CC BY
42РАЗДЕЛ II
КУЛЬТУРОЛОГИЯ. ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ ф ф
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 24 (65). 2012. № 4. С. 121-132.
УДК 316: 80.81'42
МЕДИАТИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ И ЛИТЕРАТУРА (ОПЫТ СРАВНИТЕЛЬНОГО АНАЛИЗА ДВУХ ТЕКСТОВ)
Воропай Т.С., Тягло Е. А.
В статье осуществлена рефлексия особенных феноменов современной культуры, связанных с глобализацией, а именно медиатизации и массовизации. При помощи теории социальных полей П.Бурдье и критического дискурсивного анализа в версии Н.Фэркло (соответственно концептов «поле» и «порядок дискурса») проведен сравнительный анализ двух современных художественных произведений и продемонстрирован феномен «внутренней медиатизации» литературы.
Ключевые слова: глобализация, медиатизация, поле художественной литературы, критический дискурс-анализ, порядок дискурса.
Парадигмальный сдвиг, который произошел в культуре под воздействием глобализационных трансформаций, так или иначе связан с информационными технологиями. Информационная революция выразилась не только в количестве информации и скорости ее обращения, она привела к образованию сетевого общества с собственными субкультурами, создала мощные по воздействию новые средства визуализации. Огромное количество мультимедийных средств в сочетании с интерактивностью постепенно осуществляют «культурную революцию», сопоставимую с Гуттенберговой* [ 1; 2]. В культуре происходит смещение с превосходства текста в сторону превосходства образа, а это коренным образом меняет человека, его перцепцию, когнитивные способности. Но если об антропологических последствиях информационной революции мы будем судить завтра, последствия глобализации видны невооруженным глазом уже сегодня [см., напр.: 3; 4].
* Чтобы оценить масштабы свершившейся информационной революции, достаточно сравнить основные тезисы книги М. Маклюэна «Галактика Гуттенберга», вышедшей в 1962 году, с тезисами книги Э. Кастельса «Галактика Интернет», написанной спустя сорок лет - в 2001. То, чем бьша для человечества письменная культура с алфавитным письмом в основе, стало осознаваться только тогда, когда она стала менять свои базовые предпосылки.
В настоящей статье мы хотим обратить внимание на некоторые феномены, связанные с медиатизацией современной культуры и служащие своеобразными маркерами происходящих изменений в структуре и в функционировании социального целого.
Внешняя медиатизация (приобретение культурой свойств медиа на институциональном уровне) уже неоднократно попадала в поле зрения ученых [см., напр.: 5, 6], тогда как внутренняя медиатизация (изменение содержания продуктов культуры на текстовом - содержательном - уровне) еще ждет своего осмысления, и настоящая статья является попыткой восполнить этот пробел, разумеется, в первом приближении.
Быть медиатором, то есть проводником, транслятором (смыслов, картинок, символов) заложено в самом слове медиа, в его этимологии.* Но посмотрим внимательнее. С одной стороны, медийный фон упорядочивает, семантизирует и оживляет повседневную жизнь, выполняя многие культурные и социальные задачи. С другой, чем больший размах получает глобализация медиа и чем более совершенными становятся носители и проводники информации, тем больше порядка проступает из медийного хаоса. И еще больше - власти, структура которой принимает радикально другую форму. Это уже не вертикаль, где внизу -безмятежные и/или одурманенные потребители медиапродукции, а наверху -циничные „акулы пера", владельцы заводов-газет-пароходов, дергающие за ниточки информационных потоков, невидимые цензоры и неизменные эксперты. «Верх» и «низ» в этом современном медиамонстре могут меняться местами, но дело не только в этом, постоянно меняются местами манипуляторы и манипулируемые, детерминирующие и детерминированные. Мастерство журналиста или телевизионщика напоминает, по мнению П.Бурдье, мастерство бессознательного иллюзиониста, который под влиянием характеристик силового поля, в котором он находится, выделяет, контаминирует, интерпретирует и транслирует вовне факты наличного бытия таким образом, что они лишаются статуса той действительной реальности, которой обладают (реальности длительной банальной повседневности) и приобретают статус «интересного всем» символического дискретного псевдобытия, и именно в этом статусе становятся той силой, которая способна определять подлинную социальную реальность [7].
