18ИСТОРИЯ
ББК 63.211
К. Е. Балдин
МЕМУАРЫ Н. Г. ГУСЕВА О ПАЛОМНИЧЕСТВЕ В ПАЛЕСТИНУ (конец XIX в.)
Анализируются мемуары одного из русских паломников на Ближний Восток. Уделяется внимание внутренней и внешней критике источника личного происхождения. Делается акцент на положительных и отрицательных впечатлениях, полученных мемуаристом в чуждой этноконфессиональной и культурной среде, в которую попадали паломники, путешествуя по Палестине.
Ключевые слова: Русская православная церковь, православное паломничество, паломнические мемуары, Османская империя, Палестина, Императорское православное Палестинское общество.
This article is devoted to the memoirs written by a Russian pilgrim to the Middle East. The author makes a critical scientific evaluation of it. Besides, the author pays attention to Gusev's positive and negative impressions gained in the foreign cultural and religious surrounding during his travel in Palestine.
Key words: Russian Orthodox Church, orthodox pilgrimage, pilgrim memoirs, Ottoman empire, Palestine, The Imperial Orthodox Palestinian Society.
Некоторые русские путешественники в Палестину, начиная с широко известного игумена Даниила, время от времени обогащали отечественную литературу, сначала средневековую, а потом и нового времени, своими путевыми записками. Вследствие редкости этих произведений, каждое из них становилось явлением неординарным в русской словесности. В первой половине XIX столетия в России паломнические мемуары прочно вошли в ряд жанров «большой» литературы, однако число их пока было невелико. Во второй половине того же столетия такого рода произведений стало гораздо больше, в то же время качество их несколько снизилось, так как за перо взялись не только путешественники-дворяне и церковные иерархи, но и простые сельские священники или миряне. Достаточно высоко над этим средним уровнем стоят воспоминания, написанные в самом конце XIX в. Николаем Гусевым, человеком образованным, за плечами у которого была не только Казанская духовная академия, но и несколько лет преподавания в Вятском женском епархиальном училище.
Подробные биографические данные об авторе мемуаров в доступных нам источниках найти не удалось. Отдельные штрихи его портрета были реконструированы в результате фронтального просмотра годовых подшивок «Вятских епархиальных ведомостей» за конец XIX — начало XX в. В частности, в списке педагогического персонала Вятского женского епархиального училища содержатся сведения о том, что Гусев Николай Григорьевич окончил Казанскую духовную академию в 1892 г. и в том же году поступил на работу в упомянутое выше учебное заведение. Сначала он преподавал только русский язык, но потом ему поручили вести уроки педагогики и дидактики. Дело было в том, что епархиальные училища готовили обучавшихся в них
© Балдин К. Е., 2015 2015. Вып. 3 (8). Филология. История. Философия •
девушек (в основном из среды духовенства) к педагогической карьере. Большинство их шло работать учительницами в церковно-приходские школы, которые в каждой епархии насчитывались сотнями. За добросовестное исполнение служебных обязанностей по состоянию на 1902 г., т. е. по прошествии десяти лет педагогической работы, Н. Г. Гусев был награжден орденами Станислава 3-й степени и Анны 3-й степени. В том же году он уже имел чин коллежского советника [2, 1902, № 19, ч. неофиц., прил., с. 8].
Кроме непосредственных служебных обязанностей, Н. Г. Гусев исполнял различные общественные поручения, которые возлагало на него училищное и епархиальное начальство. В частности, он являлся членом комитета епархиальной библиотеки-читальни [2, 1907, № 31, ч. офиц., прил., с. 17]. Такие культурно-просветительные учреждения были созданы повсеместно в губернских и епархиальных центрах для распространения духовно-нравственной, патриотической и иной литературы как среди духовенства, так и среди мирян.
В 1903 г. он был назначен старшим редактором неофициальной части «Вятских епархиальных ведомостей». В них печатались не только методические материалы для духовенства по проведению богослужений и внебого-служебных собеседований с паствой, но и статьи и документы по истории местных церквей и монастырей, воспоминания о паломнических поездках по российским и зарубежным святыням. Типичным примером стала публикация воспоминаний самого Гусева о поездке в Святую землю. Обычно вследствие многосложности таких редакторских обязанностей неофициальную часть «Ведомостей» курировали сразу два человека, но Н. Г. Гусев долгое время вел эту работу один [2, 1903, № 22, ч. офиц., с. 499].
