CC BY
188
УДК 179
ПИЛЕЦКИЙ С.Г. Месть и возмездие:
социальная эволюция с обратной связью
Статья посвящена исследованию извечной проблемы - места и значения мести и возмездия в человеческой истории. Автор пытается доказать, что не только понятия эти взаимосвязанные, не только развитие человеческого общества шло по пути упорядочивания, институализации и эволюции кровной мести в цивилизованное возмездие, но и что эта эволюция с обратной связью и точкой возврата.
Ключевые слова: месть, возмездие, человеческое общество, социальная эволюция, безнаказанность, терроризм.
Говорят, что есть «основной инстинкт».
Это любовь. Говорят, что есть другой «основной инстинкт». Это голод. И ещё говорят, что они правят миром. Мало того, если аристотелевское «мышление, мыслящее свою собственную деятельность», задало первичный импульс движению, то они придали ему вращательный момент. Спорить, однако, не будем, действительно ли «Землю вращают любовь и голод» или это просто поэтическая гипербола. Важнее отметить следующее. Если бы к этим двум не было третьего основного инстинкта, то некого было бы любить и некому было бы голодать. Я имею в виду чувство мести, я имею в виду возмездие, я имею в виду воздаяние. Не будь этого, человечество бы давно истощилось и вымерло, так и не выбравшись за пределы охотничье-собирательс-ких групп, ибо нечего было бы противопоставить убийству себе подобного. Древние табу как раз и выступили в роли кодекса элементарного выживания. Табу - это не только запрет на некоторое деяние, но и кодифицированный набор санкций за его несоблюдение. Все члены данного сообщества с малолетства воспитывались в духе послушания, назидания, почтения и верности мудрости рода. Более того, система табу -это не только суть, квинтэссенция первобытного выживания, но и фундамент прогресса, предзадающий «каркас» росту и возможности цивилизации. Без права нет
государственности, без права ни одно общество не может быть жизнеспособным. Соответственно правовое государство, которое ныне считается верхом прогресса, цивилизованности и общественной справедливости, есть не что иное, как верх реализации принципа государственной мести, как апофеоз правового возмездия. А как же иначе: провозглашается верховенство закона во всех областях, сферах жизни государства и равенство перед ним всех членов общества без исключения, т.е. нет уже лиц, неприкасаемых от возмездия государственной машины.
Месть - это всего лишь ответ, ответная реакция, если так можно выразиться, агрессия на агрессию. Эволюционно-адап-тивная значимость её очевидна. Возмездие - это если уж и не выражение высшего добра и высшего блага, то, без всякого сомнения, выражение высшей справедливости. Месть и возмездие - это в какой-то степени олицетворение, одушевление, очеловечивание одного из законов природы, а именно 3-го закона ньютоновской механики: сила действия равна силе противодействия. Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, душу за душу. Исторически, чтобы закончить наконец-то извечную войну всех со всеми, человечество вынуждено было распрощаться со своим «естественным», первобытным состоянием и на принципах общественного договора перейти в состоя-
ние государственной законности, делегировав, передоверив функцию возмездия, справедливой кары «машине» правосудия. Однако, если эта «машина» не справляется, скомпрометирована, «буксует», всё автоматически возвращается «на круги своя» - к традиции личной «вендетты».
Однако, прежде чем перейти к анализу специфики социальной эволюции мести и возмездия, необходимо уточнить, как они взаимосвязаны, как они соотносятся между собой. Это весьма важно, поскольку именно с этим произошло определённое парадоксальное недоразумение, со временем оформившееся в устойчивый, расхожий стереотип. С одной стороны, вроде совершенно ясно, что месть и возмездие -понятия не только взаимообусловленные и переплетающиеся, не только этимологически родственные, не только однокорен-ные, но и смыслово однопорядковые. Но, с другой стороны, с некоторых пор месть и её производные стали воспринимать почти исключительно негативно и порицательно, в то время как акты возмездия практически целиком как проявления высшего блага и справедливости. Отчего-то принято акт мести редуцировать и ассоциировать исключительно в индивидуально-личностном плане, в то время как акт возмездия практически целиком сводить и связывать с социально-правовым санкционированием. Вот и получается, что месть - это то, что осуждается и даже преследуется, то, что якобы является реликтом бесчеловечности и варварства, а возмездие - то, что достойно всяческого одобрения, почитания и приветствия, то, что не только не противоречит, а даже способствует общественному прогрессу. Отчего-то вдруг муссируется тезис, будто чувство мести даже и опасно для индивида, его испытывающего: оно-де отравляет и «выжигает» душу, иссушает эмоциональные и жизненные силы, и даже его осуществление будто бы не приносит удовлетворения и успокоения, а лишь внутреннее опустошение.
