CC BY
88
Новый филологический вестник. 2020. №3(54). --
А. Сьвесьциак (Катовице, Польша) МЕЛАНХОЛИЯ В НОВЕЙШЕЙ ПОЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
Аннотация. В статье анализируется польская поэзия конца ХХ - начала XXI в., рассматриваемая с учетом категории меланхолии. До момента, когда в польской литературе началась эпоха вовлечения в общественно-политическую активность, в ней преобладали категории, соотнесенные с эстетикой ностальгии, а именно меланхолии. Это была первая реакция литературы на ситуацию, связанную с ощущением аксиологической, эпистемиологической и общественной угрозы, типичной для культуры позднего капитализма. Поскольку меланхолия является категорией в первую очередь психологической, она теснее сопряжена с модернистским, чем с постмодернистским способом мышления. Из этого вытекает тот факт, что чаще встречаются поэтические проявления модернистской меланхолии. Среди них самой убедительной версией поэтической меланхолии представляются т.н. старые мастера - Ярослав Марек Рымкевич или Тадеуш Ружевич. Оба они не стремятся к компенсации потери - как Чеслав Милош или Збигнев Херберт - культивированием нематериальных ценностей. Они привязаны к своей утрате, которая организует их мышление и язык. Поэзия Ружевича доказывает, что меланхолия не обязательно является пассивной категорией, она для поэта прежде всего инструмент критики культуры. Рымкевич же благодаря меланхолии серьезно переоценивает свое раннее культурное мировоззрение: он переходит от языка культуры к «языку натуры». Среди поэтов, дебютировавших после 1989 г, самыми меланхолическими - а меланхолия образует суть всего их творчества -оказываются Марцин Светлицки и Эугениуш Ткачишин-Дыцки. Субъект первого из них все более исчезает, растворяется, информируя о следующих состояниях своей «пост-жизни». Поэтический мир второго крайне монотонен, а его субъект одержим идеей смерти, болезни и бездомности. Самым важным автором в области польской постсовременной «меланхолии» является Анджей Сосновски. Традиционно переживаемое экзистенциальное отсутствие заменяется у него философией языка, связанной с философией смерти - от аллегории Вальтера Беньянина до деконструкции Жака Деррида. Отсутствие является здесь сутью языка, освобожденного от эссенциальности.
Ключевые слова: меланхолия; современная польская поэзия; формы поэтической меланхолии.
A. Swiesciak (Katowice, Poland) Melancholy in the Newest Polish Poetry
Abstract. The article deals with Polish poetry at the turn of the 21st century from the perspective of its important category such as melancholy. Before the era of "involvement" began in Polish literature, it had been dominated by the categories firmly rooted in the aesthetics of nostalgy, and melancholy in particular. It was the first reaction of Polish literature to the situation resulting from the axiological, epistemological and social threat typical of the culture of late capitalism. Due to the fact that melancholy is a primary psychological category, it adheres more to modernist than postmodernist think-
ing. Thus we are likely to find more modernist poetical melancholy than postmodernist one. As for the former, the most existentially convincing version of poetic melancholy is represented by the so-called "old masters", such as Jaroslaw Marek Rymkiewicz or Tadeusz Rozewicz. Both poets do not strive to compensate for losses - like Czeslaw Milosz or Zbigniew Herbert. Rozewicz's poetry proves that melancholy does not necessarily have to be a "passive" category, it is primarily a tool for criticism of culture. On the other hand, thanks to melancholy, Rymkiewicz seriously revaluates his previous cultural worldview - it changes from the language of culture to the "language of nature". Among the poets debuting after 1989, the most melancholic (this being this is the principle of all their works) are Marcin Swietlicki and Eugeniusz Tkaczyszyn-Dycki. The subject of Swietlicki is constantly and increasingly disappearing, he dissolves, reporting subsequent states of his "post-life". The poetic world of Tkaczyszyn-Dycki is extremely monotonous, his subject is obsessed with the idea of death, illness and homelessness. Probably the most important poetic representative of Polish postmodernist melancholy is Andrzej Sosnowski. The traditionally experienced existential lack is replaced here by "lethal" philosophies of language - from Benjamin's allegory to Derridean deconstruc-tion - the lack is the "essence" of the language freed from essentiality.
