CC BY
0
УДК 930.85
doi: 10.21685/2072-3024-2024-2-3
Места памяти и мемориальная культура российской провинции в XIX - начале XX в.: историография и источники
О. А. Сухова
Пензенский государственный университет, Пенза, Россия savtemp@yandex.ru
Аннотация. Актуальность и цели. Актуальность проблематики, связанной с сохранением, трансляцией и конструированием репрезентаций прошлого, с формированием коллективной памяти, определяется необходимостью разработки предметного поля одного из наиболее востребованных, но и дискуссионных направлений современного гуманитарного знания; а также поиском эффективных механизмов сохранения исторической преемственности и обеспечения устойчивого социального развития. Цель исследования заключается в анализе и обобщении современных концепций в сферах исследований памяти и методики источниковедческого анализа материалов, запечатлевших проявления мемориальной культуры. Материалы и методы. Проанализированы исследования последних десятилетий, посвященные проблемам формирования мемориальной культуры. Выбор методологического инструментария связан с теоретическими построениями memory studies, раскрывающими природу коммемо-ративных практик, исторических репрезентаций, темпоральности социальной жизни. Исследование выполнено на пересечении и интеграции достижений теории идентичности, истории повседневности, семиотики. Основным понятием выступает «место памяти» - средство восстановления исторического времени, «скрепа» и одновременно конструкт для формирования имперской и региональной идентичностей. Источни-ковая база исследования сформирована материалами делопроизводственной документации, источниками личного происхождения, периодической печатью. Результаты. Проанализированы результаты разработок «мнемоисторических вопросов» в зарубежной и отечественной историографии, ключевые направления развития и дискуссионные конструкты memory studies. Рассмотрена теоретическая и источниковая обеспеченность изучения состояний перехода коммуникативной памяти в коллективную, социальную и далее в культурную память в условиях российской модернизации. Важнейшим аспектом проблемы стал анализ мемориального развития российской провинции, формирования региональной памяти и идентичности в XIX - начале ХХ в. Выводы. Установлено закрепление категории «место памяти» в качестве одного из наиболее востребованных в современной исторической науке и эффективных инструментов научного познания. Выявлена потребность дальнейшей разработки таких аспектов проблемы, как когерентность места памяти и идентичности, взаимодействие конкурирующих смыслов в репрезентациях прошлого (пробелы в реальных репрезентациях прошлого, «отсутствующее знание»; воображение и «присутствующая память»), дефиниция самого понятия, факторы и специфика мемориальной консолидации общества, средства и механизмы институционализации мемориальной культуры и исторической политики. На материалах Государственного архива Пензенской области представлены примеры решения конкретных исследовательских задач.
Ключевые слова: место памяти, мемориальная культура, практики коммеморации, российская провинция, историография, источники, идентичность, Пензенская губерния, XIX - начало XX в.
© Сухова О. А., 2024. Контент доступен по лицензии Creative Commons Attribution 4.0 License / This work is licensed under a Creative Commons Attribution 4.0 License.
Финансирование: исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда № 22-18-20015, https://rscf.ru/project/22-18-20015/
Для цитирования: Сухова О. А. Места памяти и мемориальная культура российской провинции в XIX - начале XX в.: историография и источники // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2024. № 2. С. 33-44. doi: 10.21685/2072-3024-2024-2-3
Places of memory and memorial culture of the Russian province in the 19th - early 20th centuries: historiography and sources
O.A. Sukhova
Penza State University, Penza, Russia savtemp@yandex.ru
Abstract. Background. The relevance of issues related to the preservation, translation and construction of representations of the past, with the formation of collective memory, is determined by the need to develop the subject field of one of the most popular, but also controversial areas of modern humanitarian knowledge; as well as the search for effective mechanisms for preserving historical continuity and ensuring sustainable social development. The purpose of the study is to analyze and generalize modern concepts in the fields of memory research and methods of source analysis of materials that capture manifestations of memorial culture. Materials and methods. Research of recent decades devoted to the problems of the formation of memorial culture is analyzed. The choice of methodological tools is associated with the theoretical constructions of memory studies, revealing the nature of commemorative practices, historical representations, and the temporality of social life. The study was carried out at the intersection and integration of the achievements of identity theory, the history of everyday life, and semiotics. The main concept is the "place of memory" -a means of restoring historical time, a "brace" and, at the same time, a construct for the formation of imperial and regional identities. The source base of the study is formed by materials from office documentation, personal sources, and periodicals. Results. The results of the development of "mnemohistorical issues" of foreign and domestic historiography, key directions of development and discussion constructs of memory studies are analyzed. The theoretical and source support for studying the states of transition of communicative memory into collective, social and further into cultural memory in the conditions of Russian modernization is considered. The most important aspect of the problem was the analysis of the memorial development of the Russian province, the formation of regional memory and identity in the 19th - early 20th centuries. Conclusions. The category "place of memory" has been established as one of the most popular and effective tools of scientific knowledge in modern historical science. The need for further development of such aspects of the problem as: coherence of the place of memory and identity has been identified; the interaction of competing meanings in representations of the past (gaps in real representations of the past, "absent knowledge"; imagination and "present memory"); definition of the concept itself; factors and specifics of memorial consolidation of society; means and mechanisms of institutionalization of memorial culture and historical policy. Examples of solving specific research problems are presented using materials from the State Archive of the Penza Region.