Медиа, по сути, начинают подменять собой ту реальность, по отношению к которой и имело смысл различение реального и виртуального. Можно заметить, что медиа и втягивают реальность в себя и конституируют ее одновременно. В известном смысле масс-медиа сегодня тотальны и самодостаточны. Они уже давно
* Термин medium в английском языке имеет очень широкое значение, для передачи которого в русском языке нет однозначного аналога. Понятие «посредник», более всего подходящее по степени абстрактности, у нас не прижилось. Чаще всего этот термин переводится как «средство коммуникации», а в ряде случаев используются такие варианты перевода, как «средство сообщения» и «средство (массовой) информации». В последнее время media чаще всего обозначают всю совокупность таких явлений, как радио, телевидение, газеты, журналы, различные периодические, спорадические или одноразовые издания типа газет и журналов, а также самое мощное глобальное медийное средство - Интернет, в свою очередь населенное интернет-газетами, интернет-журналами, различными периодическими и спорадическими изданиями, блогами, чатами, слэшамии т.п.
не «медиа», не пассивные трансляторы информации (созданной кем-то где-то в другом месте) по вертикали (масса и власть) или по горизонтали (социальная коммуникация). Они - криэйторы реальности, и чем они «креативнее», тем более непредсказуемы эффекты деятельности медийной сферы. *
Можно, вслед за З.Бауманом, З.Беком, за А.Зиновьевым, Н.Луманом и другими учеными перечислить и проиллюстрировать многочисленные каналы, через которые осуществляется власть медиа над обществом и реализуются ее новые, еще не прописанные в учебниках, функции. Но в контексте нашей статьи достаточно ограничиться указанием на общую тенденцию: невозможности анализировать части и сегменты культурного целого без учета новых медиаторов, переросших самих себя и свою первоначальную функцию.
Не в последнюю роль благодаря стремительно расширяющемуся медийному пространству массовая культура стала доминирующей. Элитарная, так называемая «высокая», культура осталась, но маргинализировалась. «Искусство для искусства» как автономное поле существует и не может исчезнуть в силу того, что вместе с массовой, популярной культурой конституирует поле литературы, поле музыки, поле живописи как таковые. Но в борьбе за «культурную легитимность», вопреки постулатам П.Бурдье, «чистое искусство» теряет свой институционально закрепленный авторитет, поскольку размываются и границы поля, и содержание самой «культурной легитимности».
Влияние на поведение и мироощущение людей, особенно на наиболее чуткую и динамичную молодежную аудиторию, имеет главным образом массовая культура, которая достаточно четко структурирована (внутри каждого сектора массовой культуры существует строгая иерархия). На переформатирование этого рынка влияет только спрос и реклама, мнения экспертов, критиков, если они имеют место, не оказывает сколько-нибудь заметного воздействия на продвижение «товара».
С феноменом массовизации связана еще одна черта нынешней культуры: институциональные рамки культуры оказались законсервированы, что стимулирует инерцию самовоспроизводства и самоидентификации массы [9, с.10]. И если наша массовая культура не реагирует на критерии культурной легитимности, вырабатываемые «чистым», или автономным, искусством, значит у нас нет поля литературы (живописи и т.п.) с неизменно присущей ему борьбой за навязывание
* Красноречиво характеризует современные функции медиа А.Зиновьев: «Это и информация, и дезинформация, и апологетика, и критика, и услуги властям и бизнесу, и оппозиция к власти и бизнесу, и проповедь морали, и проповедь разврата, и просвещение, и оглупление, и борьба идей и интересов, и отражение жизни, и искажение реальности, и делание жизни, короче говоря, квинтэссенция общественной жизни во всех проявлениях ее субъективного фактора. Медиа есть арена общественной жизни, ставшая сама одним из важнейших факторов этой жизни, - пишет А.Зиновьев. ... Медиа - это могущественный инструмент формирования сознания, чувств и вкусов огромных масс людей и инструмент воздействия на них в желаемом для кого-то духе. Но это такой инструмент, который сам осознает себя в качестве силы, использующей всех прочих и все остальное в качестве инструмента своей власти над обществом» [8, с.55-56].
Согласно теории П.Бурдье, «степень автономности поля производства культуры зависит от того, насколько внешний (гетерономный) принцип иерархизации подчинен внутреннему (автономному) принципу иерархизации» [10, с. 372].
противоположных определений того, что есть литературная и художественная продукция [10, с.374].
Нельзя сказать, что докса победила истину, а миф в очередной раз потеснил логос. «Мы имеем дело со вселенной непосредственного соединения, склеивания вещей и их репрезентации, со вселенной, погружающейся в визуальное, в пространстве которой любой образ вовлекается в процесс образного становления мира, - пишет Бодрийяр. -... Перед нами своего рода дьявольский метаболизм системы, которая переваривает любую критику, любую иронию, любое несогласие, которая фрактализирует абсолютно все, с чем сталкивается» [11, с. 117].
