CC BY
109
В обществе и даже среди некоторых ученых бытует мнение, что в отношении осужденного наказание обязательно должно сохранять роль кары, важнейшим аспектом которой является своеобразная месть преступнику со стороны всего общества. При этом кара преподносится как справедливое возмездие (то есть месть), как неотъемлемый элемент правоохранительной деятельности государства, чуть ли не единственная возможность восстановления нарушенной социальной справедливости [1, с. 135; 2, с. 120123].
Возмездие - результат воспринятого человеком еще от далеких предков желания уничтожить источник опасности, если не своими руками, так с помощью социальных институтов.
В середине XX века в трудах советского психолога Б.В. Зейгарник получила свое развитие концепция, которая открыла одно из важнейших свойств психики, получившее название «эффект Зейгарник». Чувства, мысли и эмоции человека сосредоточены исключительно вокруг незавершенных ситуаций. Люди хорошо помнят незавершенные ситуации, постоянно думают о них, поглощены ими. Но как только ситуация завершается, она тут же исчезает из памяти, перестает волновать и тревожить, т.е. получает удовлетворение какой-то интерес [3, с. 18-32, 43-51]. Таким образом, наказание преступника, преследующее цели его уничтожения или длительной изоляции, с позиции социальной психологии представляет собой «махание кулаками после драки», что является клиническим симптомом невроза. Об этом еще в 1973 г. писал западный криминолог С. Коэн [4]. Отсюда происходит «многовековая наивность законодателей: если внести деяние в УК, оно перестанет
существовать» [5, с. 115].
До сих пор звучат призывы некоторых ученых к ужесточению карательной политики государства [6, с. 4-5; 7, с. 117], несмотря на то что сами же авторы признают: по-прежнему не известно, почему человек, зная, как не надо поступать, поступает именно так, как не надо [8, с. 120; 9, с. 134].
Незнание этих механизмов еще несколько тысячелетий назад привело к ложному убеждению большей части общества в том, что для прощения надо пострадать, т.е. поставить себя в условия, когда тело и душа страдают, как бы «самонаказаться». Не случайно С.М. Иншаков отмечает: «В средневековом христианском вероучении страдание рассматривается как феномен, развивающий духовную сущность человека» [10, с. 347]. И вот спустя века закон и правоприменитель продолжают склонять человека к добровольному контролируемому страданию, например,
к явке с повинной, вообще рассматривают уголовную ответственность как обязанность претерпеть неблагоприятные последствия содеянного [11, с. 40], все тяготы и лишения наказания. Таким образом произошла легитимация наказания как ответного зла, и с тех пор мало что изменилось. Приговор в нашей стране во многом еще остается своеобразным проклятием, а наказание -не более чем ритуалом искупления вины, не способным произвести серьезную коррекцию личности виновного. Эта парадигма, имеющая глубокие
религиозные корни [12, с. 48-50; 13, с. 10-12], происходит от полного непонимания природы человека и до сих пор не только обывателем, но и законодателем не осознана. Поэтому социальные противоречия с применением наказания не исчезают, а только углубляются. Вообще, на наш взгляд, в историческом масштабе это говорит о кризисе современной культуры [14, с. 41].
Такой негативный аспект уголовной ответственности отчасти порождается и нераскрытостью сущности наказания в самом уголовном законе. В УК РФ очень пространно говорится лишь о том, что наказание заключается в лишении и ограничении прав и свобод виновного лица (ч. 1 ст. 43).
В УК РСФСР 1960 г. сущность наказания была химерической - кара и исправление с перевоспитанием (ст. 20)*. Кара (обычно воспринимаемая как месть, возмездие) и исправление (перевоспитание) - вещи, в принципе, несовместимые, поскольку точкой опоры кары является преступление, а точкой опоры исправления и перевоспитания - обучение непреступному способу удовлетворения своих потребностей. При этом даже нельзя считать, что наказание должно отрицать преступление, ибо постоянное отрицание преступления - это и постоянное возвращение к нему. После осознания недопустимости совершения преступлений в психологическом плане для виновного даже желательно, чтобы ему вообще не напоминали о совершенном поступке.