Keywords: place of memory, memorial culture, commemoration practices, Russian province, historiography, sources, identity, Penza region, XIX - at the beginning of the XX century
Financing: the research was financed by the grant No. 22-18-20015 of the Russian Science Foundation, https ://rscf.ru/project/22-18-20015/
For citation: Sukhova O.A. Places of memory and memorial culture of the Russian province in the 19th - early 20th centuries: historiography and sources. Izvestiya vysshikh uchebnykh zavedeniy. Povolzhskiy region. Gumanitarnye nauki = University proceedings. Volga region. Humanities. 2024;(2):33-44. (In Russ.). doi: 10.21685/2072-3024-2024-2-3
Запечатление «образов» и «мест» как искусство памяти вслед за греками, «изобретателями всевозможных искусств», было обнаружено и описано Френсис Йейтс в исследовании 1966 г. [1, с. 6]. Вместе с тем как исследовательская традиция исследование памяти (memory studies) формируется в ХХ столетии, неспешно, накатными волнами отвоевывая пространство предметного поля исторической науки. Ю. А. Сафронова выделила три этапа формирования объекта, предмета и институционализации научных поисков в этом направлении: 1920-1940-е гг. (творчество Мориса Хальбвакса, Вальтера Беньямина и др.); 1980-е гг. (Й. Йерушалми, П. Нора) и первые десятилетия XXI столетия (создание журнала "Memory studies" в 2008 г. и Ассоциации исследователей памяти ("The Memory Studies Association") в 2016 г.) [2, с. 13-31].
Ажиотажный спрос на историческую память объясняется ускорением темпоральности и исчезновением социальных групп, что вызывает разрывы репрезентаций прошлого и утрату коллективной памяти, а следовательно, потребность в восстановлении преемственности и создании «убежищ» - мест памяти - "lieux de memoire" [3, с. 17-18, 20]. Завершение «современной метаморфозы» Пьер Нора видит в постепенном сползании от мемориального к историческому, от тотема к критике, что и порождает «останки» - места памяти, предназначение которых - «остановить время» [3, с. 26, 28, 41]. В построениях автора новый конструкт проявляется в трех смыслах: материальном, символическом и функциональном [3, с. 40], что позволяет учитывать любые репрезентации прошлого в социальном восприятии (в форме мемориального объекта, города, события, книги и пр.).
«Мнемоисторические» вопросы («как мы узнаем об историческом событии и как мы вспоминаем о нем») выступают первоосновой формирования социальной идентичности, что отражает позитивное содержание мифа как аффективного усвоения прошлого [4, с. 39]. О популярности исследований, посвященных вопросам мемориальной культуры и исторической политики, свидетельствует тот факт, что работа А. Ассман «Длинная тень прошлого...» выдержала уже третье издание в «Новом литературном обозрении» (2014, 2018, 2023). Подчеркивая непреходящую значимость проекта П. Нора "Lieux de memoire" - семитомного издания исследований национальных мест Франции, в котором приняли участие свыше ста ученых, А. Ассман решает проблему конструирования парадигматического общеевропейского «места памяти», а стало быть, европейской идентичности. Ориентиром исторического сознания Европы, коммуникативной памяти становится Холокост [4, с. 279, 298-299].
В отечественной историографии освоение интеллектуального наследия и формирование исследовательского интереса к проблематике исследований памяти совпадает по времени с третьей волной и включается в предметное поле культурно-интеллектуальной истории. Проблемы соотношения времени,
истории и памяти, отклики на современные тенденции теоретических и методологических поисков международного научного сообщества нашли свое отражение на страницах первых выпусков альманаха «Диалог со временем» [5, с. 5-14]. Рубрикация издания, периодически объединяющая память, историю, время, идентичность, позволяет успешно изучать процедуры «выработки общих (принятых в данной общности) значений и смыслов», рожденных «в процессе межличностной коммуникации», механизмы их распространения и передачи от поколения к поколению, «каналы трансляции памяти» [6, с. 9-13]. Ряд публикаций альманаха отражает результаты фундаментальных научных проектов, выполненных в начале 2000-х гг. под руководством Л. П. Репиной, руководителя центра интеллектуальной истории Института всеобщей истории Российской академии наук [7, с. 108].
