CC BY
44Варвара Борисовна ХЛЕБНИКОВА
К вопросу о роли политических мифов в истории российско-черногорских отношений конца XIX - начала ХХ вв.
История российско-черногорских отношений часто была объектом рассмотрения в многочисленных публикациях российских ученых, журналистов, путешественников, общественных деятелей на протяжении XIX — начала ХХ вв. Невозможно поставить под сомнение научные и культурно-просветительские заслуги отечественных авторов, обративших внимание на небольшой славянский народ, сыгравший заметную роль в истории освобождения Балкан от османского ига. Труды Е.П. Ковалевского, В.В. Макушева, П.А. Лаврова, П.А. Ровинского, А.И. Александрова и др. и сейчас остаются бесценным источником разнообразных сведений о черногорском обществе, совершившем на глазах Европы XIX века стремительный переход от архаических племенных отношений к государственно-политическому устройству1. Журналисты и путешественники, часто посещавшие княжество и писавшие сочувственные статьи о черногорцах, возможно не были во всем точны, но тоже делали важную работу — знакомили русских читателей с бытом, повседневностью, нуждами и надеждами людей, которым на протяжении многих десятилетий российское правительство оказывало значительную помощь2. У россиян формировалось ощущение солидарности со славянским миром, чувство ответственности за судьбу близких народов, понимание особого места России на международной арене. Для многих русских защита славян превратилась в священную и неотъемлемую часть отечественной истории. Вместе с тем, вольно или невольно российская славистика запустила в оби-
°<х><>с'с>ос>ос^^ 237
ход такое количество политических и социокультурных стереотипов, предлагавших потенциальным читателям готовую и довольно однобокую схему истории славянских народов, что часто не могли разобраться, где истина, а где заблуждение, не только неискушенные читатели из российской глубинки, но и вполне компетентные политики и дипломаты.
В настоящей статье речь пойдет о том, как из стереотипов российской славистики сложились и заработали политические мифы о российско-черногорском союзе. Сам термин «политический миф» был введен в научный оборот в ХХ в.; считается, что это форма коллективной психики, которая поясняет политическую реальность целостными чувственно-образными способами, опирается на веру и сильно воздействует на массовое сознание. Конечно, в Х1Х—начале ХХ вв. каналы воздействия на общественное мнение не были такими совершенными, как сейчас, но и в те времена драматизированные повествования о славном прошлом и трагическом настоящем черногорского народа производили на российскую публику неизгладимое впечатление. Черногория была явным фаворитом русских авторов, прочно приклеивших к ней ярлыки «островок славянской свободы» и «гнездо орлов»3. Ни чехи и словаки, мечтавшие о повышении статуса своих наций в Австро-Венгрии, ни поляки, пострадавшие от российского экспансионизма, ни остальные южные славяне, тоже боровшиеся против Османской империи, не были так окутаны романтическим ореолом мученичества и героизма, как черногорцы. Российская славистика столь успешно поработала над черногорским мифом, что даже малограмотные крестьяне в далеких уголках империи считали своим долгом оказывать материальную поддержку «братскому православному народу», ведущему «кровопролитную неравную многовековую борьбу с жестоким угнетателем»4. Перечисленные выражения многократно использовались в русской научной и общественно-политической литературе, переходили из статьи в статью, из книги в книгу. Набор клише и стереотипов можно продолжить часто употребляемыми штампами о готовности черногорцев в любую минуту умереть за православную веру («за честный крест и золотую свободу»), об их исклю-
чительных боевых качествах, о преданности долгу, о том, что черногорец предпочтет смерть плену или предательству. Также любили русские путешественники описывать патриархальную простоту нравов в Черногории, называя ее «славянской Спартой»5. Некоторые утверждения были совсем далеки от истины, например, по случаю празднования четырехсотлетнего юбилея Ободской типографии Н. Горталов подхватил и запустил в России мелькнувшую в сербской прессе идею о том, что «Черногория первая зажгла для сербского народа светоч образования»6. Не только увлекающиеся путешественники и ангажированные, славянофильски настроенные журналисты, но и вполне серьезные академические круги были увлечены черногорскими героическими преданиями. Если продолжать традицию пафосных оценок, П.А. Ровинский совершил «научный подвиг», много раз, иногда с риском для жизни, обойдя албанские и черногорские племена, собрав, обработав и опубликовав все варианты народных песен в многотомном исследовании «Черногория в ее прошлом и настоящем»7.
