CC BY
23Варвара Борисовна ХЛЕБНИКОВА
Мемуары Гавро Вуковича
как зеркало черногорской внешней
политики в конце XIX - начале XX вв.
Мемуары воеводы Гавро Вуковича, министра иностранных дел Черногории с 1899 по 1905 гг., издавались как при жизни автора, так и после его смерти. Сначала они выходили в виде небольших брошюр-очерков, посвященных ярким эпизодам из дипломатической жизни княжества. Потом, на рубеже 20-30-х годов ХХ в., их опубликовал журнал Цетинского исторического общества «Записи». А в 1985 г. Институт истории Черногории собрал все вместе в трехтомное издание, сопроводив публикацию большой редакционной статьей, фотографиями и комментариями1. И хотя на отдельных страницах встречаются досадные технические ошибки, выход этой книги в свет был заметным событием в научной жизни Черногории. Рукописное наследие Г. Вуковича стало доступным широкому кругу заинтересованных читателей. В предисловии к трехтомнику С. Томо-вич высоко оценил фактографическое богатство и литературные достоинства трудов Вуковича. Полностью соглашаясь с этой оценкой, хотелось бы дополнить характеристику анализируемого исторического источника.
Традиционно считается, что мемуары — довольно субъективное свидетельство прошедших времен. Авторы, как правило, стараются оправдать и объяснить свои поступки, часто пытаются переложить ответственность за ошибки на других, умалчивают о неблаговидных действиях людей из своего окружения и т.д. Однако эти недостатки могут быть и достоинствами тех или иных воспоминаний.
В мемуарах Г. Вуковича достаточно ясно раскрылась личность политика, которому выпал особый жребий представлять княжество на международной арене в сложный переходный
исторический период. Рубеж Х1Х—ХХ вв. был для Черногории временем бурного государственного строительства, разграничения с соседями, попыток сыграть значимую роль в европейской политике. Это была эпоха больших надежд и амбиций маленькой страны, удач и провалов, проб и ошибок. Современники по-разному отзывались о черногорском министре иностранных дел — одни хвалили, другие ругали, наделяли нелестными эпитетами. Но никто из них не смог так точно передать характер воеводы, его профессиональные подходы, политические и личные предпочтения, как сделал это он сам на страницах воспоминаний. Довольно часто мемуаристы стараются занимать позиции беспристрастного рассказчика, пытаются убедить публику в своей объективности и честности. Г. Вукович, напротив, не только не скрывал, но даже подчеркивал обуревавшие его чувства, свой персональный, субъективный взгляд на описываемые события, явно рассчитывая, что читатели будут на его стороне, а потомки признают его правоту. Он как будто призывал не просто понять, а разделить его точку зрения, принять выводы, подводившие итоги многолетней работы. Демонстрируя свои симпатии и антипатии, осуждая и критикуя, хваля и соглашаясь, политик предстал перед нами в мемуарах подлинным представителем своего народа, человеком с характером сильным, трудным и противоречивым. Все качества черногорского темперамента, все психологические особенности национального менталитета отразились как в дипломатической деятельности Г. Вуковича, так и в его нарративном наследии. Министр был слишком «черногорцем», чтобы нравиться всем, кто имел с ним дело. На иностранных коллег его народность производила глубокое и неоднозначное впечатление.
Г. Вукович, сын знаменитого воеводы Милана Вукова Ве-шовича, родился в 1852 г. Почетное положение семьи позволило юноше получить за границей такое образование, о котором его ровесники могли только мечтать. Он учился в Белграде и в 1873 г. стал первым дипломированным черногорским юристом. Выпускное сочинение Вуковича было отмечено академической премией. Достижения в учебе будущего министра — это подтверждение одной из важных характеристик черногорского
народа. Российский славист П.А. Ровинский часто отмечал высокий интеллектуальный потенциал, успехи и целеустремленность черногорской молодежи в деле получения образования.
Государственную карьеру правовед начал в качестве секретаря черногорского Сената, потом стал членом Великого суда, в 1876—1878 гг. воевал с турками и, в конце концов, занял пост министра иностранных дел. Оставив эту должность в 1905 г., Вукович продолжал играть заметную роль в политической жизни княжества: два года был председателем Государственного совета, дважды избирался депутатом Скупщины. После того, как в 1918 г. Черногория вошла в Королевство сербов, хорватов и словенцев, Вукович оставался востребованным специалистом, работал дипломатом в Константинополе. Умер он в 1928 г. и был похоронен в одном из самых почитаемых в Черногории монастырей — Ъур^еви Ступови. Сегодня на родине политика в Беранах (когда-то административный центр племени васое-вичей) открыт мемориальный музей Г. Вуковича.