В качестве самостоятельного направления предстает изучение общественных институций, например музеев как мест и инструментов памяти и идентичности. Период институциализации в истории развития музейного дела относят к XVIII - первой половине ХХ в. Иным фокусом исторической памяти в исследованиях выступают коммеморации: мемориалы, монументы, публичные праздники, юбилейные торжества, похороны и пр. [7, с. 110-111].
О. Б. Леонтьева в числе ключевых вопросов memory studies выделяет дефиницию «субъекта» исторической памяти, что тесным образом связано с процессом формирования (конструирования) идентичности; репрезентативность корпуса источников; расширение диапазона применяемых методов [8, с. 63-64, 66-73]. Детальный анализ российской историографии позволил автору определить важнейшие конструкты теоретических построений: смена социокультурных парадигм памяти, форм и практик коммеморации, специфика темпоральности, ритмичности и проблема сохранения структуры памяти, дискурсивный анализ памяти, отдельные компоненты содержания, стратегии развития исторической памяти [8-10].
Ускоренное «взросление» отечественного опыта мемориальных исследований объясняется утратой-обретением новой идентичности на общероссийском и региональном уровнях, острейшей потребностью в восстановлении нарушенного «исторического преемства». Новая стратегия исторического знания была принята безоговорочно, тиражирование коммеморативных практик и прежде всего генеалогические изыскания, казалось бы, захватили все общество без остатка. Поиск и создание новых «институций памяти» нашло свое отражение в краеведческом движении, появлений новых музеев, монументальных объектов и пр. В Пензенской области на острие мемориальной революции оказалось чествование памяти выдающегося земляка - В. О. Ключевского: к 150-летию историка были открыты музей Ключевского в Пензе и его филиал в с. Воскресеновка (1991); установлены бюст на родине ученого (1991) и памятник в областном центре (2008); стало традицией проведение научно-практических мероприятий, посвященных его личности и творчеству. Главным итогом движения стихийной коммеморации пензенского сообщества становится восстановление памятника земляку в некрополе Донского монастыря в Москве в январе 2016 г., что было приурочено к 175-летию историка [11, с. 552]. Отметим при этом и методологическую современность В. О. Ключевского: в его концепции социально-исторического процесса «людское общежитие» поддерживается двумя средствами: общением и преемством, а категории
времени и исторического предания предстают инструментами закрепления исторического наследия [12, с. 40-41].
В современной историографии монументализация рассматривается как материальное воплощение мест памяти, как процесс «наделения» ценностью, создания скреп для обеспечения целостности «цепи времен», отражение кон-нективной структуры общества, его бытия во времени [13, с. 499]. По мнению С. А. Еремеевой, в исторической ретроспективе имперского периода мону-ментализация памяти рассматривается изначально через памятники военным победам: триумфальные арки, колонны, обелиски. Следующий этап усвоения коммеморативной традиции - появление гражданской инициативы - установка памятников «учителям» Слова и Языка. Не случайным и не рядовым событием становится сооружение памятника М. В. Ломоносову в Архангельске в 1829 г. Сбор средств на создание монумента был организован по всей стране, что отражает стихийный характер коммеморативных практик. Впоследствии это движение обретает новые места: памятник Н. М. Карамзину в Симбирске (1845), Г. Р. Державину в Казани (1847 г.), И. А. Крылову в Санкт-Петербурге (1855) и т.д. Торжества по случаю открытия памятника А. С. Пушкину в Москве разрывают рамки монументализации, формируя новое символическое пространство и превращая пушкинское наследие в место памяти [13].
Проблемы исторической памяти российского общества XIX - начала
XX в. успешно разрабатывают О. Б. Леонтьева и С. А. Еремеева [14-16]. Так, в работе О. Б. Леонтьевой учредительным мифом, «началом времен», местом памяти пореформенной эпохи рассматривается отмена крепостного права в России [15, с. 147-148]. Титул самой «достопамятной фигуры российской истории» до 1917 г. бесспорно принадлежал Александру II Освободителю (свыше сотни монументов, несколько тысяч типовых бюстов, изготовленных по заказам крестьянских обществ). В центре внимания автора - изменение ценностного контента и ландшафта памяти о 1861 г. в сознании россиян ХХ и
XXI в. [15, с. 148-153].