Благодаря растиражированным славистами и путешественниками стереотипам, российское общество было убеждено, что в лице черногорских правителей имеет последовательных и верных союзников, с оружием в руках готовых в любую минуту выступить на стороне России. Такое убеждение опиралось на ряд известных исторических фактов, начиная с призыва Петра Великого к югославянам в 1711 г. подниматься на борьбу с Османской империей. Потом следовала длинная цепочка событий, в которых Российская империя выступала в роли защитника и благотворителя черногорцев. Заканчивался этот исторический ряд войной 1877—1878 гг. и Берлинским конгрессом, когда русское правительство, «вопреки проискам» западных держав, оказало и военную, и дипломатическую помощь в деле обретения Черногорией суверенитета.
Два политических мифа окончательно сложились в общественном сознании к концу XIX в. и оказывали заметное влияние на принятие решений в высшем политическом руководстве Российской империи, когда речь шла о Балканском полуострове. Первый миф — о невероятных боевых качествах
и об уникальной истории черногорского народа. Особые военные навыки и боевое искусство черногорцев русские журналисты и ученые описывали так восторженно, что в конце концов сформировался собирательный образ не реального воина, готового умело и самоотверженно защищать свой край, а былинного чудо-богатыря, не знавшего человеческих слабостей и боли. Однако настоящие живые черногорцы конца XIX — начала ХХ вв. и описанные российскими путешественниками несгибаемые борцы за славянскую свободу имели между собой мало общего. Мало походила на подлинную жестокую, кровавую историю и та легендарная историческая эпопея, которую приписывали черногорскому народу некоторые российские авторы. Насколько живучими оказались представления об историческом прошлом Черногории как о непрерывной пя-тивековой войне с поработителями, можно судить по стихам В. Высоцкого, написанным во второй половине ХХ в.8
Второй политический миф опирался на первый. Если черногорцы незаурядные воины, то иметь в их лице союзника крайне важно и полезно для России. Кстати, именно эта сильно преувеличенная полезность не только влияла на решения российских военных руководителей, но и подпитывала самомнение черногорского князя Николы, убедившего себя в том, что без его помощи русскому царю никак не обойтись. Складывалась красивая, но крайне упрощенная картина бескомпромиссной совместной борьбы и верного союзничества двух народов.
В действительности, и в XVIII, и в XIX в. в официальных отношениях России и Черногории не раз случались острые кризисы, конфликты, разногласия. Владыкам Василию, Петру I, Петру II, князю Даниле неоднократно давали понять, что их поступками в Петербурге не довольны. Еще в 1765 г. отправленный с инспекцией в Черногорию полковник Пучков доносил в Коллегию иностранных дел: «...По присматриванию о усердии черногорцев к России нашел, что начальники их мало что, или нимало о России не толковы; а бывшая перед тем ее императорского величества милость по малым рукам между родственниками расходилась»9. В 30-е годы XIX в. резко осуждал черногорцев за чрезмерную воинственность и не-
послушание российский консул в Дубровнике И. Гагич, курировавший положение дел в Черногории по поручению МИД России. «Вам хотелось бы делать все по своей воле и отрубать турецкие головы, чтобы ими украшать монастырь на Цети-нье! А турки чтобы вас не трогали, и если тронут, то чтобы вас защищала Россия? Зачем вы недавно задели никшичан и отрезали головы нескольким туркам и христианам? Может ли Россия с чистой совестью защищать злодеев? Оставьте в покое турок, тогда и они вас не тронут», — обращался он к черногорским вожакам после очередной стычки на границе10.
Известный дипломат, ученый и писатель Е.П. Ковалевский в первый раз был прислан в Черногорию в 1834 г. именно для того, чтобы собрать доказательства, что Петр II Негош проводит неверную политику, наносящую вред интересам России. Только через три месяца, по его словам, он разобрался в ситуации и сделал правильные выводы11. Немало подобных примеров обнаруживается в исторических документах. Официальные лица во времена Екатерины II, Александра I, Александра II не раз выражали недовольство черногорцами, упрекали их в неблагодарности, неискренности, корыстолюбии, склонности лавировать и играть на противоречиях великих держав. В середине XIX в. во внешней политике княжества произошел резкий поворот в сторону Франции, причем в тот самый момент, когда Вторая империя серьезно ущемила права России после Крымской войны.