Более того, автор данной статьи убеждён: мало того, что понятия эти этимологически родственные, однокоренные, смыслово однопорядковые, но и вовсе неразлучные, неразделимые. Я совершенно ясно в этой связи полагаю, что их семантическое
сочетание должно представлять именно следующим образом: месть - чувство, мщение - процесс, возмездие - результат. А посему их отчуждение друг от друга, а ещё того хуже - противопоставление, столь же нелогичны, контрпродуктивны и даже бессмысленны в той мере, в какой процесс почему-то противопоставляют результату. Нам же не приходит в голову, исходя из не понятно каких соображений, противопоставлять и даже антагонизировать, скажем, чувство испытываемого голода, процесс поглощения пищи и насыщение как его результат. А ведь с местью и возмездием, как ни странно, творится приблизительно схожее.
Есть ещё один весьма распространённый стереотип, оформившийся в тиражируемое клише, что, мол, ветхозаветные принципы «око за око, зуб за зуб» и «кровь смывается только кровью» уже тем, по крайней мере, плохи и пагубны, что грозят человечеству вселенским хаосом и анархией, а его отдельным популяциям, их практикующим, так и вовсе буквальным самоистреблением. В качестве типичного образца подобного рода логического умозаключения хочу привести мнение на сей счёт известного психоаналитика-гуманиста Э. Фромма. Вот что он пишет: ««Агрессивность из мести - это ответная реакция индивида на несправедливость, которая принесла страдания ему или кому-нибудь из членов его группы. Такая реакция отличается от обычной оборонительной агрессии в двух аспектах. Во-первых, она возникает уже после того, как причинён вред, и потому о защите от грозящей опасности уже говорить поздно. Во-вторых, она отличается значительно большей жестокостью и часто связана с половыми извращениями. Не случайно в языке бытует выражение «жажда мести». Вряд ли нужно объяснять, насколько широка сфера распространения мести (как у отдельных лиц, так и у групп). Известно, что институт кровной мести существует практически во всех уголках земного шара: в Восточной и Северо-Восточной Индии, в Бенгалии, Новой Гвинее, Полинезии и (до недавнего времени) на Корсике. Кровная месть является священным долгом: за убийство любого представителя семьи, племени или клана должен понести кару тот клан, к которому принадлежал убийца. Институт кровной мести делает кровопролитие бес-
конечным. Ведь наказанием за преступление становится тоже убийство, которое, в свою очередь, ведёт к новому витку мести, и так без конца. Теоретически кровная месть является бесконечной цепью, и она действительно приводит нередко к истреблению целых семей или больших групп. Кровная месть в порядке исключения встречается даже у очень миролюбивых народов, например у гренландцев, которые не знают, что такое война, но знают кровную месть и не испытывают по этому поводу каких-либо страданий.
Не только кровная месть, но и все формы наказания - от самых примитивных до самых совершенных - являются выражением мести. Классической иллюстрацией этого служит lex talionis (закон возмездия: око за око, зуб за зуб) Ветхого Завета. Угрозу наказывать детей за вину отцов до третьего и четвёртого поколения следует рассматривать как выражение мести Бога, заповеди которого были нарушены, хотя одновременно мы видим попытку смягчить эту угрозу в форме обещания творить «милость до тысяч родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» ( Исх. 20:5,6). Ту же самую мысль мы встречаем у многих других народов. Например, у якутов есть закон, который гласит: «Если пролилась кровь человека, она требует искупления». У якутов потомки убитого мстят потомкам убийцы до девятого колена.
Нельзя не согласиться, что кровная месть и закон о наказании выполняют определённую социальную роль в обеспечении стабильности общества. Если эта функция отсутствует, то жажда мести находит иное выражение. Так, проиграв войну 19141918 гг., немцы были охвачены желанием мести и хотели во что бы то ни стало отплатить за несправедливые условия Версальского договора... Известно, что даже ложная информация о злодеяниях может вызывать сильнейшую ярость и жажду мести. Так, Гитлер, прежде чем напасть на Чехословакию, приказал распространять слухи о жестоком отношении к немецкому меньшинству на территории Чехословакии. Массовое кровопролитие в Индонезии в 1965 году началось после сообщения о зверском убийстве нескольких генералов, которые были противниками Сукарно. Одним из наиболее
ярких проявлений мстительной памяти поколений является бытующая уже две тысячи лет ненависть к евреям, которые якобы распяли Христа. Репутация «христопродавцев» стала одной из главных причин воинствующего антисемитизма.