Однако, Бодрийяр вряд ли прав, полагая, что если реальность исчезает, а «закон ценности» перестает действовать, то все может обмениваться на все, и последняя - фрактальная - стадия в истории ценностей возвещает аксиологический и онтологический апокалипсис. Все это было бы так, если бы мы все находились внутри этого мегаэкрана. Или, по крайней мере, все были бы зрителями-потребителями-реципиентами. Но кто-то должен находиться по ту сторону экрана. И этот кто-то непрестанно осуществляет рефлексию над собственной деятельностью - как философскую, так и художественную. Как, например, делает это неподражаемый Татарский в «Generation "П" «миддл-литератора» В. Пелевина. У Пелевина виртуальная структура реальности становится доминирующей, ибо роман посвящен 90-м, когда традиция жизни была прервана, и в образовавшуюся пустоту хлынули знаки Востока и Запада. «Реклама, механизм вещания, каналы потребления, структура эфира - все это обманчиво кажется автономным устройством, поддерживающим современное общество. Понять его - значит понять мир» [12]. Но понимать - некому, некому пережить опыт абсурда, ибо Татарский -человек без убеждений и у него нет сознания, готового для абсурда, он - «ниша для информации, агрессивно шныряющей по бессущностному пространству».
Если считать литературу первым в истории культуры медиа-средством, как это делает Б.Дубин, то вопрос о противоречивых отношениях между литературой и медиа отпадает сам собой. Для того чтобы стать массовым феноменом, литература должна была объединиться с другими средствами массовой информации - прессой (роман-фельетон), кино (экранизация), радио (радиопьесы) и т.д. Синтез литературы и медиа произошел безболезненно, поскольку возможность массового высказывания идей, присутствующих в литературном произведении, а также охват большего сегмента аудитории были позитивными моментами не только для литературного поля, но и для конкретных писателей и произведений [13].
Примеры из современной литературы могут служить поразительными свидетельствами того, как медиа влияют на своего исторического протагониста и современного антагониста - книгу. С тех пор, как постмодернистская поэтика разрешила и узаконила полистилизм, а иногда и эклектику в пределах одного произведения, никого уже не удивляет «нарезка» реалистического, магического, символического и т.п. слоев в произведениях художественной прозы. Прием в литературе необыкновенно важен и, как элемент формы, он всегда играл революционизирующую роль.
Но мы хотим обратить внимание на другое. Медийная продукция (газета, газетный материал, телевизионные новости и ток-шоу) вводятся в тексты художественной прозы отнюдь не только для демонстрации постмодернистской
просвещенности и искушенности, как это делают, например, В. Пелевин или С. Жадан. Сравним два произведения - «Дневники» С.Н. Есина* и «Записки украшського самашедшего» Л. Костенко. Они только по видимости разножанровые и, следовательно, эстетически несоизмеримые. Роман Лины Костенко - не вполне роман, он тяготеет к автобиографичности и эксплицитной гражданственности, а сюжет разворачивается по дневниковой логике. Дневники С.Есина - тоже не вполне дневники, они априорно рассчитаны на чтение и восприятие не только близкого автору круга литераторов и людей искусства, которые в этих дневниках упоминаются, но и дальнего круга потенциальных или будущих читателей. От обычного «дневника писателя» его отличает огромная масса материала, которых в дневнике вроде бы быть не должно: пространные цитаты из газет, пересказ телевизионных и радиопередач, письма, которые автор отсылает и получает, критические статьи, обзоры и рецензии автора, отзывы на студенческие работы, сами художественные произведения студентов, весь обширный круг чтения писателя, который является также профессором, а в бытность и ректором, литинститута, того самого, который в 1956 году заканчивала и Лина Костенко. Сравнение правомерно не только в силу того, что «Дневники» Сергея Есина используют вольности романной формы, а роман Лины Костенко - ограничения формы дневниковой, но и в силу общности социального контекста и опыта. К тому же нас не интересует художественный уровень названных произведений - мы не будем спорить ни с теми, кто считает роман Л.Костенко «литературным провалом», ни с теми, кто считает «Дневники» Есина художественными настолько, что «их будут читать даже тогда, когда никого из героев этих дневников в живых не будет». Медиатизация литературы интересует нас как социальный, а не как эстетический феномен.
Нашей задачей является - с применением методологии критического дискурсивного анализа в версии Н.Фэркло - показать, каким образом прием «внутренней медиатизации» выполняет разнообразные социальные функции литературного произведения.
