CC BY
71
Борис ДУБИН
Массовые коммуникации и коллективная идентичность
Предмет статьи, опирающейся, среди прочего, на данные последней волны опроса по программе "Советский человек" и написанной в рамках этого многолетнего исследовательского проекта, не сама конструкция идентификации россиянина и не содержательный состав значений, которые в эту конструкцию входят (данным сторонам проблематики в разных ее аспектах посвящены другие статьи номера). Меня сейчас в большей степени интересуют институциональные механизмы поддержания и воспроизводства коллективной идентичности российского социума, прежде всего работа масс-медиа, а также перемены, которые произошли в их деятельности, в составе, установках и оценках их публики, т.е. в процессах коммуникаций между группами и слоями, на протяжении 1990-х годов. Иными словами, речь пойдет об уровнях (рамках) идентификации и формах (каналах) коммуникации.
Перестройка, интеллигенция, письменная культура. В конце 1980-х годов в СССР были отмечены "публикационный бум" и беспрецен-дентный взлет тиражей периодической печати, транслировавшей идеи и символы крупномасштабных перемен в стране1. Исследования ВЦИОМ с осени 1988 г. документировали этот феномен2. То, что рупором изменений и предметом широкого внимания стала печать, указывало на социальный слой, который нашел свое место, утвердил собственную роль в этих процессах культурной трансляции, — слой письменно-образованной интеллигенции3. Она, и прежде всего ее профессорско-преподавательская фракция ("специалисты"), масс-коммуни-кативная прослойка ("журналисты") и более либерально-ориентированная часть номенклатуры, людей, принимающих решения ("власть"), с одной стороны, по обычаям интеллигенции вы-
1 См.: Гудков Л., Дубин Б. Литература как социальный институт. М., 1994. С. 288-352.
2 См., например: Есть мнение! Итоги социологического опроса. М., 1990. С. 112-135.
3 Подробнее см.: Гудков Л., Дубин Б. Интеллигенция: Заметки
о литературно-политических иллюзиях. М.; Харьков, 1995.
соко ценила печатное слово, а с другой — ощущала изоляцию своего круга от публичности, воплощение которой видела опять-таки в газете и журнале. Отсюда иллюзии образованного сообщества насчет огромных, если не вовсе безграничных, как казалось на тот период, возможностей печати.
Если не углубляться в более далекие хронологические пласты, то можно сказать, что эти иллюзии, как и сам слой советской интеллигенции, начали формироваться на ранних стадиях пореволюционной модернизации (культурной революции 1920—1930-х годов) в преимущественно деревенской и по большей части неграмотной стране. Они укрепились в ходе урбанистической и образовательной "революций" 1960-х годов и более или менее продержались как доминантные вплоть до начала 1980-х годов. Завышенный, демонстративный, практически не обсуждаемый престиж печати, литературы, чтения на протяжении этих десятилетий — знак относительной замкнутости, устойчивости и безальтернативности (внеконкурентное™) того социально-культурного контингента, который через печатное слово, построенную на книге и чтении систему школьного преподавания задавал, поддерживал, тиражировал в массовом масштабе наиболее общие знания о мире, обществе, человеке, значения "высокой культуры" и пр.
Под воздействием всей этой системной работы советское общество представало на публичной поверхности как "самый читающий народ в мире". Для меня интерес данной брежневской формулы состоит сейчас не столько в том, что она демонстрировала остаточную мифологию советской исключительности, а в том, что в ней, во-первых, утверждалась высокая роль ценностных символов и самоопределений именно интеллигенции, а во-вторых, фиксировалось и обобщалось вполне реальное воздействие данной мифологемы на поведение, установки, оценки широких масс людей. Вот лишь некоторые данные тогдашних опросов общественного мнения. Во всесоюзном исследовании 1963 г. на вопрос о наиболее распространенных занятиях в свободное время респонденты указали, что ежедневно читают газеты (82%), журналы (36%), по мень-
шей мере несколько раз в месяц (72%), книги (соответственно 55 и 75%)1. В 1968 г. в среднем российском городе (Таганрог) на газету "Известия" подписывались 49% опрошенных (семей), на "Правду" — 44, на "Комсомольскую правду" — 33% и т.д.2
Напомню, что 1950—1960-е годы — начальный этап приобщения советского общества к телекоммуникациям. При известном интересе "чистой публики" к телевизору как символу современной, технической цивилизации культурный престиж телесмотрения, как и его распространенность, были не слишком высоки. По данным того же опроса под руководством Б.А.Грушина, в 1963 г. ежедневно смотрели телевизор 16% респондентов, слушали радио 71%.