Почему мстительность является такой глубоко укоренившейся и интенсивной страстью? Попробуем поразмышлять. Может быть, в мести в какой-то мере замешаны элементы магического или ритуального характера? Если уничтожают того, кто совершил злодеяние, то этот поступок как бы оказывается вытеснен магическим способом в результате расплаты. Это ещё и сегодня находит свой отзвук в языке: «Преступник поплатился за свою вину». По крайней мере теоретически после отбытия наказания преступник равен тому, кто никогда не совершал преступления. Месть можно считать магическим исправлением зла. Но даже если это так, то возникает вопрос, почему так сильно это стремление к искуплению, к благу, к добру? Может быть, у человека есть элементарное, из глубин внедренное чувство справедливости, исконное ощущение экзистенциального равенства всех людей? Мы есть мы. Ведь каждого из нас в муках, в высях, в рысях родила мать; каждый когда-то был беспомощным ребёнком, и все мы подвластны, и все мы смертны. И хотя человек порой не может противиться злу и страдает, но в своей жажде мести он пытается вытеснить это зло, избавиться от него, забыть, что ему когда-то был причинён вред. (По-видимому, такого же рода корни имеет и зависть. Каин не мог перенести, что он был отвергнут, в то время как его брат был принят. Всё произошло само собой, он был не в состоянии что-либо изменить. И эта несправедливость вызвала в нём такую зависть, что он не нашёл другого способа расплаты, как убийство брата - Авеля.) Однако для мести должны существовать и другие причины. По всей видимости, человек тогда берётся вершить правосудие, когда он теряет веру. В своей жажде мести он больше не нуждается в авторитетах, он и есть «высший судия», и, совершая акт мести, он сам себя чувствует и ангелом, и Богом - это его звёздный час.
Можно найти ещё целый ряд причин. Например, жестокостей с нанесением те-
лесных повреждений. Разве кастрация (или просто пытки) не противоречит элементарным общечеловеческим требованиям совести? Разве совесть не препятствует совершению бесчеловечных поступков под влиянием чувства мести? А может быть, здесь проявляется механизм защиты от собственной деструктивности: вот тот (другой человек, палач) способен на жестокость, а я - нет. Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо дальнейшее исследование феномена мести.
Высказанные выше соображения, по-видимому, опираются на представление о том, что жажда мести как глубинное чувство личности присуща всем людям. Однако факты не подтверждают это предположение. Несмотря на то, что потребность в мести довольно широко распространена, её проявления существенно отличаются по характеру и интенсивности в разных культурах, а уж тем более у отдельных индивидов. Эти различия обусловлены целым рядом факторов и причин. Одним из таких факторов является отношение к собственности - к проблеме богатства и бедности. Так, например, человек (или группа), не располагающий огромным богатством, но всё же достаточно обеспеченный, чтобы не скупиться и не думать с тревогой о завтрашнем дне, способен радоваться жизни и «не делать трагедию» из временной неудачи, принесшей некоторый материальный ущерб, в то время как настоящий богач с недоверчивым характером скупца и накопителя воспринимает всякую утрату как непоправимую трагедию.
Мне кажется, что жажда мести поддаётся вполне определённому шкалированию. При этом на одном конце шкалы находятся люди, совершенно лишённые мстительных чувств: это те, кто достиг в своём развитии уровня, соответствующего христианскому и буддистскому идеалу человека. Зато на другом конце этой шкалы располагаются люди с робким накопительным характером, нарциссы высшего ранга, у которых даже малейший ущерб вызывает бурю мстительных эмоций (настоящую жажду мести). Этому типу примерно соответствует человек, требующий, чтобы жулик, который украл у него пару долларов, был сурово наказан. Это также профессор, который, помня
обидное высказывание студента в свой адрес, откажется рекомендовать его при устройстве на работу или даст плохую рекомендацию. Это покупатель, жалующийся директору магазина на плохое обслуживание и требующий обязательно, чтобы продавец был уволен. Во всех этих случаях мы имеем дело с жаждой мести как устойчивой чертой характера1.