Key words: melancholy; contemporary Polish poetry; forms of poetic melancholy.
Поскольку преемственность польской поэзии конца 80-х гг. и всего следующего десятилетия можно измерить ее тематически-стилистической доминантой, которая была задана так называемой литературой малых родин (как польская поэзия 1990-х гг. и начала XXI в. - хотя, конечно, не вся), она укладывается в такую же преемственную категорию меланхолии.
Ситуация изменилась только около 2010 г., когда прокатилась волна дебютов авторов, рожденных в конце 80-х и в начале 90-х гг. Меланхолическая дикция (хотя все еще активная) начала уступать так называемой ангажированной поэзии, представители которой не отделяют эстетическую сферу от общественных, политических, экономических отношений, и поэзии, проводящей разного рода эксперименты, в том числе с новыми медиа. В первом случае меняется концепция поэтического языка, который понимается уже не как автономное явление, но входит в различные отношения с разного рода общественными кодами.
В Польше ранним признакам господства стихии меланхолии в поэзии после 1989 г., предшествовали работы из области эстетики и культурологии, среди прочих назовем исследования Анны Зайдлер-Янишевской [Zaj-dler-Janiszewska 1996], Алиции Кучиньской [Kuczynska 1999]. Наибольшее влияние на мышление в категориях меланхолии имели, однако, книги Марека Беньчика, которые содержали не только культурологический анализ, но сами были написаны в стиле «écriture mélancolique» - наибольшее значение имела номинация его книги Меланхолия. О тех, кто никогда не восполнит утраты (Melancholia. O tych, co nigdy nie odnajdq straty [Bien-czyk 1998]) на самую главную польскую литературную премию - «Нике».
Меланхолия в польской поэзии после 1989 г. развивается такими же путями, как европейская культура конца XX - начала XXI в., и является результатом ощущения угрозы, вытекающей из нарушения обязывающих аксиологических и эпистемологических принципов, болезни историзма, которой сопутствует потеря веры в историю, отсутствия общественной стабильности (Чарльз Гидденс называет это «обществом риска») и, нако-
нец, из развитого капитализма, приносящего консумпционистскую философию свободного рынка ценностей-товаров.
Прежде чем этот набор общественно-экономических условий смог привести к образованию эмансипированной поэзии, требующей перемены актуального состояния вещей, звучит поэзия, размышляющая над потерей (понимаемой, если рассуждать в общих категориях, как дезактуали-зация существующей в современности модели культуры и характерного для нее сильного, хотя уже подвергающегося распаду субъекта). Эти поэтические модели не ищут новых решений, но эстетически компенсируют культурную, общественную, этическую, а прежде всего переживаемую в экзистенциальных категориях утрату. Поскольку утрата является понятием, истоки и последствия которого находятся в области психологии, меланхолия связана с мышлением, характерным в большей степени для модернизма, чем постсовременности. Именно поэтому среди польских поэтов-меланхоликов мы найдем большее число авторов, которых следовало бы интерпретировать в контексте модернизма и которые используют традиционные способы концептуализации и изображения меланхолии, чем постмодернистов, применяющих и одновременно отменяющих ее классический дискурс.
Меланхолизацию новейшей литературы следует понимать как последствие ее трудностей с самоопределением в новых, рыночных условиях позднего капитализма, захватывающего и автономное пространство культуры (он называется часто когнитивным капитализмом). Можно, однако, понимать ее также как пространство сопротивления, шанс на критическую саморефлексию и убежище. Тогда меланхолизация оказывается проявлением кризиса и одновременно попыткой его преодоления - хотя лишь на элементарном уровне, достигаемом благодаря индивидуальной компенсации.
Преобладание в Польше после 1989 г. именно меланхолической поэзии определилось, с одной стороны, творчеством старых мастеров, которые вступили в это время в свой сенильный период (речь идет о таких поэтах, как Збигнев Херберт, Ярослав Марек Рымкевич, Тадеуш Ружевич), и поэтов среднего поколения - в их числе все более склоняющиеся к меланхолии авторы, принадлежащие к Новой волне (Рышард Крыницки, Юли-ян Корнхаузер, Станислав Бараньчак). С другой стороны, повлияли на это явление «сильные дебюты» времени перемен, которые только в самом начале могли рассматриваться в категориях контестации способов проявления общественного и политического ангажирования, а также утверждения нового, свободного от этических и общественных обязанностей письма. Как вскоре оказалось, это были дебюты, которые очень плавно вписались в польскую поэтическую традицию.
