CC BY
253
Н.А. Мицюк, Н.Л. Пушкарева
МЕДИЦИНСКОЕ ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЕ В РАССЛЕДОВАНИИ «ЛИШЕНИЯ ДЕВСТВА» В РОССИИ СЕРЕДИНЫ XIX ВЕКА*
N.A. Mitsyuk and N.L. Pushkareva
The Medical Examination in the Investigation of "Deprivation of Virginity" in Mid-Nineteenth Century Russia
Английский историк Р. Портер еще в 1980-х гг. ставил вопрос о важности и перспективах изучения сексуального насилия в прошлом1 . В западноевропейской и американской историографии интерес к этой тематике совпал с всплеском женского движения 1980-х гг.2 Она заняла особое место в гендерных исследованиях, так как ярко раскрывала гендерную дискриминацию, асимметрию в гендерных ролях и статусах, формирование гендерной идентичности3.
Некоторые исследователи считают, что изучение сексуального насилия способно в целом раскрыть уровень насилия против женщины в том или ином обществе, связывают воедино патриархат и социальные отношения4. Ключевые вопросы, вокруг которых сосредоточена научная дискуссия, таковы: является ли сексуальное насилие универсальной исторической категорией? какова взаимосвязь между патриархатом и частотой изнасилований? каковы причины существования «более» и «менее» склонных к сексуальному насилию обществ?
Между тем в российской исторической науке сексуальное насилие до сих пор выступает спорным и «маргинальным» предметом исследования. Причины игнорирования темы историк М.Г. Муравьева в начале XXI в. видела в слабом женском движении в России, отсутствии образовательных программ женских исследований в университетах, а также в незначительном количестве кризисных центров для женщин, переживших насилие5.
На наш взгляд, при определении причин различного отношения к насилию в обществах вполне актуальна концепция П.Р. Сендей, которая выделила общества, более и менее «склонные к сексуальному насилию»6.
* Исследование выполнено при поддержке гранта Президента Российской Федерации для молодых докторов наук «Формирование и развитие института материнства и младенчества в истории России XVII - XX вв.» (проект № МД-3743.2018.6) и гранта Российского фонда фундаментальных исследований «Взаимодействие государства и провинциального общества в формировании национальной модели медико-социальной работы в России в XIX - начале XX в.» (проект № 17-31-01020-ОГН). 42
Настоящая статья ориентирована на выявление скрытых схем воспроизводства практики сексуального насилия в истории России середины XIX в. Основное внимание уделено анализу не столько документов полицейских и судебных учреждений, сколько медицинских источников (отчетов врачей, результатов медицинских освидетельствований, акушерской литературы).
Авторы использовали метод case study, актуальный в микроистории, повседневной и гендерной истории. В фокусе изучения -«случай Устиньи», произошедший в 1850-1851 гг. в уездном городе Поречье Смоленской губернии и заключавшийся в полицейском дознании и следствии по делу об изнасиловании 14-летней девочки.
Этот случай ярко демонстрирует специфику установления факта сексуального насилия в середине XIX в., до полицейской и судебной реформ Александра II7. Именно анализ конкретных случаев нередко используется в исторических изысканиях, нацеленных на раскрытие «анатомии» практик сексуального насилия в обществе. Изучение материалов данного дела, а также законодательных и судебно-медицинских источников позволяет выявить скрытые механизмы и «тонкости» воспроизводства практик насилия.
Новизна исследования, кроме малой изученности темы, состоит также в вовлечении новых видов источников - медицинских документов, составленных в Медицинском департаменте Министерства внутренних дел и подчиненных этому департаменту губернских врачебных управах8. До того, как дело об изнасиловании попадало или не попадало в суд, в его расследовании участвовали Медицинский департамент Министерства внутренних дел и врачебная управа соответствующей губернии. Именно этот массив источников до сих пор игнорировался как российскими, так и зарубежными историками, так как основная ставка делалась на изучение судебных дел. Отсюда проистекает главная задача авторов - установить роль вра-чебно-административных учреждений Российской империи в расследовании случаев сексуального насилия и их влияние на судебный приговор.
Практика расследования дел об изнасиловании
Российское уголовное законодательство, представленное Уложением о наказаниях уголовных и исправительных (все редакции: 1845, 1866, 1885 гг.), выделяло такие понятия, как «противозаконное совокупление», «насилованье», «лишение девства», «растление»9. При этом тяжесть наказания за изнасилование и скотоложство была фактически одинаковой.
Возраст 14-летия был рубежным для расследования дел о «на-силованьи» и «растлении». Понятия «педофилия» не существовало, но закон ставил тяжесть наказания в зависимость от возраста жертвы.
Более суровое наказание влекла связь с «девицей до 14 лет» (времени полового созревания; считалось, что до этого возраста девочка в полной мере не осознает, что именно с ней делают): виновный лишался всех прав состояния и ссылался в Сибирь на каторжные работы на срок до 12 лет.
Однако закон защищал мужчину в случае его «неведения»: «Совокупление с девочкой, не достигшей 14 лет, не может считаться преступлением, если виновный не знал, что она не достигла еще определенного законом возраста»10.
Если же девице было больше 14 лет, то срок ссылки на каторгу уменьшался на два года11.
Анализ архивных дел о сексуальном насилии показывает, что большинство из них являлось концентрированным выражением властных отношений: гендерного доминирования (мужчины над женщиной) и неравенства социальных статусов (хозяин над прислугой, представитель привилегированной сословной группы над непривилегированной). При расследовании дел о растлении очень часто обвиняемые и жертвы находились в неравном социальном положении: в то время как жертвы принадлежали к крестьянскому, реже мещанскому, сословию, обвиняемые были дворянами (военные, чиновники) и купцами. Если дело касалось насилия над малолетними девочками, то зачастую таких девочек воспитывала одна мать. В обществе мужского доминирования отсутствие отца в семье делало ее членов более уязвимыми. В патриархальном обществе именно отец выступал покровителем, охранителем женской невинности, вследствие чего женская сексуальность сводилась до уровня, подконтрольного мужчинам12. В случае отсутствия отца девочка могла рассматриваться как жертва, ее сексуальность могла подчиняться и контролироваться другим мужчиной. В отношении девушки А.В. Белова употребляет понятие «"отчужденной" сексуальности», которая «считалась принадлежностью не ее самой, а мужчины, чьей женой она должна была стать»13.