Особенно активной была общественная деятельность Гусева в Вятском епархиальном отделе Императорского православного Палестинского общества (ИППО). После вступления в эту всероссийскую организацию он стал с 1896 г. проводить Палестинские духовно-нравственные чтения, которые сопровождались показом «туманных картин» (слайдов) через «волшебный фонарь» (диапроектор). Слушатели с особенным вниманием воспринимали рассказы Гусева как очевидца, совершившего паломничество к святыням вселенского христианства. Наибольшей популярностью пользовалась в его интерпретации тема «Судьбы Иерусалима и русские паломники». Чтения проводились в Вятском общественном собрании, в помещении попечительства о народной трезвости, на фельдшерских курсах, а также по месту основной работы Гусева — в епархиальном училище [2, 1898, № 5, ч. неофиц., с. 244; 1902, № 9, ч. офиц., с. 9; 1904, № 9, ч. офиц., прил., с. 8].
Помимо этого, автор рассматриваемых мемуаров регулярно избирался в ревизионную комиссию Вятского отдела Палестинского общества, на этом посту ему приходилось вплотную заниматься финансовыми делами организации. Активная просветительная и организационная работа в ИППО не осталась без награды. В 1899 г. Н. Г. Гусев был удостоен почетного звания члена-сотрудника этого общества [2, 1899, № 7, ч. неофиц., с. 211; 1902, № 9, ч. офиц., прил., с. 41; 1905, № 13, ч. офиц., прил., с. 5—6].
Воспоминания Н. Г. Гусева были опубликованы в местном церковном официозе — «Вятских епархиальных ведомостях» в 1900 г. подряд в четырех номерах — с 7-го по 10-й. Текст печатался большими фрагментами — страниц по 20 или более того. Это свидетельствует о том, что мемуары были написаны заранее. Отметим в этой связи, что публикация воспоминаний
сравнительно небольшими фрагментами и не подряд, а с пропусками номеров, как правило, говорит о том, что текст создается в процессе публикации и нередко это делается второпях.
Свое путешествие Н. Г. Гусев совершил в 1898 г. Чаще всего в Святую землю русские паломники отправлялись не в одиночку, а группами — большими или малыми. Вместе с Гусевым в Палестину ездили: преподаватель Вятской духовной семинарии А. И. Одоев и помощник смотрителя Вятского духовного училища С. С. Липягов [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 278]. Таким образом, небольшая компания была однородной по своей профессиональной принадлежности и, наверняка, по своим интересам. Они поехали в Палестину, воспользовавшись летними каникулами в своих учебных заведениях. Иной возможности направиться в Святую землю, кроме как летом, у них не было.
Все путешествие вятчан заняло промежуток времени с 8 июня по 3 августа 1898 г. Однако в Палестине путешественники были всего неделю — с 8 по 14 июля, все остальное время ушло на дорогу. Не случайно почти половина мемуаров посвящена пути в Святую землю, в процессе которого паломники посетили несколько русских городов, остановились в Одессе, затем в Константинополе, Пирее, Смирне, на Крите. На довольно длительное время они задержались в Египте.
Рассматриваемый нами источник личного происхождения представляет собой именно воспоминания, написанные через некоторое время после путешествия, а не дневник, создававшийся в процессе его. Даты пребывания в том или ином городе в тексте присутствуют, но они не структурируют текст на поденные записи, как это бывает в дневнике. Общий объем мемуаров не очень велик и составляет 3,1 печатного листа.
Маршрут путешествия Гусева и его спутников был довольно обычным для паломников, отправлявшихся на поклонение Святым местам. Как и у большинства остальных паломников, путь вятчан начинался от Одессы. Они прибыли сюда не в самый удачный день, и им пришлось ждать отправления очередного парохода три дня. Это время они потратили на осмотр достопримечательностей приморского города и поездку на близлежащие лиманы.