Многие дебютировавшие в это время поэты не имели почти ничего общего со стихией меланхолии (в том числе большинство авторов поколения «брулиона»: Милош Беджицки, Гжегож Врублевски, Кшиштоф Яворски, Марцин Сендецки, а также поэты, предпринимающие попытки языкового эксперимента: Тадеуш Пюро, Адам Здродовски, или даже причастные к классицистской традиции «поэты ценностей»: Ярослав Клейноцки, Кшиштоф Келер и позже Войцех Венцель). Однако меланхолия проявилась в творчестве самых ярких среди них, распознаваемых как эталоны
поэтического «сдвига» - речь идет о Марцине Светлицком, а также, как тогда казалось, ориентированном на классицизм (и даже барокко) Эугени-уше Ткачишине-Дыцком или постсовременном (хотя не так определяемом в самом начале) Анджее Сосновском.
Позицию поэтической меланхолии укрепили следующие дебютанты, рожденные в поздние 1960-е, в 1970-е и в начале 1980-х: Ежи Ярневич, Мажанна Богумила Келяр, Дариуш Сыска, Бартломей Майзель, Анджей Невядомски, Мариуш Гжебальски, Мацей Мелецки, Гжегож Ольшаньски, Роман Хонет, Томаш Ружицки, Яцек Гуторов, Катажина Эва Зданович, Радослав Коберски, Мацей Возьняк, Йоланта Стефко, Юлия Федорчук, Мацей Роберт, Яцек Делень, Юлия Шыховяк, Лукаш Ярош, Йоанна Лех, Рафал Гавин - и по крайней мере еще несколько менее известных поэтов, которые, однако, издают книги в важных для молодых читателей издательствах.
Меланхолия в поэзии, хотя она строится в значительной мере на унификации, размывании своеобразия, вытекает из различных источников, оперирует различными поэтологическими приемами и мотивами, использует разные типы языковой энергии и отсылает к дифференцированным пластам эстетического самосознания. Ту линию, которая оказывается наиболее убедительной с экзистенциальной точки зрения, представляют возрастные поэты.
Об элегийности позднего творчества поэтов последнего десятилетия века (среди прочих - Чеслава Милоша, Збигнева Херберта, Тадеуша Ру-жевича и Станислава Бараньчака) писала Анна Легежиньска в книге Жест прощания. Очерки поэтического элегийно-иронического сознания [Lege-¿уп8ка 1999]. Она указывала, каким образом модель поэзии и свойственный ей климат сентиментального прощания связаны здесь с «новой эле-гийностью», являющейся смесью возвышенности и (авто)иронии.
Обе эти категории не чужды меланхолии; возвышенное является ее естественной эстетической аурой: благодаря ей предмет утраты объективируется, кажется независимым от переживающего это возвышенное субъекта (вопреки концепции Канта), «настоящим». Ирония же, понимаемая как метод восстановления утраченной аутентичности, может стать лекарством против меланхолии - как понимает ее Жан Старобиньски ^1аго-Ы^И 1960], и такую функцию она выполняет, по мнению Легежиньской, в поэзии «пожилых поэтов» - или, наоборот, является способом осознания собственной неизбежной неаутентичности - как ее рассматривает Поль де Ман, и такое применение она находит у младших поэтических меланхоликов, прежде всего тех, которые причастны к постсовременности.
Иначе, чем в творчестве Милоша или Херберта, где утрата рекомпен-сирует принимаемые и утверждаемые ими культурные и религиозные ценности, в поэзии Ружевича, с самого начала ориентированной на мотив утраты, отсутствия чего-либо - первичному, опережающему утрату, меланхолия предлагает свой язык. На этом языке можно говорить о противоречиях современной культуры, кондиции субъекта, «о том, что невыразимо, но, несмотря на это, требует выражения», что близко «отрицательной эпифании» - такого рода отрицательная эпифания касается, например, исчезающей, но и поддерживаемой в поэтике отрицания метафизики, уходящей поэзии (поэзии после конца поэзии), неэстетической красоты или
полной противоречий веры.
