CC BY
55
УДК 82.94
МЕМУАРНЫЕ ФРАГМЕНТЫ В СТРУКТУРЕ ДНЕВНИКА К.И. ЧУКОВСКОГО
MEMOIR EXTRACTS IN THE STRUCTURE OF CHUKOVSKY'S DIARY
© 2017
А.Ю. Кубайдулова A.Y. Kubaydulova
Среди дневниковых записей К.И. Чуковского очевидно выделяется серия заметок под заголовком «Больничные записки. Что вспомнилось, или Собачья чушь (написано в больнице при высокой температуре)». Написанные в больнице воспоминания были обращены к событиям далекого прошлого и, в отличие от дневниковых записей, подверглись литературной обработке. В настоящей статье рассматриваются мемуарные фрагменты, включенные в этот дневник. Особое внимание уделяется наиболее значительным по объему фрагментам, посвященным И.А. Бунину и П.А. Кропоткину. В статье делается вывод, что возникшие на стыке жанров «Больничные записки» К.И. Чуковского, совместившие особенности воспоминаний и дневника, с определенными оговорками можно отнести к мемуарной прозе.
Ключевые слова: дневник; К.И. Чуковский; мемуары; художественно-документальная литература; И.А. Бунин; П.А. Кропоткин.
One of the main features typical of diary prose is the interaction with other genres. The article deals with the integration of memoir fragments into the structure of Chukovsky's diary. Among the diaries of Chukovsky a series of notes under the heading "Hospital notes. What was remembered or Poppycock (written in a hospital at high temperature)" clearly stands out. The memories written in the hospital were addressed to the events of the distant past and, in contrast to the diaries preserved in their "primordiality", were subjected to literary processing. Particular attention is paid to the most significant fragments which are dedicated to I.A. Bunin and P.A. Kropotkin. What is more, the main conclusion is that Chukovsky's "Hospital notes" arising at the junction of the genres and incorporating the characteristics of both memories and a diary with certain reservations can be attributed to memoir prose.
Keywords: diary; K.I. Chukovsky; memoirs; documentary fiction; I.A. Bunin, P.A. Kropotkin.
Дневник писателя - жанр художественно-документальной литературы, которому наука долгое время отказывала в самостоятельности. Некоторые литературоведы и сейчас продолжают относить дневники к мемуарной прозе. Безусловно, нельзя отрицать генетическое родство этих жанров: и дневник, и мемуары суть автобиографическое документальное повествование. Тем не менее автор статьи вслед за О.Г. Егоровым [1] и др. видит очевидные различия упомянутых жанров и настаивает на их самостоятельности. К конститутивным признакам жанра дневника относятся совпадение субъекта и объекта повествования, синхронность времени протекания и фиксации события, дискретность и динамичность композиции, совпадение адресата и адресанта сообщения. А среди характерных примет мемуаров, поскольку важнейшей смыслопо-
рождающей категорией этого жанра является память, выделяют принципиальную ре-троспективность; также мемуарной прозе свойственны композиционное оформление повествования и выстроенный сюжет.
Категория памяти была важна для рефлексивного сознания К.И. Чуковского. Даже на страницах дневника, который, как отмечено, предполагает синхронность создания записи и описываемого события, писатель довольно часто оставляет ретроспективные заметки. Естественно, обращение к эпизодам из прошлого всегда было обусловлено событиями настоящего. Примером может служить запись от 11 сентября 1908 года. В ней К. Чуковский сокрушается, что может писать только тогда, когда в нем «хоть на минуту <...> загорится что-нб. эмоциональное» [2, с. 147]. После этих слов писатель, подобно прустовскому ге-
рою, окунувшему в чай пирожное «Мадлен», переносится в прошлое. Он вспоминает слова своего одесского знакомого -математика С.С. Рейтера: «...вы человек нервный, не дурак. Вы хорошо пишете, покуда есть нервы. Станете старше - или хоть каплю вылечитесь, пропало» [2, с. 147]. С.С. Рейтер становится для К.И. Чуковского связующим звеном между настоящим и прошлым. Вторая половина этой дневниковой записи полностью посвящена воспоминаниям: К. Чуковский мысленно возвращается в Одессу, быстрыми штрихами набрасывает портрет математика, описывает его характер, обрисовывает историю их отношений. Очевидно, что подобные заметки нельзя классифицировать как мемуары. Такие «перебои» в дневниковых записях позволяют проследить движение авторской мысли. «Дневник - это текст о текущем моменте. <...> Даже если содержанием записи являются воспоминания, планы на будущее или общие рассуждения, автору существенно, что описываемые мысли и чувства имели место именно в этот день и именно при данных обстоятельствах» [3].