И С.Н. Есин и Л.В. Костенко - люди примерно одного возраста и одного поколения, профессионалы с большой буквы, состоявшиеся авторы, и заподозрить их в особом пристрастии к новомодным литературным играм было бы опрометчиво. Второе веское основание для сравнения - отсутствие взаимного влияния, Сергей Есин не читает по-украински и к украинофилам его не отнесешь даже с натяжкой, а Лина Костенко вряд ли держала в руках «бумажное» издание Есинских дневников. И если мы находим в их автобиографической прозе один и тот же прием (обилие газетных и теле- цитат), он должен нести определенную смысловую нагрузку.
* На самом деле дневников много, они представляют не что иное, как «поденные записки Сергея Есина, неизменно вызывающие неоднозначный резонанс в литературной среде». С конца девяностых они появляются каждый год и являются значительными по объему, иногда до 1000 страниц. В настоящей статье мы будем ссылаться на «Дневник. 2007. Первая половина» и «Дневник. 2009», который по объему примерно равен роману Л.Костенко (419 и 414 страниц соответственно).
Харьков - не самый маленький город в Украине, но в центральном книжном магазине «Books» не оказалось не только «Дневников» Есина, а вообще ни одной книги этого автора.
Не будем усложнять ситуацию, газеты цитируются обоими авторами как источник информации о «жизни как она есть». У Л. Костенко это, например, «кассетный скандал», «таращанское тело», криминальные происшествия, аварии, катастрофы и т.п. с миллениумом в качестве точки отсчета. У С. Есина - это разоблачительные материалы о политиках, «думских» деятелях и сенаторах-коррупционерах, о власть имущих, их браконьерских охотах и куршавельских забавах, олигархах, их детях-мажорах и их доходах, но также и новости литературы, театра, кино, музыки, балета и т.п.
И хотя оба автора - искушенные литераторы и не понаслышке знают медийную кухню (Есин долгие годы работал и на радио, и в журналах), привычка старшего поколения узнавать новости из газет выступает как элемент социального статуса, если угодно, как габитус. И, работая в автобиографическом жанре, писатели не могут не использовать информацию, текущую ежедневно по каналам масс-медиа. Но если у Есина герой-рассказчик много читает (в том числе и газет) и пишет о прочитанном по роду своей писательской и преподавательской деятельности, то у Лины Костенко герой романа - остепененный компьютерщик («интеллектуал-одиночка в условиях дикого рынка») и объяснить его пристрастие к газетам получается нескладно с точки зрения художественной убедительности. («Але я звик читати газети, - будто бы оправдывается герой Л.Костенко. - 1нтернет втягуе, так i будеш плавати в вiртуалi. А газету раз-раз и проглянеш». Или: «На мене вже газети падають, нема куди класти. Одна все падае заголовком догори: «Формувати юторичну свщомють» [14, с.27].
С.Н.Есин - прозаик опытный , он удачно дублирует прием прустовской зеркальной композиции; по ходу «Дневников» возникает идея написать роман, где маркиз А. де Кюстин путешествует по современной России, и обилие газетных и теле-пассажей в дневнике оправдывается, в том числе, и необходимостью собирания материала для романа, который и пишется параллельно с дневниками. Автор не скромничает, полагая, что обладает «интуицией человека давно и внимательно наблюдающего за прессой», а это, по-видимому, означает и умение читать между строк, свойственное едва ли не всем читателям, «рожденным в СССР». «Я люблю хотя бы раз в месяц схватить охапку центральных газет и "зажевать" их - очень многое узнаешь, о чем не говорит телевидение» [15].
Итак, первый вывод о том, что газетно-телевизионные материалы используются в художественной прозе для создания достоверного социального фона лежит на поверхности и является тривиальным для понимания процессов литературной медиатизации. Газета используется как сублимированная «жизнь как она есть», как субститут самой этой жизни. Хотя известно, что в литературе «истории по жизни», то, что случилось и что произошло с самим автором, имеют большую степень достоверности, чем истории, навеянные вторичным материалом. Другой вопрос, что медиа стали тотальными, всеохватными, так что о «жизни как она есть» мы
*
С.Н. Есин - автор романов "Имитатор", "Соглядатай", "Затмение Марса", "Гладиатор", "Казус, или Эффект близнецов", "Гувернер", "Марбург", "Твербуль, или логово вымысла" и др.
Питерский философ Григорий Львович Тульчинский так и назвал свою автобиографическую книжку - «ИПЖ», то есть «Истории по жизни».