Теперь мне в свою очередь хочется высказать ряд соображений. Готов подписаться под тремя тезисами Э. Фромма, высказанными им в цитированном отрывке. Во-первых, что агрессивность из мести - ответная реакция индивида на несправедливость, которая принесла страдания ему или кому-нибудь из членов его группы; во-вторых, что не только кровная месть, но и все формы наказания являются выражением мести; и, в-третьих, что кровная месть и закон о наказании выполняют определённую (я бы сказал - существенную) роль в обеспечении стабильности общества. Со всем остальным согласиться не могу. Кроме как издевательство не воспринимаю положение, что, мол, месть связана с половыми извращениями. Тут уж надо так: «борщ отдельно, мухи отдельно». Из полового извращенца - мститель, как, pardon, из дерьма - пуля. Представить себе, что солдаты, поднимающиеся в атаку, мстя супостату за разруху, за кровь и слёзы детей, отцов и матерей, за вчера погибшего друга, испытывают при этом сексуальный оргазм, безрассудно и бесстыдно. Да, в языке бытует выражение «жажда мести», но в том же языке существует выражение «жажда жизни» -ну так что ж с того?!
А теперь о кровной мести. Э. Фромм непоследователен: с одной стороны, представляет обширный географический список мест, где кровная месть распространена (его, кстати говоря, можно было бы и дополнить), не забывает даже «экзотических» гренландцев и якутов, приводит выдержки из Ветхого Завета, а с другой стороны, утверждает, что кровная месть-де является бесконечной цепью, что она-де нередко приводит к истреблению целых семей и больших групп. Не надо считать человечество дурнее психоаналитиков. История буддизма исчисляется 2,5 тысячи лет, христианства - 2 тысячами. Если бы было прав-
дой, что пишет Фромм, то человечество так бы и не дожило ни до буддизма, ни до христианства, переколов, перерезав друг друга. Это сущий миф, что кровная месть ведёт к истощению, к уничтожению человеческих популяций. Напротив, она древнейший, мощнейший сдерживающий фактор убийства себе подобного. Это сущий миф, что стоит одному члену клана убить представителя другого, как это автоматически ведёт к развязыванию войны на истребление. Ничего подобного. Сначала соберутся старейшины обоих родов и обсудят, как всё случилось, кто виноват и насколько. Если обнаружат, что это не был честный поединок, а деяние, порочащее честь рода, то не то что никакой войны не будет, а и самого нечестивца, если не успеет сбежать, выдадут пострадавшему клану. Если же сбежит, то священным долгом получившего ущерб клана будет разыскать и покарать убийцу. Причём родной клан защищать беглеца не будет. За институтом кровной мести мудрость рода человеческого. Подумайте, насколько больше убийств, воровства да и вообще всяких подлых, позорных поступков на душу населения в цивилизованных странах, нежели в тех регионах, где кровная месть распространена.
Теперь по поводу субъективности мести и её шкалирования. Что касается одного конца данной шкалы, то он принимается -это буддистский и христианский идеал человека. Пусть он идеалом и останется, равно как в науке недостижимым идеалом сияет абсолютное знание. Но вот второй полюс, т.е. высшее проявление мести, до неприличия карикатурен. Представлять в роли мстителя с «большой буквы» злопамятного профессора и сварливого покупателя как-то даже несерьёзно. Не надо путать месть с мелочностью, вычурным аккуратизмом и себялюбивой капризностью, граничащей с истеричностью. Если там и есть месть, то месть с очень «маленькой буквы». А если уж моделировать ситуации, выдумывать персонажи, то я бы как сценарий высшего проявления мести, как олицетворение, как очеловечивание второго полюса фроммовской шкалы поставил бы графа Монте-Кристо из одноимённого романа Александра Дюма-старшего. «Карлики» они все по сравнению с ним. Что же касаемо до обворованного на
два доллара гражданина, то надлежит заметить следующее: конечно, он бессердечно придирчив, бессовестно мелочен, ему бы надо было извиниться за то, что заметил, отдать неуклюжему воришке своё портмоне и в придачу ключ от квартиры, где деньги лежат. Вот это было бы в самый раз. Фромма почему-то не очень волнует, что воровство само по себе плохо, что воровство само по себе грех: начинают с двух долларов, а кончают Бог знает чем, где и как. Конечно, наказание должно быть соразмерно преступлению, но эра милосердия наступит только тогда, когда не только каждый убийца, насильник и бандит, но и каждый вор будет сидеть в тюрьме.