Примерно через сутки после отхода из Одессы их пароход, принадлежавший Русскому обществу пароходства и торговли, уже швартовался в Константинополе. Обычно в турецкой столице паломники задерживались примерно три дня. Гусев и его компания за это время осмотрели некий стандартный набор сакральных и не сакральных мест, которые традиционно посещали русские в Царьграде, — превращенный в мечеть храм св. Софии, музей древностей. Эти экскурсии в мемуарах получили отражение, но в то же время прогулки по Пере и Галате в Константинополе лишь упомянуты в воспоминаниях. Это означает, что мемуарист записал не все свои впечатления. Как мы предполагаем, его рассуждения сводились к тому, что следует фиксировать лишь те из них, которые касались сакральных мест, а мирские экскурсии по отдельным частям Константинополя к их числу не принадлежали. К местам, которые отклонялись от традиционного маршрута русских паломников, относилось предместье Константинополя Сан-Стефано, где они поклонились останкам русских воинов, захороненных здесь в 1878 г. [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 283—295].
Первоначально планы вятских паломников заключались в том, что они на пароходе собирались отправиться из Константинополя в палестинский порт Яффа. Однако планы были существенно скорректированы, когда они
узнали, что есть возможность на другом судне добраться до Египта. Русские паломники воспринимали эту страну не как мирской экскурсионный объект, а как сакральное пространство, связанное с совершенно определенными библейскими и евангельскими событиями. Пароход следовал по Эгейскому морю через Смирну, в которой останавливались практически все паломники, вне зависимости от маршрута следования в Палестину. Далее путь Гусева и его спутников лежал в Пирей, остановка в котором была настолько короткой, что, к разочарованию паломников, они не могли посетить Афины, расположенные неподалеку. Затем, после непродолжительной остановки на острове Крит, паломники прибыли в Александрию для того, чтобы сразу же направиться в Каир, а потом на лодке по Нилу с осмотром как христианских, так и языческих (древнеегипетских) достопримечательностей, включая пирамиды [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 342—345].
Через Порт-Саид путешественники отплыли морем в Палестину, высадившись на ее территории в Яффе. В Иерусалиме они посетили храм Гроба Господня, «Русский дом» с порогом Судных врат, Стену плача, мечеть Омара и некоторые другие достопримечательности, связанные с различными конфессиями. В ближайших окрестностях Святого града они поклонились сакральным местам Вифлеема, Гефсимании, Хеврона, Мамврийскому дубу, в более отдаленных увидели Мертвое море, реку Иордан, Иерихон. Срок их пребывания в Палестине был очень кратким, поэтому за пределами их маршрута остались сакральные места, расположенные в северной части Святой земли, — Назарет, Тивериадское озеро, Кана, Капернаум и др. Кроме того, паломникам из Вятки не удалось посетить Синай, Сирию, Ливан, куда попадали некоторые из русских паломников.
Во многих паломнических текстах, созданных в конце XIX — начале XX в., либо мало, либо совсем ничего не говорится о заслугах Императорского православного Палестинского общества в создании того феномена, который обычно именовался в то время (как, впрочем, и сейчас) Русской Палестиной. Многие паломники воспринимали как сами собой разумеющиеся те обстоятельства, что они живут в Иерусалиме и в других местах на подворьях, которые были основаны и содержались Палестинским обществом, что пользуются услугами кавасов ИППО как гидов и проводников в путешествиях по Святой земле и т. п.
Такой забывчивостью явно не отличается Н. Г. Гусев, который не раз упоминает о заслугах данной организации. Это скорее всего объясняется тем, что он являлся активным функционером Вятского отделения ИППО. В самом начале мемуаров автор сразу же указывал, что сумел поехать в Палестину во многом благодаря тому, что общество сделало такие паломничества не только возможными, но даже в определенной степени комфортными. Также он кратко останавливается на просветительной деятельности Палестинского общества внутри России, в частности на Палестинских чтениях, которые проводились практически во всех епархиях РПЦ. Причем автор опирался на собственный опыт, так как он сам являлся организатором этих духовно-просветительных мероприятий в городе Вятка [2, 1898, № 5, ч. неофиц., с. 244; 1899, № 7, ч. неофиц., с. 211].
Автор специально останавливается на комфортных бытовых условиях, которые предоставлялись паломникам на новом иерусалимском Палестинском подворье, ставшем пристанищем для вятских паломников. Так как они прибыли в Святой град в «низкий сезон» паломнической активности, то им был предоставлен широкий выбор различных номеров, хорошо меблированных
и отличавшихся чистотой. Особенно рады были путешественники чаю из самовара, который они не ожидали увидеть в столь далеких краях [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 350].
