Механизмы фиксации смысловых структур в философии культуры ХХ в Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 130.2

Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2012. Вып. 2

Н. О. Ноговицын

МЕХАНИЗМЫ ФИКСАЦИИ СМЫСЛОВЫХ СТРУКТУР В ФИЛОСОФИИ КУЛЬТУРЫ ХХ в.

Важный аспект влияния культуры на общество — формирование ее системы ценностей. Ключевым моментом современной культурологии является объяснение этого момента. Одним из фактов, положивших начало всей области культурологического знания, стало то, что один и тот же предмет или событие можно осмыслить и понять совершенно различным образом: различить смысл и предмет — то, что происходит, и то, как мы это осознаем. Понятно, что проблема возникновения и формирования смысла оказывается очень важной, поскольку она позволяет подобраться к алгоритмам формирования системы ценностей данной культуры.

Смысл всегда осуществляется в некоем контексте — в потоке мыслей и чувств субъекта, в предметом окружении, в рамках уже имеющейся (хотя, возможно, и пока только становящейся) системы ценностей. Поэтому корректно было бы говорить не о смысле самом по себе, но о смысловых структурах или сериях событий. В данной статье мы ставим задачу проследить основные механизмы фиксации и изучения смысловых структур, выявить преимущества и недостатки этих механизмов.

Когда бы мы ни говорили о реальности, мы сразу сталкиваемся с тем, что она представлена в виде смысловых структур. Вещь всегда дана мне только в том контексте, в котором я ее осмысляю. Смысл события задается тем контекстом, благодаря которому я в этом событии участвую. Это означает, что некое событие не имеет смысла, если оно находится «в вакууме», если оно дано само по себе. Важно отметить, что под контекстом в данном случае подразумевается именно смысловой контекст, т. е. не окружение в мире вещей, но способ понимания окружающего мира. Поэтому в данной работе мы будем анализировать не смысл сам по себе, но структуры смысла.

Возможны разные объяснения смыслового контекста. Например, одна из наиболее известных психоаналитических концепций заключается в том, что реальность вообще находится под запретом, говорить о ней не получается принципиально, поэтому в реальном опыте возникают измерения символического и воображаемого. Структурализм (в варианте Ж. Делеза) подразумевает, что смысл занимает место посредника между текстом и реальным, поэтому непознаваем (я не могу выразить смысл некоего утверждения), но задает структуру ценностей и мотивирует возникновение многих культурных механизмов. Игровая концепция смещает акцент с реального на субъекта и говорит о том, что действие оказывается осмысленным, только если это свободное действие, т. е. если оно свободно от практического значения, от реального. Эти три концепции предлагают три возможных способа изучения смысловых структур — изучение смысла через реальное, субъекта и знак.

Постановку проблематики поиска и фиксации смысловых структур можно найти в знаменитом «Логико-философском трактате» Л. Витгенштейна. Витгенштейн показал, что предметом исследования и познания является не вещь, а событие. У Витгенштейна

© Н. О. Ноговицын, 2012

обнаруживается четкое соответствие языка и мира, представленного серией событий. Любое знание может существовать только в форме языка. Язык же отсылает, передает не вещи, как это было классической логике, а события, отношения вещей между собой. Вещь представляется здесь абстракцией, созданной воображением из того события, о котором говорится в данный момент. Поэтому ни в воображении, ни в мышлении знания не соответствуют действительности. Чувства, может быть, и представляют истинный образ вещи, но для того, чтобы узнать вещь через чувства, все равно приходится пользоваться посредством языка, и, следовательно, мир предстает как событие, «мир есть все, что происходит» [1, с. 5]. Так вводится различие между тем, о чем говорится, и тем, что говорится. В результате необходимость понятия смысла в любом анализе отношения человека и бытия становится очевидной.

Второе принципиальное дополнение к этому тезису внес З. Фрейд, который показал, что адекватное выражение события в языке невозможно, поскольку структура языка не предполагает той определенности, которая требуется для установления соответствия. Структурный психоанализ, созданный Ж. Лаканом, поясняет, что язык подразумевает не столько вещь, сколько значение — то в вещи, о чем говорится. «Когда говорят об означаемом, часто думают о вещи, тогда как речь идет о значении. Тем не менее каждый раз как мы говорим, мы говорим определенные вещи — означиваемое через означаемое» [2, с. 323].

В основе техники психоанализа лежит понятие бессознательного. Уже само введение этого понятия означает утрату личностью тождества самой себе, неотъемлемой частью субъекта оказываются измерения, которые ускользают от опытного познания и могут быть даны только при посредстве симптомов. Для теории смысла это означает, что целостность смысла исчезает, смысл распадается на несколько частей.