По российским законам, расследования случаев сексуального насилия начинались исключительно после «жалобы самой изнасилованной» или ее родственников. Государство само не инициировало разбирательства по изнасилованию и растлению. Это важно для понимания механизмов воспроизводства практики сексуального насилия: достаточно было молчания жертвы насилия, чтобы насильник избежал заслуженного наказания. Максимальный срок за сексуальное насилие над «девицами до 14 лет» составлял 12 лет каторжных работ; такое же наказание было установлено за изнасилование и убийство женщины14.
Доказательства изнасилования, приведенные в статьях Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, предоставляли широкие возможности мужчине избежать наказания. В уязвимом положении оказывалась жертва, а не насильник. При расследовании случая
сексуального насилия необходимо было доказать, что 1) это было именно насилие, то есть жертва сопротивлялась и не давала согласия; 2) жертва честна и не была замечена в «плотских пороках»; 3) сам акт исполнен именно «мужским детородным органом». Таким образом, дело можно было с легкостью закрыть, доказав, что женщина по собственному согласию вступила в связь. Нравственный облик жертвы, если дело не касалось малолетних детей, играл едва ли не ключевую роль в определении виновности мужчины, привлекаемого к уголовной ответственности.
Сам факт сексуального насилия над взрослыми женщинами многими юристами и даже врачами ставился под сомнение. В медицинской литературе господствовало представление о невозможности для мужчины в одиночку изнасиловать женщину. В частности, в учебнике по судебной медицине для врачей Э. Бухнера, изданном в 1870 г., указывалось: «Изнасилование взрослой женщины невозможно, так как последняя, хотя бы и подвергалась насилию, всегда найдет еще средства к тому, чтобы воспрепятствовать введению мужского члена во влагалище»15. Эксперты-мужчины, среди которых были врачи, полицейские чиновники и юристы, часто приходили к заключению о ложности женских обвинений, изначально полагая, что из десяти случаев девять непременно будут ложными16.
Изнасилование в отношении взрослых женщин признавалось только в том случае, если женщина могла доказать свой «честный образ жизни». В этой ситуации трактовка изнасилования предполагала «совокупление с честной женщиной, вынужденное преступным насилием»17. В противном случае ответственность за изнасилование перекладывалась на женщину, которая, по мнению экспертов, способна спровоцировать и обольстить находящегося в неведении мужчину. Отмести все обвинения возможно было, доказав, что женщина блудлива, нечестна и порочна.
В результате доказать факт изнасилования было чрезвычайно сложно, а в случае активного противодействия со стороны совершившего насилие или особой заинтересованности полицейских дознавателей и следователей в исходе расследования - практически невозможно. Этим объясняется крайне малое число судебных дел об изнасиловании взрослых женщин.
Для закона наибольшую важность представляло не столько изнасилование, сколько факт «лишения девства», растления. Объектом правовой защиты являлась не сама женщина, а ее девственность, которая была ценным «товаром» в патриархальном обществе и фактором, от которого зависела судьба девицы. В связи с этим в документальных материалах врачебных управ и судов в подавляющем большинстве содержатся дела не о «насилованьи», а о «лишении девства» и растлении. Развратные действия, не сопровождавшиеся лишением девственности, в отношении детей и подростков назывались «непотребными действиями». Максимальный срок тюремного
заключения за это «непотребство» составлял всего четыре месяца18.
Ключевым в определении изнасилования, «лишения девства» была именно невинность, честность девушки. Важность женской «чистоты», по мнению английского историка А. Кларк, была выражением мужского контроля над женской сексуальностью в обществе, где доминировали патриархальные отношения. Потеря девственности в осознанном возрасте, вне зависимости от обстоятельств произошедшего, рассматривалась в первую очередь с позиции женской «блудливости» и «нечестивости». Двойная мораль в половой сфере, влияющая на гендерную асимметрию, - ключевая составляющая патриархальной власти над женским телом19.
Расследования дел о сексуальном насилии порой тянулись не один год.
Жертва и насильник
Подробно рассматриваемый нами «случай Устиньи» воплотил в себе все типичные «тонкости» полицейского дознания и следствия по делам об изнасиловании в России середины XIX в.
Начало «дела Устиньи», растянувшегося почти на два года, было положено в сентябре 1850 г. На момент совершения насильственных действий девочке было 14 лет.
Устинья Пенкина, дочь вольноотпущенной солдатки, воспитывавшей ее без отца, была изнасилована женатым письмоводителем Городнического правления уездного города Поречье Смоленской губернии Осипом Медведевым в его же доме.
Отметим исключительно важное в данном случае обстоятельство: до полицейской реформы 1862 г. городничий уездного города являлся начальником исполнительной полиции, а подчиненное ему Городническое правление - административно-полицейским учреждением. Иными словами, обвиненный в изнасиловании Осип Медведев служил по ведомству Министерства внутренних дел, а именно - в уездной полиции, которая боролась с преступностью на территории уезда.
Девочка была приглашена письмоводителем в его дом для выполнения хозяйственных работ в то время, когда его жена отправилась на богомолье. Помимо принадлежности обвиняемого к уездному полицейскому чиновничеству, его положительный общественный образ дополнялся тем, что он имел репутацию «добропорядочного» семьянина.