Вам не приходило в голову, что нынешние рьяные защитники и радетели идей европейского гуманизма и неотъемлемых прав человека ещё совсем не так давно были среди наиболее одиозно-агрессивных и кровожадных наций, поставщиков первоклассных насильников, грабителей и убийц? Причём, заметим, уже очень долгое время будучи вполне христианскими. Разве гарантировано, что рано или поздно не будет отката назад, что рано или поздно всё не вернётся «на круги своя». Сейчас они, кстати, в рядах самых непримиримых борцов и поборников идеологемы отмены смертной казни на всём европейском пространстве. Нам с этим вот уже 15 лет не дают покоя, заставляют идти на поводу. Не знаю, как другие, а я вот совсем не уверен, что и в этих «образцово-показательных» западноевропейских странах, с такими давними демократическими традициями, таким должным гражданским обществом, таким толерантным и законопослушным населением, данный правовой «статус-кво» на веки вечные. Они весьма чутко реагируют на изменения. К примеру, Швеция раньше всегда отличалась и гордилась беспрецедентной «народностью», доступностью своих руководителей и политиков. Однако после того, как премьер-министр Улоф Пальме был застрелен при выходе из кинотеатра, а министр иностранных дел Анна Линд была зарезана в супермаркете, довольно быстро был пересмотрен вопрос об охране высших должностных лиц. Террористические акты в Испании оперативно подтолкнули правительство к приостановке Шенгенских согла-
шений о безвизовом режиме. Кто даст гарантию, что, появись в какой-нибудь из европейских стран (любой по выбору) серийный маньяк-убийца или даже серийные маньяки-убийцы, особенно если детские, терроризируй они добропорядочных граждан, не справься, не поймай их долгое время сыскные службы, не начнёт ли мало-помалу, но настойчиво, неуклонно меняться это самое толерантное, демократическое, общественное мнение? А если сыскные службы их вообще «не поймай», а детей находят растерзанными? Что будет? Вы не знаете, и я не знаю. Германия вот тоже долгое время считалась страной музыкантов, поэтов, учёных, философов, а оказалось, что всё так быстро может перемениться.
Что, спрашивается, из этого следует? А из этого следовало то, что на благодатной почве новозаветной идеи гипостазиро-вания мести («Мне отмщение. Аз воздам») впоследствии взросли и оформились сначала учение о государстве и верховной власти Н. Макиавелли, а затем концептуальная парадигма «общественного договора возникновения государства» Т. Гоббса, Дж. Локка и Ж.Ж. Руссо. Кстати говоря, у Гегеля мы находим несколько переработанный и встроенный в его систему, но вполне узнаваемый вариант. Он, как известно, развивает мысль о веке героев и эпохе развитой государственности. Век героев - это когда каждый отвечает за себя. Скажем, тебя обидели - сам и накажи обидчика. Это, возможно, и красиво, и романтично, но это дикость и первобытность. Другое дело -эпоха развитой государственности. Тебя вновь обидели, но сам ты отвечать не смей, ибо можешь сгоряча и «дров наломать». Пусть разберётся суд. И хоть обидели именно тебя, но наказывать обидчика будет тот, кого вовсе не обижали, но у кого социальная роль такая: кто-то призван тачать сапоги, а кто-то - наказывать обидчиков. Разделение функций: каждый делает свое дело, причем делает его, в силу специализации, гораздо лучше, чем ежели бы каждый сам хватался за все. Словом, вполне по-гегелевски: всё разумное - действительно, всё действительное - разумно.
Всё бы, конечно, и неплохо, да только в народе говорят: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Проблема-то, однако, в
том, как, интересно знать, быть вам, если вас обидели, а обидчиков не только не наказывают, а и не собираются наказывать. Вопрос: подставлять ли вам левую щёку после правой, причём не фигурально выражаясь, а вполне буквально понимая? Допустим, подставлять. А что если ваш полный самоотречения поступок не оценили и в следующий раз вас попросту прибили? Самым, что называется, незамысловатым и брутальным образом. Что делать теперь уже вашим друзьям и вашим родственникам, если и на сей раз тот, кто вроде бы призван наказывать убийц и всякого рода обидчиков, делать это либо не хочет, либо не может, либо «руки коротки»? Мстить, говорят, нехорошо, преступно, успокой, советуют, душу идеей непротивления злу насилием.
Как же, идея нам знакома, известна, оформлена даже в целую «классическую» теорию. Но вот что тут необходимо заметить. Ясно, что она - социальный романтизм, идеализм, но идеализм, на мой взгляд, весьма небезопасный. Возьмёшь его как руководство к действию, наберёшь сподвижников, захочешь через какое-то время подравнять ряды, но так и не сможешь найти грудь четвёртого человека - выкосят население. Бывают, конечно, такие тонкие и воздушные натуры, что даже тени не отбрасывают, но вот именно таких романтиков злые реалисты порешат в самую первую очередь. Уж тогда лучше «донкихотство», пусть себе иронизируют, что, мол, он подвигов не совершил, но погиб, идя на подвиг. Уж лучше искренне с ветряными мельницами сражаться, чем искренне обречённо идти на заклание с понурой головой.
