CC BY
235
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
УДК 172
Ю.К. Волков
д-р филос. наук, доцент, кафедра права, философии и социальных дисциплин, ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского», Арзамасский филиал
ФИЛОСОФСКО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ПОНЯТИЙ ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
Аннотация. В статье, основанной на материале произведений Т. Гоббса, Д. Локка и Г. Гегеля, проанализированы примеры философско-политических и философско-правовых интепретаций понятий преступление и наказание. Раскрыта сущностная сторона феноменов правонарушения и государственного наказания, показана их специфика и отличие от нарушений норм морали и наступившей вследствие этого моральной ответственности. Главный вывод статьи заключается в понимании этапа специальных философских интерпретаций базовых понятий научной теории как до- или постпарадигмальной стадии развития соответствующей области научного знания.
Ключевые слова: философия политики, философия права, преступление, наказание, грех, естественное право, неправо, научная парадигма.
Yu.K. Volkov, Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod, Arzamas branch
PHILOSOPHICAL-POLITICAL AND PHILOSOPHICAL-LAWFUL INTERPRETATIONS OF CONCEPTS
CRIME AND THE PUNISHMENT
Abstract. In the article, based on the material of works T. Hobbes, D. Locke and G. Hegel, the examples of philosophical-political and philosophical-lawful interpretations of concepts crime and punishment are being analyzed. The essential side of the phenomena of offense and state punishment is opened, their specific character and difference from the disturbances of the standards of morals and begun because of this moral responsibility is shown. The chief conclusion of article consists of understanding of the stage of the special philosophical interpretations of the fundamental notions of scientific theory as by sub- or the post paradigm stage of the development of the corresponding region of scientific knowledge.
Keywords: philosophy of policy, philosophy of right, crime, punishment, sin, natural right, unjust, scientific paradigm.
Жанр философии политики и философии права в структуре политико-правового знания синхронически может быть отнесен к уровню философских оснований, содержательно определяющих концептуальную часть теории государства и права. Однако в диахроническом аспекте труды, относимые к философско-политическим и философско-правовым исследованиям, вероятно, могут претендовать на статус политико-правовой метатеории в силу их бинарной структуры, включающей одновременно аспекты философского и социально-теоретического знания. С этой точки зрения постановка и решение ключевых юридических проблем в работах, относимых к жанру философии политики и философии права, осуществляется одновременно на уровне философской макротеории и на уровне теорий среднего уровня абстракции.
В настоящей статье в качестве примера использования философско-политических философско-правовых интерпретаций используются понятия преступление и наказание, являющиеся ключевыми категориями раздела о правонарушениях общей теории государства и права [1, с. 154-163]. Материалом для такого специального философского анализа названных категорий послужили отдельные фрагменты из философско-политических и философско-правовых трудов Т. Гоббса, Д. Локка, Г. Гегеля.
Характеристику сходных понятий «грех» и «преступление» Т. Гоббс дает в главе «О преступлениях, оправданиях и смягчающих вину обстоятельствах» своего главного
философско-политического трактата «Левиафан». Грех, по словам Гоббса, это «не только нарушение какого-нибудь закона, но также всякое выражение презрения к законодателю». Вот почему, как считает автор «Левиафана», грехом может быть не только совершение запрещённого поступка или высказывание запрещённых слов, но даже намерение нарушить устаеновленный законом запрет. В свою очередь, отличие от указанных действий или их мотивов, преступление, по утверждению Гоббса, «есть грех, заключающийся в совершении ... того, что запрещено законом, или в неисполнении того, что закон повелевает» [2, с. 225-226].
Таким образом, в трактовке Гоббса всякое преступление есть грех, но не всякий грех есть преступление. Грех становится преступлением лишь в случае нарушения гражданского закона и предполагает возможность обвинения одного человека другим. До тех пор пока греховное намерение не обнаружилось в словах или делах, утверждает автор «Левиафана», оно не может носить название преступления и выступать предметом разбора «земного судьи» [2, с. 22].
Источниками всякого преступления, по Гоббсу, могут выступать следующие порождающие его обстоятельства: незнание правовых норм и субъектов права, ошибочное мнение о чём-либо, неожиданная сила страстей.