Несмотря на угрозы со стороны письмоводителя, девочка рассказала о случившемся матери. А та решила законными средствами защитить свою дочь и обратилась в полицию.
По жалобе матери было начато полицейское дознание о «лишении девства».
Медицинские освидетельствования как доказательства «лишения девства»
Архивные дела показывают, что с середины XIX в. для доказательства случаев изнасилования стали привлекаться врачи, которые в обязательном порядке проводили гинекологический осмотр. С развитием акушерства и гинекологии в XIX в. именно научное медицинское знание становилось инструментом поиска истины в следствиях по делам об изнасиловании20. Изменения физиологического характера стали главными критериями в определении фактов растления. В учебниках по судебно-медицинской экспертизе появились отдельные главы, посвященные гинекологическим осмотрам и перечислению признаков девственности.
Учитывая табуированность половой сферы в XIX в., гинекологический осмотр, проводимый врачами-мужчинами, становился первым препятствием для заявления жертвы или ее родителей о произошедшем изнасиловании. О стыдливости женщин как препятствии для осуществления гинекологических осмотров писали врачи начала XX в.21
Еще в конце XVIII в. развитие государственной системы здравоохранения привело, как в столице, так и в провинции, к зарождению профессионального родовспоможения. В штаты губернских врачеб-но-административных учреждений Министерства внутренних дел вводились должности повивальных бабок, на которые назначались выпускницы повивальных школ, позднее преобразованных в повивальные институты (и школы, и институты являлись средними медицинскими учебными заведениями)22. Повивальные бабки восполняли нехватку у врачей-мужчин практического опыта и без особого труда преодолевали сложности, порождаемые традиционной женской стыдливостью. Так родовспоможение стало первой областью женской государственной службы в Российской империи23.
Знания и опыт повивальных бабок, получивших среднее медицинское образование, помимо главного их дела - родовспоможения, - оказались важны в полицейских расследованиях и судебных процессах по делам об изнасиловании, когда требовалось установить факт растления, «лишения девства», «вступления в связь с малолетними»24. Анализ дел Смоленской губернской врачебной управы25 показал, что в большинстве случаев именно повивальные бабки проводили гинекологический осмотр и составляли заключение26.
Мать Устиньи обратилась к повивальной бабке, которая находилась в подчинении уездного врача, подчиненного, в свою очередь, губернской врачебной управе (то есть она являлась служительницей уездного административного аппарата, относившегося к ведомству Министерства внутренних дел).
На протяжении XIX в. гинекологические осмотры и освидетельствования проходили в большинстве случаев в частных домах
или квартирах. В «случае Устиньи» освидетельствование состоялось на квартире повивальной бабки, так как в условиях отсутствия стационарного акушерства они работали по вызову или у себя на дому. Повивальная бабка Феодосья Петрова, производя осмотр, пришла к выводу о наличии явных признаков изнасилования. «Считая долгом по званию и человеколюбию», 26 сентября 1850 г. она написала рапорт в Смоленскую губернскую врачебную управу, подробно изложив все детали произошедшего, о которых она узнала со слов девочки и ее матери27.
По предписанию Смоленской губернской врачебной управы, выразившей сомнение в правильности проведенного осмотра и заключения, повивальная бабка составила повторный рапорт от 10 октября 1850 г., где описала все гинекологические признаки, по которым сделала заключение о «лишении девства»: «Нашла признаки лишения девства следующие: на детородных частях ея...»28. Отметим, что многие повивальные бабки, в отличие от врачей-акушеров и профессоров «бабичьего дела», возможно, были лучше подкованы с практической стороны, так как имели внушительный опыт принятия родов и освидетельствования женщин, хотя они наверняка уступали врачам с университетским дипломом в знании анатомии и физиологии.
Из самых первых документов Поречского городничего Н.Н. Суровцева и врачей Смоленской губернской врачебной управы, направленных к повивальной бабке, очевидно, что девочка рассматривалась ими не как жертва, а как подозреваемая в клевете (с этого и началось превращение жертвы в преступницу). Кроме того, сразу же проявилось гендерное доминирование врачей над повивальной бабкой: городовой врач Поречья штаб-лекарь А.Ф. Селю и Пореч-ский уездный врач штаб-лекарь Н. Попков выразили скепсис в отношении того, насколько можно доверять ее познаниям в гинекологии. Несмотря на разрешение повивальным бабкам, получившим среднее образование в повивальной школе (институте), проводить медицинские освидетельствования, которые принимались в судах, в любой момент их заключения могли быть оспорены врачами с университетским дипломом, недоступным для женщин. Так демонстрировалось экспертное превосходство мужчин, профессиональная зависимость и подчиненность женщин.
Объективным считалось освидетельствование, проведенное врачом-акушером в присутствии свидетелей и представителей местных властей. Развивавшаяся научная гинекология превращала женское тело в «жертву» врачебного «досмотра», о чем могут свидетельствовать красочные картинки из учебников по гинекологии29.
По российским законам, чрезвычайно сложно было доказать факт растления, если это не касалось совсем маленьких детей. Врач после гинекологического осмотра должен был прийти к выводам об: 1) отсутствии девственности у девочки; 2) однократности поло-
вого акта с нею; 3) девственности жертвы до момента совершения преступления («до того времени будто бы совершенно невинная»)30. Наличие этих признаков являлось доказательством изнасилования. Однако в XIX в. уровень медицинского осмотра был таким, что давал безграничные возможности для различных трактовок произошедшего. Насильнику предоставлялось вполне законное право избежать уголовной ответственности.
Таким образом, наличие гинекологических признаков, свидетельствовавших об изнасиловании, было недостаточным для доказательства «растления». Закон давал множество возможностей «усомниться» в этом. В частности, среди других признаков сексуального насилия должны быть повреждения, ушибы, ссадины, как на жертве, так и на подозреваемом31. Изнасилование, согласно закону, сопровождалось явными повреждениями детородных частей тела32.