У нас нет данных о том, писал ли министр свои мемуары собственноручно или диктовал секретарю, подвергались ли они литературной обработке. Но художественная одаренность автора, умение красноречиво повествовать, увлекать читателей очевидны. Содержание очерков весьма разнообразно. Это и воспоминания о восстании в Боснии и Герцеговине в 1875—1876 гг., и повествование о войне 1876—1878 гг., и рассказ о том, как трудно решался вопрос о границах только что признанного Европой княжества. Важная тема — двусторонние отношения с Сербией, Турцией, Австро-Венгрией, Россией, Францией, Великобританией, Италией, Германией, Болгарией. Одновременно Вукович прослеживает историю возвышения князя Николы, подробно описывает обстоятельства заключения выгодных для Черногории династических браков, подчеркивая роль подобных родственных связей в достижении тех или иных национальных задач.
Интересны его рассуждения о месте княжества в международных отношениях, о возможностях страны, об успехах и неудачах ее руководства после Берлинского конгресса. Как крепкий профессионал, Вукович ясно осознавал драматичес-
кое расхождение надежд черногорской элиты и политической реальности. Иллюзий в отношении будущего своей родины с годами у него оставалось всё меньше, а оценки становились всё более горькими и критическими. Подводя итог 40-летнему правлению князя Николы в 1900 г., министр писал: «В стране был хаос в гражданской и военной администрации, правосудие находилось на низком уровне хотя бы потому, что в нем тонула масса драгоценного времени в ущерб правде и справедливости. Хозяйство и торговля тоже были в примитивном состоянии <...>. Финансовое положение усугубляло все беды страны. Займы заключались за границей на самых тяжелых условиях. Выплаты по ним до 12% были невозможны. Из-за этого проценты превращались в основной долг <...>. Мы были должны австрийским банкам, потому что нигде больше не смогли занять. Австрийское правительство могло использовать нарушение сроков выплат, чтобы прижать нас к стене и давить на политическом поле. <..>Доходы государства были небольшими, а расходы росли в геометрической прогрессии, особенно из-за чрезвычайных и непредвиденных трат (женитьбы, замужества и торжества)»2. Это был очень трезвый взгляд на то, как идут дела в государстве. Причем, достоинства рассматриваемых мемуаров не исчерпываются откровенным признанием неудач черногорских правителей.
Особо стоит обратить внимание на местоимение «мы», которым Г. Вукович как будто подчеркивал свою личную ответственность за всё, что происходило тогда в княжестве. Содержание книги свидетельствует о том, как часто одолевали воеводу Гавро печальные мысли о безысходной бедности и беспомощности своего несчастного отечества. В 1896 г., посетив Бар, отошедший после Берлинского конгресса к Черногории, министр был страшно удручен тем, в каком состоянии он застал принадлежавший ранее туркам город: «Много лет прошло с тех пор, как мы его присоединили, а мы в нем ничего не сделали, кроме того, что проложили дорогу внутри Черногории. Так велико было в прежние времена желание обрести побережье, а теперь, когда оно приобретено, — заброшено, как будто и не нужно нам. Этот непростительный грех мы, руководители
страны, никогда не отмолим, а наше потомство отомстит нам, бросая палки и камни на наши могилы и клеймя позором наши имена. Надеюсь, оно разберется, чья в том вина»3. Далеко не каждый мемуарист был готов так честно смотреть в лицо правде и признавать собственную несостоятельность, брать на себя вину за результаты провальной политики. Вопрос о вине не раз поднимался автором воспоминаний. Крохотная территория и изначальная бедность страны, с его точки зрения, только отчасти могли быть оправданием неудач. Серьезной помехой в деле продвижения страны по пути прогресса была плохо подготовленная к решению национальных задач бюрократия. Г. Вуко-вич не всегда одобрительно относился к тем или иным планам политической верхушки княжества, опасаясь негативных последствий непродуманных действий.