Со своей стороны, незнание правовых норм делится на незнание естественного, а в некоторых случаях и гражданского закона, незнание суверена, а также незнание того, что есть преступление. При этом Гоббс замечает, что незнание естественного закона не может служить оправданием преступления, «ибо всякий человек со зрелым умом знает, что он не должен делать по отношению к другому.» [2, с. 227]. Что же касается незнания гражданского закона, то для человека в чужой стране это обстоятельство, по мнению Гоббса, может служить оправданием.
Неправильные рассуждения, в трактовке Гоббса, также бывают троякого рода. Это: во-первых, рассуждения по ложным основаниям. Во-вторых, рассуждения лжеучителей. В-третьих, неправильные заключения из истинных посылок.
Среди прочих страстей, приводящих к преступлениям, Гоббс называет: ненависть, сладострастие, честолюбие, корыстолюбие, а также особо выделяемое тщеславие. Именно тщеславие, по мнению Гоббса, порождает у людей презумпцию их невиновности и ошибочное мнение о том, что установленные законом наказания не должны быть применены к ним [2, с. 229].
Среди страстей, которые заставляют человека соблюдать законы, на первое место Гоббс ставит страх. В то же время страх, как считает автор «Левиафана», во многих случаях сам является причиной преступлений. В этой связи Гоббс различает преступления, совершённые человеком по естественному праву, когда возникает потребность «защищать свою жизнь и члены своего тела» от реальной опасности и подобные же преступления, но совершённые под влиянием мнимых представлений об угрозе [2, с. 227].
В этой связи Т. Гоббс рассматривает обстоятельства, которые могут служить оправданием нарушителям естественных и гражданских законов [2, с. 232]. К числу подобных обстоятельств Гоббс, в частности, относит преступление, совершённое под страхом смерти, голода, под влиянием других людей, в том числе представителей верховной власти и т.п. Кроме того, различные виды преступления Гоббс разводит по следующим основаниям: по степени зловредности причины, по заразительности преступного примера, по вредности последствий, по обстоятельствам, а также по времени, месту и составу лиц, участвующих в преступлении.
Например, грабёж государственной казны, подделка государственной печати или монеты, по мнению Гоббса, является большим преступлением, чем грабеж и обман частного лица, т.к. грабёж и обман государства это грабёж многих лиц сразу. Из преступлений, совершенных против частных лиц, большими преступлениями Гоббс считает те, которые
вызывают больше отрицательных эмоций. С этой точки зрения противозаконное убийство большее преступление, чем телесное повреждение, а членовредительство большее преступление, чем грабёж [2, с. 237-240].
Соответственно различению степени преступлений Гоббс исследует вопрос о видах наказаний совершаемых государственной властью по отношению к преступникам. Наказание, по определению Гоббса, есть зло, причинённое государственной властью тому, кто совершил правонарушение с целью сделать волю людей более расположенной к повиновению. Исходя из этого определения наказания, Гоббс рассматривает одиннадцать видов зла, совершённых частными людьми или государством, которые не могут называться наказанием, а являются лишь враждебными актами.
Таким разновидностями негативных действий являются: зло, совершённое частным лицом; зло, совершённое государством без судебного приговора; зло, совершённое узурпатором; зло, влекущее влекущее пагубные последствия; зло меньшее, чем цена за преступление; зло, совершенное до издания закона; зло, причинённое представителю государства, зло, причинённое отъявленному врагу государства [2, с. 239-241].
В условиях фрмирования традиций английской просветительской философии опыт естественного обоснования природы государственной власти, государственных наказаний и состояния войны обнаруживается также в одном из главных социально-политических произведений Джона Локка «Два трактата о правлении». Во второй книге трактата Локк отрицает возможность традиционной легитимации политической власти гражданского общества, отличая её от тиранической и деспотической власти отца, хозяина, господина и мужа. Политическая гражданская власть существует, по мнению Локка, исключительно для общественного блага, что дает ей право создавать законы, предусматривающие смертную казнь и прочие менее строгие меры наказания, предназначенные для регулирования и сохранения собственности, а также право применять силу для исполнения этих законов и для защиты государства [3, с. 263].
Законное «воздаяние и острастка» - вот два повода, которые, по мнению Локка, могут служить основанием для того, чтобы один человек причинил другому человеку зло, или то, что называется наказанием. В силу естественных установлений данного законного права Локк полагает возможным «причинять зло всякому, кто преступил этот закон, в такой мере, чтобы заставить его раскаяться в содеянном и тем самым удержать его ... от подобных злодеяний» [3, с. 266].
