CC BY
39Левчик Александр Владимирович,
аспирант кафедры социально-культурной деятельности, культурологии и социологии, Тюменский государственный институт культуры, г. Тюмень, тел. 89129943918, e-mail: alexanderlevchik @yandex.ru
Levchik Alexander V., Postgraduate at the Department of Socio-Cultural Activity, Cultural Studies and Sociology, Tyumen State Institute of Culture, phone: 89129943918, e-mail: [email protected]
УДК 316.77
МЕДИАМИСТИФИКАЦИЯ ПОСРЕДСТВОМ ПРАНКИНГА И ТРОЛЛИНГА: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА МЕДИАЭКОЛОГИЧЕСКУЮ ПРОБЛЕМУ
MEDIA MYSTIFICATION BY MEANING OF PRANKING AND TROLLING: SOCIOLOGICAL VIEW AT THE MEDIA ECOLOGICAL PROBLEM
А. А. Ефанов
A. A. Yefanov
Ключевые слова:
СМИ; Интернет; социальные сети; медиа-мистификация; медиафальсификация; пранкинг; троллинг; блогинг; медиаэколо-гия; медиаманипулирование; псевдоновость; фейк; постправда
Key words:
mass media; Internet; social networks; media mystification; media falsification; pranking; trolling; blogging; media ecology; media manipulation; pseudo-news; fake; post-truth
В современном коммуникационном пространстве в условиях усиления роли социальных медиа все чаще возникают явления медиамистификации. А. А. Первухин обозначает понятие медиамистификации как «созданную и зафиксированную в информационном поле фиктивную историю (событие или явление), которая подкреплена рядом правдоподобных доказательств, выступающую ярким информационным поводом для средств массовой информации» [1]. С. С. Распопова и Е. Н. Богдан справедливо уточняют, что медиамистификация «направлена на то, чтобы отобразить фрагмент реальности, в подлинности которого не было сомнения.
Зачастую медиамистификация превращается в обман, в циничную "разводку", которую называют медиафальсификацей» [2].
Медиамистификация генетически восходит к феномену псевдо-новости как «дискретно существующей разновидности новости. Будучи формально (по структуре) построенным как новостное послание (аналогичные композиция, стилистика, основные элементы, диалектический ответ на триаду вопросов: что? + где? + когда?), псевдо-новостное сообщение содержательно противоречит главным признакам новости (объективности, достоверности, отражению текущей действительности)» [3]. Псевдо-новость подразделяется на два типа: фейк и постправду. Основное их отличие заключается в следующем: «Если фейк может являться следствием непреднамеренности действий медиаконтролеров (погоня за сенсацией; низкий уровень профессионализма, проявляющийся в отсутствии навыков верификации фактологических данных), то постправда представляет собой результат спланированности техник, конечной целью которых становится осознанная дезинформация аудитории» [4]. В свою очередь, медиамистификация может рассматриваться как радикальная форма постправдизации новости, когда на основе имеющегося социального факта (официально подтвержденного властями и репрезентированного СМИ) происходит конструирование новой, во многом противоположной медиакартины (по принципу «двойного дна»).
В 2018 году явление медиамистификации проявилось во время трагедии в Кемерове, когда в результате пожара в ТРЦ «Зимняя вишня» погибли 64 человека, в том числе 41 ребенок. Несмотря на то что ЧП произошло 25 марта, многие официальные (так называемые «традиционные») СМИ непосредственно в день трагедии проигнорировали данную информацию или дали короткие сообщения (в их защиту можно предположить, что они опасались инспирирования панических настроений в обществе, не соответствующих первопричине, а данные пытались перепроверить; но нельзя исключать и так называемую «разнарядку сверху» — задание властей не обнародовать новость до установления всех подробностей, поскольку в медиа диалектически заложено стремление к сенсационности, в том числе иногда неосознанный «пиар на крови»). Широкое освещение началось лишь 26 марта, а национальный траур был объявлен только 28 марта (после инициированной акции со стороны пользователей социальных сетей «Требую национальный траур», с соответствующими надписью и хештегом в постах).
На этом фоне 26 марта в Интернете на ряде порталов и в социальных сетях началась медиамистификация конструируемой картины по поводу количества жертв трагедии с акцентом на полную дезинформацию со стороны властей и официальных СМИ. Отправной точкой стал выложенный в сеть фрагмент телефонных переговоров украинского пранкера Евгения и начальника бюро
судебно-медицинской экспертизы Кемерова, в котором злоумышленник, представившись сотрудником МЧС Поздняковым, запрашивал места в морге для якобы 300 погибших (в данном контексте пранкинг (согласно типологии С. В. Черновой, жанр развлекательного дискурса [5]) необходимо квалифицировать не как телефонный розыгрыш и шутку (общераспространенная коннотация — западный тренд), а в качестве деструктивной стратегии — сродни телефонному терроризму или технологии военной спецпропаганды, направленной на войска и население противника с целью вызвать аффективные реакции).