Само понятие смысла оказывается необходимым для психоанализа, сама проблема психоанализа возникает только вместе с речью. Исходной ситуацией для образования невроза является ситуация, когда есть некий факт и факт этот субъекту оказывается достаточно сложно осмыслить; начинается вытеснение, и возникает невроз. Реальность, естественно, здесь ускользает от познания, и ее место занимает бессознательное.

Поскольку реальное не может быть дано сознанию, смысл превращается в основной материал анализа. Очевидно, есть две смыслопорождающие инстанции — сознание и Сверх-Я. Если руководствоваться логикой З. Фрейда, то для сознания мотивом всегда является желание, которое удовлетворяется в воображаемом. Поэтому смыслопорож-дающий механизм сознания резонно связать с воображением. Сверх-Я у Фрейда связано с ценностями и запретами, которые не могут быть сознательно осмыслены, но в то же время принадлежат самому субъекту, т. е. находятся в сфере символического. Воображаемое и символическое оказываются двумя главными способами возникновения смысла.

В качестве примера игровой концепции фиксации смысловых структур можно привести концепции Й. Хейзинги и Ж. Делеза. Надо сказать, что та модель игры, которую предлагает нам родоначальник игровой концепции Й. Хейзинга, не позволяет говорить об отдельном способе работы со смыслом. Как верно заметил Ж. Делез, концепция Хейзинги предполагает предпосланность правил. Правила, таким образом, оказываются внеположены игре, т. е. они обретают статус реального и, возможно, обыденного. В данной модели смысл оказывается предпослан самой игре. Это видно уже из первого признака игрового действия: игра — действие свободное. Следовательно, одно и то же

12

действие может быть игровым и не игровым — в зависимости от отношения к нему игрока, т. е. смысл данного действия определяется заранее и в процессе игры в целом оказывается практически предопределен.

Другая, не менее известная теория игры принадлежит Жилю Делезу. Ее отличительной особенностью является то, что в ней правила меняются каждый ход. А следовательно, в этой модели нет выигравших и проигравших, зато она дает нам лишний повод поразмышлять о природе смысла.

Наш вопрос заключается в том, как можно понять или зафиксировать смысл некоего события. Игровая концепция предлагает для этого определенную методику — предположить, что данное событие является игрой.

Интересную компиляцию подходов Фрейда и Хейзинги, выполненную в рамках структурной в общем-то модели, можно найти в работе Ж. Делеза «Логика смысла». Впрочем, заслуга Делеза отнюдь не сводится только к компилятивной части. Опираясь на труды предшествеников, он создает новую целостную позицию, соединяющую в себе все то, что привлекало его внимание в логике и психоанализе. Подобное лавирование отнюдь не случайно, Делез осознает его и обосновывает. Во введении к «Логике Смысла» он пишет: «Предлагаемая читателю книга — это попытка написать роман, одновременно логический и психоаналитический» [3, с. 14]. Для исследований культуры такая попытка представляет особенный интерес, поскольку она позволяет через простое и очевидное понятие смысла объединить личностное, материальное и культурное в одно целое. Этому объединению, а точнее, его логической достоверности и посвящено это исследование.

Человек во всех своих делах и намерениях весьма поверхностен, т. е. он предпочитает мыслить уже совершенные события, находящиеся на поверхности. Но если бы подобное мышление целиком исчерпывало все, с чем человек может встретиться, открытия Фрейда не получили бы развития, а система логико-философского трактата была бы вполне жизненной. Но никогда нельзя забывать, что поверхности всегда соответствует глубина, нечто, находящееся вне разума, среди несовершенных вещей, в состоянии нераздельного смешения.

В языке присутствуют и глубина, и поверхность. Ключевой характеристикой поверхности является абсолютная завершенность всего, что там находится. На поверхности никогда ничего не происходит, поэтому там обитают события, а не тела. События — возможные положения вещей — неизменны по своей сути. И то, что они могут обладать действительностью, никак не затрагивает их сущность. Тем более что, как мы покажем в дальнейшем, для того чтобы стать актуальным, событие должно оказаться в достаточно специфической, не чисто поверхностной ситуации — ситуации предложения. Время существования событий достаточно специфично — поскольку изменение невозможно, оно сводится к переходу от одного события к другому, например от одной секунды к другой.

Глубина в противоположность поверхности — место постоянного изменения состояния. Тела на глубине меняются безостановочно, поэтому у тела невозможно различить органы. Но эти тела как раз и являются тем, что безупречно и несомненно актуально. В некоторой степени глубина есть абстракция, поскольку непосредственно с ней человек в здравом уме и трезвой памяти столкнуться не может. Это замечательно проиллюстрировал Флоренский в своей теории обратного времени сновидений. Смысл этой теории заключается в том, что когда мы сталкиваемся с чем-то, не поддающимся

13

проговариванию (в примере Флоренского таким элементом выступает первое впечатление после сна), мы не можем отличить его от воспоминания о нем. И, таким образом, все, не помещающееся целиком в наш язык, предстает нам лишь в воспоминании, в возможности, как абстракция. Точно так же, хотя и на другом основании, абстракцией является поверхность, состоящая из возможных событий.