Отсутствие сопротивления могло выступить доказательством порочности женщины, способное снять вину с подозреваемого и предъявить обвинения жертве. В рассматриваемом деле отсутствие «знаков на теле, могущих быть при насиловании»33 стало важным аргументом для отвода обвинения от полицейского письмоводителя. Кроме этого, закон предполагал, что «лишение девственности» могло быть произведено «еще каким-либо способом», без насилия и полового акта, и тогда подозреваемый наказывался не за изнасилование, а за нанесение увечий34.
Все эти «тонкости» российского законодательства давали возможность составить любое медицинское заключение, и тогда дело могло принять совсем иной оборот. В архивных делах не так часто можно встретить описание самой процедуры осмотра, но в сохранившихся документах в спорных случаях или при желании одной из сторон «замять» дело находим повторность гинекологического осмотра в присутствии широкого круга лиц. В «случае Устиньи» городничий Суровцев и городовой врач Селю усомнились в правильности осмотра, заподозрив повивальную бабку в подлоге. Смоленской губернской врачебной управой было назначено повторное освидетельствование в стенах городской больницы, которое стало выражением как беспомощности жертвы и ее унижения, так и символом мужского доминирования. И если гинекологические осмотры женщин привилегированных сословий производились с «учетом женской стыдливости» (закрывалось лицо пациентки, врач находился за ширмой)35, то осмотр простолюдинок осуществлялся без подобных «деликатностей».
Повторное освидетельствование девочки Устиньи проводилось 19 октября 1850 г. в присутствии различных по чину и служебному положению мужчин: Поречского уездного врача штаб-лекаря надворного советника Попкова, городового врача Поречья штаб-лекаря Селю, Поречского городничего Суровцева, уездного стряпчего М.И. Кобылинского, а также троих свидетелей. Проведенный ос-
мотр был подробно описан повивальной бабкой в рапорте Смоленской губернской врачебной управе. Согласно рапорту, медицинский осмотр длился не один час, девочка после него с трудом могла передвигаться36.
Такая процедура освидетельствования, по сути, предостерегала все потенциальные жертвы сексуального насилия. Своего рода «несудебное» наказание за саму попытку обвинить в насилии мужчину состояло уже в самой процедуре медицинского освидетельствования.
Результаты повторных осмотров, проводимых врачами в присутствии широкого круга лиц, нередко расходились с первоначальными заключениями повивальных бабок. Это зависело от тех задач, которые ставило перед собой полицейское расследование, и от личной заинтересованности его участников. В «случае Устиньи» врачи 19 октября 1850 г. вынесли противоречивое заключение. С одной стороны, оно не расходилось с выводами повивальной бабки: врачи подтвердили факт отсутствия девственности. Однако принципиальным отличием их заключения, которое кардинально меняло суть дела, было указание на то, что девочка на момент вступления в связь уже не была девственницей, была «раньше изнасилована», а значит вины письмоводителя в «растлении» нет37.
Российское законодательство, которое требовало доказать факт лишения девственности в конкретном случае, порождало ситуацию, когда при повторных освидетельствованиях врачи зачастую подтверждали отсутствие девственности у предполагаемой жертвы, но отрицали факт произошедшего насилия над ней. Получалось так, что повивальная бабка, проведя первичное освидетельствование, устанавливала факт произошедшего изнасилования, который, однако, впоследствии был оспорен врачебным заключением. Таким образом, эксперты-врачи широко использовали формулировки статей закона, которые помогали насильнику избежать уголовной ответственности и позволяли обвинить жертву насилия в клевете.
Поведение повивальной бабки в «случае Устиньи» было нетипичным для женского самосознания того времени. Она продолжала доказывать свою правоту, вновь и вновь обращаясь в Смоленскую губернскую врачебную управу и противостоя мужскому сообществу в лице городских полицейских чиновников и врачей. В результате она сама оказалась в уязвимом положении.
От городничего Николая Николаевича Суровцева повивальной бабке Феодосье Петровой стали поступать документы, в которых высказывалось сомнение в ее квалификации, невозможности производить ею освидетельствование по причине «ее распутности». Сверх того, по заявлению самой повивальной бабки, городничий стал угрожать ей, обещая привлечь ее к суду: «Городничий, увидевшись со мною, сказал, как же вы могли свидетельствовать означенную девицу без моего приказания. За то, что вы донесли
во Врачебную управу без моего ведома, вам порядком достанется. Вы должны были, сударыня бабка, со мною согласоваться и слушать моих приказаний... Грозил меня предать суду во что бы то ни стало и все меры употребить, чтобы рапорт мой оказался лжив»38.
Уверенность городничего в действенности своих угроз питалась прежде всего тем, что повивальная бабка, проживающая и практикующая в Поречье и подчиненная Поречскому уездному врачу, напомним, была служительницей уездного административного аппарата, относившегося к ведомству Министерства внутренних дел, а он являлся начальником этого аппарата, включавшего в себя уездную полицию. Эта уверенность могла подкрепляться и тем, что судьей По-речского уездного суда состоял, вероятно, его близкий родственник (возможно, родной брат) - майор Ипполит Николаевич Суровцев39.
Сложившаяся ситуация очень ярко иллюстрирует гендерную асимметрию общества, в том числе в служебной, профессиональной сфере. С одной стороны, женщин допустили к государственной службе, но с другой - в условиях патриархальных отношений они не рассматривались в качестве полноценного актора профессиональной деятельности. Бюрократическая система принуждала их к подчинению, а независимое женское поведение вызывало враждебность и нападки гендерного и профессионального характера со стороны мужчин-чиновников и мужчин-врачей.