Особенно хорошо несовместимость кары и исправления просматривается в отношении отдельных авторов к наказуемости совокупности преступлений и рецидива. Так, В.И. Ткаченко отмечал, что «повторность преступления, не соединенная с осуждением, повышает общественную опасность всех без исключения деяний. При повторности, соединенной с осуждением, лицо, как правило, уже отбыло назначенное ранее наказание. Введение составов с отягчающими обстоятельствами по признаку рецидива - фактически скрытая форма назначения повторного наказания лицу за преступление, за которое оно уже понесло наказание». И далее еще интереснее: «Целесообразно признать такое свойство личности только обстоятельством, отягчающим ответственность» [15, с. 26]. Возникает вопрос - так что же представляет собой наказание: кару или меру, призванную изменить человека в лучшую сторону? Поэтому как одну из попыток придания каре первостепенного значения следует расценивать призывы некоторых авторов сократить широту диапазона санкций и ограничить судебное усмотрение при назначении наказания [16, с. 38-39; 17, с. 46-50].
Для человека возмездие эффективно только в плане изменения его частных действий (например, не совершать кражу определенным способом, в определенное время, у определенного лица и т.п.). Однако это не понимают еще не только не все юристы, но и некоторые психологи [18, с. 92]. Интересную мысль в этой связи высказал А. А. Тер-Акопов: «Ориентировка на отягчающие (квалифицирующие) обстоятельства - тупиковый путь развития уголовного законодательства, поскольку перечень таких обстоятельств беспределен: ими
могут быть в каждом случае разные ситуации, используемые преступником для достижения своих целей» [19, с. 53].
Сегодня большинство ученых-криминалистов уже считают аксиомой, что уровень преступности коррелирует с раскрываемостью преступлений и неотвратимостью уголовной ответственности. В. Егоров провел опрос осужденных, результаты которого показали, что из 150 осужденных 136 (более 90 %) не совершили бы преступление, если бы точно знали, что наказание, которое они понесли, будет неизбежным. Это привело автора к выводу о том, что обеспечение неотвратимости наступления ответственности и применения к виновному наказания является одним из основных критериев, определяющих эффективность уголовно-правовых мер в борьбе с преступностью [20, с. 83]. Но так ли это на самом деле?
Если исходить из только что сказанного относительно соотношения общей и частной цели преступления как поступка, то становится очевидным, что в этом исследовании не учтен важный момент: осужденные не совершили бы именно это преступление, но они наверняка совершили бы другое подобное преступление, пусть и позже. Похоже, это понимает и сам В. Егоров, поскольку делает вывод о том, что «в отдельных случаях (курсив наш. - А.Р.) даже неизбежность наказания не способна удержать лицо от совершения уголовного деликта» [20, с. 84]. Однако эти отдельные случаи в действительности составляют подавляющее большинство.
Все дело в том, что неизбежность наказания - явление исключительно редкое. Если она действительно имеет место, то речь правильнее вести уже не о неотвратимости ответственности, а о невозможности совершения преступления в силу его неотвратимого пресечения. Пока человек надеется на безнаказанность, даже если ее вероятность объективно ничтожна, то и о неотвратимости в субъективном смысле говорить не приходится. Во время совершения преступления санкция не перестает быть абстракцией (более широкое воздействие), поэтому она не способна устрашить преступающего закон. Устрашить может только пресечение преступления, но если это реально предвидится, то преступник скорее всего только изменит тактику (по крайней мере, на текущий момент). Добровольный отказ от преступления (как замышляемого, так и совершаемого, и даже совершенного*) происходит не из животного страха перед ответственностью, а в результате включения совершенно других контуров регуляции поведения - нерентабельности поведения, стыда, совести, жалости и т.п., в общем, тоже страха, но совершенно другого типа - страха социального. Поэтому неотвратимость наказания как психологическая категория - явление даже не редкое, а вообще не встречающееся в жизни (если, конечно же, целью лица не было намерение угодить за решетку, например чтобы спасти свою жизнь).