Действительное появляется только тогда, когда возможным событиям приписываются актуальные действия. Только в предложении вещи (описываемые через события) становятся действительными и позволяют совершать над собой все новые и новые действия. Но проверить истинность этого предложения можно лишь из другого предложения, поэтому говорить об истинности вообще бессмысленно, и истинность следует заменить адекватностью предложения результату высказывания. Эта позиция Делеза почти совпадает с тем, что мы видим в психоанализе, хотя, как отметил он сам, она выражена языком, не слишком понятным психоаналитикам [см.: 4].

Но признав самостоятельность смысла, мы тут же вынуждены отказаться от представления о едином и неделимом смысле. Если основание смысла двоично, то и в нем самом должно быть что-то от четкости и абсолютной различимости поверхности, а что-то от темной слитности всего со всем, господствующей на глубине. Как показывают исследования Фрейда, эти две стороны неотличимы друг от друга настолько, что дальше констатации их различия пройти очень трудно, поскольку возникает сопротивление этой различимости, свидетельствующее об их тесной переплетенности. Впрочем, сделать это, очевидно, возможно, поскольку в противном случае психоанализ оставался бы лишь на теоретическом уровне.

Единственным смыслом могло бы обладать только предложение, высказанное в идеальном языке, одном из тех, которые пытался создать Фреге [см.: 5]. Но Делез показывает, что такой язык невозможен, или, точнее сказать, на таком языке нельзя сказать ничего нового, поэтому он применим лишь к событиям, требующим минимума действительности, например геометрическим фигурам. А любое предложение, говорящее о вещах, всегда двусмысленно и парадоксально, хотя эта парадоксальность и не всегда очевидна.

Сила парадокса в том, что он показывает эту двусмысленность обычных предложений. Причем, встречаясь с парадоксальными ситуациями, человек сталкивается с опасностью потери того единственного смысла, той языковой игры, с которой он жил до сих пор. Поэтому Делез пишет: « Парадокс прежде всего — это то, что разрушает не только здравый смысл в качестве единственно возможного смысла, но и общезначимый смысл как приписывание фиксированного тождества» [3, с. 18].

Любое предложение всегда говорит нам о двух вещах. Первый смысл вписывается в языковую игру, которую ведет в данный момент субъект. Это понимание говорит о бесстрастных совершенных событиях, растягивая уже имеющееся-ожидаемое на настоящее, а также на общезначимый смысл, отождествляющий ожидаемое с действительным и действительное с самим собой.

Но парадокс выявляет другое направление смысла и таким образом показывает, что ситуация не является однозначной. Поэтому парадоксы и вызывают такое сопротивление сознания, понимающего только четкость и однозначность. «Не удивительно, что парадокс — это мощь бессознательного. Он всегда располагается либо между сознаниями, противореча здравому смыслу, либо позади сознания, противореча общезначимому смыслу» [3, с. 114]. Этот второй смысл в сущности ничем не отличается от первого. Это такое же действительное положение вещей, но он вписывается в совершенно иной

14

контекст, является элементом совершенно иной игры. Причем эта игра не просто отлична от первой, но они несовместимы и даже противоположны друг другу. С точки зрения первой игры вторая вторгается в язык незаконно, она характеризуется как ужасная, всепоглощающая и всеразрушительная. Но если мы встанем на вторую позицию, то будем думать то же о первой.

Интересно отличие формы существования события в своей серии от события, ставшего точкой пересечения серий. Как мы уже видели, событие само по себе уникально, а потому повторяется. Но точка пересечения уже не может повторяться, и, следовательно, она может быть скопирована, т. е. смысл, в отличие от тавтологии, может быть адекватно пересказан и передан другими словами.

Такова вообще организация любого смысла: смысл подчиняется парадоксу регресса, связка имени и смысла не является однозначной и самодостаточной, она всегда нуждается в продолжении. У имени всегда есть свое имя, а у того имени — свой смысл и т. д. «...Серия может регрессировать бесконечно, чередуя реальное имя и имя, обозначающее данную реальность» [3, с. 51]. Это правило не всеобще. Поскольку часто, по крайней мере в художественной литературе, можно встретить то, что называется нонсенсом — слово, отсылающее только к себе. Регресс нонсенса также бесконечен, но он, подобно тавтологии, замкнут на себя.