Затем в лентах информационных агентств (18) появились фотографии грузовиков с подписью «На этих машинах из города вывозятся трупы». Другая часть порталов (12) разместила фотографию с разобранной палаткой МЧС на месте ЧП в Кемерове, под которой утверждалось: «Брезентом накрыты десятки трупов». А кадры 2009 года из сгоревшего пермского клуба «Хромая лошадь» (также с десятками мертвых тел) некоторые издания (8) выдавали за последствия пожара в ТРЦ «Зимняя вишня». Еще некоторые ресурсы (2) выдвинули следующее предположение: «Пожар к Кемерове — это теракт. Детей заманили в ТРЦ во время выборов. Погибших — 355 человек. Есть аудио- и видеодоказательства». За свидетельство теракта выдавалась спортивная сумка, оставленная сотрудником «Зимней вишни», которую он впоследствии забрал (но продолжение видео уже мало кого интересовало).
В свою очередь, популярные блогеры, такие как Н. Соболев и С. Брокш, прокомментировали появлявшиеся в сетевом пространстве слухи о количестве жертв и желании властей скрыть истинные данные и причины, при этом регулярно повторяя фразу: «Подписывайтесь на мой канал» (вероятно, пытаясь монетизировать деятельность, сделать «хайп» на трагедии). Похожей стратегии придерживались и некоторые авторитетные «либеральные» теле- и радиоканалы. Так, в эфире радиостанции «Эхо Москвы» и телеканала «Дождь» ведущие зачитывали посты с версиями о количестве погибших, тем самым конституируя в сознании аудитории правдоподобность репрезентируемой картины.
Материалы и ролики активно комментировались пользователями социальных сетей, которые делали репосты (более 200 тысяч). При этом в их дискурсивных стратегиях превалировала как риторика катастрофы (59 %): «Нас никто не защитит!» (Ирина ***); «Опасно передвигаться по городу» (Анна ***); «Не знаешь, откуда ждать беды» (Сергей ***); «Все становится только хуже» (Валерий ***); так и стратегия политического протеста (41 %): «Мы их выбираем, а они нас убивают» (Алексей ***); «Замалчивали правду, спасая себя» (Валентина ***); «Пора вывести власть на чистую воду — тоже запереть в горящем здании!» (Игорь ***).
Кроме того, некоторые группы пользователей, используя прием открытого троллинга, оставляли комментарии по типу: «Вы все умрете!»; «Никто не защитит»; «Власти истребляют нацию» и т. д. М. М. Акулич по этому поводу замечает, что троллинг «похож на черный PR. Пользователь пытается повысить свой рейтинг и количество друзей, склоняя других к бессмысленным демагогиям и перепалкам. Тролли привлекают внимание самым изощренным способом, они не придерживаются морали, проявляют внутреннюю агрессию. "Вредители" от этого кайфуют» [6]. Можно предположить, что подобные дискурсивные конструкты являются свидетельством грамотно выстроенной стратегии социальной дестабилизации, которую инспирируют конкретные группы агентов (а нередко специальные иностранные структуры).
Для обоснования феномена медиамистификации нужно вспомнить историю 2012 года, когда в Оренбургской области на Донгузском полигоне произошел взрыв боеприпасов, предназначенных для утилизации. В то время как «традиционные» СМИ, ссылаясь на первых лиц региона и представителей правоохранительных структур, говорили об отсутствии жертв, троллеры продолжали обсуждать инцидент, аргументируя свои доводы «против» взрывной волной, когда в областном центре в 30 км от военного полигона были слышны раскаты, фотографиями непосредственных свидетелей, запечатлевших в Оренбурге столб дыма в форме гриба над Донгузом, а также большими материальными убытками — разрушенными домами жителей близлежащих поселков [7]: «По свидетельству очевидцев, которые живут в деревнях, подлежащих эвакуации, до сих пор горят поля, и очень много раненых. Погибшие тоже есть, но неизвестно — сколько!»; «Два часа как минимум люди находились в неведении и стояли во дворах домов, не зная, куда бежать и что делать. А трясло так (я живу в центре на Туркестанской) — не то что стекла, все подо мной ходуном ходило».