Третье освидетельствование и превращение жертвы в преступницу
«Случай Устиньи» демонстрирует, что повивальная бабка могла если не противостоять, то пошатнуть мнение и авторитет мужского экспертного сообщества. Распоряжением Смоленской губернской врачебной управы на 18 ноября 1850 г. было назначено третье освидетельствование.
Произвел его городовой врач Селю в присутствии самой повивальной бабки и уездного врача Попкова. Повивальная бабка описала неподобающее поведение городового врача, который «в веселом расположении духа рылся в детородных частях девицы около часа к крайнему ея смущению и стыду»40.
Со своей стороны она представила новое важное доказательство - рубаху девочки с кровяными пятнами. Однако оно было проигнорировано во многом по причине того, что химико-микроскопические лабораторные исследования в то время проводились лишь в Медицинском департаменте МВД в Санкт-Петербурге. С развитием медицинского знания, появлением химических лабораторий, проводивших анализы, в крупных городах при установлении факта совершения насильственных действий сексуального характера стали использоваться «химические исследования». Они стали включаться в доказательную базу с 1860-х гг. в особенно запутанных
случаях41. Исследованию подвергались «кровавые пятна» на одежде предполагаемой жертвы. В свою очередь, отсутствие следов могло свидетельствовать в пользу подозреваемого.
В итоговом заключении по «случаю Устиньи» были использованы все возможности, которые предоставляло законодательство для того, чтобы отвести обвинение от насильника и обвинить жертву насилия в клевете. Городовой врач Селю признал девицу «растленной» ранее произошедшего случая. По мнению врача, даже если и была связь с обвиняемым, то девица была «уже подготовленной», то есть она не являлась девственницей. Подобное заключение могло снять всю ответственность с подозреваемого. Девочке было 14 лет, а значит, она осознавала свои действия. Получалось, что она, не будучи девственницей накануне полового акта, вполне могла по собственному желанию вступить в «греховную связь». Нет девственности - нет растления.
Закон позволял обвинить не только жертву, но и ее заступников. Возникла опасность привлечения к суду матери: закон содержал статьи, предполагавшие наказание за сводничество дочери42, вследствие чего подозреваемыми могли стать мать и дочь, а полицейский чиновник - жертвой.
В «случае Устиньи» избежать дальнейшего превращения жертвы в преступницу помогла активная позиция повивальной бабки, которая отказалась подписывать итоговое заключение, вместо этого написав жалобу самому Смоленскому губернатору генерал-майору князю Захару Семеновичу Херхеулидзеву. Так «насилованье», случившееся в маленьком уездном городе Поречье, в доме письмоводителя Поречского городнического правления, привлекло внимание высшей губернской власти.
12 марта 1851 г. из губернаторской канцелярии последовало указание Смоленской губернской врачебной управе и Поречскому городничему предоставить все свидетельства. В итоговом заключении врачебной управы от 27 марта 1851 г. говорилось: «Из всего сказанного Врачебная управа заключает, что хотя девочка Пенкина и действительно лишена девства, но ни повивальная бабка Петрова, ни свидетельствовавшие Пенкину медики не имели решительно никаких фактов к положительному заключению о недавнем лишении девства указанной девочки, а тем более о лице, бывшим причиной этого»43. Присланную рубаху девочки управа не стала рассматривать в качестве доказательства.
Таким образом, эксперты-мужчины исключили вину подозреваемого, не приняв в расчет ни одно из доказательств. Полицейское дознание и следствие по делу о «растлении» девочки Устиньи были завершены не в пользу потерпевшей. Дело об изнасиловании так и не дошло до суда, будучи «разваленным» Смоленской губернской врачебной управой и врачами Поречья на стадии медицинского освидетельствования.
Дальнейшая судьба полицейского письмоводителя, обвиненного в изнасиловании матерью девочки и повивальной бабкой, неизвестна. В первой «Памятной книжке» по Смоленской губернии от 1855 г., в которой перечислялись все чиновники поречских городских и уездных учреждений всех ведомств, он уже не числился в должности письмоводителя Поречского городнического правления. В то время как Суровцев продолжал занимать должность го-родничего44.
* * *
Следственные и судебные дела об изнасиловании демонстрировали властные отношения, доминирование одних социальных групп над другими, а также гендерную асимметрию. В большинстве рассматриваемых случаев жертвы относились к низшим социальным слоям. В провинциальных городах, где представители чиновничьего мира, привилегированных социальных групп были связаны не только службой, но и родственными, личными отношениями, пострадавшие женщины и девушки, происходившие из социальных низов, находились в бесправном положении.
Традиция насилия была заложена в самих правовых нормах, которые на практике давали широкие возможности для превращения в преступниц тех жертв сексуального насилия, которые обратились в полицию, выдвинули обвинение против насильников. Доказательства изнасилования были сведены прежде всего к установлению факта лишения девственности. Закон защищал не столько женщину, сколько ее честь и невинность. Этим объясняется значительное количество дел с участием детей. Замужней женщине, вдове, происходившей из социальных низов, было крайне тяжело доказать совершенное над ней сексуальное насилие, а опасность привлечения к суду за лжесвидетельство была высока.
С развитием медицинской науки гинекологические освидетельствования становились важнейшими процедурами в ходе расследования, установления факта изнасилования. Врачи становились ключевыми фигурами, предоставлявшими доказательства совершенных насильственных действий и лишения девственности предполагаемых жертв. В то же время проникновение профессиональной медицины в расследование дел об изнасиловании не означало объективности результатов медицинского освидетельствования.
Несмотря на проявления женской эмансипации в XIX в., расследования случаев «растления», изнасилования демонстрируют многомерность патриархальных отношений и традиций, их устойчивость в частной, общественной и государственной жизни, зависимое положение женщин в обществе мужского доминирования.