Между тем уже тогда первые исследования телевизионной аудитории указали на два основных контингента наиболее вовлеченных телезрителей — молодежь 16—25 лет со средним и незаконченным средним образованием, а также неработающие люди старше 60 лет опять-таки с невысоким образовательным уровнем3. Последующие десятилетия стали временем массового приобщения советского общества к телевидению. Однако идеологический и организационный удар по социологическим исследованиям на рубеже 1960—1970-х годов, сохранение затем разрозненных очажков социологии исключительно в форме частных прикладных разработок ради ведомственных докладов и справок отраслевому начальству привели к тому, что телевизионная криптореволюция, как и многие другие серьезнейшие процессы в позднесоветском социуме, оказалась всерьез не описанной, осталась вне комплексного анализа и фактически не понятой обществом.
Для СССР конца 1980-х годов, периода перестройки, была характерна высокая заинтересованность общества работой масс-медиа, выра-женно позитивная оценка перемен в печати, радио, на телевидении, значительное доверие им со стороны большей части населения. Причем еще более высокими соответствующие показатели были в группах более образованных респондентов, в среде городской интеллигенции. Так, в феврале 1989 г. 86% опрошенных советских людей считали, что за предыдущий
1 Гоушин Б. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. М., 2001. С. 452.
2 Реснянская Л., Фомичева И. Газета для всей России. М., 1999. С. 22.
3 Опрос социологической лаборатории ЛГУ под руководством В.А.Ядова в 1965 г. (см.: Борецкий Р. Осторожно, телевидение! М., 2002. С. 85.)
год деятельность печати, радио, телевидения изменилась к лучшему, а среди подписчиков "Литературной газеты" так полагали даже 92%. Однако уже тогда респонденты оценивали популярные телепередачи в среднем более высоко, чем популярные газеты (в 1988 г. лучшей газетой "Аргументы и факты" назвали 25% опрошенных, лучшей передачей "Взгляд" — 31%), считали центральное телевидение более надежным и достоверным источником информации, чем газеты (в 1988 г. доверие им высказали 64 и 47% соответственно, в 1989 г. — 58 и 36%)'.
Распад массово-мобилизационного общества и утрата интереса к печати. К 1992-1994 гг. тиражи центральных газет и журналов начали сокращаться, поскольку они стали россиянам неинтересны. К тому же после отпуска цен и обвальной инфляции периодические издания оказались слишком дорогими для подписчиков и покупателей, поступали нерегулярно, а из-за чрезвычайного удорожания и ухудшения почтовых коммуникаций сделались недостижимыми. Частота и регулярность чтения газет и журналов у большинства населения снижаются (что показательно, читающая часть населения переходит при этом на массовую жанровую или формульную словесность в виде книжных серий — боевики, детективы, женские романы, причем в этом процессе массовизации лидируют столичные жители с высшим образованием). Падает доверие населения к масс-медиа вообще, но в наибольшей степени — именно к печати, причем особенно среди более многочисленных респондентов старшего возраста, 40—50-летних.
За 1990-е годы заметно' сокращаются культурные коммуникации обычного россиянина, его общий с другими смысловой мир сужается. Особенно чувствительно это затрагивает институциональную сферу кино. Подавляющее большинство населения переключается в этих условиях на проведение досуга в домашних условиях, который с середины 1990-х годов в основном концентрируется вокруг просмотра телепередач (можно сказать, что для дороги на работу и с работы у россиян припасен серийный детектив или женский роман, для дома — сериал по телевизору). В будни за телевизором средняя российская семья проводит от трех до четырех часов, по выходным — от четырех до пяти часов. При этом 81% россиян смотрят ТВ, прежде всего, чтобы узнать новости (чаще такова мотивировка пожилых респондентов), 78% — чтобы
1 Есть мнение. С. 280, 285-286, 290.