Совсем не соответствовало реальности мнение о том, что боевитость черногорцев направлена на поддержание русских интересов на Балканах. Напротив, их чрезмерная воинственность создавала массу затруднений российскому министерству иностранных дел, проводившему в регионе после Берлинского конгресса политику статус-кво и старательно избегавшему обострения ситуации на границах Османской империи. Всю последнюю треть XIX в. и начало ХХ в. российские дипломаты занимались тем, что одергивали черногорскую элиту, сдерживали ее воинственные порывы. Поводов для трений и разногласий по вопросам мира и безопасности на Балканах было предостаточно. Например, в 1902 г. российский министр-ре-
зидент П.М. Власов сообщал в доверительной депеше, что князь Никола подогревает конфликты в соседних областях, чтобы «вызвать во что бы то ни стало серьезные вооруженные столкновения у себя на границе с Турцией...», «...он интригует с албанцами, подстрекая их к насилиям против македонцев и старо-сербов, и дабы получить право вмешаться непосредственно в дела их и затем втянуть Россию в новую войну с Турцией, он ищет предлога поднять восстание на границе, возбуждая малисор-христиан против католиков, а тех и других против мусульман и вызывая последних на кровавые столкновения с черногорцами»12. Такие же упреки сыпались на черногорские власти в отношении боснийцев и герцеговинцев, которых много лет княжеское окружение подталкивало к мятежам против турок и всегда предоставляло политическое убежище повстанцам. У российских политиков часто не хватало терпения, они раздражались и делали резкие замечания черногорским руководителям, но последние не очень-то огорчались из-за недовольства Петербурга. Именно поэтому постоянно растущая финансовая помощь России тесно увязывалась с обязательствами, которые брал на себя черногорский двор: не предпринимать никаких военных действий и не провоцировать пограничных столкновений с турками. Единственное, что требовалось от черногорских властей, это модернизация княжества и особенно его вооруженных сил, чтобы в тот момент, который Россия сочтет подходящим, они принесли бы пользу «как отдельно действующий в западной части Балканского полуострова отряд наш, могущий отвлечь часть сил противников наших от главного театра военных действий», — так было сказано в инструкции, отправленной российскому министру-резиденту в Цетинье13. Очевидно, русское правительство предпочитало видеть в княжестве только военный резерв, а не равноправного союзника. Черногория была клиентом, а не партнером. Однако этот подход не устраивал князя Николу, считавшего себя самостоятельным игроком на политической сцене. Он быстро научился не замечать наставлений и рекомендаций своих покровителей и при любых обстоятельствах поступал так, как считал нужным.
24^ ^^^^^^^^ОООООООООСОО^ООООООС^ В.Б. Хлебникова <>оо<ххх><>с>о<х><х><>с^^
Крайне непросто складывалось сотрудничество в вопросах, связанных с внешнеполитическим курсом княжества на рубеже XIX—начала ХХ вв. Профинансировав создание черногорского государственного аппарата и армии, постоянно выплачивая внешние долги Николы, российское правительство считало, что политическая элита Черногории всегда и при любых обстоятельствах обязана послушно исполнять волю Петербурга. Стремление князя Николы действовать самостоятельно, лавировать между Россией, Великобританией, Францией и Австро-Венгрией, а позже Италией воспринималось как покушение на измену. Поэтому в дипломатической практике конца XIX в. не оставалось места открытости и доверию. Мелочная опека, гипертрофированная подозрительность и чрезмерный патернализм были свойственны оценкам, которые давали российские кураторы тем или иным поступкам князя Николы на международном поприще и во внутренней политике. Сами дипломаты понимали, что зашли слишком далеко в своем покровительстве. «Очень тяжело и неприятно являться каким-то опекуном князя и интересов его страны, но что же делать, если иначе могут пострадать и наши интересы», — писал в 1903 г. из Цетинья министр-резидент А.Н. Щеглов 14.
Констатировав очевидное расхождение между устоявшимися в общественном мнении России стереотипами и реальным положением дел, необходимо подчеркнуть, что политический миф о российско-черногорском союзничестве существовал не только на страницах статей или в головах славянофилов. Он жил своей собственной жизнью, «работал» на Черногорию, накладывал существенный отпечаток на конкретные решения, принимавшиеся высшим руководством Российской империи. Николай II дал увлечь себя этим мифом, заняв в черногорском вопросе куда менее трезвую позицию, чем его отец Александр III. Конечно, царь-миротворец известен своим тостом о «единственном настоящем друге России» князе Николе, но это высокопарное выражение было произнесено для публики. В военных и политических делах при Александре III решения принимались осторожно, соблюдалась определенная дистанция между Россией и славянами. Николай II не смог сохра-
нить эту дистанцию, раз за разом оказывал Николе слишком щедрую финансовую помощь — вопреки экспертным заключениям специалистов. Сколько ни противились российские министры финансов и иностранных дел, практически любая просьба черногорского правителя удовлетворялась. Не раз Николай II получал подтверждения непредсказуемости политического поведения княжеской камарильи и, тем не менее, продолжал помогать Черногории, считая, что «данное обещание превыше всего». То же самое можно сказать о российском военном ведомстве. Оно было прекрасно осведомлено, что денежные вливания в черногорскую армию дали ничтожный результат, и тем не менее продолжало делать ставку на Черногорию как на военный резерв. А когда перестало на это рассчитывать в первое десятилетие ХХ в., военным чинам не хватило храбрости противостоять императорскому окружению, лоббировавшему интересы Черногории.
