяния как наказания преступившему закон исходя из качества содеянного, Гегель высвечивает необходимый принцип, который дает возможность избирать наказание в качестве справедливого воздаяния индивиду за совершенное преступное деяние: «Ценность как внутренне равное в вещах, которые в своем существовании по своей специфике совершенно различны, есть определение, встречающееся уже в договорах, а также в предъявляемом преступнику гражданском иске, посредством чего представление выходит за пределы непосредственного характера вещи и поднимается до всеобщего. В преступлении, в котором бесконечное в деянии есть основное определение, в большей степени исчезает лишь внешне специфическое, и равенство остается только основным правилом установления того существенного, что заслужено преступником, а не внешней специфической формы возмездия» [1, с. 150].

Только принцип ценности как критерий определения наказания, по мнению Гегеля, позволяет понять, в связи с чем за различные преступления преступник может получить разные наказания: грабеж, разбой и кража могут караться или лишением свободы, или штрафом, а то и смертной казнью. По своему качеству преступление и наказание предстают как совершенно неравные вещи. Их можно сравнивать только по глубинной ценности, по их возможности в определенной мере посягать на блага и права индивидов. Этот эксплицированный общий принцип определения

равенства преступления-наказания по их ценности только и может быть измерительным инструментом для суда при определении вида наказания-воздаяния. А уже задачей способности рассудка является нахождение наибольшей близости к такому равенству. Назначение за конкретное преступление конкретного же наказания не может выступать, как представляют себе ряд криминалистов (он приводит в пример учебник германского криминалиста Клейна), как отмечает Гегель, стихийным связыванием определенного «зла» с определенным правонарушением. Такой подход, утверждает немецкий мыслитель, говорит о непонимании истинной взаимосвязи преступного деяния и его снятия посредством акта наказания, о нераскрытой потенции сравнения преступления и наказания по их значимой ценности.

Гегель отвергал возможность определения наказания в качестве возмездия по особым качественным проявлениям совершенного преступного деяния. Однако при определении наказания за акт убийства он выходит за границы этого утверждения. Немецкий философ был убежден, что за лишение жизни другого человека должна неминуемо следовать смертная казнь. Здесь действует принцип талиона: смерть за смерть, ибо жизнь выступает в качестве феномена, выражающего всю целостность эмпирического существования индивида. В силу этого «наказание не может заключаться в некоей ценности, которой не существует, но также должно состоять только в лишении жизни» [1, с. 151]. Гегель представляет справедливое воздаяние в качестве глубинной связи двух различных внешних определений совершенного преступного деяния и назначенного наказания. Однако в то же время они составляют внутреннюю целостность. По Гегелю, наказание всегда предстает в качестве следствия преступления, один момент предполагает наличие другого, следовательно, они выступают как единство противоположностей. Актом наказания само понятие приводит в исполнение возмездие за преступное деяние.

В пространстве абстрактного права как сфере взаимодействия индивидов снятие акта преступного деяния приближается к феномену мести. Такое снятие является по своему содержанию справедливым воздаянием, а в области абстрактного права выступает в качестве проявления индивидуально-особенной воли. Но справедливость этой воли имеет случайный характер. Месть же как проявление особенной воли, как правило, имеет в себе новое нарушение, которое, в свою очередь, также должно быть снято. Акт снятия продуцирует новую месть, и так до бесконечности. Таким образом, формируется «дурная бесконечность», когда отрицание конечного ведет снова к его воспроизведению, а следовательно, оно также не может быть снято. Подобная дурная бесконечность говорит лишь о том, что момент конечного необходимо должен быть снят моментом всеобщего (бесконечного). Подобная нескончаемая месть, переходя из рода в род, из поколения в поколение на протяжении больших временных отрезков, показывает только то, что преступное деяние обязательно должно сниматься. Отсюда Гегель приходит к фундаментальному выводу: чтобы наказание не могло преобразоваться в месть и оставалось справедливым воздаянием за совершенные действия, его должен назначать и применять не обычный индивид, а судья. Частное лицо мстит исходя из своего субъективного представления о справедливости и этим выступает против несправедливости. Судья же является частным лицом, однако его воля как должностного лица выступает в качестве «всеобщей» воли закона, ибо она привносит в акт наказания только и только лежащее в сущностной самости вещей. Судьи противопоставляют преступному деянию жестко выстроенную систему всеобщих норм права и назначают наказание по приговору суда и права [5, с. 243]. Таким образом, воля судьи, воплощающая в себе диктат всеобщей воли, продуцирует наказание не как стихийно осуществляемую месть, а как собственно наказание, отграниченное от случайных и субъективных интересов и выступающее как нудящая справедливость. Однако в философской системе великого Гегеля это уже принадлежит к более высокой сфере развития абсолютного духа - к сфере нравственности, ибо истина и справедливость неминуемо исчезнут в случае их обоснования с точки зрения субъективных мнений.

Процесс снятия преступления, осуществляемый в области абстрактного права и представляющий собой взаимоотношение между «особенными» волями самостоятельных индивидов, требует такую волю, которая «в качестве особенной субъективной воли волит всеобщее как таковое» [1, с. 152]. Та же воля, которая есть воля особенная, воля индивида, всегда стремится к сфере всеобщего. Эта позиция воли в системе гегелевской «Философии права» находится уже в области морали. Если в пространстве абстрактного права свобода воли оставалась в позиции внешнего наличного бытия, то в царстве морали эта свобода воли приобретает наличное существование, но уже внутри самой себя. Здесь задача снятия неправа является в конструкции Гегеля этапом прыжка из пространства абстрактного права в область морали.

Библиографический список

1. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. 524 с.

2. Гегель Г. В. Ф. Наука логики: в 3 т. М.: Мысль, 1970. Т. 1. 501 с.

3. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1: Наука логики. М.: Мысль, 1974.

452 с.

4. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3: Философия духа. М.: Мысль, 1977. 471 с.

5. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 2002. 372 с.

References

1. GegeF G. V. F. Filosofiya prava [The philosophy of law]. Moscow, 1990, 524 p. [in Russian].

2. GegeF G. V. F. Nauka logiki: v 3 t. [The Science of Logic]. Moscow, 1970, t. 1, 501 p. [in Russian].

3. Gegel G. V. F. Enciklopediya filosofskix nauk. T. 1: Nauka logiki [Encyclopaedia of the Philosophical Sciences. Т. 1: The Science of Logic]. Moscow, 1974, 452 p. [in Russian].

4. Gegel G. V. F. Enciklopediya filosofskix nauk. T. 3: Filosofiya dukha [Encyclopaedia of the Philosophical Sciences. Т. 3: Philosophy of the Spirit]. Moscow, 1977, 471 p. [in Russian].

4. Rikyor P. Konflikt interpretacij. Ocherki o germenevtike [The conflict of interpretations. Essays on hermeneutics]. Moscow, 2002, 372 p. [in Russian].