Таблица 1
В КАКОЙ МЕРЕ ЗАСЛУЖИВАЮТ ДОВЕРИЯ ПЕЧАТЬ, РАДИО, ТЕЛЕВИДЕНИЕ?
(в % от общего числа опрошенных в каждом исследовании)
Вариант ответа 1989 г. (N=926 человек) 1994 г. (N=2005 человек) 1999 г. (N=2409 человек) 2003 г. (N=2107 человек)
Вполне 38 27 25 22
Не вполне 40 38 44 46
Совсем не заслуживают 6 17 19 22
Затруднились ответить 16 18 12 10
Таблица 2
ДОВЕРИЕ ГОРОДСКИХ ЖИТЕЛЕЙ СМИ
(в % от общего числа опрошенных; декабрь 2002 г., N=2000 горожан)
Вид СМИ В целом доверяют В целом не доверяют Затруднились ответить Отношение доли доверяющих к не доверяющим
Газета 33 60 7 0,55
Журнал 29 49 22 0,59
Радио 50 36 14 1,39
Телевидение 56 42 2 1,33
Таблица 3
КАК ЧАСТО ВЫ ЛИЧНО_ (горожане России, в % от числа опрошенных в каждом исследовании; N=2000 горожан, ранжировано по убыванию доли ежедневных потребителей)
Вариант ответа Частота потребления
Ежедневно 2-3 раза в неделю Несколько раз в месяц Редко или никогда
2000 г. 2002 г. 2000 г. 2002 г. 2000 г. 2002 г. 2000 г. 2002 г.
Смотрите телевизор 91 92 7 6 1 2 1 1
Слушаете радио 68 61 6 11 3 5 23 22
Читаете газеты 24 21 27 28 31 34 18 17
Смотрите видеофильмы 7 8 9 11 24 23 60 58
Читаете журналы 4 5 10 11 33 36 53 48
отдохнуть, развлечься (такие ответы чаще дает молодежь). Остальные мотивы назывались опрошенными в 2000—2003 гг. как минимум вдвое реже, а то и совсем редко; они, например приобщение к образцам культуры, оказывались значимы лишь для отдельных узких контингентов (опять-таки людей с высшим образованием).
Россияне сегодня более охотно обращаются к местной прессе. Причем по регулярности выхода это чаще всего еженедельные газеты, а по содержанию — пресса развлекательная или ориентирующая на местных рынках труда и услуг, помогающая в адаптивных процессах трудоустройства, в поисках более дешевых товаров, возможности выгодной продажи, обмена, перепродажи и т.п. Данные об изменениях здесь за последние годы представлены в таблице 5.
Отмечу, что в данном случае речь идет вовсе не о переходе одного читательского контингента на другие коммуникативные источники,
с центральных — на локальные. Аудитории общероссийской и местной периодики, совпадавшие в 1960-х годах на 80—90%, в 1990-е годы резко разошлись: к середине десятилетия они уже не совпадали и наполовину1. В этом смысле можно говорить о двух разных формациях или фракциях публики. Преимущественный читатель местной еженедельной прессы — житель/жительница среднего и малого города, человек со средним образованием, работник средней квалификации (простой рабочий, мелкий служащий), тогда как среди аудитории центральных газет более активными выступают люди с высшим образованием, специалисты, руководители, студенческая молодежь2.
1 Реснянская П., Фомичева И. Указ соч. С. 58.
2 Там же. С. 97 и далее.
Таблица 5
КАКИЕ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ ГАЗЕТ ВЫ ЧИТАЕТЕ БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ РЕГУЛЯРНО?