Регулярно автор упоминает кавасов — гидов и проводников ИППО. К вятчанам был приставлен самый младший из них — Христо (Христофор), который, по меткому замечанию Гусева, ухаживал за ними «как няня за питомцами». Он покупал им железнодорожные билеты, нанимал экипажи для поездок по Святой земле, готовил им пищу во время этих путешествий. Все остальные кавасы были в равной мере вежливы и услужливы [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 348, 351; № 9, ч. неофиц., с. 402].
Несколько раз на страницах мемуаров Гусева упоминается наиболее известный деятель Русской Палестины архимандрит Антонин Капустин. Первый раз имя этого маститого церковного деятеля встречается в воспоминаниях в связи с посещением так называемого Русского дома в Иерусалиме, основанного о. Антонином, где благодаря ему во время археологических раскопок был открыт порог Судных врат Святого града [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 353].
Автор воспоминаний отмечал, что архимандрит приобрел в Святой земле несколько очень важных участков, на которых располагались сакральные объекты библейской и евангельской истории и на которых в дальнейшем были построены «станноприимицы», т. е. русские постоялые дворы, предназначенные для паломников. В мемуарах отмечается редкая способность о. Антонина покупать не только значимые для любого христианина, но и очень живописные участки [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 415; № 10, ч. неофиц., с. 460].
Отец Антонин скончался за несколько лет до поездки Гусева в Палестину, в 1894 г., и память о нем здесь была еще очень живой [1, с. 12]. В «книге отзывов» русского подворья в Иерихоне паломники прочли много благодарностей архимандриту. На горе Елеон они послушали рассказ о. Парфения о нем и поклонились могиле отца Антонина. В заключительной части своих мемуаров Гусев сравнивает отца Антонина, основавшего важные опорные точки Русской православной церкви на Ближнем Востоке, с основателями таких сакральных мест православия, как Киево-Печерская лавра, Соловецкий и Валаамский монастыри [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 416; № 10, ч. неофиц., с. 460].
В мемуарах отчетливо просматривается патриотическая позиция, которую неизменно занимал автор. В частности, его радует и даже восторгает зримое военное присутствие России в Средиземном море. В воспоминаниях отмечены все встречаемые им случаи демонстрации Андреевского флага в этом регионе. В частности, в Стамбуле он видел военное судно «Колхида», в Пирее — русскую канонерку, а на Крите — броненосец «Александр III» [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 283; № 8, ч. неофиц., с. 339, 341].
Особенно большое впечатление произвел на русского паломника эпизод в Порт-Саиде, где стоял большой пароход «Херсон», доставлявший около полутора тысяч русских солдат и офицеров на Дальний Восток, в Порт-Артур, который незадолго перед этим стал главной российской военно-морской базой на Тихом океане. Пароход встретился у входа в Суэцкий канал с французскими броненосцами. В конце 1890-х гг. Россия и Франция являлись союзниками, в связи с этим французские моряки устроили русским военным овацию, а сами суда разукрасились флагами. В ответ с русского
парохода раздалось мощное «ура» [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 346]. Автор повествует об этой встрече с явной гордостью за свою страну.
Патриотическая позиция паломника наглядно проявилась в том, что часть довольно непродолжительного времени стоянки в Константинополе он потратил не на осмотр любопытных достопримечательностей, а на поездку в Сан-Стефано для того, чтобы поклониться могилам русских воинов, павших буквально у ворот турецкой столицы во время войны 1877—1878 гг. Русские паломники осмотрели мемориальное здание, где был подписан Сан-Стефанский мирный договор, посетили церковь, построенную над захоронением российских воинов. Описывая эту поездку, автор особо отмечает, что наши войска так и не сумели войти в Константинополь из-за «происков врагов», т. е. из-за позиции, которую заняла в этой войне Англия, всячески старавшаяся в это время ослабить влияние России на Балканах [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 291, 293].
С той же Русско-турецкой войной связан еще один эпизод паломничества, когда на одном из постоялых дворов в Палестине хозяин его, турок по национальности, неожиданно заговорил с нашими паломниками на ломаном русском языке. Оказалось, что он во время войны 1877—1878 гг. попал в плен, причем за это время от общения с русскими у него остались почти исключительно положительные впечатления [2, 1900, № 10, ч. неофиц., с. 457].