узнаем из них больше, чем из девственного экзистенциального или социального опыта, если бы он мог иметь место.
Если сузить угол зрения и попытаться выделить какую-то общую тему в обоих сравниваемых произведениях, то, скорее всего, это будет тема Родины, отечества, нации, главная у Лины Костенко и важная в дневниках Сергея Есина. И тесно связанная с ней критика современности, имманентная любой «серьезной» литературе.
Но если соответствующие манифестации Лины Костенко выражены в романе публицистично, прямолинейно и однозначно, то аналогичные манифестации Сергея Есина даются как бы вскользь, из-за плеча кого-нибудь великого, легким комментарием либо необременительной ремаркой.
Вот две цитаты из «Записок украшського самашедшего»:
«На урочистому засщанш виступив президент i з притаманною йому вщвертютю так 1м i врiзав: «Час надмiрних емоцш минув». Тобто - не обольщайтесь. Весь ваш патрютизм, всi вашi мри про власну державу - це не бшьш як надмiрнi емоци. А ще вiн зробив цшне визнання: «Ми стали втричi бiднiшi», пояснивши це тим, що нас випустили iз зоопарку, вщтак не могли ж ми за десять роюв стати Англieю чи Франщею. Не уточнив правда, хто ким був у тому зоопарку - хто удавом, хто - кроликом, хто птахом у кл^щ. Що при нишшньому розкладi пол^ичних сил вельми суттево.
В цшому ж дiйшли висновку, що патрюти у нас е, але вони дуже затюкаш» [14, с.168].
«Сто1чне поколiння. Не те, що наше. Ми можемо втратити Украшу. Ми вже фактично 11 втрачаемо. Ми не здатш протистояти, ми не знаемо, на кого й на що спертися у цьому суспшьств^ воно хистке й захланне, шфшоване тлшом мертвих iдеологiй, поляризоване за принципом поколшь, сконфронтоване соцiально й нацюнально, навiть регiонально, - а ми, що зробили ми? - ми, поколшня у силi вшу, ми, шби ж уже громадяни вшьно! кра1ни, ми, ублюдочнi катастрофюти сво1х особистих драм, сипонули уроз^ч по свiтах, або сидимо тут, скшемо, чекаемо, поки нам усмiхнеться доля» [14, с. 193].
А вот примеры «национального чувства» из «Дневника. 2009» Есина, правда, плотно упакованные и хорошо упрятанные в чужие тексты и контексты, чего автор и не скрывает («я ценю это свое умение уходить в тень во имя дела»:
«И, как при газовом конфликте, надо иметь в виду оскорбление, нанесенное всем русским уходом от них Крыма.»; или цитата А.Блока, взятая из книги Соломона Волкова: "Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель" и комментарий к ней: «Это, по существу, очень верно и действует, наверное, как никогда сегодня. Только понятие народа заменено понятием современного мещанства, к которому, пожалуй, можно отнести и средний класс. Эта пропасть, рожденная временем и цивилизацией, сглаживалась в период советской власти, но надежда для русских опять пропала. Как иллюстрация - это то, что смотрит наш телезритель и читает наш массовый читатель, но одновременно существует и, скажем, канал "Культура", и выходят другие книги».
Автор и не скрывает свою позицию, и не выпячивает ее, например, цитируя в дневниках интервью некоего корреспондента с Д. Граниным в связи с юбилеем последнего:
«Пример, мне не близкий, из интервьюера: "Я могу лишь вернуться к своей излюбленной идее. Главную ценность всякой нации составляют аристократы духа". А вот сам Гранин: "Сейчас я не могу стать олигархом ни при каких обстоятельствах. Даже если бы я готов был продать свою душу дьяволу... Иногда кажется, что наше телевидение - это заговор, заговор, чтобы превратить народ в зомбированную массу".
Или еще проще и откровеннее:
«Но, читая книгу, я вдруг почувствовал в ней некоторый недостаток русского воздуха» [15]. «Однако то, что в русских реалиях презрительно клеймится как самодержавие (самодурство!) или тоталитаризм (то бишь хождение строем!), в западной историографии ласково называется абсолютизмом, иногда с сопутствующим эпитетом "просвещенный"» [16].