Говоря о дневниковой прозе, следует отметить ее предельную свободу, которая ведет к тому, что в структуру писательского дневника могут проникать другие жанры - как художественные, так и художественно-документальные. В частности, в структуре дневника К.И. Чуковского обнаруживаются мемуарные фрагменты, подробному рассмотрению которых будет посвящена настоящая статья.
К мемуарам с определенными оговорками мы относим заметки под заголовком «Больничные записки. Что вспомнилось, или Собачья чушь (написано в больнице при высокой температуре)» [разрядка, жирный шрифт и курсив К.И. Чуковского. - А.К.]. (В марте 1968 года 86-летний К.И. Чуковский был определен на лечение в бокс № 93 Инфекционного корпуса Загородной больницы, где находился почти два месяца.)
Больничные заметки открываются словами: «Приехал сюда здоровый - и
здесь меня простудили, ^37,3. Вспоминаю» [4, с. 457]. «Что вспомнилось» представляет собой не связный текст, а фрагментарные наброски. Свои воспоминания К.И. Чуковский записывает вперемежку с заметками, которые отражают события настоящего: сообщают о самочувствии писателя, о посетителях его больничной палаты и т.п. Дневниковые заметки, как обычно, предваряет метатекстовая дата записи. Мемуарные фрагменты, напротив, разделяются между собой типографскими знаками в виде трех звездочек (***) или недлинной горизонтальной черты (—) и открываются не датой, а порядковым номером - первые двадцать две «Больничные записки» пронумерованы. Также среди воспоминаний и дневниковых заметок К.И. Чуковский помещает написанное в больнице завещание.
После выписки писателя мемуарные наброски были перепечатаны, и «этот машинописный экземпляр автор правил заново» [4, с. 578]. В опубликованных изданиях дневника писателя был помещен именно исправленный К.И. Чуковским текст мемуарных фрагментов. При этом издатель дневника Е.Ц. Чуковская сохранила изначальный порядок заметок, т.е. чередование мемуарных записей с дневниковыми. Подобное редакторское решение дает дополнительные основания для отнесения больничных записок к мемуарному жанру, ведь мемуары предполагают литературную обработку, что объясняется ориентацией на читателя-адресата. Дневниковые же записи, которые являются примером автокоммуникации, передачи сообщения от «Я» к «Я» [5, с. 164], напротив, сохраняют свою «пер-вообразность» [6, с. 24], т.е. остаются в том виде, в котором были написаны с первой попытки.
Небольшие мемуарные фрагменты рассказывают о разных событиях из прошлого писателя. Они описывают эпизоды из жизни В.В. Розанова и Ф.К. Сологуба, историю знакомства К.И. Чуковского с К.Д. Набоковым и с В.Е. Жаботинским, черты характера поэта Лугового и издателя З.И. Грже-бина, историю отношений К.И. Чуковского
с М.К. Лемке, судьбу портрета К.И. Чуковского кисти И.Е. Репина. В качестве пестрых мазков даны краткие юмористические истории о том, как любивший «practical jokes» [розыгрыши (англ.)]. А.И. Куприн разыграл К.И. Чуковского, как И.Э. Бабель добыл у дочери Авдотьи Панаевой некрасовский автограф, как профессор В.М. Бехтерев пытался с помощью гипноза вылечить К.И. Чуковского от бессонницы и др. Среди этого калейдоскопа фрагментов большим объемом выделяются записи, посвященные И.А. Бунину и П.А. Кропоткину.