Согласно политико-правовой доктрине Локка, каждый человек в естественном состоянии потенциально обладает всей полнотой исполнительной властью и может совершать узаконенное зло. Таким узаконенным злом, по мнению Локка, является: узаконенное право карать за преступления, а также право наказывать за иные, меньшие, чем преступление нарушения закона [3, с. 268]. Лишь преступления, связанные с утратой собственности, на которую, по мнению Локка, никто кроме собственника не имеет прав, ограничивают законность всеобщего наказания. Заменой всеобщего наказания в этом случае может выступать его замена правом возмещать ущерб [3, с. 267].
Завершая общую характеристику законных прав человека, находящегося в естественном состоянии, Локк задается вопросом о том, где же находятся или могли находиться люди в естественном состоянии? Как полагает Локк, в современном мире, утратившим историческую естественность, в таком состоянии пребывают лишь государи и правители независимых государств. Прочие же люди, по словам Локка, могут находиться в естественном состоянии, которое он описывает как состояние людей, не имеющих какого-либо установленного и торжественно провозглашённого содружества [3, с. 270].
Следующий принципиальный вопрос, касающийся условий применения политического насилия, который рассматривает Локк в своем трактате, касается состояния войны, которое он
понимает как «состояния вражды и разрушения». Поскольку такое состояние является опасным для жизни всех, кто обдуманно и твёрдо решил применить силу, то оно, как предполагает Локк, на первый взгляд нарушает узы общего закон разума. Вместе с тем, как отмечает далее философ, если в обществе нет законных средств остановить применение силы и справедливо возместить ущерб сторон, то тогда возникает возможность состояния войны. Как следует из этого рассуждения, Локк признает состояние войны возвращением в естественное состояние и считает его законным для всех случаев, когда имеется умысел отнять жизнь и свободу. Кроме собственно военных действий, к состоянию войны Локк также относит противодействие преступникам и борьбу против рабства [3, с. 271-272].
Возможность возникновения состояния войны как узаконенного убийства другого человека, Локк выводит из невозможности существования на земле общего и высшего судьи, который бы повелевал всеми людьми, и к которому можно было бы обратиться за помощью. Наличие государственных законов, к которым можно обратиться за помощью, по мнению Локка, не отменяет состояния войны и дает право прибегнуть к самозащите и убить нападавшего, поскольку гражданский закон не может возместить жизни. Отсюда следует, как считает Локк, законное право каждого человека вести «войну против агрессора, хотя бы он являлся членом общества и был собратом по гражданству» [3, с. 272].
Таким образом, как видно из приведённых отрывков, заимствованных из трудов классиков английской политической философии, вся рациональная философско-политическая мысль периода ранних буржуазных революций и становления европейских национальных государств проходила под знаком преобладания прав индивида. Главным критерием оценки социальных действий становится здесь естественное и вместе с тем автономное от морали право государства и общества действовать от имени человека, наделённого не только абстракцией свободной волей, но также вполне конкретными естественными и неотъемлемыми правами. К числу последних, прежде всего, относятся право на личную свободу, равенство, труд, собственность, а также универсальное естественное право защищать все эти личные и социальные права любым, в том числе насильственным способом, что наглядно продемонстрировали революционные и постреволюционные события первых буржуазных революций.
Вслед за волной жестокостей, преступлений и аморализма эпохи французской буржуазной революции и последующей затем эпохи политических переворотов и наполеоновских войн, очередной исторический этап формирования философско-правовой доктрины преступлений и наказаний проходил уже под знаменем возвращения к реалистическим принципам доминирования общего над частным. Типичным примером такого объединения политико-правовых, нравственных и моральных норм в рамках единой универсальной субстанции является «Философии права» Г. Гегеля.