По сути, и в первом, и во втором случае авторы откровенно артикулируют свои манифестации в соответствие с законами жанра - романного или дневникового соответственно, но мы вдруг видим очевидную семантическую дифференциацию не дискурсов (дискурсы как раз соизмеримы), а порядков дискурсов. Согласно Н.Фэркло, «порядок дискурса - это социальное конструирование семиотических различий, особенное социальное упорядочение отношений на основе создание значений, таких как разные дискурсы, жанры, стили» [17]. Различны социальные миры, в которых обитают авторы сравниваемых нами произведений, хотя время хронологически почти одно и то же (роман Л. Костенко заканчивается событиями помаранчевой революции, а последний выложенный в интернете дневник С. Есина
датирован 2009), и это различие способно нейтрализовать дискурсивную
*
однородность жанров и когерентность смыслов .
С.Н.Есин - как явствует из дневников - не только много пишущий и много издающийся писатель, он - доктор наук, заслуженный деятель искусств России, да и «по жизни» чрезвычайно деятельный, потрясающе работоспособный, активный, востребованный человек. Вся литературно-театрально-художественная жизнь тусовочной Москвы дана и подсвечена «изнутри», он в курсе всех литературных и окололитературных дел и событий, а также он член или председатель многочисленных жюри фестивалей и конкурсов, наградных комиссий и т.п., завсегдатай элитных московских клубов («громкие имена членов нашего клуба известны только людям нашего возраста») и тем самым является носителем специфической цеховой информации, знатоком таких деталей и подробностей, которые практически недоступны в официальном изложении медиа и которые так важны в добротной прозе. Он включен в социум, предельно адаптирован, и если он и критикует власть, то не тотально, а выборочно и...очень осторожно. Дневники и интересны этим специфическим этосом москвича-интеллектуала - с его всеядностью и перенасыщенностью культурой, удивительной разносторонностью интересов и гибкостью вкуса, серьезностью и иронией, в том числе и над самим собой.
*
Любопытно, что один и тот же факт - осуждение на десять лет, а потом освобождение генерала Буданова, отсидевшего 8,5, лет по-разному комментируется Костенко и Есиным.
Дневники Есина содержат важные элементы интерактивности (это и магистрантша, защищающая диплом «Педагогическая составляющая в Дневниках С.Н.Есина», и дама филолог из провинции, пишущая монографию об этих Дневниках и получившая первую премию за эту работу, читатели Есина, которые находят его по интернету и пишут письма, а рядом с этим - жадные «поиски себя» в работах коллег-писателей, журналистов и ученых). Благодаря этому Дневники не только отражают медиа, вбирая их в сою орбиту, они сами становятся медиа-продуктом.
Форма цитаций в обоих произведений тоже разная. Точное указание даты, имени автора статьи, источника цитирования у Есина, и как бы «надвременная» - у Лины Костенко.
Несмотря на весь массив провокационных фактов о жизни теперешней России, приводимый Есиным, у него, как у русского, есть ощущение своей великости и приобщенности к великой литературе, тогда как у Л.Костенко - ощущение своей малости, в том числе культурной, литературной.
Лина Костенко в романе - наблюдатель и созерцатель, медиа для нее выступают как само время, как «движущееся подобие вечности», драматическая хроника планетарных событий оттеняется бледным фоном непростой жизни героев романа, у которых, что поразительно для романа, нет собственных имен, а есть некие устойчивые маркеры (Гламур, Тинейджер.). И хотя прием контраста, чередования, перебивки от жизни мира к обыденной жизни героя в романе Л.Костенко, и в дневниках С.Есина один и тот же, но эффект от его действия различен. У Л.Костенко - одна тональность, которая усиливается-нагнетается, у С.Есина - полифония, многоголосие , множество тонов и полутонов, в том числе и отсутствующая у Лины Костенко авторская самоирония.
Разным является и решение извечной темы - «художник и власть». Л. Костенко дистанцируется от власти во всех ее проявлениях, моральная позиция ее тверда и неколебима, тогда как Есин может «тщеславиться» и от подаренного С. Зайцевым модного костюма, и от приглашения на юбилей, куда он входит в одну дверь с министрами «по списку Григоровича», и от массы других знаков уважения, востребованности, значимости. Но тот же С.Н.Есин и разрушает миф о писателях, «инженерах человеческих душ», тоскующих по былому влиянию и былых гонорарах, грызущихся за приватизацию дач в Переделкино, завидующих, сплетничающих и подличающих, ибо «писатель - человек с извилистой психикой».