Порадовало Гусева в Палестине и то обстоятельство, что здесь не было нужды менять российские деньги на турецкую или иную валюту, так как русские рубли и копейки местные торговцы принимали даже охотнее, чем турецкие денежные знаки. Покупки в Святом граде значительно облегчались тем, что многие вывески были написаны на русском языке, поскольку местные торговцы считали своими главными клиентами паломников из России [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 359, 351].
Воспоминания Гусева убеждают читателей не только в том, что он обладал бойким пером, излагая события паломничества ярким и образным языком, но и в том, что он был явно неравнодушен к красотам природы. Об этом свидетельствует, например, не лишенное известной поэтичности описание смены дня ночью во время путешествия на пароходе по Черному морю, поросшей зеленью долины реки Иордан и захватывающего вида на Иерусалим, открывающегося с вершины горы Елеон [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 281; № 9, ч. неофиц., с. 405—406, 422].
Естественно, паломник с Русского Севера не мог не заметить, что астрономические явления на Ближнем Востоке протекают не так, как в его родной Вятской губернии. Гусев обратил внимание, что на Святой земле смена дня и ночи происходит не так плавно, как на севере, а очень быстро, поэтому здесь почти отсутствовали понятия утра и вечера. Кроме того, по его наблюдениям, звезды на юге светили значительно ярче, чем на его родине [2, 1900, № 10, ч. неофиц., с. 455—456].
В рассматриваемых нами воспоминаниях не часто встречаются упоминания о жаре, но иногда жалобы на нее все же проскальзывают в тексте. Это свидетельствует о том, насколько терпеливым был русский паломник, приехавший из более чем умеренного климата в Египет и Палестину, об иссушающей жаре которых он читал только в учебниках географии. Более того, Гусев со своими спутниками оказался в Восточном Средиземноморье в самый неподходящий для северянина сезон — в июле. Впрочем, был определенный резон для поездки в Святую землю именно в это время, которое
считается «низким сезоном» для паломников. В июле помещения русских подворий в Иерусалиме и других городах пусты, так как большинство паломников посещали сакральные места на Рождество Христово и Пасху. Совершенно неслучайным в этой связи представляется то обстоятельство, что мемуарист и его спутники совершали «трансфер» между городами только в ночное время, когда жары нет [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 402]. Активная ночная жизнь на Востоке, вызванная дневной жарой, обратила на себя внимание путешественников уже в Константинополе. Автор, увидевший за полночь буквально толпы народа на улицах турецкой столицы, сравнивал это необычное для российских городов явление с клубом под открытым небом [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 291].
Еще один незнакомый для северянина феномен, с которым столкнулись русские паломники, — это оптические обманы, преследовавшие не только автора данных мемуаров, но и других паломников. По свидетельству Гусева, любуясь окружающими пейзажами с русской колокольни на Елеоне, многие изъявляли желание «сбегать» на расстилавшееся перед ними в долине Мертвое море. Оно казалось наблюдателям находившимся в пределах пешей досягаемости, хотя на самом деле до этого водоема было не 4—5, а все 50 километров [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 422—423]. Такого рода оптические иллюзии испытывали и другие мемуаристы, оказавшиеся на Елеоне.
Попадавшим в чуждую природную среду сразу же бросалось в глаза отличие субтропической флоры от суровой растительности северной части Европейской России. Их впечатление можно было выразить словами: «Здесь всё другое!» Уже прогуливаясь по окрестностям Константинополя, вятчане наткнулись на грецкое дерево, плоды которого они видели до этого только в магазинах, а не на ветке [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 293]. Во время осмотра Александрии в Египте паломники в немалой степени были удивлены араукариями, которые здесь представляли собой довольно высокие деревья, в то время как аналогичная экзотика высотой всего в сажень в России стоила сотни и тысячи рублей и была по карману только очень богатым людям. Это же наблюдение касалось увиденных ими олеандров и кактусов [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 345].
С местной флорой были связаны и новые впечатления, которые паломники получили от пищи. Во-первых, они явно соскучились за полтора месяца по родному ржаному хлебу, так как на Востоке употребляли только белый. Во-вторых, в их рационе стало больше рыбы, поскольку они путешествовали по приморским странам. В-третьих, русских поразила дешевизна и обилие таких фруктов и ягод, которые они могли купить дома только от случая к случаю вследствие их дороговизны, — винограда, персиков, абрикосов [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 291].