Воспоминания К.И. Чуковского о И.А. Бунине не выстроены в хронологической последовательности, а подчиняются ходу авторской мысли. Внутри них происходят резкие скачки во времени. Вдобавок временные рамки описываемых событий задаются не указанием года, а фразами типа «несколько воспоминаний из очень далекого прошлого» [4, с. 465], «самое древнее воспоминание» [4, с. 468], «еще одно воспоминание - более позднее» [4, с. 469] и т.п.
Начинаются мемуары с рассказа о выступлении И.А. Бунина на киевской сцене. Толпа, ожидавшая появления Семена Юшкевича, ринулась к выходу, как только было объявлено, что вместо него выступит «другой беллетрист, тоже участвующий в сборниках "Знание"» [4, с. 466]. На оставшихся слушателей И.А. Бунину не удалось произвести впечатления. Последней каплей стала просьба «желторотого студента, желавшего блеснуть своим знанием поэзии Бунина» [4, с. 467], прочитать «Каменщик, каменщик в фартуке белом...» - стихотворение В.Я. Брюсова. Оскорбленный И.А. Бунин «даже не взглянул на обидчика и горделивою поступью удалился со сцены» [7, с. 467].
К.И. Чуковский пытается объяснить, почему талантливый И.А. Бунин оставался неинтересен массовому читателю: «Никаких звонких лозунгов он с собой не принес, никуда не звал, ничему не учил, правда, он обладал светлым поэтическим ощущением жизни, изощренным мастерством новеллиста, самобытным и тонким стилем, но это
совсем не те качества, которые ценились в то время широкой читательской массой» [4, с. 470-471]. При этом надо сказать, что И.А. Бунин имел свою долю успеха: «его не замалчивали, о нем печатались хвалебные рецензии» [4, с. 470]. Однако их количество не шло ни в какое сравнение с «Эльбрусами статей, которые вызывало каждое новое произведение Горького, а впоследствии -Леонида Андреева» [4, с. 470]. Но что бы ни писали критики, массовым читателем И.А. Бунин был недооценен и не понят. К.И. Чуковский вспоминает судьбу первого бунинского сборника стихов: в конторе декадентского издательства «Скорпион», где С.А. Поляков принимал гостей, не хватило стульев, поэтому кому-то было предложено расположиться на пачках «истерханных книг» [4, с. 468]. Этими книгами оказались экземпляры «Листопада». «Скорпион» издал этот сборник, и он «лег на складе мертвым грузом» [4, с. 468]. Еще несколько лет эти пачки служили посетителям издательства в качестве мебели. В конце концов «Скорпион» объявил в своих анонсах, прилагаемых к журналу «Весы»: «"Иван Бунин. «Листопад» вместо рубля 60 копеек". И тут же: "Валерий Брюсов. «№Ы et ОгЫ» распродано"» [4, с. 469]. Этот мемуарный фрагмент К.И. Чуковский заканчивает риторическим вопросом: «Каково было Бунину читать эти строки при его презрительном отношении к Брюсову?» [4, с. 469].