Нередко в своих комментариях троллеры применяли риторику разрушения — подрыв боевой мощи страны, утрату российской армией функции защиты — способности противостоять и обороняться в случае угрозы войны: «Никому не кажется, что Россию разоружают перед войной? Подкупаются несколько полковников, склады грабятся и подрываются для заметания следов, в оглядке на это даются команды превентивно уничтожить и другие склады, в итоге артиллерия сильно усыхает». Основной акцент делался на безвольных солдат-срочников, для которых служба в армии якобы представляет прямую угрозу для жизни: «По словам председателя фонда "Право матери" В. Марченко, пока солдатская жизнь ценится как нечто дешевое, взаимозаменяемое и ответственность за это минимальная, подвижек ждать не приходится. Родители
говорят, что будут жаловаться, а им отвечают: "А нам все равно". Вот это — лозунг армии. Им и правда все равно. Умрет ваш сын, станет инвалидом, заболеет, повесится, повесят — им все равно. Эту фразу надо как девиз повесить на дверь в каждой семье, где есть молодой человек призывного возраста»1.
Возвращаясь к инциденту в Кемерове, необходимо обратить внимание, что для усиления медиамистифицирующего эффекта социальные медиа героизировали и заживо умерщвляли некоторых местных жителей: «Нарим был обычным консультантом, но это не помешало ему в час трагедии кинуться на помощь к детям, которые были отрезаны дымом на катке, рядом с очагом пожара. Раз за разом он возвращался за очередным ребенком, пока не спас 30 из них. Сегодня, 26 марта, он найден погибшим среди завалов. Вечная память герою». Позже сам Нарим разместил в социальных сетях видеообращение: «Я вполне здоровый, нахожусь в Москве и не был в "Зимней вишне". Люди, остановитесь. Я наглядный пример того, как легко распространить "дезу"»2.
Однако на общей «волне» трагедии и пребывания города в состоянии глубокого стресса жители города на главной площади устроили 10-часовой митинг, на котором выкрикивали лозунги: «В отставку!» (речь шла о губернаторе А. Тулееве и мэре И. Середюке); «Правду!». Несмотря на то что инициативной группе разрешили посетить местные морги и посчитать количество трупов, а родных и близких якобы погибших 300 человек никто не смог найти, протестующие все равно пытались развенчать подтвержденную картину. В качестве контраргумента они возражали: «Власти взяли с родственников подписку о неразглашении!» В устной коммуникации некоторые митингующие с полной уверенностью также заявляли: «Сегодня мы были на кемеровском кладбище. Там уже выкопано 200 могил. Но мы видели только 17 подготовленных мест, поскольку хоронят людей под чужими именами в старых могилах». Другой местный житель во время митинга восклицал: «Все морги города заполнены. 70 % детей погибли. Я врач линейной бригады скорой помощи» (овации). Позднее выяснилось, что подобную информацию мужчина узнал из социальных сетей.
Таким образом, отсутствие информации о ЧП в первый день после трагедии спровоцировало реальные панические социальные настроения — особую форму коллективного поведения, круговую реакцию, при которой
1 Правда о взрывах на Донгузском полигоне [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://awyf.net/news/pravda_o_vzryvakh_nadonguzskom_poligone_orenburga/2012-10-13-1087.
2 «Полная безответственность»: кто и как «пиарится на крови» и пытается получить дивиденды на людском горе [Электронный ресурс]. — Режим доступа: https://www.1tv.ru/news/issue/2018-03-28/21:00#5.
«взаимное возбуждение индивидов приобретает круговую форму: субъекты отражают аффективные реакции друг друга и интенсифицируют их. Основной акцент делается на бесконтрольность, когда общественными движениями в ходе "крестовых походов" начинает управлять инстинкт самосохранения» [8]. Митингующие, возможно, временами забывая о трауризации, находясь в состоянии аффекта в результате медиазомбирования (имеется в виду влияние социальных медиа), пытались добиться правды любой ценой. А такие формы проявления эмоций, как овации и скандирования, архетипически восходили к народному вече.
Если говорить о последствиях медиамистификации, с большой долей вероятности можно утверждать, что его акторы останутся безнаказанными. Причем это касается не только порталов (многие из них не имеют лицензии СМИ) и троллеров (анонимных структур), но и блогеров, и пользователей социальных сетей, ретранслирующих медиамистифицирующие сообщения. В данном контексте следует обратить внимание, что Следственный комитет Российской Федерации объявил украинского пранкера Евгения в международный розыск, но власти соседней страны закономерно отказались его выдавать. Впоследствии сам злоумышленник также решил объяснить мотивы своего поступка: «Нет другого выхода, как полное уничтожение России — как нынешней существующей системы. Пусть их там режут кавказцы, пусть их там китайцы убивают, пусть они умирают от выбросов рутения, пусть их давят танки, пусть они взрывают себя старыми ядерными ракетами в шахтах. Да что угодно! Потопы, отключения электроэнергии. Мне наплевать, как эта конченая система изживет себя. Но ее конец — это моя цель»3. Подобные выражения подтверждают тезис о выгодоприобретателях в результате инспирирования панических социальных настроений, где пранкинг выступает в качестве инструмента воздействия.