И Лина Костенко и Сергей Есин не любят эмигрантов, особенно тех, кто уехал не по политическим мотивам, а в поисках «лучшей жизни» - сытости, комфорта, защищенности. В романе Л. Костенко параллельно описанию бытовой неустроенности главного-героя, у которого не получается традиционная социальная роль главы семьи, кормильца и добытчика, проходит контрастная сюжетная нить о благополучии более успешного однокурсника, работающего в Силиконовой долине и на досуге любующегося бабочками (не скрыта ли здесь аллюзия с другим знаменитым эмигрантом - любителем бабочек?). Но если Костенко избегает
*
Указатель упоминаемых имен в Дневнике 2009 года насчитывает, почти как в кандидатской диссертации, 27 страниц.
прямых, «в лоб», обвинений в непатриотизме, у Есина могут встретиться, например, такие вот высказывания:
«.Я все же думаю, что почти любой эмигрант, не по политической репрессии уехавший из страны, как, скажем, Солженицын, всегда понимает, что это почти акт предательства по отношению к родине, и в силу этого всегда стремится приписать "милой родине" еще и те страшные черты, которыми она, возможно, и не обладает» [15].
Или:
«Он неплохо устроился в Америке, где-то в провинции - показали огромный по нашим меркам дом. Но беда в том, что это хорошо говорящий, почти как классик, человек дом-то предъявить может, а литературу - нет» [15].
Тогда как отношение к молодежи у Есина, много и продуктивно общающегося со студентами, с творческой молодежью более толерантно и благожелательно, чем у Костенко, которая не имеет такой возможности и вынуждена довольствоваться медиаинформацией, где «образ молодежи» далеко не всегда адекватен.
«Современная молодежь - это очень широкий спектр индивидуальностей», «это совсем другая молодежь, чем мы себе представляем, в том числе и по телепрограммам, она более серьезная и вдумчивая. Эта молодежь народилась для всех нас внезапно, хотя не исключено, что не без нашей помощи. Я каждый раз, когда возникает подобная удача, горжусь, что принимаю участие в объяснении жизни» [15].
И последнее сравнение касается культурно явления, которое получило в литературе название шестидесятничества. Для Лины Костенко, пик творческой активности которой как поэта приходится на 60-е, эти годы остаются моральным фоном и моральным критерием для оценки гражданской ангажированности или ее отсутствия.
«Вони таки справдi були заангажоваш, т шютидесятники. Заангажоваш в добро, в справедливють, в поняття чест й солщарносп. Крiзь них шби св^илася Украша, вщтак не виникало сумшву, що вона е. А тепер тшьки й того, що ще не вмерла, як стваеться у нашому Пмш» [14, с.194].
Тоталитарное прошлое изображается Линой Костенко жестко и без ностальгии, тогда как Сергей Есин к «огульному очернительству» явно не склонен; оставаясь членом уже зюгановской КПРФ, он намерен донести «другую правду», ибо то, чем была социальная политика СССР, понимается по-другому на фоне нынешней капиталистической действительности.
«Во всем виноват рынок и бесхозяйственность, экономия, доведенная до преступления. "Труд" прямо пишет, что даже когда самолет идет на второй круг, компания косо смотрит на эти действия пилота - у нее убытки, лишняя горючка» [15].
В качестве вывода можно предложить следующую констатацию: понимание и использование медиа в художественной прозе имеет ряд семантических векторов -от функции оператора реальной «жизни как она есть» до функции «голого приема», между которыми располагается спектр других функций, неизменно имеющих идеологическую компоненту. И не потому, что для критического дискурс-анализа не существует идеологически «стерильных» или идеологически ненагруженных текстов. КДА - это анализ отношений между конкретным использованием языка и
социальными и культурными структурами, специфику работы которых мы и пытались продемонстрировать, сравнивая два текста и, соответственно, два порядка дискурса.
Список литературы
1. Маклюэн М. Понимание медиа: Внешние расширения человека / Маршал Маклюэн ; Пер. с англ. В. Николаева; закл. ст. М. Вавилова. — М.; Жуковский: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2003. — 464 с. (Приложение к серии «Публикации Центра Фундаментальной Социологии»).
2. Кастельс М. Галактика Интернет: Размышления об Интернете, бизнесе и обществе / М. Кастельс ; Пер. с англ. А. Матвеева под ред. В. Харитонова. — Екатеринбург: У-Фактория (при участии Гуманитарного ун-та), 2004. — 328 с. (Серия «Академический бестселлер»).
3. Воропай Т.С. Повседневность масс-медиа перед лицом рассеянного разума / Т.С. Воропай // Фiлософiя i свгг повсякденносп. Збiрка наукових статей / Науковий редактор О.М.Кривуля. -Харкв: Атос, 2008. - С.60-66.