К.И. Чуковский рассматривает феномен личности И.А. Бунина в контексте его творческого и жизненного пути. Он замечает, что И.А. Бунин сознавал себя талантливее многих популярных современников, поэтому относился к ним «с высокомерной брезгливостью» [4, с. 467], считал их «узурпаторами его собственной славы» [4, с. 467]. Драма И.А. Бунина заключалась в необходимости скрывать свои высокомерные чувства и «якшаться с теми, кого презирал, водить с ними многолетнюю дружбу» [4, с. 471]. К.И. Чуковский подмечает расхождение мемуаров И.А. Бунина, созданных в эмиграции, с реальностью: «Читая воспоминания Бунина, представля-
ешь себе, что он был резкий, колючий, насмешливый, строго принципиальный человек, бесстрашно вступивший в борьбу с бездарностью, пошлостью, лживостью литературных направлений и школ, процветавших в его эпоху» [4, с. 471]. На самом деле со многими И.А. Бунин «держался по-приятельски» [4, с. 471], состоял в многолетней дружеской переписке. К.И. Чуковский, ссылаясь на слова самого И.А. Бунина, предполагает, что некоторые его письма не были искренними. Очевидно, К.И. Чуковский имеет в виду статьи И.А. Бунина «К моему завещанию» (1942) и «К моему литературному завещанию» (1951): «.я чрезвычайно прошу не печатать их [письма. -А.К. ], - я писал их всегда как попало, слишком небрежно и порою не совсем кое-где искренне (в силу тех или иных обстоятельств)...» [7, с. 483].
Фрагментарные и незавершенные воспоминания К.И. Чуковского не могут претендовать на полную, всестороннюю характеристику И.А. Бунина. Тем не менее у автора мемуаров получается ухватить самое главное и в нескольких фрагментах описать душевный мир писателя. В этих заметках К.И. Чуковского И.А. Бунин предстает не как недосягаемый гений, лауреат Нобелевской премии, а как сложный и противоречивый, глубокий и ранимый человек.
К моменту написания этих воспоминаний К.И. Чуковский уже выпустил в серии «Жизнь замечательных людей» свою книгу «Современники. Портреты и этюды» (1962). Однако ему было свойственно исправлять, дополнять и перерабатывать свои труды при каждом их переиздании. Вероятно, мемуарные фрагменты в дневнике писателя были черновиком, и в намерения К.И. Чуковского входило создание главы об И.А. Бунине для следующего издания «Современников». Об этом косвенно свидетельствуют записанные в дневнике планы: «Нужно подробнее написать, как я пришел в Москве к Бунину - поздравить с тем, что его избрали академиком. Как он в очках разбирал какие-то карточки - с матерными словами разных губерний» [4, с. 473] и др.
Однако написать для «Современников» полноценную главу об И.А. Бунине К.И. Чуковский не успел.
Воспоминания о П.А. Кропоткине проигрывают заметкам об И.А. Бунине по объему описываемых событий. Следует отметить, что эти записи выстроены в хронологическом порядке. Начинается мемуарный фрагмент с рассказа о том, как К.И. Чуковский впервые увидел П.А. Кропоткина в читальном зале Британского музея во время своего пребывания в Лондоне в 1903-1904 годах. «Он был импозантен и респектабелен» [4, с. 483], - вспоминает К.И. Чуковский. Однако знакомство тогда так и не состоялось.
В 1917 году П.А. Кропоткин вернулся в Россию и поселился в Петрограде «на Каменном острове в доме бывшего голландского посла» [4, с. 483]. Знакомству писателя с князем содействовала дочь П.А. Кропоткина Александра. При встрече с К.И. Чуковским она заметила: «Папа очень хотел бы познакомиться с вами. Он читал ваши статьи о Некрасове. И какую-то статью в "Русском Слове" <...>. Приемный день - воскресенье» [4, с. 483]. В первое же воскресенье К.И. Чуковский поспешил на Каменный остров - «в уютный и министе-риабельный домик голландца» [4, с. 483].
Через несколько дней после визита к П.А. Кропоткину К.И. Чуковского посетил предприниматель и издатель И.Д. Сытин, который, как вспоминает К.И. Чуковский, «был изнервлен» [4, с. 485] и сокрушался, что ему нечего дать приложением к «Русскому слову». На «святошу» Д.С. Мережковского, по мнению издателя, «нынешний читатель <...> не польстится», нужен был кто-нибудь «революционный, боевой» [4, с. 485]. К.И. Чуковский предложил дать в приложении сочинения анархиста П.А. Кропоткина «Хлеб и воля» (1892), «Записки революционера» (1902), «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1902) и др.