Меланхолия в лирике Ружевича дает также инструменты для критики культуры. Тем, что служит в его творчестве первым и самым существенным объектом утраты, является отрицаемая катаклизмами ХХ в. (а по сути дела - куда более ранними) модель культуры, понимаемой как мир аксиологического и эстетического порядка. В своих книгах поэт все более напоминает созданного Жаном Бодрияром апокалиптика, который предвещает конец мира, празднующего собственную прозрачность как симу-лякра. Точкой отсчета является здесь не столько память о до-ироническом времени, сколько стремление вернуться к нему.
Последние книги (особенно Kup kota w worku [work in progress]) создают картину освобожденного из-под контроля, стремительно распространяющегося, переполненного обыденностью языка, адекватного тривиальности культуры, от которой субъект только иногда, но зато резко отмежевывается (Credo).
На противоположном полюсе от меланхолии, работающей в авангардной поэтике Ружевича, помещается меланхолический классицизм стихотворений Ярослава Марека Рымкевича. Несмотря на самые стандартные ее интерпретации, традиция и язык, т.е. великие умершие поэты, не влияют на нее только положительно, не выстраивают понимание, независимо от времени, но расщепляют субъект и язык, запуская работу меланхолии.
Мертвецы Рымкевича, его не до конца мертвые, но все еще живые трупы являются отвратительно телесными и лишенными речи существами. Сакральная каннибалистическая практика не приводит к ожидаемому «оживляющему» результату, тем более что важные для автора поэты, такие как Бака или Лесьмян, не становятся соединительным звеном «между давним и новым временем», поскольку Рымкевич входит с ними в поэтическое соревнование. Веру в бесконфликтное Вечное Теперь вытесняет облегчающая сознание утраты (прошедшего, языка, жизни) меланхолия.
В сборниках, появившихся после 1989 г. (начиная с книги Мое посмертное творение), распад идеи универсальности культуры и эссенци-альности мира виден все более выразительно, но одновременно появляется мысль, что природа может приготовить к уходу из мира сего намного более эффективно, чем культура.
Однако «более телесный язык», язык самого сущего, это следующий этап модернистского кризиса, автоиронического отчуждения от речи, по сравнению с механизмом защиты и гарантией получить обратно то, что утрачено.
В поэзии Станислава Бараньчака, Рышарда Крыницкого и Юлиана Корнхаузера меланхолия вытекает из иной почвы и имеет другие последствия.
Кажется, что самым меланхолическим среди них является Крыницки. Автор Собирательного организма (Organizm zbiorowy) с самого начала настроен на пустоту, отсутствие, уход, которые включаются в метафизические, основанные на противоположностях, отношения с нагромождением, разрастанием. Субъект ранних стихотворений Крыницкого замкнут в сети речи, и само стихотворение, которое не в состоянии вполне проявиться, определить собственные границы (расцветающая поэма, уничтожающие структуру скобки, создающие автодистанцию вопросы, автоотрицание),
кажется проявлением модернистского сомнения по отношению к возможностям языка.
Меланхолическая незавершенность существует в поэзии Крыницкого в материальном, осязательном, метафизическом и языковом измерениях -из этого вытекает существенная роль главного для его ранних стихотворений стилистического приема: оксюморона.
Субъект, согласно утверждению Фрейда [Freud 1991], интернализиро-вал утрату, которая уже не относится к внешнему объекту и становится лакуной в структуре «я», размывая границы между внутренним и внешним. В книге Камень, иней (Kamien, szron) пустота, которая раньше отсылала к метафизике (соединяла метафизичность Запада и Дальнего Востока), приближается к состоянию, близкому постгуманистическому мышлению: образ космоса из заглавного стихотворения - это картина распада человеческого начала, иллюзии, энтропии.
Ни Бараньчака, ни Корнхаузера нельзя назвать «полноправными» меланхоликами, близкая меланхолии тональность появляется в их позднем творчестве, но - что существенно - это время именно после 1989 г.