В этой связи мне вспоминается один диалог (прямо-таки дидактический диалог) в романе ещё одного Толстого, правда, уже Алексея Константиновича - «Князь Серебряный». Тут выкристаллизовываются позиции если уж и не оформленного «донкихотства» и «гамлетизма», то очень близкие к ним. Это разговор молодого боярина князя Никиты Романовича Серебряного с боярином Борисом Фёдоровичем Годуновым.
«...- Видишь ли, Никита Романович, -продолжал Годунов, - хорошо стоять за правду, да один в поле не воевода. Что б ты сделал, кабы примерно сорок воров стали при тебе резать безвинного?
- Что б сделал? А хватил бы саблею по всем по сорока и стал бы крошить их, доколе б душу богу не отдал.
Годунов посмотрел на него с удивлением.
- И отдал бы душу, Никита Романович, -сказал он, - на пятом, много на десятом воре; а остальные всё-таки б зарезали невинного. Нет, лучше не трогать их, князь; а как станут они обдирать убитого, тогда крикнуть, что Стёпка-де взял более Мишки, так они и сами друг друга перережут»2.
Каково, а? Здорово. Разумно, толково, прагматично. Обречённого (которому по-толстовски и сопротивляться даже не стоит) всё равно уже не спасти, так самому остаться живу для дальнейших славных дел и ряды лиходеев их же собственными руками изрядно поредить. Такие далеко идут и даже царями становятся. Всё вроде бы правильно, всё вроде бы резонно, но сына своего я не стал бы подобному учить и в пример ставить. Но при этом ни тот, ни другой и в мыслях даже держать не могли, что перед ворами, сложив руки, надо вставать на колени. И что, мол, это хорошо.
«Непротивление злу не только потому важно, что человеку должно за себя, для достижения совершенства любви, поступать так, но ещё и потому, что только одно непротивление прекращает зло, поглощая его в себе, нейтрализует его, не позволяет ему идти дальше, как оно неизбежно идёт, как передача движения упругими шарами, если только нет той силы, которая погасит его. Деятельное христианство не в том, что бы делать, творить христианство, а в том, чтобы поглощать зло»3.
Неисправим Лев Николаевич. Опять романтичен, опять идеализирует. Что ты будешь делать, если закоренелого идеалиста поразила вдруг самая что ни на есть физическая качка просто обычных, упругих, вполне материальных, на одну ниточку привязанных металлических шаров. Бум себе, бум. Слева направо, справа налево. Забавно. Ну и пусть бы себе шатались, пока не успокоились бы. Но ведь делаются мудрёные, замысловатые выводы. Я бы сказал так: надо одуматься, опомниться, не стоит так верить сладко-вязкому, притягательному «абстрактному гуманизму». Во-первых, приторно, патко, не шатко, не валко; во-вторых, не-
пременно подведёт. Если вы уж и впрямь искренний, витающий в облаках гуманист, так уж, по крайней мере, надлежит знать: поглотив зло, в лучшем случае сами станете злее, а в худшем это будет последнее ваше поглощение. Да и потом зло, скорее, поглотит вас, нежели вы его: силы несоразмерны - не стоит тешить себя утопическими иллюзиями, лучше сразу утопиться. К сожалению, мир таков, история мира такова, да сами мы таковы, что никак не даёт оснований обольщаться сей не по-детски опасной игрой «едока со съедобным». Получается почти как по Э. Фромму: выбирай, но аккуратно - иметь или быть... имеемым. Нельзя забывать, что зло имеет такую конституционную особенность, как концентрироваться, аккумулироваться, наращивать свою мощь и распространяться. Здесь не только слабость не прощают, «джентльменство» не ценят, но саму уступчивость и миролюбие воспринимают не иначе как показатель недееспособности и слабости. Хотя нет: готовый стойко переносить издевательства, мучения и самую смерть, опустивший руки перед злом миротворец, без всякого сомнения, будет взвешен, оценён и возблагодарён, но особым образом. Можно сказать, что такие злом даже искренне любимы: из разряда потенциальных борцов с ним они переходят в разряд добровольно сложивших головы, из сражающихся - в сражаемых, превращаются в съестное, переламываются, перемалываются, перекручиваются, перевариваются, наращивая тем самым энергетический потенциал зла, и уже недобровольно становятся пособниками его усиления и распространения. Сам же Лев Николаевич сокрушался по поводу того, что раз плохие люди в своих делах объединяются, то от чего же бы и хорошим не объединиться, ведь хороших-то в мире больше. Так вот и подумайте: если одна часть из хороших, нравственных, честных людей будет обречена на неминуемую смерть и без всякой жалости и пиетета истреблена, а другая часть разобщена, дезорганизована и деморализована, так извините за выражение, что ж в этом хорошего?! В противостоянии «беспринципной силы» и «бессильного принципа» кто одержит верх - догадаться несложно.