Относительно животного мира впечатления русского паломника были противоречивыми. Орнитологическая фауна показалась Гусеву в целом знакомой, хотя голуби и жаворонки встречались в России на севере, а вот куропатки и орлы — в более южных районах родины [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 414].
Автор впервые в жизни увидел верблюдов, но при этом был полон сочувствия к этим животным, наблюдая то, как жестоко обращаются с ними местные жители и какие непосильные тяжести порой взваливают на их горбатые спины [там же, с. 413]. Еще одно надолго запомнившееся впечатление — это вой шакалов в пустыне. Сначала путники, никогда не слышавшие таких звуков, подумали, что это женский плач, тоскливый и в то же время
музыкальный. Позже сопровождавший их кавас Палестинского общества объяснил им (с черногорским акцентом), что это «шакалы завылы» [там же, с. 412].
Исключительно интересен материал мемуаров Гусева, посвященный великому русскому художнику Илье Ефимовичу Репину, с которым он познакомился в Палестине. Репин приехал сюда на этюды примерно на неделю раньше вятских паломников. Как известно, полотна на евангельские сюжеты занимают довольно важное место в творчестве замечательного отечественного живописца. В источниках не очень хорошо отражена поездка Репина в Святую землю, поэтому мемуары Гусева представляют большую ценность, так как буквально пошагово отражают этот важный, хотя и очень короткий промежуток биографии Ильи Ефимовича. В связи с этим мы считаем необходимым остановиться на данном сюжете максимально подробно, указав все места, которые посетил Репин в компании вятских паломников.
Они познакомились во время «чая» (полдника) в столовой Палестинского подворья в Иерусалиме и там же договорились вместе ехать на Иордан и в Иерихон ближайшей ночью, чтобы избежать жары. По дороге путники останавливались в хане — постоялом дворе, где воочию убедились в крайней бедности большинства местного населения. Тем не менее кофе, сваренный по-восточному, путешественникам понравился [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 355; № 9, ч. неофиц., с. 402—403].
Через некоторое время Репин и его спутники остановились напиться воды около некоего родника; с последним было связано апокрифическое сказание о том, что воду из него пил Спаситель. С наступлением утра жара постепенно усиливалась, и, по замечанию Гусева, путников подкрепляла только мысль о том, по каким великим местам они путешествуют. Посмотрев на монастырь св. Герасима, Репин и его спутники прибыли на Мертвое море, а затем на Иордан, где они выкупались в том месте, где Иоанн Предтеча крестил Иисуса Христа, и сорвали веточки с окрестных деревьев на память [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 404—408].
Затем небольшая компания переехала в Иерихон, где остановилась на местном русском подворье. Здесь они отдали должное обеду, который прихватил с собой из Иерусалима кавас Христо, он же сервировал кушанья. Во время обеда завязалась дружеская беседа. По ценному замечанию Гусева, душой беседы, возникшей за трапезой, стал Илья Ефимович Репин [там же, с. 409].
Позже путники поднялись на Сорокадневную гору, на которой Спаситель соблюдал длительный пост, а затем был искушаем дьяволом. Здесь единая компания разделилась, так как Репин остался на горе, а остальные двинулись дальше. По этому поводу Гусев высказывает предположение, что у художника наверняка созрел план очередной картины на библейские сюжеты [там же, с. 411].
Одним из интересных элементов рассматриваемых мемуаров являются страхи, которые были характерны не только для автора. Первый раз страх на некоторое время овладел Гусевым при отплытии парохода из Одессы. Он, как и большинство паломников, впервые оказался в море, и неизвестность, связанная с этим, породила сомнение в удачном завершении путешествия. Кроме того, Гусев вспомнил о том, что за несколько лет до этого в море погиб русский пароход «Владимир» с паломниками, причем среди них были и знакомые автора. Однако, внимательно посмотрев на чистое синее небо, спокойное море, крепкое с виду судно, автор успокоился [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 281].
Второй раз он испытал очень неприятные чувства при переходе по Эгейскому морю из Пирея на остров Крит. Море было очень неспокойным, и морская болезнь не заставила себя долго ждать. Причем этот недуг проявился у автора в самой тяжелой форме, сопровождаясь не только головной болью и головокружением, но также повышенной потливостью, тошнотой и усиленным сердцебиением. Симптомы были настолько тяжелыми, что автор даже опасался за свою жизнь.