Корнхаузер в 90-е гг. очень активно работает в области и поэзии, и критики. Он становится важной точкой отсчета для молодого поколения поэтов как автор не только спокойных, представляющих контемпляцию ухода в прошлое книг (Kamyk i cien, 1996; Byío, minçio, 2001; Origami, 2007), но и, прежде всего, книг, идущих навстречу новым поэтическим языкам, которые используют стихию живой речи - я имею в виду книгу Hurra-aa! Элегийность книг Бараньчака, которую отображает заглавие работы Анны Легежиньской - жест прощания, - непосредственна и декларативна. Похожее desinteressement по отношению к постсовременному миру редко проявляется по-другому, чем с использованием ностальгической и пессимистической дистанции.
В поэзии Бараньчака, как правильно подметил Петр Сливиньски [Sliwinski 2007], меланхолия оказывается в некоторой степени потенциальной, является пропущенным звеном, дополнением, которого требует, но не реализует план. Присутствующая в этой поэзии точность, аккуратная конструкция, формальный ригоризм не имеют ничего общего с расслабленной, разливающейся меланхолической фразой - хотя можно понять эти черты (как предлагает Сливиньски) как навязанный самому себе, против собственного убеждения, порядок. Среди различных концепций меланхолии можно найти подтверждение такому предложению (см. Меланхолия I Дюрера, ее герой находится среди инструментов, которые должны создать в нем чувство упорядоченности мироздания). Другое дело, что на поэзию после 1989 г. ни такого типа меланхолия, ни вообще поэзия Станислава Бараньчака не воздействовала в заметной степени.
Идеальным воплощением поэтической меланхолии является творчество одного из самых значимых поэтов периода трансформации - Мар-цина Светлицкого. Меланхолия оказывается основным ключом к пониманию его обширного, но - согласно принципам меланхолии, однородного творчества. Романтически-модернистский субъект, являясь яркой, преобладающей над всеми элементами произведения конструкцией, состоит из тревоги, фрустрации, отвращения, ресентиментов, скорби, адресатами которых являются близкие героя, но также из автоиронии.
Помещенный между миром живых и умерших живой труп, призрак, субъект-герой Светлицкого воспринимает мир как лишенный реального существования, как и он сам, пребывающий в состоянии постоянного стремления к концу существования (см. стихотворение Музыка изнутри): мир - это лимб, место ожидания спасения.
Следующие книги Марцина Светлицкого представляют собой отчеты из все более разжиженной постжизни (см. книги Czynny do odwoiania, Nie-czynny, Wiersze wyprane, Nieoczywiste, Jeden).
Вначале меланхолия этого автора кажется немного странной, поскольку в стихах, кроме холодных тонов в представлении мира и субъекта (Zim-ne kraje), появляются бунт и агрессия. Начиная с книги Музыка середины (Muzyka srodka), печаль смягчается, повышается степень иронии, а также возникают внутри- и внетекстовые игры. Меланхолия оказывается здесь конструкцией с высокой степенью самосознания, но все еще находящейся на стороне модернистского опыта экзистенциально ориентирующегося субъекта.
Поэтический мир следующего яркого меланхолического поэта из тех, кто дебютировал после 1989 г., Эугениуша Ткачишина-Дыцкого, крайне монотонен. Однако среди современных поэтов этот автор (и его герой-субъект) в наибольшей степени одержим идеей смерти, болезни и бездомности.
В стихотворениях Дыцкого потеря лежит у самого истока речи, и из нее происходит поэзия. Подобным образом рождается субъект, который «потерял прежде, чем потерять» - так понимает меланхолию Жижек [Zizek 2001], реинтерпретирующий более привязанного к экзистенциальному контексту Фрейда. В отличие от Ружевича или Рымкевича, Ткачи-шин-Дыцки не пытается мифологизировать меланхолический status quo, он это состояние только экзистенциально мотивирует.
Особенности его субъекта-героя определяет образ болеющей и умирающей матери - потерянной прежде, чем она потеряна - и отсутствие отца. Это двойное отсутствие, которое все более материализуется, влечет за собой следующее. Поэзия Дыцкого - хоровод смерти: отсутствует и в текстах многократно заново умирает партнер героя, Лешек, все время вспоминаются умершие родственники, друзья. Особо привилегированным местом являются кладбища. Эти самые близкие к смерти мотивы, определяющие статус субъекта, обыгрываются в пространстве отвращения, в области семиотического (того, что семиотично) - указывающего на невозможность подчинения «я», а также языка (зловонные стихи - Ad benevolum lectorem из книги Peregrynarz) процессам символизации.