Исследователи стихийного коммеморативного движения, охватившего империю после гибели монарха, вооруженные методом Пьера Нора, разрабатывают проблемы воплощения материального, символического и функционального (учредить храм, училище, стипендию и пр.) воплощения нового места памяти, учредительного мифа эпохи модерна в российской истории [17]. С другой стороны, коммеморативные нарративы выступают маркером возникновения новых трендов региональной идентичности. Так, 30 августа 1889 г. состоялось торжественное открытие монумента памяти Александру II на Алексеевской площади в Самаре, выполненного по проекту В. И. Шервуда. Инициатором и подлинным двигателем процесса выступил городской голова П. В. Алабин, удостоенный за свои труды высочайшей благодарности. Вместе с тем в содержании нарратива угадывается определенная перекодировка смыслов. Как отмечает Н. А. Антипин, мотивацию заказчиков определяло стремление манифестировать самые передовые и не свойственные провинции устремления, примерить роль столицы как законодателя мод в монументальном искусстве (дорогостоящий проект, приглашение столичного архитектора). Имперские амбиции Алабина угадываются и в образах монументальной композиции, где помимо традиционной благодарности за либеральные реформы
нашли свое отражение воинские победы, присоединение новых территорий и панславянская тематика [17, с. 284].
По справедливому утверждению Дж. Э. Бараша, память чаще всего интерпретируется через категорию идентичности «не только личности и малых групп, но и больших групп людей» и опирается на общие представления, создаваемые при помощи «слова, образа и жеста» [18, с. 83-84]. При этом автор призывает разделять реалии прошлого опыта и «"воображение" как способ объяснения коллективной идентичности», «как способность поддержать и оживить "образ сообщества"», «часть антропологического единства, в которое включена память», необходимое средство преобразования коллективно значимых смыслов в доступные для коммуникации [18, с. 86, 89].
Отметим при этом и отсылку к тезису о возникновении темы памяти в интеллектуальной традиции как темы модерна, что подчеркивает необходимость возращения в эпоху надлома традиционной ментальности и акцентирует задачу поиска и интерпретации культурно-исторических факторов и обусловленных таковыми поведенческих стереотипов [19, с. 23, 28]. Познавательная ценность и перспективы разработки исследовательского поля «исторического сознания эпохи заката Российской империи» оценивается сегодня весьма высоко, а наиболее продуктивным направлением рассматриваются проблемы перехода коммемора-тивной инициативы от государства к обществу [7, с. 109; 16].
В этой связи заслуживает отдельного внимания вывод М. Ф. Румянцевой о «конституировании» краеведения как особой отрасли исторического знания, «призванной формировать локальную социальную память и соответственно локальную идентичность» (понятие «краеведение» появилось в академических справочных изданиях в начале ХХ в.) [20, с. 22]. К концу столетия тренд на актуализацию микроистории достигает своего апогея, о чем свидетельствует П. Нора: «Конец истории-памяти умножил число отдельных памятей, которые потребовали своей истории» [3, с. 33]. Наступает эра «искусственной коммеморации - целенаправленного конструирования мест памяти», роль главных инициаторов и устроителей «запоминания» прочно закрепляется за органами государственной власти. Важнейшим фактором описываемого процесса указан «экзистенциональный страх национальных сообществ перед забвением» [20, с. 25; 21, с. 74, 77]. В этих обстоятельствах формируются и новые грани предмета исследований: множится арсенал средств актуализации прошлого, требует отдельного внимания мотивация и функционал произвольного выбора мемориальных объектов, нового наполнения символических значений, оценка политической конъюнктуры [21, с. 77]. Вместе с тем А. Ассман справедливо указывает на полемичность признака «инструментализации» прошлого, подчеркивая когерентность понятий «мемориальная культура» и «историческая политика», и помимо функции обеспечения легитимности коллективные воспоминания формируют чувство общности, идентичность, критичность самооценки, препятствуют появлению иных воспоминаний, а следовательно, вопрос о специфических злоупотреблениях воспоминаниями необходимо рассматривать с учетом заданного контекста [4, а 300-301]. Диапазон взаимодействия исторической политики и памяти общества представлен в историографии весьма широко от пассивного включения до сопротивления и даже соперничества отдельных памятей [8, с. 64].
Современный инструментарий в изучении механизма формирования социальной памяти определяется посредством разработок в сфере источниковедения историографии и особенно видовой природы историографического источника [20, с. 22].
С другой стороны, гибкость концепции Нора, возможность дальнейшей разработки дефиниции мнемонических мест (прежде всего как инструмента преобразования памяти в историю, консенсуса между необходимостью помнить и стремлением к забвению; изучения взаимодействия; транслятора символических практик и ритуалов) вооружают современного исследователя универсальным методом познания процесса формирования как национальной, так и локальной идентичностей [22, с. 30-35].