На основании вышеизложенного можно сделать вывод, что явление медиамистификации является новой формой постправдизации повестки дня. В результате усиления кризиса доверия [9] к традиционным СМИ и наличия ряда дискредитирующих прецедентов наблюдается конструирование новой «альтернативной» дезинформирующей медиареальности посредством социальных медиа. Широко используются приемы пранкинга и троллинга. Основная ставка делается на аффективное состояние аудитории, диалектический поиск правды (по принципу «двойного дна»). В качестве мотивов медиамистификации можно назвать дестабилизацию обстановки, стремление к популярности, приращение
3 https://www.1tv.ru/news/issue/2018-03-28/21:00#5.
политического капитала, дискредитацию политического актора — потенциального конкурента. С учетом существующих законодательных коллизий и в условиях глобальной разобщенности современные авторы-медиамистификаторы преимущественно остаются безнаказанными (не теряют своей аудитории, а в некоторых случаях даже ее увеличивают, не имея никаких правовых издержек). Таким образом, медиамистификация сегодня является реальной медиаэкологической проблемой, которую удастся разрешить лишь в случае консолидированного подхода — взаимодействия представителей всех ветвей власти (законодательной, исполнительной и судебной) с международным корпусом СМИ, выстраивания глобального «гуманистического» диалога. Однако в нынешней политической ситуации подобный подход кажется нереализуемым, вследствие чего выглядит утопичным.
Библиографический список_
1. Первухин А. А. Теоретические аспекты понятия «Медиамистификация» // Вестник Челябинского государственного университета. Серия: Филология. Искусствоведение. - 2012. - № 32 (286). - С. 82-85.
2. Распопова С. С., Богдан Е. Н. Фейковые новости. Информационная мистификация: учеб. пособие для вузов. - М.: Аспект Пресс, 2018. - 112 с.
3. Ефанов А. А. Функционирование псевдо-новости в полях телевидения и Интернета: типология, практики, социальные эффекты // Коммуникология. - 2018. - Т. 6, № 1. - С. 156-165.
4. Ефанов А. А. Между фейком и «постправдой»: особенности конструирования псевдо-новости в современном медиапространстве // Век информации. - 2018. - № 1.
5. Чернова С. В. «Пранк» как речевой жанр развлекательного дискурса и его культурологический аспект // Филологические науки в МГИМО. - 2016. - № 8. - С. 189-200.
6. Акулич М. М. Интернет-троллинг: понятие, содержание формы // Вестник Тюменского государственного университета. Социально-экономические и правовые исследования. - 2012. - № 8. - С. 47-54.
7. Ефанов А. А. Социально-психологические последствия медиавоздействия: моногр. - Оренбург: ОГУ, 2018. - 219 с.
8. Ефанов А. А. Генезисное обоснование панических социальных настроений как одного из типов моральных паник // Социальная онтология в структурах теоретического знания: материалы IX Междунар. науч.-практ. конф. / Под общ. ред. О. Н. Бушмакиной, Э. Р. Рогозиной. - Ижевск: Издательский центр «Удмуртский университет», 2017. - С. 26-32.
9. Ефанов А. А. «Кризис доверия» к телевидению // Журналистика в 2017 году: творчество, профессия, индустрия. Сб. материалов междунар. науч.-практ. конф. - М.: МедиаМир; Факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова, 2018. - С. 536-537._
Сведения об авторе Ефанов Александр Александрович,
к. социол. н., доцент кафедры журналистики, Оренбургский государственный педагогический универси-тет, г. Оренбург, тел. 8(3532)771073, e-mail: yefanoff_91 @mail.ru
Information about the author Yefanov Alexander A., Candidate of Sociology, Associate Professor at the Department of Journalism, Orenburg State Pedagogical University, phone: 8(3532)771073, e-mail: [email protected]
УДК 316.4
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА И ЭТНОЭКОНОМИКА В СИСТЕМЕ ДЕТЕРМИНАНТ ТРАНСФОРМАЦИИ РЕГИОНАЛЬНОГО СООБЩЕСТВА
TRADITIONAL CULTURE AND ECONOMICS IN THE SYSTEM OF DETERMINANTS OF THE REGIONAL COMMUNITY TRANSFORMATION
О. А. Персидская, С. А. Мадюкова
O. A. Persidskaya, S. A. Madukova
Ключевые слова:
традиционная этническая культура; социокультурные детерминанты; межэтническое региональное сообщество; эт-ноэкономический уклад
Key words:
traditional ethnic culture; sociocultural determinants; interethnic regional community; ethnoeconomic structure
Анализ развития социальных систем и основных детерминант, которые его обусловливают, дает возможность выявить функциональные связи в структуре обществ, зафиксировать основные тенденции их трансформации, проанализировать эффективность стратегий развития. В гносеологическом плане такой анализ позволяет провести эмпирическую верификацию содержания философских категорий, их эвристических возможностей в качестве принципов анализа социальных