Наконец, третий раз страх появился при высадке на берег в Яффе. Судя по контексту событий, он был самым обоснованным. Дело в том, что порта в Яффе не было, и за паломниками к пароходу подходили лодки, в которые пассажирам приходилось пересаживаться с вещами даже при высокой волне. По пути от судна до берега нужно было миновать подводные камни, которые выглядели очень опасными. Причем при подходе парохода к Яффе один из матросов не очень тактично указал пассажирам на остов русского парохода, который потерпел аварию за несколько лет до этого около города. Страх удалось преодолеть только с помощью глубокой веры в то, что высшие силы не попустят погибнуть, не дав помолиться в храме Гроба Господня [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 340, 347].
Рассматривая такую социологическую категорию, как страхи, следует сказать, что они возникали только при пребывании в чуждой обстановке плавания по морю. Во время путешествия по суше страхов у паломников практически не возникало. Возможно, это объяснялось не только тем, что у них под ногами была земная твердь, а не зыбкая палуба судна. Психику паломников стабилизировал сам факт прикосновения к сакральному пространству Святой земли.
Из Палестины было принято привозить совершенно определенные вещи, которые трудно назвать мирским словом «сувениры», так как они носили сакральный характер. Разумеется, среди них свое почетное место у каждого паломника занимала «ветка Палестины», т. е. ветка масличного дерева или пальмы, которые привлекали паломника своей необычностью. Вспомним в этой связи ставшее почти культовым для последующих поколений паломников стихотворение М. Ю. Лермонтова «Ветка Палестины», который увидел этот сакральный «сувенир» у известного русского паломника и общественного деятеля первой половины XIX в. А. Н. Муравьёва. Гусев и его спутники сорвали по ветке на берегу Иордана во время купания в священной реке. Обычно паломники прихватывали отсюда и по бутылке воды, но в мемуарах об этом ничего не было сказано [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 408].
Источником сувениров было еще одно сакральное для христиан место в Палестине — знаменитый Мамврийский дуб. Гусев вместе со своими спутниками испытал гостеприимство соотечественников в Русском доме, расположенном около этого дерева, внимательно осмотрел последнее и получил несколько желудей, которые и были увезены в Вятку [2, 1900, № 10, ч. неофиц., с. 458—459, 461].
Обычно ехавшие в Палестину имели массу поручений от своих родных, друзей и знакомых — привезти из Святой земли мелкие предметы культа. Гусев выделил во время пребывания в Иерусалиме некоторое время на покупку таких вещей, в частности приобрел в специализированных лавках несколько десятков перламутровых крестиков. Оказавшись позже в Вифлееме, он, вероятно, понял, что поторопился, так как специалитетом жителей этого города было именно изготовление различных сакральных сувениров из перламутра и здесь они были дешевле [там же, с. 463].
В воспоминаниях Гусева, как и у многих других мемуаристов, незримо присутствует категория «чужого» (вариант — «другого»), хотя она и не называется так прямым текстом. Это касается пересечений русских паломников с иной средой, прежде всего с людьми иной конфессиональной принадлежности и только во-вторых с этническими и культурными различиями. В этом состояла особенность восприятия «чужого» в паломнической среде, для которой главным маркером являлась религиозная, а не национально-культурная идентичность.
Первый раз категория не просто «чужого», а даже враждебного появилась в мемуарах при описании турецкой столицы, а конкретно при первом взгляде русских путников на константинопольскую Софию, превращенную в мусульманскую мечеть. Автор при этом вспомнил: именно в Софийском соборе послы киевского князя Владимира убедились в том, что православная религия является наиболее подходящей для восточных славян. В связи с этим принадлежность храма иноверцам показалась ему особенно болезненной и была воспринята как почти личная обида. При этом Н. Г. Гусев подчеркивает, что за время турецкого владычества София была снаружи обезображена различными пристройками, причем среди них минареты были далеко не худшими. В тексте мемуаров автор выражает уверенность, что Софийский собор будет восстановлен как православный храм и сделает это «рука русского человека» [2, 1900, № 7, ч. неофиц., с. 285, 288].
Автор также заметил традиционное для Востока требование «бакшиша» (в более или менее адекватном переводе на русский — «на чаек»). Особенно грубо и назойливо требовали бакшиш в мечетях, которые посещали русские. Разумеется, здесь они выступали уже не как паломники, а как туристы. У автора сложилось впечатление, что местные жители знали только одно русское слово, которое произносили, протягивая руку, — «дава...» [2, 1900, № 10, ч. неофиц., с. 465].