4. Воропай Т.С. Тягло Е.А. Глобализация, массовая культура и постчеловеческая антропология / Т.С. Воропай, Е.А. Тягло // Вюник Харювського национального ушверситету iм.В.Н.Каразiна. -Харкв, 2012. № 992. - Вип.45. - С. 19-29. («Людина у XXI столгт: тенденцп, засоби i перспективи змш»).
5. Кириллова Н.Б. Медиакультура: от модерна к постмодерну / Н.Б. Кириллова. - М.: Академический проект, 2006. - 448 с.
6. Стародубцева Л.В. Медиум и дистанция / Л.В. Стародубцева // Международный журнал исследований культуры : Научный журнал Санкт-Петербургского отделения Российского института культурологии. - Вып. 3 (4) : Культурная история медиа / [под ред. В. В. Савчука]. -СПб. : Эйдос, 2011. - С. 11-15.
7. Бурдье П. Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики / Пьер Бурдье // О телевидении и журналистике. — М., 2002. — С. 107—140.
8. Зиновьев А. Глобальное сверхобщество и Россия / А. Зиновьев. - Мн.: Харвест, М.:АСТ, 2000. - 128 с.
9. Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов / Л. Гудков. - М.: Новое литературное обозрение - «ВЦИОМ - А», 2004. - 816 с.
10. Бурдье П. Поле литературы / Пьер Бурдье // Социальное пространство: поля и практики; [пер. с фр.; отв. ред. перевода Н. А. Шматко]. — М. : Ин-т эксперим. социологии. — СПб. : Алетейя, 2007. — С. 365 — 472.
11. Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту / Ж. Бодрийяр. - Екатеринбург, У-Фактория, 2006. - 197 с.
12. Сиротин С. Виктор Пелевин: эволюция в постмодернизме // Урал. - 2012. - №3 - [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://magazines.russ.ru/ural/2012/3/ss11.html
13. Дубин Б. В. Литература и медиа? Литература как медиа. Литература в поле медиа / Борис Дубин // Иностранная литература. — М., 2008. — № 9. — С. 262—266.
14. Костенко Л. Записки украшського самашедшого / Шна Костенко. — К. : А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА, 2011. — 414 с.
15. Есин С.Н. Дневник. 2009. - [Электронный ресурс] / Есин Сергей Николаевич. — Режим доступа: http://lit.lib.ru/e/esin_s_n/dnewnik2009god.shtml
16. Есин С.Н. Дневник. 2007. - [Электронный ресурс] / Есин Сергей Николаевич. — Режим доступа: http://lit.lib.ru/e/esin_s_n/text_0140.shtml
17. Фэркло Н. Диалектика дискурса [Электронный ресурс] / Н. Фэркло // Современный дискурс-анализ. Методология: концептуальные обоснования. — 2009. — Вып. 1, т. 1. — Режим доступа : http://discourseanalysis.org/ada1_1 .pdf.
Воропай Т.С., Тягло К.О. Медiатизацiя культури i л^ература (досвiд порiвняльного аналiзу двох текстiв) // B4eHi записки Тавршського нацюнального унiверситету iM. В. I. Вернадського. Серiя: Фiлософiя. Культуролога. Полiтологiя. Соцiологiя. - 2012. - Т. 24 (65). - № 4. - С. 121-132. В статп здшснено рефлекста особливих феномешв сучасно! культури, пов'язаних з глобалiзацieю, а саме медiатизацп i масовiзацil. За допомогою теорп сощальних полш П.Бурдье i критичного дискурсивного аналзу у версп Н.Феркло (вiдповiдно концепта «поле» i «порядок дискурсу») проведений п^вняльний аналiз двох сучасних художтх творш i продемонстрований феномен «внутршньо! медiатизацil» лiтератури.
Ключовi слова: глобатзащя, медiатизацiя, поле художньо! лiтератури, критичний дискурс-аналiз, порядок дискурсу.
Voropay T.S., Tiaglo K.A. Mediatization of culture and literature (an experience of comparative analyses of two texts) // Scientific Notes of Taurida National V.I. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. - 2012. - Vol. 24 (65). - № 4. - P. 121-132. Reflection on specific phenomena of modern culture, related to globalization, namely mediatization and massovization is made in this article. Comparative analysis of two conteprorary fiction pieces is made by using of P. Bourdieau's theory of social fields and critical discourse analysis in the N. Ferclought's version (respectively by concepts of "fields" and "discourse order"). A phenomenon of "internal mediatization" of fiction is demonstrated.
Key words: globalization, mediatization, field of fiction, critical discourse analysis, discourse order.
Статья поступила в редакцию 18.09.2012