Словом, «места памяти» примеряют на себя роль той самой «исследовательской оптики» (О. Б. Лентьева), что устанавливает четкость, фокусирует методологическую неопределенность, структурирует предметно-субъектную основу изучения представлений и отношения к прошлому. Особенно продуктивным выступает изучение факторов, динамики и темпоральности, специфики контента символов мемориальной консолидации общества в интеллектуальной истории общества, учредителей и носителей памяти, институций и механизмов запуска процессов коммеморации, состояний перехода (превращений) памяти коммуникативной в память социальную или культурную [4, с. 299].
В истории Российской империи XIX в. открывает конструирование Провинции, обретающей собственную историю, а следовательно, собственную память и идентичность, что делает это время чрезвычайно привлекательным для исследователей. Источники изучения регионального и локального масштабирования опыта коммемораций представлены делопроизводственной документацией, прежде всего материалами канцелярий губернатора, а также периодической печатью, мемуарной литературой [23]. Отдельные аспекты мемориальной культуры находят свое отражение в отчетной документации приходского духовенства, в текстах проповедей по случаю исторических событий [24].
Социокультурные скрепы российской провинции отражают собой процесс воспроизводства империи в миниатюре, а значит, региональная идентичность будет формироваться в следовании и одновременно в соперничестве с имперской. Положение фронтира для территорий, сопредельных с историческим ядром российского государства, дополнит содержание репрезентацией империи-памяти, а учредительным мифом «внутренних окраин» выступит 1812 г. Так, в описании первых коммеморативных практик «о молебне и празднествах по случаю взятия Парижа» в Пензенской губернии (1814 г.) наблюдаем воспроизведение символики и ритуалов прославления воинских побед, освященных религиозным форматом празднеств: «молебствие с хоругвями и святыми иконами», с колокольным звоном, «триумфальные ворота» с «лаврами и гирляндами», «прозрачные картины», парад, «пальба из пушек», «безденежное» угощение «черни» вином и закуской [25, л. 8-17]. Тексты проповедей протоирея Троицкого собора г. Краснослободска Фомы Меликова по случаю издания Высочайших манифестов от 6 июля 1812 г., 6 декабря 1813 г., а также занятия Парижа и «прекращения кровопролития» (31 мая 1814 г.) представляют собой своего рода проект мемориальной
стратегии в региональном измерении: «Дети наши если умрут на поле брани, умрут со славою, умрут, защищая Отечество, защищая Веру Христову, умрут, говорю, не просто, но в надежде получить в небе венцы мученические, ибо о таковых молится святая церковь, молится Отечество, молятся и все спасенные их кровию. А как мы умрем, кто нас помянет, да и чем нас помянуть будет? Жили долго, а кроме нечестия ничего доброго не сделали. Вот нам будет какой помин от потомков наших» [24].
Столь же торжественно, масштабно и массово проходили торжества в честь столетнего юбилея Бородинского сражения в 1912 г. Так, в Пензе 25 августа в Кафедральном соборе была отслужена литургия, а по окончании оной по Александру I, «вождям и воинам, павшим в Отечественной войне -панихида». О начале празднования 26 августа возвестили орудийные залпы, вслед за которыми состоялся вынос из Кафедрального собора знамен и штандартов Пензенского ополчения 1812 г., крестный ход и парад «всем, находившимся в городе войскам, в котором участвовали ученики учебных заведений, пожарные команды и местный отряд конной стражи». Под звуки духовых оркестров город был захвачен народными гуляниями («Гуляющей публики было так много, что по аллеям сада было трудно проходить»; «Баба в платочке уверяет соседку, что "сегодня в Пензе в точности, как в Москве в Царский день"»). Вечером город был «иллюминирован разноцветными фонарями, транспарантами, вензелями, свечами, в окнах зданий, и сжиганием бенгальского огня». С самой высокой точки города - Поповой горы - масса горожан наблюдала «за фейерверком в лагерях» [26, с. 3; 27, с. 5].