(в % от общего числа опрошенных в соответствующем исследовании; 1999-2001 гг., N=2400 человек; 2003 г., N=2107 человек)
Вариант ответа 1994 г. 1995 г. 1996 г. 1997 г. 1998 г. 1999 г. 2000 г. 2001 г. 2003
"Аргументы и факты", с приложениями 19 16 20 25 24 20 21 19 19
"Известия" 3 3 3 5 2 2 2 2 2
"Коммерсантъ" 2 1 1 1 1 1 1 1 1
"Комсомольская правда", с приложениями 9 9 11 14 16 12 12 14 16
"Правда" 1 1 1 2 1 1 1 1 2
"Российская газета" 3 2 3 4 2 2 1 2 2
“Совершенно секретно" - - - 7 7 6 9 7 6
"Советская Россия" 1 1 2 2 1 2 1 2 1
"СПИД-Инфо" - - - 20 18 14 15 15 14
"Спорт-экспресс" - - - 2 3 2 2 2 3
"Труд- 5 4 6 5 4 3 4 4 4
Местные ежедневные - - - 20 21 12 14 12 11
Местные еженедельные - - - 22 33 24 20 22 21
Местные развлекательные, рекламные - - - 17 18 16 19 18 22
Не читаю газет 28 40 39 27 29 31 30 29 26
При этом выраженная заинтересованность россиян в центральных масс-медиа от года к году падает (табл. 6), так что сегодня среди реципиентов преобладает пассивное приятие того, что предлагается читать и смотреть (вспомним почти 90% позитивных оценок печати, радио и телевидения в конце 1980-х годов). Особенно явно это проступает в отношении именно к печати, хотя та же базовая конструкция ожиданий и оценок (нетребовательность и неудовлетворенность, но при этом вовлеченность и всеприятие) сохраняется применительно к телевидению, даже к наиболее популярным типам передач (табл. 7). Так последовательно сокращаются группы высокозаинтересованных и, напротив, растут подгруппы не интересующихся и интересующихся лишь отчасти (по модели: "Кушать — да, а так — нет").
Приведем распределение ответов на вопрос: "Изменилось ли за последние два-тпри года Ваше отношение к российскому телевидению: оно стало нравиться Вам больше; не больше и не
меньше; или меньше, чем раньше?" (2002 г., горожане России, N=1998 человек):
Вариант ответа %
Больше 25
Не больше и не меньше 52
Меньше 19
Затруднились ответить 5
В целом на протяжении второй половины 1990-х годов шло привыкание россиян к сложившейся структуре телевизионного мира (сетке телепередач, типам отношения к показываемому, стереотипам оценок)1. Отмеченность и привлекательность практически всех программ для массового зрителя снижалась. Особенно явно это для двух типов популярных передач: игр, конкурсов с призами и телесериалов. К 2000 г. ценностная отмеченность телесериалов и игр, конкурсов, викторин сгладилась.
1 Подробнее см.: Зоркая Н. Чтение в контексте массовых коммуникаций // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2003. № 2. С. 60-70.
Таблица 6
КАК ВАМ КАЖЕТСЯ, ЗА ПОСЛЕДНИЕ Г0Д-ДВА РОССИЙСКИЕ ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ СТАЛИ В ЦЕЛОМ БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ ИНТЕРЕСНЫМИ? (в % от общего числа опрошенных в каждом исследовании)
Вариант ответа Апрель 1998 г., Россия (N=1600) Апрель 2000 г., Россия (N=1600) Декабрь 2002 г., города (N=1998)
Более интересными 58 48 17
Не более и не менее интересными 17 19 58
Менее интересными 11 10 14
Затрудняюсь ответить 14 23 11
Таблица 7
В КАКОЙ МЕРЕ ВАС ЛИЧНО ИНТЕРЕСУЮТ НА ТЕЛЕВИДЕНИИ...
(в % от общего числа опрошенных в каждом исследовании, N=2000 горожан)
Вариант ответа 2000 г. 2001 г. 2002 г.
...новости, передачи последних новостей?