Из этого следует, что наказание как физическое воздействие не приведет не только к исправлению и перевоспитанию виновного лица, но и к эффективному сдерживанию преступлений. Ценное в наказании состоит только в информационном воздействии на социальный статус личности, ничего общего
не имеющий с точным сроком и размером карательной части наказания. Но если применительно к нормально социализированному типу наказание неприменимо просто в силу того, что тот не совершит преступление**, то по отношению к криминогенному типу наказание как месть вообще утрачивает всякую эффективность, поскольку в криминогенной ситуации, т.е. в момент совершения преступления, наказания для него просто не существует. Кстати, если с этих позиций посмотреть на добровольную явку с повинной, то окажется, что криминогенный тип на нее просто не пойдет, а нормально социализированному типу она будет не нужна. Поэтому добровольная явка с повинной - симптом включения у человека программы самоуничтожения. Но самое главное состоит в том, что если рассматривать наказание как кару, то для достижения его целей явка с повинной вообще ничего не дает, т.к. исправлять такое лицо незачем, а его наказание не увеличит независящей от конкретного преступника раскрываемости преступлений, поскольку в криминогенной ситуации оно все также отсутствует. Не случайно В. Эминов и М. Ени-кеев отмечают, что для эффективной правовой регуляции «личность должна быть подготовлена к правосудию и правореализации, обладать необходимой общей и правовой социализацией» [21, с. 111].
Проблема состоит, пожалуй, только в том, что государству в лице правоприменителя требуется определенное время для выяснения степени антисоциальности и асоциальности личности и ее социальной запущенности, в течение которого объекту исследования - виновному - нельзя позволить скрыться из поля зрения исследователя или уйти от последующей ресоциализации.
Итак, выход видится в следующем: 1) для предотвращения преступления государство, общество, отдельные люди должны воздействовать на криминогенную ситуацию, точнее на ее недопущение или разрушение (например, виктимологическая профилактика, устранение условий, способствующих совершению преступления, расширение пределов допустимости необходимой обороны), т.е. воздействие должно осуществляться преимущественно на физическом уровне; 2) если преступление совершено, то уголовно-правовое воздействие должно сводиться к изменению типа личности виновного от криминогенного к непреступному, т.е. к психологическому воздействию, перевоспитанию. Поэтому одним из самых серьезных упущений в уголовно-правовой политике последних десятилетий следует признать отказ от цели перевоспитания осужденного. Разумеется, воспитательное воздействие должно осуществляться не только по отношению к преступникам, но это уже выходит из сферы уголовно-правовых отношений.
Необходимость уголовно-правового принуждения сводится к предотвращению совершения виновным нового преступления (физическое воздействие) и проведению с ним комплекса ресоциализирующих мероприятий (психологическое воздействие). Принуждение должно быть средством перевоспитания, чем эффективнее такие средства, тем меньше требуется принуждения. При этом получается, что ненужное воздействие на
физиологическую составляющую человека (уменьшение пищевого рациона, ущемление половых потребностей, в общем, включение биовыживательного беспокойства) вообще лишено всякого смысла и способно только препятствовать перевоспитанию.
Попытка совместить кару и перевоспитание - это, пожалуй, самая главная системная ошибка уголовного права, а может быть и всего менталитета нашей цивилизации, до сих пор удерживающая нас от поиска эффективных методов предупреждения преступлений и психокоррекции. Наказание может быть справедливым только тогда, когда оно лучшим образом соответствует задачам борьбы с преступностью, но тогда если выбирать между карательным и перевоспитательным аспектами, то о каре в отношении преступника придется забыть раз и навсегда. На фоне сказанного все призывы к усилению ответственности являются не более чем заклинанием преступности, а не мерой реального противодействия ей.