Появление и закрепление инновационных коммеморативных практик в российской провинции приходится на рубеж XIX-XX вв. Так, Пензенская губерния оказалась в эпицентре стихийного движения по поминовению Василия Тимофеевича Рябова, одного из первых героев Русско-японской войны, погибшего 17 сентября 1904 г. [28, л. 23]. Информацию о смерти разведчика русское командование получило 25 сентября, и благодаря телеграфу сенсационное известие сразу же оказалось в газетах и распространилось по всей империи. В Пензенских губернских ведомостях телеграфное извещение о смерти героя было перепечатано уже 28 сентября [29, с. 2]. Местная инициатива по созданию места памяти о Василии Рябове исходила от пензенского уездного предводителя дворянства А. Н. Селиванова, направившего 7 октября 1904 г. в канцелярию губернатора ходатайство о создании комитета и об открытии подписки на устройство в память о Рябове школы в с. Лебедевке. Как известно, глава сословного управления обладал известной толикой административной автономии в пределах своего уезда и действовал в данном случае независимо от воли губернских властей. Примечательно и наименование формы коммеморации: именная «школа-памятник» [30, л. 14-14 об.]. Чествование героя было активно поддержано представителями наиболее прогрессивной части местного сообщества - руководства системы образования («по почину директора народных училищ»).
Столь очевидное в пореформенную эпоху перемещение спектра ком-меморативной активности от государства к обществу отражает не только становление модерн-сознания, формирование потребности в самоидентификации посредством обретения мест памяти, но и мемориальную эмансипацию -активное освоение «дозволенного» для развития гражданских институций пространства.
Список литературы
1. Йейтс Френсис. Искусство памяти. СПб. : Университетская книга, 1996. 478 с.
2. Сафронова Ю. А. Третья волна memory studies: Двадцать три года против шерсти // Политическая наука. 2018. № 3. С. 12-31. doi: 10.31249/poln/2018.03.01
3. Нора П., Озуф М., де Пюимеж Ж., Винок М. Франция-память / пер. с фр. Д. Хапае-вой. СПб. : Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1999. 325 с. URL: https://www.phantastike.com/history/frantsiya_pamyat/djvu/view/ (дата обращения: 25.04.2024).
4. Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. 3-е изд-е. М. : Новое литературное обозрение, 2023. 328 с.
5. Репина Л. П. Время, история, память (ключевые проблемы историографии на XIX Конгрессе МКИН) // Диалог со временем. 2000. Вып. 3. С. 5-14.
6. Репина Л. П. Историческая память и национальная идентичность. Подходы и методы исследования // Диалог со временем. 2016. Вып. 54. С. 9-15.
7. Ростовцев Е. А., Сосницкий Д. А. Направления исследований исторической памяти в России // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2014. № 2. С. 106-126.
8. Леонтьева О. Б. «Мемориальный поворот» в современной российской исторической науке // Диалог со временем. 2016. Вып. 50. С. 59-96.
9. Кознова И. Е. XX век в социальной памяти российского крестьянства. М. : ИФ РАН, 2000. 207 с.
10. Святославский А. В. История России в зеркале памяти. Механизмы формирования исторических образов. М. : Древлехранилище, 2013. 592 с.
11. Киреева Р. А. Ключевский Василий Осипович // Пензенская энциклопедия : в 2 т. Т. 1. А-М. 2-е изд-е. Пенза : [б/и], 2019. С. 551-552.
12. Ключевский В. О. Сочинения : в 9 т. Т. I. Курс русской истории / под ред. В. Л. Янина. М. : Мысль, 1987. Ч. I. 430 с.
13. Еремеева С. А. Каменные гости: монументальные памятники коммеморации // Историческая культура императорской России: формирование представлений о прошлом : монография в честь проф. И. М. Савельевой / отв. ред. А. Н. Дмитриев. М. : Высшая школа экономики, 2012. С. 499-532.
14. Леонтьева О. Б. Историческая память и образы прошлого в российской культуре
XIX - начала ХХ вв. Самара : Книга, 2012. 448 с.
15. Леонтьева О. Б. Крестьянская реформа 1861 г. как «место памяти» в исторической культуре России // Историческая память в теории и социокультурной практике: грани трансформаций и потенциал осмысления : материалы IX Междунар. науч. конф. / под общ. ред. А. В. Баранова и Е. Н. Многолетней. Саратов : Саратовский источник, 2021. С. 147-153.
16. Еремеева С. А. Монументальные практики коммеморации в России XIX - начала
XX века // Образы времени и исторические представления: Россия - Восток -Запад / под ред. Л. П. Репиной. М. : Кругъ, 2010. С. 911-927.
17. Антипин Н. А. Мемориализация Александра II в Самаре. Провинциальный опыт создания имперского коммеморативного нарратива // Диалог со временем. 2022. Вып. 80. С. 270-286.
18. Бараш Дж. Э. О воображении и месте коллективной памяти в общественной сфере // Философские науки. 2011. № 2. С. 83-96.
19. Кознова И. Е. Историческая память и основные тенденции ее изучения // Социология власти. 2003. № 2. С. 23-34.