Особенно ясно видно, как «работал» черногорский политический миф в русском обществе во время Второй балканской войны 1913 г. Великие державы решили создать на Балканах буферное албанское государство из бывших владений турецкого султана. Однако у короля Николы были собственные планы на эти земли. Вопреки приказам из Петербурга, Лондона, Парижа и Вены, он захватил албанский город Скадар (Скутари, Шкодер). При этом была грубо нарушена военная конвенция 1910 г., по которой король передавал командование своей армией российскому военному руководству и обещал не предпринимать никаких военных действий без разрешения России. Европейские и российские дипломаты и политики настоятельно требовали от черногорского монарха прекратить самодеятельность. Но он ответил своим русским покровителям весьма своеобразно: опираясь на миф о двухсотлетнем боевом союзе, стал через прессу подогревать в России националистические настроения, которые должны были, по расчетам Николы, склонить Николая II к принятию нужных черногорскому двору решений. Журналисты «Нового времени», которое никак нельзя было назвать славянофильским изданием, печатали зажигательные статьи о ходе военных действий за Скадар,
который почему-то стали называть «древнейшей столицей Черногории»15. Упор делался на то, сколько славянской крови уже пролито за эти места. Российский посланник в Цетинье А.А. Гирс доносил начальству, что некоторые корреспонденты писали «едва ли не под диктовку» черногорской верхушки, чтобы поддерживать в русском обществе «желательное королю Николаю настроение»16. Подогрев интерес публики журнальными публикациями, поклонники короля организовали в Петербурге уличные демонстрации и беспорядки, о чем писали в своих мемуарах министр иностранных дел С.Н. Сазонов и председатель правительства В.Н. Коковцов17. Так черногорская камарилья попыталась превратить политический миф, популярный в русском обществе, в инструмент давления на высокопоставленных покровителей.
Как видим, довольно искаженная идея неразрывного союза России и Черногории стала отличным политическим подспорьем правящему классу Черногории, не имевшему достаточных ресурсов, чтобы добиваться поставленных целей собственными силами. Становится понятно, почему черногорцы смогли получить от России помощь, не пропорциональную возможностям крохотной страны. Российское общество убедило себя в том, что славяне — естественный и верный союзник, поддержка которого обязательно принесет ощутимую пользу. Однако практическую выгоду из этой мифологии извлекла совсем не Россия.
Примечания
1 Александров А.И. История развития духовной жизни Черной Горы и князь-поэт Николай I. Казань, 1895; он же. Материалы и некоторые исследования по истории Черногорья. Казань, 1897; Жмакин В. Россия и Черногория в начале XIX в. // Древняя и новая Россия. 1881. Т. 19. С. 407-454; Ковалевский Е.П. Четыре месяца в Черногории. СПб, 1841; он же. Жизнь и смерть последнего владыки Черногории и последовавшие за тем события // Современник. 1854. Т. 6. № 6. С. 55-84; он же. Черногория и славянские земли // Собр. соч. Т. 4. СПб, 1872; Лавров П.А. Петр II Петрович Негош, владыка Черногорский и его литературная деятельность. М., 1887; он же. П.А. Ровинский и его труды по Черногории // Известия Императорского Российского географического общества. 1916. Т. 25. Вып. 7. С. 543-561; Макушев В.В. Задунайские и адриатические славяне. СПб, 1867; он же. Самозванец Степан Малый. По актам Венецианского архива // Русский вестник. 1869. № 7, 8, 9; Попов А.О. Очерк истории Черногорья. Б.м., 1846; Ровинский П.А. Черногория в ее прошлом и настоящем. Т. НИ. СПб, 1888-1915 и др.