Профессиональная медицина, контролируемая врачами-мужчинами с университетским образованием, имела возможность пресе-
кать выдвигаемые женщинами обвинения в сексуальном насилии. Такую возможность предоставляла установленная законом унизительная процедура многократных гинекологических освидетельствований в присутствии широкого круга лиц. Подобные способы сбора доказательств выступали своего рода предостережением против новых обвинений. Сама процедура установления факта изнасилования была не менее травмоопасна психологически и физиологически, чем «растление», так как жертве приходилось не единожды проходить медицинские освидетельствования. По сути, вся процедура следствия приобретала вид «публичного изнасилования». Медицинские осмотры при большом скоплении людей, оканчивавшиеся обвинением в адрес жертвы насилия и снятием подозрений с обвиняемого, культивировали в сознании общества «первородную» вину женщин, бессмысленность любых доказательств вины насильника, терпимость к самому изнасилованию.
В условиях доминирования в обществе патриархальных отношений транслировалась негласная норма, запрещавшая женщинам говорить о сексуальном насилии, выдвигать обвинения против мужчин. Роль жертвы для женщины, даже в области половых отношений, была приемлема и в какой-то мере одобряема обществом.
Сексуальное насилие выступало выражением доминирования как в гендерном измерении (мужчины над женщиной), так и в социальном (одной социальной группы над другой). Полицейское расследование, не приведшее к судебному процессу, никак не подрывало статус и «респектабельность» мужчины, но оно всегда накладывало тяжелый отпечаток на жертву, так как в системе патриархальных отношений женщина становилась «падшей». Такая асимметрия приводила к замалчиванию случаев изнасилования.
Примечания Notes
1 Porter R. Rape - Does It Have a Historical Meaning? // Rape: An Historical and Social Enquiry. Oxford (UK); New York, 1986. P. 229-230.
2 Муравьева М.Г. Методологические проблемы современной историографии сексуального насилия на Западе и в России // Гендерные исследования. 2005. № 13. С. 171-172.
3 Brownmiller S. Against Our Will: Men, Women and Rape. New York, 1975; SandayP.R. The Socio-Cultural Context of Rape: A Cross-Cultural Study // Journal of Social Issues. 1981. № 37. P. 5-27; Clark A. Women's Silence, Men's Violence: Sexual Assault in England, 1770 - 1845. London, 1987; Vig-arello G. History of Rape: Sexual Violence in France from the 16th to 20th Century. Cambridge, 2001; Thornhill R., Palmer С. A Natural History of Rape: Biological Bases of Sexual Coercion. Cambridge (MA), 2000; Williamson A. The Law and Politics of Marital Rape in England, 1945 - 1994 // Women's History Review. 2017. Vol. 26. №. 3. P. 382-413.
4 D'Cruze Sh. Approaching the History of Rape and Sexual Violence: Notes Towards Research // Women's History Review. 1993. Vol. 1. № 3. P. 378.
5 Муравьева М.Г. Методологические проблемы современной историографии сексуального насилия на Западе и в России // Тендерные исследования. 2005. № 13. С. 171-190.
6 Sanday P.R. The Socio-Cultural Context of Rape: A Cross-Cultural Study // Journal of Social Issues. 1981. № 37. P. 5-27.
7 Государственный архив Смоленской области (ГАСО). Ф. 754. Оп. 1. Д. 344.
8 Смирнова Е.М. Врачебная управа в истории здравоохранения России // Исторические, философские и юридические науки, культурология и искусствоведение: Вопросы теории и практики. 2012. № 10-2 (24). С. 194-198.
9 Гофман Э. Учебник судебной медицины. Санкт-Петербург, 1887. С. 73-122.
10 Гофман Э. Учебник судебной медицины. Санкт-Петербург, 1887. С. 121.
11 Бухнер Э. Судебная медицина для врачей и юристов. Санкт-Петербург, 1870. С. 91.
12 Clark A. Women's Silence, Men's Violence: Sexual Assault in England, 1770 - 1845. London, 1987.
13 Белова А.В. «Четыре возраста женщины»: Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки XVIII - середины XIX в. Санкт-Петербург, 2010. С. 290.
14 БухнерЭ. Судебная медицина для врачей июристов. Санкт-Петербург, 1870. С. 91.
15 БухнерЭ. Судебная медицина для врачей июристов. Санкт-Петербург, 1870. С.108-110.
16 Генке А. Руководство к судебной медицине. Санкт-Петербург, 1828. С. 169; Гофман Э. Учебник судебной медицины. Санкт-Петербург, 1887. С. 112.
17 Шюрмайер И.Г. Руководство к теоретическому и практическому изучению судебной медицины для врачей и юристов. Санкт-Петербург, 1851. С. 230.
18 Гофман Э. Учебник судебной медицины. Санкт-Петербург, 1887. С. 125.
19 Clark A. Rape or Seduction? A Controversy Over Sexual Violence in the Nineteenth Century // The Sexual Dynamics of History: Men's Power, Women's Resistance. London, 1983. P. 13-27.
20 Пушкарева Н.Л., Мицюк Н.А. У истоков медикализации: Основы российской социальной политики в сфере репродуктивного здоровья (1760 -1860 гг.) // Журнал исследований социальной политики. 2017. Т. 15. № 4. С. 515-530.
21 Губарев А.П. Акушерское исследование (наружное и внутреннее). Москва, 1910. С. 135, 178.
22 Смирнова Е.М. Женщина в медицине: тернистый путь к врачебному
званию // История в подробностях. 2012. № 11 (29). С. 52-59; Смирнова Е.М. Государство, общество и здравоохранение российской провинции в ХУШ - начале ХХ вв. (по материалам Верхней Волги). Ярославль, 2015. С. 58, 99, 326, 331, 332.
23 Мицюк Н.А., Пушкарева Н.Л., Остапенко В.М. Зарождение профессионального родовспоможения в Смоленской губернии в XIX - начале XX в. // История медицины. 2017. Т. 4. № 4. С. 420-436.