В первую очередь завуалированная, но все же критика относилась к деятельности князя Николы, который, по мнению Вуковича, явно переоценивал свои возможности, был чрезмерно оптимистичен и неосторожен, ввязываясь в дела, непосильные для страны. Так, княжеству слишком дорого обходилась поддержка антиавстрийских выступлений в Боснии и Герцеговине. «Австрия преследовала Черногорию до полного истребления. Но и Черногория не стояла со скрещенными руками, постоянно раздувала огонь в герцеговинцах, принимала недовольных, посылала их в Герцеговину, чтобы они вредили властям, где могли...», — писал министр о желании черногорского монарха подстрекать вооруженную борьбу оккупированных провинций против Австро-Венгрии4. Он подчеркнул, какую чрезмерную цену платили черногорцы за свою задиристость: «Каллаева5 политика была в том, чтобы преследовать Черногорию до конца и немилосердно <...>. Поэтому мы не только в политике, но и в торговле, и в финансовых вопросах натыкались везде на Каллая в разных обличьях. Он был камнем преткновения на каждом нашем шагу»6. Однако, судя здраво о бесперспективности политики противоборства с могущественной монархией Габсбургов, упрекая черногорского правителя в переоценке собственных возможностей, Г. Вукович, тем не менее, и сам поддавался этому порыву. Он не всегда оставался
хладнокровным дипломатом, ищущим разумных компромиссов в отношениях с опасным соседом, — бывало, проявлял такую же горячность, самоуверенность, как и его сюзерен. Так, описывая свой визит к министру иностранных дел Австро-Венгрии графу Голуховскому в 1899 г., Вукович признался, что быстро вышел из себя из-за «едкого, сердитого и надменного тона» собеседника. После нескольких попыток убедить графа в непричастности черногорцев к волнениям в Герцеговине, в сердцах бросил: «Если бы Черногория хотела, хотя вы считаете ее незначительной, могла бы держать обе провинции в вечном огне без последствий для себя. При этом оккупационные власти не имели бы покоя ни днем, ни ночью». На этот дерзкий выпад Го-луховский ответил словами, свидетельствовавшими о том, что австрийские руководители знали цену черногорским властям: «Ваш князь и вы говорите одно, а делаете другое»7. Описанная Вуковичем сцена дает читателю возможность понять, как национальный темперамент влиял на дипломатические намерения. Кому, как ни княжескому министру иностранных дел, следовало бы держать язык за зубами и контролировать каждую свою фразу в диалоге с человеком, который мог причинить массу неприятностей. Между тем, запальчивость, обидчивость, повышенная эмоциональность, вечная готовность к отпору брали верх над осторожностью. Черногорец рубежа XIX—ХХ вв. не был готов поступиться своей гордостью перед надменной силой. Он привык жить в состоянии войны и не боялся врага. Таким был и Гавро Вукович, хотя подобное поведение в дипломатии, как правило, успеха не приносило.
Однако куда больше, по мнению автора мемуаров, репутации страны вредила финансовая политика князя Николы, непомерные траты двора и авантюры, в которые ввязывалось княжеское окружение в поисках легких денег. Особенно скандальной стала история почтового долга в 1899—1900 гг., когда княжество не исполняло взятые на себя международные обязательства — не пересылало «незамедлительно» иностранным адресатам почтовые денежные переводы, а использовало их для затыкания дыр в бюджете. После того, как европейская пресса узнала об этом и «подняла страшный шум», образ героической
Черногории в глазах зарубежных партнеров изрядно померк. Но потеря авторитета не была самым опасным итогом почтовых афер. Вукович был поставлен в известность, что австрийцы готовы оккупировать часть черногорской территории для того, чтобы заставить княжество вернуть долги. Министр честно написал, что не удалось бы избежать столь пагубных последствий, «если бы Россия, наша вечная благотворительница, не спасла нас от этого кризиса»8. Не раз в своих мемуарах он возвращался к теме непосильных долгов и чрезмерных трат монарха и его двора. Рассказывая, как уговаривал князя ограничиваться скромными церемониями вместо пышных и дорогостоящих торжеств, Вукович признавал, что власти страны жили не по средствам и тем самым мешали поступательному движению вперед.