Совершенно не интересуют и не очень интересуют 8 10 13
В какой-то мере интересуют 19 22 33
Во многом интересуют, чрезвычайно интересуют 73 68 54
...политика, передачи о политике?
Совершенно не интересуют и не очень интересуют 29 35 41
В какой-то мере интересуют 30 28 34
Во многом интересуют, чрезвычайно интересуют 41 37 26
...криминальнаяхроника, чрезвычайные происшествия (пожары, аварии)?
Совершенно не интересуют и не очень интересуют 20 20 28
В какой-то мере интересуют 26 23 32
Во многом интересуют, чрезвычайно интересуют 54 56 40
В 1994 г. сериалы больше всего нравилось смотреть 60% опрошенных, в 2000 г. — 33%; игры и конкурсы — соответственно 35 и 24%. Выросла же отмеченность, ценностная привлекательность единственного вида программ — спортивных (к тому же после проявленной заинтересованности здоровьем нации со стороны президента соответствующих передач, новостей, ток-шоу на телевидении стало заметно больше). Группа почитателей спорта "вприглядку", по телевидению, выросла за указанные годы вдвое — с 19 до 38% населения1.
Сегодняшних россиян объединяет телевизор, т.е. символическая причастность к символически представленному и увиденному со стороны общему миру — без обратной связи с ним, без практических действий по созданию и поддержанию этого общего мира (нетрудно показать, да оно уже не раз и показывалось на данных ВЦИОМ, что точно такое же отношение связывает россиян с властью и сферой политики или с православием и православной церковью). Они видят себя как социум по телевизору и сплачиваются в социум телевизором, почему и составляют "общество зрителей". При этом общенациональной газеты, а тем более нескольких крупных национальных газет, в России сегодня по-прежнему не существует.
Общество как коммуникативная структура.
Все это с достаточной ясностью свидетельствует
о характере общества и человека в сегодняшней
1 См. также: Edetman R. There are no Rules on Planet Russia: Post-Soviet Spectator Sport // Consuming Russia: Popular Culture, Sex, and Society Since Gorbachev / Ed. A.M.Barker. Durham; L., 1999. P. 217-242.
России. Нынешний россиянин занят преимущественно пассивной адаптацией. Все более дробная аудитория газет и журналов, вообще спад читательского интереса к ним означает для социолога, что инициативных групп со своим влиятельным мнением в стране все меньше, а радиус их авторитетности — все короче. Напротив, в качестве зрительской массы, смотрящей на мир политики, эстрады, спорта, криминала со стороны, население России становится все однородней, но именно как пассивная масса, принимающая происходящее, что бы ни случилось: скажем, при всей заинтересованности россиян телевидением и объеме времени, которое ему уделяется, трое из пяти опрошенных в конце января 2002 г. ничего не знали о закрытии последнего независимого канала "ТВ-6", не испытали по этому поводу никаких эмоций либо предпочли не отвечать на вопрос; основной реакцией остальных было недоумение.
Отмеченные характеристики не означают единения с центральной властью — скорее перед нами, напротив, отрыв от нее, реальной, при демонстративном почтении к ее символам, к знаковым жестам1. Не зря исключительным кредитом доверия у россиян уже четыре года пользуется президент, хотя большинство населения не удовлетворены его практическими шагами или уже не думают, что дождутся их (в июле 2003 г. к этой последней позиции присоединились 50% россиян, противоположную точку зрения разделяли 40%). Не случайно столь
1 Ямпольский М. Власть как зрелище власти // Киносценарии. 1989. № 5. С. 176-187.
высокое массовое доверие опрошенных силовым структурам (прежде всего армии), которые при этом, по оценкам россиян, не имеют власти и влияния в стране. И потому столь же высок уровень декларируемого доверия респондентов православной церкви, которую не реже одного раза в месяц посещают при этом всего несколько процентов населения, хотя называют себя православными до 60% взрослых людей в России.