Кодекс непротивления злу насилием -кодекс с «остовом», «каркасом» нестойким,
шатким, с «материей» в нём тончайшей, воздушной, быть может, даже безвоздушной, невесомой. Говоря словами Ф.М. Достоевского, из «неэвклидовой геометрии». Так к ней и следует относиться: умиляться, любоваться, восхищаться, даже гордиться где-то: ишь ведь до чего дух человеческий дойти может. Прямо-таки почти недосягаемая высота духовного роста! Но ни пробовать, ни повторять ни в коем случае не надо - чрезвычайно вредно для здоровья. Иногда даже несовместимо со здоровьем. Принцип этот надо воспринимать как некий исключительно умозрительный идеал и исключительно восторженную мечту. Но если и мечту, соглашусь, то непременно несбыточную, а если и идеал, то непременно тот, о котором можно погрезить кое-кому в лунную безветренную ночь, но стремиться к которому, призывать к которому, пытаться хоть как-то реализовать который чрезвычайно и в высшей степени опасно. Как только начнёшь им руководствоваться, претворять в жизнь практически да, не дай Бог, организованно и массово, он, как мифический двуликий Янус хитро оборачивается своей противоположностью - натворишь таких бед, прольёшь столько невинной крови и материнских слёз, что никакому Навуходоносору и не снилось. Игры забываются, результаты остаются. Не будем и мы в свою очередь забывать избитую, «кряжистую» истину: «дорога в ад вымощена благими намерениями».
Представляете, какое неимоверное количество мерзких, чудовищных, леденящих до жути душу кровавых преступлений (я даже не имею в виду малые и большие войны) за всю историю человечества разными подонками и негодяями совершено, какой неимоверной ценой за них заплачено. А представляете, какое неимоверное количество не менее чудовищных и кровавых преступлений не совершено, и только исключительно из-за страха наказания, из-за страха справедливого возмездия. И хотя страх зачастую плохой советчик, но в данном случае сыграл просто-таки неоценимую роль в спасении многих десятков, а то и сотен миллионов людей. Говорят: «кабы молодость знала, кабы старость могла.» Это же надо знать каждому - и стару, и младу. Подобное знание ведёт к здоровому консерватизму, а незнание - к могиле. Кстати, это отчасти пе-
рекликается с известным изречением сэра Уинстона Черчилля: «Кто в молодости не был либералом - у того нет сердца, тот же, кто в зрелом возрасте не стал консерватором - у того нет ума».
Чтобы дела обстояли по-гегелевски - всё действительное было бы разумно, а разумное - действительно, надо, чтоб и в социуме всё творилось должным образом: чтобы и сапоги были крепкие, и за наказующего не было стыдно. А ежели же, напротив, государство не способно отслеживать, брать, доказывать вину обидчиков, а тем более -убивать убийц, этим делом, не из самых приятных, займутся народные массы. Я надеюсь, убеждать никого не надо, что они смогли бы это сделать, что они бы справились. Традиции кровной мести, «вендетты» в нас генетически клокочут, иной раз и прорываются. В особенности если государственное судопроизводство пасует, сдуваясь как «воздушный шарик». Тогда этими посмеивающимися над законом мерзавцами всерьёз заинтересуются не склонные к шуткам «ворошиловские стрелки», причём целые подразделения, а народные мстители попроще, победнее, которым нечего продать, чтобы приобрести необходимое оружие, уж простите, будут по-народному, по-свойски использовать все имеющиеся подручные средства. Вопрос: а государству это надо? Спрашивается: для чего государству копать под себя яму - плодить потенциальных преступников из вполне законопослушных, мирных граждан? Преступных элементов, ярых, преступного сообщества «чистой пробы» хватает, с ними правоохранительные органы справиться не могут, идёт война не на жизнь, а на смерть, а тут ещё такой себе «подарок». Глупо. Не легче ли, не целесообразнее ли, не эффективнее ли, не гуманнее ли просто должным, поучительным и устрашающим образом исполнять свой долг?