Примечательно, что в мемуарах Г. Вуковича нашла правдивое, а не лубочное, приукрашенное отражение непростая история взаимоотношений России и Черногории. С одной стороны, княжеский министр неоднократно благодарил российское руководство за помощь, оказанную в трудные минуты, которых было слишком много в жизни страны. С другой стороны, он крайне нелицеприятно отзывался как об общей политике Российской империи на Балканах, так и о русских дипломатах, с которыми имел дело на протяжении многих лет. Главный упрек, если не обвинение, заключался в том, что Россия цеплялась за «мертвый», по определению министра, принцип статус-кво, проявляла медлительность и чрезмерную осторожность, не спешила поддержать черногорских лидеров в их смелых мечтах, «боясь, что эти планы станут новым обременением». «У русских дипломатов, — утверждал Вукович, — было отвратительное предубеждение в отношении всего, что Черногория предпринимала для своего развития. Зачем Черногории железные дороги, пути, порты? Цивилизация не для Черногории. Ибо нужно, чтобы она оставалась военным лагерем в патриархальном об-личии. У нас не было способа ни бороться с этим предрассудком, ни привлечь помощь России к тому, что выведет нас из состояния, которое она самоуверенно, но ошибочно считала самым спасительным для Черногории»9. Такой комментарий
от человека, через руки которого проходили астрономические суммы, направляемые из Петербурга в Цетинье на развитие государственного аппарата, армии, школ, церкви, звучал как проявление неблагодарности. Руководителю столь высокого ранга не мешало бы задуматься над тем, чего стоят прогресс и государственность, выстроенные за счет другой державы. Вуко-вич даже не заметил, что своими претензиями к России окончательно снизил вес Черногории как самостоятельной страны. Он косвенно признал, что княжество в принципе не могло решать стратегических задач развития без русской помощи. Противоречивость убеждений и действий политика очевидна.
Однако в отличие от князя Николы, министр иностранных дел совсем не был уверен, что Россия обязана всегда приходить на помощь и улаживать проблемы княжества. Он стыдился непомерных трат двора Петровичей-Негошей, был сильно смущен и обескуражен каждый раз, когда монарх спешно посылал его в ту или иную европейскую столицу за новыми займами. Воевода понимал, что и старых долгов стране не погасить, поэтому опасно делать новые. Особенно трудно ему было договориться со своей совестью, когда речь шла о финансовой помощи со стороны Российской империи. В силу своих служебных обязанностей он должен был едва ли не ежедневно иметь дело с российскими дипломатами, которые в любую минуту могли потребовать от княжества как отчета в денежных вопросах, так и подчинения в улаживании политических разногласий. Понимая, как много зависит от воли Петербурга, Г. Вукович все-таки не смог смирить своей гордыни и притвориться послушным младшим партнером великой державы. Тонко чувствуя двусмысленность ситуации, он утверждал, что в первую очередь является слугой своего отечества и господаря, а не иностранных агентов. Гордился тем, что став министром иностранных дел, тотчас уведомил российского министра-резидента К.И. Арги-ропуло, что за любой информацией следует приходить в министерство, а не ждать, когда сведения в виде «рапортов» доставят в миссию. С плохо скрываемым злорадством Вукович вспоминал, как сердился российский представитель, когда узнавал новости от иностранных коллег позже других10, хотя тут же признавал,
что Аргиропуло был «действительно рассудительный дипломат, хороший человек и настоящий друг Черногории». Трудно понять, почему воевода Гавро не считал нужным чаще идти навстречу таким надежным друзьям.
Другие сотрудники миссии на страницах книги выглядят совсем непривлекательно. К.А. Губастов выражал обеспокоенность делами княжества с каким-то «подмуклим» (коварным, вероломным, подлым) недовольством, на основании чего воевода сделал вывод: «Я заметил, что он был бы очень доволен, если бы князь не смог достичь цели или хотя бы отложил свои планы»11. Про П.М. Власова сказано, что еще одного такого же, неподходящего для работы в Цетинье человека нельзя было разыскать во всей огромной России. Ю.Я. Соловьев — «заносчивый и злобный секретаришко», посмел усомниться в любви и благодарности черногорцев только потому, что в дни траура по морякам, погибшим в Цусимском бою, в столице Черногории состоялись торжества в связи с открытием табачной фабрики, и, якобы, кто-то из гостей предложил тост за адмирала Того. Почему-то Вукович был убежден: Соловьев рассчитывал, что «я буду ползать на брюхе перед его надменностью, что сочту за милость, когда он будет меня топтать»12.