Отсутствие отца - это одновременно отсутствие логоса-языка, власть семиотического определяет, таким образом, тоже язык: мантрические ретардации Дыцкого, прибавляющие ценности всему, что находится ниже уровня смысла (то, что является ритмом, инкантацией, и чему на языке психоанализа отвечает предсимволичный контакт с травмой), - это попытка создания языка, идеально отвечающего смерти и, одновременно, имеющего цель защищать перед лицом смерти. Меланхолия является здесь осознанной сублимационной практикой.
Противоположный характер она получает в поэзии Анджея Соснов-ского, который деконструирует культурные мифы современности: цело-
го, прогресса, отвечающего самому себе идентитета, референциальности (адекватности слова и вещи). Обнажая мнимую эффективность меланхолической сублимации, Сосновский, парадоксально, поддерживает таким образом работу меланхолии в стихотворении.
Многократно подвергающиеся иронической депрециации модернистские культурные и языковые категории работают в поэзии Сосновского по принципу все менее заслуживающего доверия и в конце концов призрачного механизма - они становятся героями спектакулярных катастроф, которые, однако, не выводят их за пределы языка. Отсутствие, утрата, жажда, желание, однозначно ограниченные языковыми формами, лишились явных экзистенциальных коннотаций и функционируют по принципу цитаты (или «цитаты цитаты»), хранящей следы своих внеязыковых потенций. Опосредованность оказывается здесь механизмом работы меланхолии.
Сосновский «копирует» ее модернистские концепции, не только указывая их первично экзистенциальное измерение, но и иронизируя на тему их постсовременных, эстетически самоосознающихся ностальгических версий - «Меланхолия? (Нет.)» (Bebop de luxe из книги Konwoj. Opera).
Опустошение языка, циркуляция вокруг его центра-пустоты, растворение смыслов в потенциальности речи (как в поэзии Джона Эшбери) - все это основывается на определенном сублимационном потенциале: участие в языковом дрейфе приносит удовольствие.
И дело не в восстановлении экзистенциальных, общественных, этических или эстетических «ценностей» - работа меланхолии не является в поэзии Сосновского восстановлением, она оказывается способом извлечения «сути» (состоящей в отсутствии сути) языка: именно потому что опирается на отсутствие, освобожден от эссенциальности, он оказывается почти всемогущим.
Постсовременная меланхолия возникает в своих следующих проявлениях в стихотворениях Мацея Мелецкого, Анджея Невядомского и в какой-то мере Кшиштофа Сивчика. Традиционно переживаемое отсутствие заменяется здесь, хотя в каждом отдельном случае по-своему, «смертельными» философиями языка (на первом месте - происходящей от Мориса Бланшо [см. Blanchot 1996]).
Стихи ставятся на границу отсутствия и избытка, переживают иллюзию мимесиса, но прежде всего для того, чтобы в конечном итоге отбросить миметическую власть языка (Бланшо говорит, что в конце концов смыслом каждой коммуникации оказывается автокоммуникация, поскольку мы находим контакт только с тем, что сами «вкладываем» в язык; см. там же). Отсутствие уже не причиняет боль и не слишком обременяет -оно в большей мере освобождает, разгружает язык и субъекта.
Отчасти по-другому ситуация складывается в поэзии Ежи Ярневича, Яцека Гуторова или Гжегожа Ольшаньского; эти авторы, хотя они одобряют изменения, которые приносит постсовременность (включая ее поп-культурный пейзаж - выразительнее всего это видно у Ольшаньского), не отбрасывают утрату. Ностальгически-меланхолические тона их стихотворений являются результатом попытки совместить облегчающую чувство меланхолии философию языка и обременяющее давление «мелочей жизни».
Новый филологический вестник. 2020. №3(54). --
Особое место занимает среди проявлений меланхолии творчество Яцека Денеля. Здесь модернистская формула меланхолии приводится совместно со всеми связанными с ней последствиями - особой риторикой и эстетизированием, и таким образом (как отмечает Анна Калужа [Kaluza 2010]) эта поэзия сама придает себе черты постмодернизма. Это современная меланхолия, становящаяся идеальным пастишем самой себе.
В большинстве остальных современных вариантов польской поэтической меланхолии преобладают различные варианты ее экзистенциального переживания и модернистской концептуализации.