24 Левитский Д.И. Руководство к повивальной науке. Москва, 1821. С.
93.
25 ГАСО. Ф. 754. Оп. 1. Д. 220, 327, 344.
26 Пушкарева Н.Л., Мицюк Н.А. Повивальные бабки в истории медицины России (XVIII - сер. XIX в.) // Вестник Смоленской государственной медицинской академии. 2018. Т. 17. № 1. С. 179-189.
27 ГАСО. Ф. 754. Оп. 1. Д. 344. Л. 12.
28 Там же.
29 Отт Д. Оперативная гинекология. Санкт-Петербург, 1914.
30 Гофман Э. Учебник судебной медицины. Санкт-Петербург, 1887. С.
77.
31 Бухнер Э. Судебная медицина для врачей и юристов. Санкт-Петербург, 1870.С. 108.
32 Шюрмайер И.Г. Руководство к теоретическому и практическому изучению судебной медицины для врачей и юристов. Санкт-Петербург, 1851. С. 231; Гофман Э. Учебник судебной медицины. Санкт-Петербург, 1887. С. 97.
33 ГАСО. Ф. 754. Оп. 1. Д. 344. Л. 17.
34 Штольц В. Руководство к изучению судебной медицины. Санкт-Петербург, 1885.С. 155.
35 Отт Д. Оперативная гинекология. Санкт-Петербург, 1914.
36 ГАСО. Ф. 754. Оп. 1. Д. 344. Л. 19об.
37 Там же. Л. 17.
38 Там же. Л. 19об., 20
39 Памятная книжка Смоленской губернии на 1855 г. Смоленск, 1855. С. 70
40 ГАСО. Ф. 754. Оп. 1. Д. 344. Л. 20об., 21.
41 Бухнер Э. Судебная медицина для врачей и юристов. Санкт-Петербург, 1870. С. 108, Шюрмайер И.Г. Руководство к теоретическому и практическому изучению судебной медицины для врачей и юристов. Санкт-Петербург, 1851. С. 231.
42 Гофман Э. Учебник судебной медицины. Санкт-Петербург, 1887. С.
74.
43 ГАСО. Ф. 754. Оп. 1. Д. 344. Л. 26, 27об.
44 Памятная книжка Смоленской губернии на 1855 г. Смоленск, 1855. С. 69.
Авторы, аннотация, ключевые слова
Мицюк Наталья Александровна - докт. ист. наук, доцент, Смоленский государственный медицинский университет (Смоленск)
Пушкарева Наталья Львовна - докт. ист. наук, главный научный сотрудник, Институт этнологии и антропологии, Российская академия наук (Москва)
Статья посвящена теме, до сих пор «маргинальной» для российской историографии, - сексуальному насилию и государственной защите женщины от сексуального насилия в России. Пользуясь методом case study, авторы стремились выявить скрытые механизмы воспроизводства практик сексуального насилия в российском обществе XIX в. Новизна исследования состоит в использовании исторических источников медицинского происхождения. Авторы сосредоточились на полицейском расследовании случая изнасилования, произошедшего в Смоленской губернии в 1850 г., и на использовании медицинского освидетельствования в ходе этого расследования. Главный вывод, к которому пришли авторы, состоит в том, что важным инструментом сохранения и воспроизводства как сексуального насилия, так и терпимого отношения государственной власти и общества к сексуальному насилию в первой половине и середине XIX в. являлись российское законодательство и государственная организация медицинской помощи в области акушерства. Полицейское расследование инициировалось исключительно по жалобе жертвы сексуального насилия, и в ходе расследования все шире использовалось медицинское освидетельствование потерпевшей как метод поиска доказательств вины мужчины, обвиненного в изнасиловании. Решающим доказательством факта изнасилования считалось «лишение девства». Врачи-акушеры (мужчины) и акушерки (женщины) стали ключевыми фигурами, определявшими факт «лишения девства». Именно от их медицинского заключения зависели итог следствия и передача дела в суд. При этом профессиональное мнение врачей мужчин подавляло самое обоснованное заключение акушерок-женщин. Кроме того, процедура гинекологического осмотра приобретала вид «публичного изнасилования»: неоднократность, длительность и привлечение большого числа свидетелей-мужчин. Их результатом нередко было превращение жертвы сексуального насилия в преступницу, то есть женщину, виновную в ложном обвинении мужчины. Эта ситуация культивировала в сознании общества бессмысленность любых доказательств изнасилования и терпимость к фактам сексуального насилия. Тем самым в условиях доминирования патриархальных отношений распространялась негласная норма, предостерегавшая женщин от разглашения случаев сексуального насилия над ними и тем более от выдвижения обвинения против насильника.
Министерство внутренних дел, полиция, полицейское следствие, сексуальное насилие, изнасилование, акушерка, медицинское освидетельствование, история медицины, гендерная история, патриархальное общество, Смоленская губерния.
References (Articles from Scientific Journals)
1. D'Cruze, Sh. Approaching the History of Rape and Sexual Violence: Notes Towards Research. Women's History Review, 1993, vol. 1, no. 3, pp. 377397. (In English).
2. Mitsyuk, N.A.; Pushkareva, N.L.; Ostapenko, V.M. Zarozhdeniye profes-sionalnogo rodovspomozheniya v Smolenskoy gubernii v XIX - nachale XX v. [The Emergence of Professional Obstetric Aid in Smolensk Province in the 19th - Early 20th Centuries.]. Istoriya meditsiny, 2017, vol. 4, no. 4, pp. 420-436. (In Russian).
3. Muravyeva, M.G. Metodologicheskiye problemy sovremennoy istorio-grafii seksualnogo nasiliya na Zapade i v Rossii [Methodological Questions in the Modern Historiography of Sexual Violence in the West and in Russia.]. Gendernye issledovaniya, 2005, no. 13, pp. 171-190. (In Russian).