Как понять эти негативные характеристики в адрес людей, которые представляли Россию на официальном уровне? Откуда такое озлобление и явная несправедливость? В этнопсихологии такое поведение называют казуальной атрибуцией. Другой стране, чужому народу, отдельным людям приписывают отрицательные качества (агрессивность, нечестность и т.д.), ничего толком о них не зная, не располагая информацией. Дефицит сведений рождает подозрения. Жившие в постоянной стрессовой ситуации черногорцы не доверяли иностранцам, относились к ним насмешливо и недоброжелательно. Но Г. Вукович был прекрасно осведомлен о сочувствии россиян к черногорцам. Тем не менее, не считал нужным скрывать свое недружелюбное отношение к коллегам, резко осуждал их. Он довольно путанно объяснял и себе самому, и своим читателям, почему ему были так неприятны слова и поступки российских дипломатов: «Дипломатия вообще прихотлива, завистлива, а
часто и злобна. Особенно капризной была русская дипломатия. Уступая нашим просьбам, адресованным к великим державам, сделать что-либо в нашу пользу, она тяжело принимала решения. А если мы добивались этого самостоятельно, аплодировала нашим успехам. После свершившегося факта она поздравила нас по случаю примирения с Германией. И все-таки, нашу самостоятельную работу во внешней политике не терпела ни в коем случае. Требовала, чтобы мы были ее "посыльным" без своей инициативы. Мы всегда боролись против этого и, к удивлению многих, сохранили русскую благосклонность»13. Так и неясно из слов министра, какая тенденция доминировала в поведении российских политиков: они держали Черногорию на коротком поводке, не давая возможности достигать стратегических целей? Или радовались за партнеров тогда, когда те достигали успеха? Видимо, ответа на этот вопрос у Г. Вуковича не было.
Вероятно, он чувствовал неэффективность политического курса, суть которого заключалась в том, чтобы использовать внешние силы для решения внутренних задач. Такая тактика была опасной, независимость, к которой стремились десятилетиями, таяла на глазах. Всё меньше было возможностей действовать самостоятельно, всё больше приходилось прислушиваться к покровителям из Петербурга. И хотя воевода хвалился, что противостоял натиску России, в глубине души он понимал, что это произошло потому, что русская дипломатия не стремилась лишить черногорцев политической воли. Выражаясь словами мемуариста, «широкая русская натура» «проглатывала пилюли» черногорцев. Значит, это не был их успех, это были широта взглядов и терпеливое отношение сильного союзника к своему неопытному партнеру. Трудно было черногорскому политику смириться с сознанием того, как мало зависит от него самого, как легко его отечество может стать инструментом в чужих руках. Возможно, поэтому он не хотел признавать, что российские дипломаты, какими бы высокомерными ни казались, были правы, призывая к сдержанности и осторожности. А может быть, стоит предположить, что в мемуарах бессознательно сделана попытка пере-
ложить хотя бы частично груз ответственности за собственные неудачи на внешнюю силу, тем самым облегчить чувство вины перед соотечественниками. В любом случае, в воспоминаниях Г. Вуковича есть то, чего нельзя отыскать в официальных документах, — эмоциональная составляющая российско-черногорских отношений. Два разных менталитета, российский и черногорский, представлены глазами черногорца, и читатели сами могут делать выводы о состоянии двусторонних связей. Так же ярко, «сочно», народным языком, с эмоциональными комментариями писал княжеский министр иностранных дел и о взаимоотношениях с другими европейскими государствами. Как правило, он был не очень доволен поведением партнеров, часто находились поводы для критики иностранных дипломатов, независимо от того, какие вопросы обсуждались. И экономические, и политические дела шли совсем не так, как этого хотелось бы черногорским руководителям, однако в большинстве случаев им приходилось приспосабливаться и соглашаться с ведущими европейскими державами. Сила была не на стороне черногорской монархии, что, видимо, сильно огорчало автора мемуаров.
Подводя итог, можно сказать, что все разделы трехтомника, независимо от того, какие сюжеты там поднимаются, наполнены глубокими переживаниями автора, его тревогой за судьбу своей страны. Выводы политика часто противоречивы, оценки субъективны и не всегда справедливы, представления
0 достижениях княжества иногда далеки от реальности. Но именно это черногорское видение исторического процесса, эта черногорская картина мира и составляют самое ценное в воспоминаниях Гавро Вуковича. Благодаря его мемуарам мы можем судить о том, как трудно складывалась судьба черногорской государственности в конце XIX — начале ХХ вв.
Примечания
1 ВуковиЬ Г. Мемоари. Обод-Цетиже, 1985. Т. 1-3.
2 Там же. Т. 3. С. 190.
3 Там же. С. 157.
4 Там же. С. 58.
5 Беньямин Каллай с 1882 г. занимался управлением Боснией и Герцеговиной, превращая их в составную часть Австро-Венгрии. Он успешно вытеснял прежнюю мусульманскую верхушку, заменил ее хорошо подготовленным австрийским чиновничеством. См.: Югославия в ХХ веке. Очерки политической истории. М., 2011. С. 159.
6 ВуковиЪ Г. Мемоари... Т. 3. С. 44-45.
8 Там же. С. 197.
9 Там же. С. 209.
10 Там же. С. 91.
11 Там же. С. 168.
12 Там же. С. 121.
13 Там же. С. 105.