Причём, вы знаете, это касается не только дел, так сказать, внутренних, но и вполне внешних. Сейчас много говорят о терроризме, его международной организации и финансировании, его интернациональных«миазмах» и «метастазах», «зашоренном» фанатизме его адептов, его бесчеловечности и звериной сущности. И в общем это действительно так. Мы все, к сожалению, этому не только свидетели, но и сотоварищи по не-
счастью. Но при этом я хотел бы предостеречь от непозволительного упрощения. Чаще всего почему-то рассуждения о терроризме и террористах зацикливаются на организационных вопросах, технических деталях и следствиях. А глубинные причины всего этого коренятся в нашей природе, в наших врождённых эмоционально-мотивационных импульсах. Мы же говорили, что месть - это особый вид агрессии, это агрессия не агрессию. Её не надо путать с реактивным действием, она более имплицитна и структурирована, поскольку тревожит пласты наших убеждений, проникает в саму сердцевину нашего нравственного сознания и освящается ею. Это для нас они террористы - отъявленные негодяи, мерзавцы и подонки, не заслуживающие права называться людьми. А для них самих, их сподвижников и чаще всего их родственников они герои, мученики, народные мстители, жаждующие справедливого возмездия и кладущие на алтарь святого дела самое дорогое, что у них есть , их жизни. Вы мне с гневом заметите, что не только свои, но и десятки, сотни, а то и тысячи других ни в чём не повинных жизней. И будете правы. Пусть бы они готовили, планировали и наказывали обидчиков. При чём тут без вины виноватые?!
Я хочу, чтобы меня правильно поняли: я вовсе не собираюсь «обеливать» и реабилитировать терроризм. Я лишь хочу, чтобы вы задумались вот над чем. Скажите мне на милость, для вас была бы принципиальная разница в том, при помощи каких технических средств был взорван дом (упаси, Господь, конечно), в котором проживали, скажем, ваши родственники, старики, женщины и дети? Вот представьте: спящий город, спальный район, взлетает на воздух жилой многоквартирный дом. Разве существенно то, при помощи чего он был взорван: от подложенного фугаса, от спрятанного в подвале мешка с гексогеном или от крылатой ракеты, выпущенной с авианосца, авиабомбы или крупнокалиберного снаряда? Важно то, что они были ни в чём не повинны, а теперь их не стало. Разве испытываемое при этом чувство праведного негодования, алкание отмщения и справедливого возмездия аморальны? Получается так, что главная проблема в том, что им предлагают утешиться и довольствоваться «нимбом» идеи непротив-
ления злу насилием, а они упорствуют, жаждут торжества Немезиды. Аргумент, что, мол, тот, кто «пулял» ракетой, бомбой или снарядом, не желал гибели ваших родственников, стариков, женщин и детей, - аргумент несерьёзный, аргумент для детей младшего школьного возраста. Кроме как издевательством, не назовёшь попытки сравнения его с неумышленным убийством типа дорожно-транспортного происшествия.
Был такой англо-австралийский писатель Невил Шют. У него есть небольшой по объему роман «Крысолов». Фабула романа такова: в первые месяцы второй мировой войны старик-англичанин, залечивавший душевные раны во Французских Альпах, вынужден оттуда бежать на родину, ибо немцы вступили во Францию. Его просят прихватить с собой чужого ребенка, в пути к ним пристают по разным причинам новые и новые дети. И вот он целую разноплеменную группу ребят тайком провозит и проводит через войну и при этом старается так организовать маршрут, чтобы дети не увидели войны. Война, рассуждает он, рано или поздно окончится; им, этим детям, придется строить мирную послевоенную Европу, а им с грузом военных впечатлений в душе будет трудно это сделать. Что ж, идея автора ясна, мудрость, забота и человеколюбие старца очевидны. Только вот не нашлось, да и не хватило бы стариков-англичан, которые бы позаботились и уберегли, скажем, югославских, иракских или афганских детей от англоязычных же, заметим, «дяденек», приплывших к ним на авианосцах, прилетевших на самолётах и приехавших на танках. В очередной раз писательский романтизм разбивается вдрызг о сермяжную правду жизни.
Так что раздумья об иерархизации, регламентации, упорядоченности и социальном генезисе мести и возмездия (а можно и так: мести в возмездие) если уж и не навевают уныние, так приводят к невесёлым заключениям: эволюция эта не только с обратной связью, но и с точкой возврата.
1 Э. Фромм. Анатомия человеческой дест-руктивности. М.: Республика, 1994. С. 238-240.
2 А.К. Толстой. Князь Серебряный. Стихотворения. Баллады. М.: Просвещение, 1988, с. 91.
3 Л.Н. Толстой ПСС в 190 томах. Т. 53, М., 1953. С. 197.