20. Румянцева М. Ф. Проблема коммеморации. Метанарратив - места памяти -ренарративизация // Диалог со временем. 2016. Вып. 54. С. 16-31.
21. Дмитриева О. О., Туманова М. М., Широков О. Н. «Место памяти / lieux de memoire» как механизм сохранения исторической памяти общества // Исторический поиск / Historical Search. 2023. Т. 4, № 2. С. 73-81. doi: 10.47026/2712-9454-2023-42-73-81
22. Головашина О. В. Места памяти: между метафорой и концептом // Социология власти. 2022. Т. 34, № 1. С. 18-38.
23. Вигель Ф. Ф. Записки : в 2 кн. М. : Захаров, 2003. Кн. 1. 608 с. ; кн. 2. 752 с.
24. Три проповеди протоиерея Фомы Меликова (публикация С. В. Белоусова) // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография : сб. материалов к 200-летию Отечественной войны 1812 г. М. : Труды ГИМ, 2007. Т. VI, вып. 166. С. 284-296.
25. Государственный архив Пензенской области (ГАПО). Ф. 5. Оп. 1. Д. 490.
26. Пензенские губернские ведомости. 1912. № 215.
27. Пензенские губернские ведомости. 1912. № 217.
28. ГАПО. Ф. 81. Оп. 1. Д. 1146.
29. Пензенские губернские ведомости. 1904. № 268.
30. ГАПО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 7552.
References
1. Yeyts Frensis. Iskusstvo pamyati = The art of memory. Saint Petersburg: Universi-tetskaya kniga, 1996:478. (In Russ.)
2. Safronova Yu.A. Tret'ya volna memory studies: Dvadtsat' tri goda protiv shersti. Politicheskaya nauka = The third wave of memory studios: 23 years against the grain. 2018;(3):12-31. (In Russ.). doi: 10.31249/poln/2018.03.01
3. Nora P., Ozuf M., de Pyuimezh Zh., Vinok M. Frantsiya-pamyat' = France-memory. Translated from the French by D. Khapaeva. Saint Petersburg: Izd-vo Sankt-Peterburgskogo unta, 1999:325. (In Russ.). Available at: https://www.phantastike.com/history/frantsiya_ pamyat/djvu/view/ (accessed 25.04.2024).
4. Assman A. Dlinnaya ten' proshlogo: Memorial'naya kul'tura i istoricheskaya politika. 3-e izd-e = The long shadow of the past: memorial culture and historical politics. The 3rd edition. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2023:328. (In Russ.)
5. Repina L.P. Time, history, memory (key issues of historiography on the 19th International Congress of Historical sciences). Dialog so vremenem = Diolog with the time. 2000;(3):5-14. (In Russ.)
6. Repina L.P. Historical memory and national identity. Approaches and methods of research. Dialog so vremenem = Diolog with the time. 2016;(54):9-15. (In Russ.)
7. Rostovtsev E.A., Sosnitskiy D.A. Directions of research on historical memory in Russia. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta. Istoriya = Bulletin of Saint Petersburg University. History. 2014;(2):106-126. (In Russ.)
8. Leont'eva O.B. "Memorial turn" in modern Russian historical science. Dialog so vremenem = Diolog with the time. 2016;(50):59-96. (In Russ.)
9. Koznova I.E. XX vek v sotsial'noy pamyati rossiyskogo krest'yanstva = The 20th century in the social memory of the Russian peasantry. Moscow: IF RAN, 2000: 207 s. (In Russ.)
10. Svyatoslavskiy A.V. Istoriya Rossii v zerkale pamyati. Mekhanizmy formirovaniya is-toricheskikh obrazov = History of Russia in the mirror of memory. Mechanisms offormation of historical images. Moscow: Drevlekhranilishche, 2013:592. (In Russ.)
11. Kireeva R.A. Klyuchevsky Vasily Osipovich. Penzenskaya entsiklopediya: v 2 t. T. 1. A-M. 2-e izd-e = Penza Encyclopedia: in 2 volumes. Volume 1. A-M. The 2nd edition. Penza: [b/i], 2019:551-552. (In Russ.)
12. Klyuchevskiy V.O. Sochineniya: v 9 t. T. I. Kurs russkoy istorii = Essays: in 9 volumes. Volume 1. Course of the Russian history. Moscow: Mysl', 1987;(pt. I):430. (In Russ.)
13. Eremeeva S.A. Stone guests: monumental memorials. Istoricheskaya kul'tura impera-torskoy Rossii: formirovanie predstavleniy o proshlom: monografiya v chest' prof. I.M. Savel'evoy = Historical culture of Imperial Russia: formation of ideas about the past: monograph in honor of professor I.M. Savelyeva. Moscow: Vysshaya shkola ekonomiki, 2012:499-532. (In Russ.)