В соответствии с избранной панлогистской схемой двойного отрицания Гегель рассматривает негативные стадии саморазвития объективного духа на всех трёх ступенях его самодвижения: абстрактного права, моральности, нравственности. В силу сверхправовой природы морали и нравственности, собственно правой раздел «Философии права» представлен описанием формопроявлений абстрактного права. При этом само абстрактное право как начальная ступень саморазвития идеи права начинает свое самодвижение, противопоставляясь обладающему наибольшей формальной строгостью антитезису «неправо» (Unrecht). Неправо, как его понимает Гегель, - это право, которое в качестве особенного получает в противоположность своей всеобщности и простоте форму видимости. Иначе говоря, по определению Гегеля, «неправо есть ... видимость сущности, полагающая себя как самостоятельную» [4, с. 138]. Тремя формообразующими разновидностями неправа выступают: непреднамеренное неправо, обман и преступление.
Непреднамеренное неправо является видимостью для права, но не для субъекта права. Такие правовые коллизии возникают из притязания на вещь и составляют сферу гражданского правового спора. Обман как требуемое кажущееся право содержит, по мнению Гегеля, два противоположных момента. Момент представления видимости для права и момент видимости для субъекта права. Иначе говоря, как утверждает Гегель, обман есть видимость права для того, в ком воплощено неправо. На этой ступени право относится лишь к особенной воле, но не ко всеобщему праву, поскольку, как замечает Гегель, «обманутого заставляют верить, что с ним поступают соответственно праву» [4, с. 140]. Подлинное неправо в этой триаде форм представляет лишь преступление, в котором, говоря словами Гегеля, «не уважается ни право в себе, ни право, каким оно мне кажется.» [4, с. 141].
Раскрыв все формообразующие ступени неправа, Гегель далее обращается к вопросу допустимости пределов насилия и наказания.
Сама возможность принуждения по отношению к человеку связана, по словам Гегеля, с наличием у человека физической и любой другой внешней по отношению к субъекту стороны бытия. Однако свободная воля в себе не может быть принуждена извне. Следовательно, принудить можно только того, кто хочет чтобы его принудили, а значит, заключает Гегель, «насилие или принуждение, взятое абстрактно, неправомерно» [4, с. 142].
Таким образом, абстрактное право в этой части философско-правовой концепции Гегеля само по себе есть принудительное право в силу того, что неправо означает насилие над наличным бытием свободы, котрое, снимает это первое насилие. Поэтому, как считает Гегель, государственные законы не могут распространяться на моральные убеждения.
В отличие от этого, преступление подвергает отрицанию не только особенное, но и всеобщее без опосредствования мнения субъекта правовых отношений. Отсюда следует необходимость поражения воли преступника лишь в качестве особенной воли при сохранении принципа всеобщности права.
В связи со сказанным Гегель критикует теорию наказания за попытку рассматривать преступление как зло, а то, что должно произойти в результате наказания как благо. Правомерность угрозы наказания исходит, по мнению Гегеля, из его понимания человека как не свободного существа. В то время как право и справедливость должны, по мнению Гегеля, корениться в признании субстанциональности свободы воли. Поэтому «психологическое принуждение, - пишет Гегель, - может относиться только к качественным и количественным различиям преступлений, а не к природе самого преступления.» [4, с. 147].
Другим принципиальным моментом, связанным с наказанием, Гегель считает вопрос о справедливости в определении меры наказания. И хотя он признает, что психологический опыт сознания велит поступать с преступником так же, как он поступил со своей жертвой, однако принцип возмездия наталкивается на невозможность абсолютного определения равенства между преступлением и наказанием. Это приближение к равенству, замечает Гегель, - дело рассудка, но неразума. Поэтому, если существенная связь между преступлением и наказанием не установлена, то остается лишь произвольная связь ответного зла с недозволенным действием. Вот почему даже справедливая по своему содержанию месть, как считает Гегель, является по форме деянием субъективной воли, не отвечающим принципу наказующей справедливости. В этом смысле любая месть представляет собой противоречие, неразрешимое в рамках абстрактного права. Как замечает Гегель, будучи позитивным деянием особенной воли, месть становится лишь новым нарушением и передается по наследству от поколения к поколению [4, с. 151].
Рассматривая вопрос о справедливости наказания, Гегель признает, что право государства приговаривать осужденных к смертной казни противоречит самой идее общественного договора. Однако, как замечает далее немецкий философ, «... государство
вообще не есть договор, а защита и обеспечение жизни и собственности индивидов в качестве единичных не есть необходимо его субстанциональная сущность; государство есть то наивысшее, которое притязает на саму эту жизнь и собственность и требует, чтобы они были принесены в жертву...» [4, с. 148]. В то же время Гегель замечает, что хотя преступник даёт согласие на наказание уже своим деянием, смертная казнь должна применяться настолько редко, насколько это подобает высшей мере наказания.