2 Броневский В. Записки морского офицера в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Д.Н. Сенявина от 1805 по 1810 г. Ч. 1-4. СПб, 1818-1819; Вульфсон Э.С. Черногория и Черногорцы. М.,1909; Голицын Д.П. У синя моря. Путевые очерки Черногорского и Далматинского побережья. СПб,1898; Горталов Н.К. Княжество Черногория и поездка казанских гимназистов в июне 1902 г. Казань, 1903; Каульбарс Н.В. Заметки о Черногории. СПб, 1881; Марков Е.П. Путешествие по Сербии и Черногории. Путевые очерки. СПб, 1903; Петрович (Варавва) М.П. По Черногории. Путевые впечатления и наброски. М., 1903; Содомов А.И. Черногория. М.,1917 и др.
3 Россиев П.А. Гнездо орлов. Путевые впечатления в Черногории. М., 1905.
4 Хлебникова В.Б. Славянская солидарность как составная часть русского менталитета (на примере писем русских черногорскому князю Николаю) // Россия и Запад: диалог культур. Сб. статей XIII международной конференции. Вып. 15. Ч. 1. М., 2010. С. 407-417.
5 Марков Е. Славянская Спарта (Очерки путешествия по Далмации и Черногории) // Вестник Европы. 1898. № 7-10.
6 Горталов Н. Возникновение первой славянской типографии и предстоящее празднование ее четырехсотлетия. Казань, 1893. С. 13-14.
7 Ровинский П.А. Черногория в ее прошлом и настоящем. Т. II. Ч. 3. СПб, 1905.
8 Высоцкий В. Черногорские мотивы. 1974. Текст стихотворения приведен в той редакции, которую прочитал в Черногории сам поэт:
Водой наполненные горсти Ко рту спешили поднести -Впрок пили воду черногорцы И жили впрок - до тридцати.
А умирать почетно было Средь пуль и матовых клинков И уносить с собой в могилу Двух-трех врагов, двух-трех врагов.
Пока курок в ружье не стерся, Стрелял и с седел, и с колен, -И в плен не брали черногорца -Он просто не сдавался в плен.
А им прожить хотелось до ста, До жизни жадным, - век с лихвой, -В краю, где гор и неба вдосталь, И моря тоже - с головой:
Шесть сотен тысяч равных порций Воды живой в одной горсти... Но проживали черногорцы Свой долгий век - до тридцати.
И жены их водой помянут И прячут их детей в горах До той поры, пока не станут Держать оружие в руках.
246 О0"***^!00000с>0<х>000<><^^
И молча лили слезы в траву, Чтоб не услышали враги. Беззвучно надевали траур И заливали очаги.
Чернели женщины от горя, Как плодородная земля, -За ними вслед чернели горы, Себя огнем испепеля.
То было истинное мщенье -Бессмысленно себя не жгут: Людей и гор самосожженье -Как несогласие и бунт.
И пять веков, - как божьей кары, Как мести сына за отца, -Пылали горные пожары И черногорские сердца.
Цари менялись, царедворцы, Но смерть в бою - всегда в чести, -Не уважали черногорцы Проживших больше тридцати.
Мне одного рожденья мало -Расти бы мне из двух корней... Жаль, Черногория не стала Второю родиной моей.
(http://www.bards.ru/press/press_show.php?¡d=372)
9 Рапорт о пребывании полковника Пучкова в Черногории от 17 мая 1765 г. // Црна Гора и Руси'а. Матери'али за историу односа Црне Горе и Руси'е у периоду владавине црногорских митрополита Саве и Васили'а Петровича. 1642-1766. Подгорица - Москва, 2011. С. 589.
10 Ровинский П.А. Петр II (Раде) Петрович Негош, владыка черногорский (18301851). СПб, 1889. С. 98-99.
11 Ковалевский Е.П. Эпизод из войны черногорцев с австрийцами. Из воспоминаний очевидца о двух войнах за независимость Черногории и Италии (Писано в 1864 г.) // Собр. соч. Т. 4. СПб, 1872. С. 161-162.
12 Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ). Ф. Политар-хив. Оп. 482. Д. 3351. Л. 29-30.
13 Там же. Д. 3318. Л. 3.
14 Там же. Д. 3334. Л. 136 об.
15 Новое время. 1913. № 13274.
16 АВПРИ. Ф. Канцелярия МИД. 1913. Оп. 470. Д. 133. Л. 34.
17 Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903-1919 гг. Кн. 2. М., 1992. С. 127; Сазонов С.Д. Воспоминания. М., 1991. С. 87.