14. Leont'eva O.B. Istoricheskaya pamyat' i obrazy proshlogo v rossiyskoy kul'ture XIX -nachala XX vv. = Historical memory and images of the past in Russian culture of the 19th - early 20th centuries. Samara: Kniga, 2012:448. (In Russ.)
15. Leont'eva O.B. The Peasant Reform of 1861 as a "Place of Memory" in the historical culture of Russia. Istoricheskaya pamyat' v teorii i sotsiokul'turnoy praktike: grani transformatsiy i potentsial osmysleniya: materialy IX Mezhdunar. nauch. konf. = Historical memory in theory and socio-cultural practice: facets of transformation and potential for understanding: proceedings of the 9th International scientific conference. Saratov: Saratovskiy istochnik, 2021:147-153. (In Russ.)
16. Eremeeva S.A. Monumental practices of commemoration in Russia in the 19th - early 20th centuries. Obrazy vremeni i istoricheskie predstavleniya: Rossiya - Vostok - Zapad = Images of time and historical concepts: Russia - East - West. Moscow: Krug", 2010:911-927. (In Russ.)
17. Antipin N.A. Memorialization of Alexander II in Samara. Provincial experience of creating an imperial commemorative narrative. Dialog so vremenem = Diolog with the time. 2022;(80):270-286. (In Russ.)
18. Barash Dzh.E. On imagination and the place of collective memory in the public sphere. Filosofskie nauki = Philosophical sciences. 2011;(2):83-96. (In Russ.)
19. Koznova I.E. Historical memory and the main trends in its study. Sotsiologiya vlasti = Sociology of power. 2003;(2):23-34. (In Russ.)
20. Rumyantseva M.F. The Problem of commemoration. Metanarrative - places of memory -renarrativization. Dialog so vremenem = Diolog with the time. 2016;(54): 16-31. (In Russ.)
21. Dmitrieva O.O., Tumanova M.M., Shirokov O.N. "Place of Memory / lieux de memoire" as a mechanism for preserving the historical memory of society. Istoricheskiy poisk / Historical Search = Historical Search. 2023;4(2):73-81. (In Russ.). doi: 10.47026/2712-9454-2023-4-2-73-81
22. Golovashina O.V. Places of memory: between metaphor and concept. Sotsiologiya vlasti = Sociology of power. 2022;34(1):18-38. (In Russ.)
23. Vigel' F.F. Zapiski: v 2 kn. = Notes: in 2 books. Moscow: Zakharov, 2003; (bk. 1):608;(bk. 2):752. (In Russ.)
24. Three sermons of Archpriest Foto Melikov (publication by S.V. Belousov). Epokha 1812 goda. Issledovaniya. Istochniki. Istoriografiya: sb. materialov k 200-letiyu Otech-estvennoy voyny 1812 g. = The era of 1812. Research. Sources. Historiography: proceedings dedicated to the 200th anniversary Patriotic War of 1812. Moscow: Trudy GIM, 2007;IV(166):284-296. (In Russ.)
25. Gosudarstvennyy arkhiv Penzenskoy oblasti (GAPO). F. 5. Op. 1. D. 490 = State Archive of Penza region. Fund 5. Item 1. File 490. (In Russ.)
26. Penzenskie gubernskie vedomosti. 1912. № 215 = Penza provincial gazette. 1912;(215). (In Russ.)
27. Penzenskie gubernskie vedomosti. 1912. № 217 = Penza provincial gazette. 1912;(217). (In Russ.)
28. GAPO. F. 81. Op. 1. D. 1146 = State Archive of Penza region. Fund 81. Item 1. File 1146. (In Russ.)
29. Penzenskie gubernskie vedomosti. 1904. № 268 = Penza provincial gazette. 1904;(268). (In Russ.)
30. GAPO. F. 5. Op. 1. D. 7552 = State Archive of Penza region. Fund 5. Item 1. File 7552. (In Russ.)
Информация об авторах /
Ольга Александровна Сухова доктор исторических наук, профессор, декан историко-филологического факультета, Пензенский государственный университет (Россия, г. Пенза, ул. Красная, 40)
Information about the authors
Olga A. Sukhova Doctor of historical sciences, professor, dean of the faculty of history and languages, Penza State University (40 Krasnaya street, Penza, Russia)
E-mail: savtemp@yandex.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов / The author declares no conflicts of interests.
Поступила в редакцию / Received 10.04.2024
Поступила после рецензирования и доработки / Revised 13.05.2024 Принята к публикации / Accepted 23.05.2024