Следующий существенный момент, связанный с гегелевским пониманием природы государства и его политико-правовых институтов, явно указывает на их реалистические и органицистские корни. Так, например, исходя из органически целостного и реально-тотального понимания природы государственно-политического строя, Гегель указывает на необходимость подчинения части организма всему целому. «Природа организма такова, - пишет он, - что если не все его части переходят в тождество, ... то погибнуть должны все» [4, с. 293].
Касаясь другого принципиального момента, связанного с соотношением морали и политики, Гегель замечает, что благо государства имеет совершённо иное оправдание, чем благо отдельного лица. Принципами деятельности государства являются не абстрактные моральные заповеди, а конкретные политико-правовые нормы. Поэтому, в частности, война должна вестись не в отношении семей или частных лиц, но в отношении государств с обязательным соблюдением всех норм международного права [4, с. 368].
Таковы основные положения философско-правовой концепции Гегеля, свидетельствующие о формировании нового социально-философского подхода в понимание природы преступлений, исходящего из идеи безоценочной объективности оснований общественной формы единой субстанции. Неявные, пока еще метафизические интенции этой версии социально-философского субстанциализма, тем не менее, уже продемонстрировали отказ от принципов антропологического ценностно-оценочного номинализма в пользу реалистического изучения социально-негативных явлений, идентифицируемых в модальностях моральных и политически-правовых нарушений.
Таким образом, как показывает анализ базовых юридических концептов, обнаруживаемых в специальных философских трудах предствителей европейской философии эпохи нового времени, в условиях отсутствия развитой общей социальной теории философско-политические и философско-правовые интерпретации, действительно, могут заменять собой концептуально-теоретическую базовую конструкцию описательных и прикладных исследований соответствующей области научного знания. Подобная содержательно-смысловая конверсия в рамках теории научных революций, вероятно, может быть определена как допарадигмальная стадия конкретной области научного знани. Именно такая эпистемологическая ситуация существовала в европейской культуре нового времени применительно ко всему массиву политико-правовых знаний. Вместе с тем в период слома «старой» парадигмы возможна другая постпарадигмальная эпистемологическая ситуация, похожая на ту, которая сложилась в условиях кризиса позитивистской парадигмы обществознания в эпоху новейшего времени и выразилась в поиске альтернативных позитивизму форм социально-гуманитарного знания. Так, например, проблема оснований нормального правосознания излагается в итоговом правоведческом произведении И. Ильина «О сущности правосознания». Главным содержанием указанного философско-правового произведения является описание «недугов» «больного» правосознания, которые указывают на два главных источника отклонений в области правоотношений: «это есть или недостаточное признание права, или недостаточное признание человеческого духа» [5, с. 211]. Подобное расширительное и преимущественно метафизическое понимание природы правосознания позволяет говорить о том, что правовая концепция Ильина, по-прежнему, сохраняет верность принципам религиозно-философского рассмотрения проблематики социальных нарушений. Социологический переход к концепции
правового нормативизма начнут осуществлять представители неокантианского направления, выступая при этом с позиции критики марксизма, позитивизма и натурализма [6, с. 20-30].
Список литературы:
1. Общая теория права и государства: Учебник / Под ред. В.В. Лазарева. - 3-е изд., перераб. и доп. - М.: Юристъ, 2001. - 520 с.
2. Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Предисл. и редакция А. Ческиса. - М.: Гос. соц.-эк. издат,1936. - 504 с.
3. Локк Дж. Сочинения: в 3 т. / Пер. с англ. и лат. Т.3 /Ред. и сост., авт. примеч.
A.Л.Субботин. - М.: Мысль, 1988. - 668 с
4. Гегель Г.В.Ф. Философия права. Пер. с нем.; Ред. и сост. Д.А. Керимов и
B.С. Нерсесянц. - М.:Мысль, 1990. - 524 с.
5. Ильин И.А. О сущности правосознания. - М.: Рарогъ, 1993. - 235 с.
6. Новгородцев П.И. Об общественном идеале. - М.: Пресса, 1991. - 640 с.