Если обобщенно представить общество как коммуникативную структуру, то можно сказать, что на протяжении послесталинского периода, в фазе эрозии и распада "классической" тоталитарной системы коммуницировали друг с другом письменно-образованная, слабо дифференцированная интеллигенция и столь же слабо дифференцированная, урбанизируемая и приобщаемая к письменной культуре масса. Подобная расстановка сил наследовала массово-мобилизационному социуму, который сложился в сталинскую эпоху, а рутинизировался и эрози-ровал в брежневскую.
На рубеже 1980—1990-х годов как интеллигенция, так и население, социум в целом не выдержали стартовавшего тогда процесса умножения группового состава общества. Провалился начавший, казалось, образовываться и еще крайне хрупкий уровень групповой консолидации, равно как захирели каналы межгрупповых коммуникаций. Прежде всего это коснулось журналов, отчасти — газет, кроме, как говорилось, еженедельных местных. Средний тираж одной газеты в России с 1990 по 2001 г. упал почти вдвое, но у центральных газет всероссийского масштаба — их число за этот период выросло более чем впятеро — он сократился в 25 раз ^Совокупный разовый тираж журналов (за это время их число выросло почти втрое) сократился в 6-7 раз2, но для наиболее читаемых — в 25 и более раз.
И если по числу телевизоров на 1000 человек Россия сегодня, хотя бы в тенденции, приближается к развитым странам, отставая от наиболее развитых в полтора-два раза, то по числу подписчиков кабельных сетей (а это предполагает значительно более широкий набор коммуникативных возможностей, их более или менее индивидуализированный выбор), она отстает в 8—10 раз, а по числу персональных компьютеров — не менее чем в 10—12 раз3. По данным ВЦИОМ на
1 Печать РФ в 2001 г. М., 2002. С. 134.
2 Там же. С. 121.
3 Средства массовой информации постсоветской России. М., 2002. С. 20.
2002 г. (N=2445 человек), в доме имели кабельное телевидение около 7% опрошенных россиян, на январь 2003 г. (N=2107 человек) персональным компьютером дома располагали 9%, причем Интернетом пользовались ежедневно или несколько раз в неделю 2%.
Население страны как бы вновь вернулось к массово-единообразному потреблению однонаправленной информации из "центра", но рупором ее теперь уже стал телевизор (на предыдущих фазах модернизации страны в этой роли выступали печать, радио, кино). Таков результат, цена поражения, распада и ухода интеллигенции, отсутствия самостоятельных и авторитетных элит, что в полной мере обозначилось уже в первой половине 1990-х годов, в том числе под воздействием "гайдаровских" реформ, показавших сильнейшую государственную зависимость образованного сословия. Собственная групповая сплоченность интеллигенции оказалась исчезающе малой, а кружковые формы ближайшей солидарности — недостаточными, слабосильными, невлиятельными: по содержанию и функциональному смыслу они, как и во всем социуме, оставались прежде всего адаптивными или компенсаторными. При этом в рамках распадавшегося посттоталитарного целого произошел, можно сказать, очередной "исторический пропуск" стадии индивидуализма, самостоятельных групп, институционализации их ценностей — "перескок" через групповую печать (газеты, журналы) к массовому телевидению.
Сегодня это телевидение двух первых каналов, которые принимают почти 100% россиян, — телевидение единообразно-государственное, массово-мобилизационное и вместе с тем массово-развлекательное. Отсюда — сокращение смыслового мира, культурных коммуникаций в большинстве возрастных групп, кроме самых молодых и относительно доходных: отрицательная динамика посещений учреждений культуры (табл. 8), а также падение активности контактов с другими, снижение значимости даже самых популярных праздников и т.п.
По данным, приводимым Флорианой Фосса-то, государство сегодня выступает в России собственником 70% всех электронных СМИ, 80% региональных и 20% общенациональных печатных медиа1. Общественного общенационального телевещания, т.е. телевидения, не только, по возможности, взвешенно выражающего точки зрения различных общественных групп, но не-
1 См.: Фоссато Ф. Медиаландшафт: 1991-2003 // Отечественные записки. 2003. № 4. С. 85.