4. Pushkareva, N.L.; Mitsyuk, N.A. Povivalnyye babki v istorii meditsiny Rossii (XVIII - ser. XIX v.) [Midwives in the History of Medicine in Russia, 18th - Mid. 19th Centuries.).]. Vestnik Smolenskoy gosudarstvennoy meditsins-koy akademii, 2018, vol. 17, no. 1, pp. 179-189. (In Russian).
5. Pushkareva, N.L.; Mitsyuk, N.A. U istokov medikalizatsii: Osnovy rossiyskoy sotsialnoy politiki v sfere reproduktivnogo zdorovya (1760 - 1860 gg.) [At the Origins of Medicalization: The Fundamentals of Russian Social Policy in the Field of Reproductive Health, 1760 - 1860.]. Zhurnal issledovaniy sotsialnoy politiki, 2017, vol. 15, no. 4, pp. 515-530. (In Russian).
6. Sanday, P.R. The Socio-Cultural Context of Rape: A Cross-Cultural Study. Journal of Social Issues, 1981, no. 37, pp. 5-27. (In English).
7. Smirnova, E.M. Vrachebnaya uprava v istorii zdravookhraneniya Rossii [The Medical Board in the History of Public Health Service in Russia.]. Istoricheskiye, filosofskiye i yuridicheskiye nauki, kulturologiya i iskusstvovedeniye: Voprosy teorii ipraktiki, 2012, no. 10-2 (24), pp. 194-198. (In Russian).
8. Smirnova, E.M. Zhenshchina v meditsine: ternistyy put k vrachebnomu zvaniyu [The Woman in Medicine: A Thorny Path into the Medical Ranks.]. Istoriya v podrobnostyakh, 2012, no. 11 (29), pp. 52-59. (In Russian).
9. Williamson, A. The Law and Politics of Marital Rape in England, 1945 -1994. Women's History Review, 2017, vol. 26, no. 3, pp. 382-413. (In English).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
10. Clark, Anna. Rape or Seduction? A Controversy Over Sexual Violence
in the Nineteenth Century. The Sexual Dynamics of History: Men's Power, Women's Resistance. London: Pluto Press, 1983. P. 13-27. (In English).
11. Porter, Roy. Rape - Does It Have a Historical Meaning? Rape: An Historical and Social Enquiry. Oxford (UK), New York: Blackwell, 1986. P. 216236. (In English).
(Monographs)
12. Belova, A.V. "Chetyre vozrasta zhenshchiny": Povsednevnaya zhizn russkoy provintsialnoy dvoryanki XVIII - serediny XIX v. ["The Four Ages of a Woman": The Daily Life of a Provincial Russian Noblewoman, 18th - Mid 19th Centuries.]. St. Petersburg, 2010, 478 p. (In Russian).
13. Brownmiller, S. Against Our Will: Men, Women and Rape. New York, Simon & Schuster, 1975, 472 p. (In English).
14. Clark, Anna. Women's Silence, Men's Violence: Sexual Assault in England, 1770 - 1845. London, Pandora, 1987, 180 p. (In English).
15. Smirnova, E.M. Gosudarstvo, obshchestvo i zdravookhraneniye rossi-yskoy provintsii v XVIII - nachale XX vv. (po materialam Verkhney Volgi) [State, Society and Health Care in a Russian Province in the 18th - Early 20th Centuries (Based on Material from the Upper Volga.).]. Yaroslavl, 2015, 446 p. (In Russian).
16. Thornhill, R.; Palmer, C. A Natural History of Rape: Biological Bases of Sexual Coercion. Cambridge (MA), MIT Press, 2000, 251 p. (In English).
17. Vigarello, G. History of Rape: Sexual Violence in France from the 16th to 20th Century. Cambridge, Polity Press, 2001, 306 p. (In English).
Authors, Abstract, Key words
Natalya A. Mitsyuk - Doctor of History, Senior Lecturer, Smolensk State Medical University (Smolensk, Russia)
Natalya L. Pushkareva - Doctor of History, Chief Researcher, Institute of Ethnology and Anthropology, Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia)
The article highlights the topic which is still being marginal for Russian historiography, namely, sexual violence in Russia. Applying the case-study method, the authors seek to reveal the hidden mechanisms of reproduced practices of sexual violence in Russian society in the 19th century. Historical sources of medical origin used in the research account for its novelty. The authors focus on the police investigation of a rape incident that took place in the Smolensk province in 1850 and the medical examination in the course of this investigation. The main conclusion the authors arrive at is that it was Russian legislation and the system of medical services in the area of obstetrics offered by the state that accounted for sexual violence being preserved and reproduced as well as
the tolerant attitude on the part of the state and society toward sexual violence in the first half and mid-nineteenth century. The police investigation was initiated exclusively upon the complaint of the victim of sexual violence, with medical examination of the victim being increasingly used as a method to search for the evidence of guilt of the man who is charged with rape. "Deprivation of virginity" was considered the conclusive proof of rape. Male and female obstetricians became key figures to find out the fact of "deprivation of virginity". Their medical conclusion determined the result of the investigation and whether the case should be referred to court. Moreover, the male doctors' opinion tended to undermine that of the female obstetricians, no matter how grounded it was. Also, the procedure of gynecological examination started to look like "a public rape" due to its multiplicity, duration and a big number of male witnesses involved. More often than not the victim of sexual violence was turned into the one to blame, charged with false accusation of a man. This situation made people commonly believe that it was no use proving the fact of rape making them tolerant of incidents of sexual violence. With patriarchal relationships being dominant, an unspoken rule was spreading across Russia which kept women from disclosing information about sexual violence against them, to say nothing of accusing the abuser.
Ministry of Internal Affairs, police, police investigation, sexual violence, rape, midwife, medical examination, history of medicine, gender history, patriarchal society, Smolensk province.