Итак, смысл-событие может высказываться о вещах, о говорящем и о том языке, при помощи которого он выражается. Очень важно понимать, что все это — лишь возможности, и до того, как они оказываются в предложении, они никак себя не проявляют. Но когда смысл выражается предложением, возможности эти актуализируются и становятся совершенно отличными от смысла отношениями предложения, по сути дела равноправными с отношением смысла. Никогда нельзя забывать, что именно отношение смысла создает предложение и лежит в основе языка, а другие три отношения лишь оформляют смысл, выполняют функцию рамки, которая позволяет смыслу оказаться в предложении. Но в основании все-таки лежит смысл с трехчастной структурой, находящейся в возможности и создающей возможность проговаривания смысла. Именно потому, что отношения смысла находятся в возможности, Делез пишет, что «попытка выявить это четвертое отношение в чем-то похоже не кэрроловскую охоту на Снарка» [3, с. 39]. Здесь все встают перед вопросом о том, что есть — три активных отношения, или одно пассивное, или и то и другое. Делез расставляет все таким образом: отношение смысла выражается в отношении манифистации, сигнификации и денотации. Но поскольку смысл не сливается с ними, и, более того, этих трех отношений самих по себе недостаточно, Делез говорит, что смысл — это неуловимое отношение смысла (т. е. оно лишь возможно, но никогда не актуально само по себе). Три других отношения говорят о нем, но не показывают его, и это еще раз подтверждает то, что тавтологии не пересказываются. Но вне этих отношений смысл неуловим, хотя точнее будет сказать, что вне них смысл неуловим для охотника, находящегося в здравом уме, а так вообще встретить его вполне возможно.

Смысл — это событие, положение вещей. Смысл избегает утверждения или отрицания этого положения вещей, поэтому он есть лишь возможность данного события. Но в то же время смысл есть то, что дает вещам существование. Для того чтобы подробнее рассмотреть, как это происходит, повторим еще раз начальные шаги Делеза.

На глубине есть лишь бесформенные качества, содержащие в себе возможность различения вещей, но не актуальность. Поверхность есть полная противоположность

15

глубины, она состоит из бестелесных событий. На поверхности нет качеств, там есть лишь актуальные формы. Но форма проявляет себя только в различии, поэтому Делез вводит термин событие — невозможно описать различие само по себе, оно уловимо лишь как связка между вещами, поэтому любая форма есть положение вещей, событие. Так Делез противопоставляет форму (поверхность) и качество (глубину).

Смысл заключает в себе возможность отношения не только к внешнему миру, но и к говорящему субъекту. Как положение вещей он всегда связан с точкой зрения, которая его фиксирует. Событие всегда предполагает наблюдателя, который смотрит на него со стороны и описывает его, причем наблюдатель обязательно должен занимать стороннюю позицию, поскольку если он окажется в событии, то станет его участником и не сможет больше описывать.

И, наконец, структура отношений смысла также соответствует возможному языковому выражению. Смысл — атрибут положения вещей, но тем не менее он всегда одной стороной обращен к языку. Верно то, что один и тот же смысл можно адекватно выразить в нескольких языках. И для того чтобы это было возможно, структура смысла должна соответствовать структуре языка. Очевидно, что модели аналитической философии были некорректны в том, что структура языка отнюдь не всегда соответствует со-бытию. Как раз наоборот. Смысл одной своей стороной всегда соответствует одной структуре языка. Здесь нет полного соответствия, это видно уже из того, что достаточно сложно сказать, чего ты хочешь. Смысл выражается в языке, но отнюдь не в его взаимно однозначном соответствии. Для выражения необходимо, чтобы что-то в смысле соответствовало грамматике, но полного соответствия добиться не удается.

Теперь мы можем попробовать сформулировать результаты нашего исследования. Во всех рассмотренных нами теориях было очевидно, что смысл ускользает от непосредственного познания. Сформулировать смысл нельзя, поэтому мы говорим о структурах смысла, т. е. о том, что смысл обнаруживается только в отношении к чему-то другому. Фактически есть два разных типа структур. Первый тип — отношения смысла внутри текста. Формообразующую структуру в данном смысле мы, вслед за Ж. Делезом, обозначили терминами денотация, сигнификация и манифестация и проследили возможные способы фиксации данной структуры. Второй тип структуры обусловливается тем местом, которое смысл занимает в онтологии постмодерна. Здесь смысл обнаруживается как посредник между текстом и реальностью; мы показали, что анализ данной структуры оказывается достаточно сложным, и наметили возможные направления для движения в этом направлении.

Литература

1. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М.: Гнозис, 1994. С. 1-74.

2. Лакан Ж. Семинары. Кн. 1. М.: Гнозис, 1998. 378 с.

3. Делёз Ж. Логика смысла. М.: Академия, 1995. 297 с.

4. Deleuze G. I Have Nothing To Admit. URL: http://alumnus.caltech.edu/~erich/misc/nothing_to_ admit

5. Фреге Г. О научной оправданности понятийного письма // Метафизические исследования. Вып. 12. Язык. СПб., 1999. С. 165-171.

Статья поступила в редакцию 19 декабря 2011 г.