ЛИТЕРАТУРА
1. Bienczyk M. Melancholia. O tych, co nigdy nie odnajd^ straty. Warszawa: Sic! , 2002.
2. Blanchot M. Wokol Kafki / transl. K. Kocjan. Warszawa: Wydawnictwo KR, 1996.
3. Felberg K. "Melancholia i ekstaza". Projekt totalny w tworczosci Andrzeja So-snowskiego. Warszawa: Instytut Badan Literackich PAN, 2009.
4. Freud Z. Zaloba i melancholia. Pospiszyl K. Zygmunt Freud. Czlowiek i dzielo. Wroclaw; Warszawa; Krakow: Zaklad Narodowy im. Ossolinskich, 1991.
5. Hoffmann K. Dubitatio. O poezji Eugeniusza Tkaczyszyna-Dyckiego. Szczecin; Bezrzecze: Wydawnictwo FORMA, Fundacja Literatury im. Henryka Berezy, 2012.
6. "Jesien juz Pani, a ja nie mam domu." Eugeniusz Tkaczyszyn-Dycki i krytycy / red. G. Jankowicz. Krakow: Krakowska Alternatywa, 2001. (In Polish).
7. Kaluza A. Bumerang. Szkice o poezji polskiej przelomu XX i XXI wieku. Wroclaw: Biuro Literackie, 2010. (In Polish).
8. Kçpinski A. Melancholia [Melancholy]. Warszawa: Panstwowy Zaklad Wydaw-nictw Lekarskich, 1979.
9. Klibansky R., Panofsky E., Saxl F. Saturn i melancholia. Studia z historii, filo-zofii, przyrody, medycyny, religii oraz sztuki / transl. A. Kryczynska. Krakow: Univer-sitas, 2009.
10. Kristeva J. Czarne slonce. Depresja i melancholia / transl. M.P. Markowski, R. Ryzinski. Krakow: Universitas, 2007.
11. Kuczynska A. Piçkny stan melancholii. Filozofia niedosytu i sztuka. Warszawa: WFiS Uniwersytetu Warszawskiego, 1999.
12. Kunz T. Strategie negatywne w poezji Tadeusza Rozewicza. Od poetyki tekstu do poetyki lektury. Krakow: Universitas, 2005.
13. Legezynska A. Gest pozegnania. Szkice o poetyckiej swiadomosci elegijno-iro-nicznej. Poznan: Biblioteka Literacka "Poznanskich Studiow Polonistycznych", 1999.
14. Mistrz swiata. Szkice o tworczosci Marcina Swietlickiego / red. P. Sliwinski. Poznan: WBPICAK, 2011.
15. Pokarmy. Szkice o tworczosci Eugeniusza Tkaczyszyna-Dyckiego / red. P. Sli-winski. Poznan: WBPICAK, 2012.
16. Starobinski J. Histoire du traitement de la mélancolie, des origines à 1900. Basel: Geigy, 1960. (Documenta Geigy. Acta psychosomatica. № 4).
17. Swiat na brudno. Szkice o poezji i krytyce / red. P. Sliwinski. Warszawa: Pro-
szynski i S-ka, 2007.
18. Swiesciak A. Melancholia w poezji polskiej po 1989 roku. Krakow: Universi-tas, 2010.
19. Wiersze na glos. Szkice o tworczosci Andrzeja Sosnowskiego / red. P. Sliwin-ski. Poznan: WBPICAK, 2010.
20. Zeidler-Janiszewska A. Mi^dzy melancholia a zalob^. Estetyka wobec prze-mian w kulturze wspolczesnej. Warszawa: Instytut Kultury, 1996.
21. Zizek S. Melancholia i akt etyczny / transl. M. Szuster // Res Publica Nowa. 2001. № 10 (173). S. 94-109.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Zizek S. Melancholia i akt etyczny. Res Publica Nowa, 2001, no. 10, pp. 94-109. (Translated from English to Polish by M. Szuster).
(Monographs)
2. Bienczyk M. Melancholia. O tych, co nigdy nie odnajdq straty. Warszaw, Sic! Publ., 2002. (In Polish).
3. Blanchot M. WokotKafki. Warszaw, Wydawnictwo KR Publ., 1996. (Translated from French to Polish by K. Kocjan).
4. Felberg K. "Melancholia i ekstaza". Projekt totalny w tworczosci Andrzeja Sosnowskiego. Warszaw, Instytut Badan Literackich PAN Publ., 2009. (In Polish).