К.И. Чуковский вместе с И.Д. Сытиным и его помощником А.В. Румановым отправился к П.А. Кропоткину. Объяснив князю, в чем дело, издатель завел разговор
о гонораре - вопросе, больше всего его интересовавшем. «Кропоткин слушал его очень спокойно и, когда он кончил, сказал: "Видите ли, мы, анархисты, считаем безнравственным брать деньги за произведения ума человеческого. Я буду рад, если мои книги дойдут, наконец-то, до русских читателей. И этой радости мне вполне довольно. Предоставляю вам права на них -бесплатно"» [4, с. 486]. И.Д. Сытин, посчитавший такой широкий жест признаком низкого качества сочинений Кропоткина, на обратном пути укоризненно бросил К.И. Чуковскому: «Эх, дура, даже денег не берет за свои книги. Видать, что книги - собачье дерьмо!» [4, с. 486].
Композиционной основой мемуаров о П.А. Кропоткине становится антитеза. Так, К.И. Чуковский отмечает расхождение того впечатления, которое производил князь П.А. Кропоткин, со сложившимся на Западе образом анархиста - террориста и подрывника. Среди многочисленных визитеров князя писатель выделяет американских дельцов, которые были в страшном изумлении, узнав, что П.А. Кропоткин - анархист: «И действительно трудно было представить себе, что этот упитанный, осанистый и важный старик имеет какое-нибудь отношение к тем шайкам бомбистов, кото-
рые терроризировали чикагских обывателей за несколько лет до того» [4, с. 484]. Другое противоречие К.И. Чуковский видит в том, что П.А. Кропоткин, испытывая нужду, продолжал отказываться от гонораров за «произведения своего ума» [4, с. 486]. «Содержал его, в сущности, некий Лебедев, мелкий газетный сотрудник, муж его дочери Саши» [4, с. 486], - вспоминает К.И. Чуковский. Отсюда следует, что убеждения П.А. Кропоткина мало соответствовали фактам и событиям внешней жизни. При этом расхождений между интеллектуальной и практической деятельностью, нравственными идеалами и поведением, образом жизни и образом мысли у П.А. Кропоткина не было.
Подводя итог, отметим, что заметки К.И. Чуковского «Что вспомнилось, или Собачья чушь» рождаются на стыке жанров дневника и воспоминаний и соединяют жанровые черты мемуарной литературы и дневниковой прозы. От мемуаров они наследуют принципиальную ретроспектив-ность и литературное оформление текста, а от дневника - нелинейное фрагментарное повествование. Мы предлагаем относить больничные заметки писателя, очевидно выделяющиеся на фоне классических дневниковых записей, к жанру мемуаров.
* * *
1. Егоров О.Г. Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра : исследование. М. : Флинта : Наука, 2003. 280 с.
2. Чуковский К.И. Дневник. В 3 т. Т. 1. 1901-1921 / сост., подгот. текста, коммент. Е. Чуковской ; предисловие В. Каверина. М. : ПРОЗАиК, 2011. 592 с.
3. Зализняк А. Дневник: к определению жанра // НЛО. 2010. № 106. С. 162-180. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2010/106/za14.html (дата обращения 11.05.2017).
4. Чуковский К.И. Дневник. В 3 т. Т. 3. 1936-1969. / сост., подгот. текста, коммент. Е. Чуковской. М. : ПРОЗАиК, 2011. 640 с.
5. Лотман Ю.М. Автокоммуникация: «Я» и «Другой» как адресаты // Лотман Ю.М. Семио-сфера. СПб. : Искусство-СПб., 2000. С. 163-177.
6. Криволапова Е.М. Признаки «дневниковости» в произведениях В. Розанова «Опавшие листья» и «Уединенное» // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина. Серия «Филология». 2012. № 4 (Т. 1). С. 22-29.
7. Бунин И.А. Собрание сочинений. В 9 т. Т. 9. Освобождение Толстого. О Чехове. Избранные биографические материалы, воспоминания, статьи. М. : Художественная литература, 1967. 622 с.