Еще одно очень неприятное явление, малознакомое русскому человеку, а следовательно, «чужое», представлял собой крайне агрессивный маркетинг, характерный для Востока. Предложение различных услуг в чрезвычайно навязчивой форме воспринималось русскими паломниками как культурный шок. Последний можно назвать культурным в числе прочего и потому, что русским чаще всего предлагали в Константинополе, Смирне, Палестине своего рода «турпродукт», т. е. услуги гидов. Например, в Александрии к русским паломникам бросилась целая толпа местных жителей. Они почти насильно давали им для прочтения рекомендательные письма от каких-то неведомых русских туристов, в них говорилось, что все эти гиды как один люди скромные и вежливые. Вятские паломники наняли одного из них вскладчину за шесть рублей в день для путешествия к пирамидам. Как нам представляется, услуги проводника оказались довольно дорогими, особенно если сравнить со Смирной, где местный грек согласился показать русским паломникам все основные достопримечательности всего за 50 копеек [2, 1900, № 8, ч. неофиц., с. 336].
Особенности этнокультурной ситуации на Востоке волей-неволей заставляли русских паломников относить к «чужим» также греков, несмотря на то что они были для русских братьями по вере. Автор неплохо разбирался в истории и знал, как Россия поддерживала национально-освободительное движение греков за независимость от Османской империи. Вместе с тем после получения независимости Греция стала ориентироваться не на единоверную Россию, а на западноевропейские державы, воспринимая православных русских как конкурентов в борьбе за влияние на местное население в Палестине
и других регионах Восточного Средиземноморья. Глубокое разочарование Гусева и его спутников вызвало посещение греческой гимназии в Смирне, в которой на видном месте висел портрет английской королевы Виктории [там же, с. 337]. Автор воспоминаний жаловался также, что утреня в принадлежащей грекам святыне вселенского христианства — храме Гроба Господня велась на греческом языке, хотя абсолютно большую часть молящихся в нем составляли русские паломники. Оживились они только тогда, когда началась литургия одновременно на греческом и церковно-славянском языках, ее служило греческое и русское духовенство [2, 1900, № 9, ч. неофиц., с. 420].
Библиографический список
1. Антонин (Капустин), архимандрит. Дневник, год 1881. М. : Индрик, 2011. 384 с.
2. Вятские епархиальные ведомости.
ББК 63.3(2)613
Ю. А. Ильин
ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКАЯ ГУБЕРНСКАЯ ПАРТИЙНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ НА НАЧАЛЬНОМ ЭТАПЕ НЭПа: ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ И КАДРОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ, ПУТИ ИХ РЕШЕНИЯ (1921 — весна 1923 г.)
Поднимается проблема адаптации провинциальных партийных организаций к условиям новой политики (1921 — весна 1923 г.). Внимание акцентируется на кадровом кризисе в партии, его причинах и проявлениях. Делается вывод о начале деформации базовых принципов партии (социально-профессиональных, внутрипартийных в плане отношений «верхов» и «низов»), насыщения ее «пролетарского ядра» маргиналами-разночинцами.
Ключевые слова: дискуссии, резолюции конференций, перестройка, партийный аппарат, пролетариат, чистка, маргиналы, кадровый кризис.
The article raises the problem of the provincial party organizations adaptation to the conditions of the policy (1921 — the spring of 1923). The emphasis is on human resources crisis in the party, its causes and manifestations. The author comes to the conclusion about deformation of basic (socio-professional, inter-party relations in terms of «tops» and «bottoms») party principles, saturating her «proletarian nuc-leus» with non-working class marginal elements.
Key words: discussion, resolution conferences, restructuring, the party apparatus, the proletariat, the cleaning, the marginalized, the personnel crisis.
Историческое самосознание достигло той умозрительной черты, за которой для исследователей вновь стала привлекательной тематика, ранее вызывавшая отторжение, набившая оскомину, вследствие так называемой партийности в науке и культуре. Апофеозом «творческого утомления», близкого к прозябанию мысли, были труды по истории коммунистической партии советской эпохи. Их зомбированность идеологическим катехизисом партии
© Ильин Ю. А., 2015 2015. Вып. 3 (8). Филология. История. Философия •