5. Freud Z. Zatoba i melancholia. Pospiszyl K. Zygmunt Freud. Czlowiek i dzielo. Wroclaw, Warszaw, Krakow, Zaklad Narodowy im. Ossolinskich Publ., 1991. (Translated from German to Polish).
6. Hoffmann K. Dubitatio. O poezji Eugeniusza Tkaczyszyna-Dyckiego. Szczecin, Bezrzecze: Wydawnictwo FORMA, Fundacja Literatury im. Henryka Berezy Publ., 2012. (In Polish).
7. Jankowicz G. (ed.). "Jesien juz Pani, a ja nie mam domu." Eugeniusz Tkaczy-szyn-Dycki i krytycy. Krakow, Krakowska Alternatywa Publ., 2001. (In Polish).
8. Kaluza A. Bumerang. Szkice o poezji polskiej przetomu 20 i 21 wieku. Wroclaw, Biuro Literackie Publ., 2010. (In Polish).
9. K^pinski A. Melancholia. Warszaw, Panstwowy Zaklad Wydawnictw Lekar-skich Publ., 1979. (In Polish).
10. Klibansky R., Panofsky E., Saxl F. Saturn i melancholia. Studia z historii, filo-zofii, przyrody, medycyny, religii oraz sztuki. Krakow, Universitas Publ., 2009. (Translated from English to Polish by A. Kryczynska).
11. Kristeva J. Czarne stonce. Depresja i melancholia. Krakow, Universitas Publ., 2007. (Translated from French to Polish by M.P. Markowski, R. Ryzinski).
12. Kuczynska A. Pifkny stan melancholii. Filozofia niedosytu i sztuka. Warszaw, WFiS Uniwersytetu Warszawskiego Publ., 1999. (In Polish).
13. Kunz T. Strategie negatywne w poezji Tadeusza Rozewicza. Od poetyki tekstu do poetyki lektury. Krakow, Universitas Publ., 2005. (In Polish).
14. Legezynska A. Gestpozegnania. Szkice o poetyckiej swiadomosci elegijno-iro-nicznej. Poznan, Biblioteka Literacka "Poznanskich Studiow Polonistycznych" Publ., 1999. (In Polish).
15. Sliwinski P. (ed.). Mistrz swiata. Szkice o tworczosci Marcina Swietlickiego. Poznan, WBPICAK Publ., 2011. (In Polish).
16. Sliwinski P. (ed.). Pokarmy. Szkice o tworczosci Eugeniusza Tkaczyszyna-Dyc-kiego. Poznan, WBPICAK Publ., 2012. (In Polish).
17. Sliwinski P. (ed.). Swiat na brudno. Szkice opoezji i krytyce. Warszaw, Proszyn-ski i S-ka Publ., 2007. (In Polish).
18. Sliwinski P. (ed.). Wiersze na gios. Szkice o tworczosci Andrzeja Sosnowskiego. Poznan, WBPICAK Publ., 2010. (In Polish).
19. Starobinski J. Histoire du traitement de la mélancolie, des origines à 1900, Series : Documenta Geigy, Acta psychosomatica, no. 4. Basel, Geigy, 1960. (In French).
20. Swiesciak A. Melancholia w poezjipolskiejpo 1989 roku. Krakow: Universitas Publ., 2010. (In Polish).
21. Zeidler-Janiszewska A. Miçdzy melancholiq a zaiobq. Estetyka wobec przemian w kulturze wspoiczesnej. Warszawa, Instytut Kultury Publ., 1996. (In Polish).
Сьвесьциак Алина, Силезский университет в г. Катовице, Польша.
Доктор филологических наук, профессор. Научные интересы: новейшая польская поэзия, литературная компаративистика, литературная критика, критика перевода.
E-mail: philol.journal@gmail.com
ORCID ID: 0000-0003-0459-1242
Alina Swiesciak, University of Silesia in Katowice, Poland.
Dr hab., prof. Research interests: contemporary Polish poetry, literary criticism, comparative literature, critical translation studies.
E-mail: philol.journal@gmail.com
ORCID ID: 0000-0003-0459-1242