Таблица 8
УЧРЕЖДЕНИЯ КУЛЬТУРЫ И ИХ ПОСЕТИТЕЛИ
Показатель 1990 г. 1995 г. 2000 г. 2001 г. 2001/1990, в %
Число театров 382 470 547 556 146
Численность зрителей в театрах (посещений, млн) 55,6 31,6 30,8 31,0 56
Число музеев 1315 1725 2047 2113 160
Численность посетителей музеев (посещений, млн) 144,0 75,4 73,2 74,3 52
Число платных киноустановок (тыс.) 77,2 34,4 18,0 17,4 23
Численность кинозрителей (посещений, млн) 1609,0 80 42 46 3
Источник: Российский статистический ежегодник 2002. М., 2002. С. 259-263.
зависимого от государственной власти и от давления коммерческих интересов, существующего за счет налога с пользователей, а значит, подотчетного обществу, в России вопреки самоназна-ченным титулам не существует (по данному вопросу Фоссато и другие независимые эксперты сходятся во мнении). Однако при этом огосударствленное центральное телевидение пользуется, как было показано выше, сравнительно высоким доверием и вниманием россиян, тогда как центральные газеты, журналы, сохраняющие пусть и по инерции хотя бы некоторый уровень разнообразия групповых мнений и оценок, ни доверием, ни вниманием у большинства населения, наоборот, не пользуются.
Симулятивная социальность и визуальные коммуникации. Уже приходилось отмечать, что преобладающая функция современного телевидения в России — функция условной интеграции целого: человека со страной, периферии с центром. Подобная интеграция осуществляется в процессе систематического воспроизводства единообразия (повторения) и на этом фоне, в этой привычной рамке — через демонстрацию отклонения от общей нормы. Тем самым в механизм воображаемого единения атомарного индивида с социумом оказывается встроена конструкция негативного самоопределения, идентификации "от противного"1.
С одной стороны, норма регулируется через показ негативных санкций за ее постоянное нарушение, отпадение от целого, что поддерживает в реципиенте чувство потенциального нарушителя и поднадзорного, наказание которого, быть может, всего лишь отсрочено. С другой стороны, область нормативного единства "всех" вводится в залоге ее потери, в модальности про-
1 См.: Гудков Л. К проблеме негативной идентификации // Мониторинг общественного мнения... 2000. № 5. С. 35—44.
шлого, ностальгических воспоминаний об утраченном и вины за эту утрату, — своего рода сплочение через отсылку к отсутствующему. Избавление от неприятного чувства раздвоенности и неуверенности, потери ориентиров и себя самого в подобной ситуации возможно, если негативные значения ответственности за случившееся переносятся на образы чужих, соблазнителей, врагов, а позитивное восстановление связи со "всеми", с целым воплощается в фигуре воображаемого "спасителя". Символическая (мифологическая) функция избавителя, фигуры в своих истоках архаической, характеризующей традиционное или традиционалистское сознание, собственно и состоит в устранении угрозы вторжения в мир, жизнь, сознание социума и его членов чего бы то ни было чуждого и чужого.
В материалах "Мониторинга" неоднократно приводились оценки исторических деятелей и эпох, которые они олицетворяют в сознании россиян. Полюсом негативных оценок в середине и второй половине 1990-х годов при этом неизменно выступали М.Горбачев и Б.Ельцин, средоточием позитивного отношения — Л.Брежнев, а с 1999 г. — В.Путин. Точно так же распределяются сегодня ретроспективные оценки россиянами роли масс-медиа в различные периоды советского и постсоветского времени. Приведем ответы на вопрос: "Когда газеты, радио, телевидение в нашей стране были более интересными, привлекали внимание людей?" (в % от общего числа опрошенных, 2003 г.,
N=2004 человека):
Вариант ответа %
В советское время (до 1985 г.) 28
В годы перестройки (1987-1991 гг.) 11
В последние годы 42
Никогда не были особенно интересными 9
Затрудняюсь ответить 10
В плане символической интеграции с целым сегодняшнее телевидение соединяет два плана
значений — массово-мобилизационные и массово-развлекательные. Реликтовые представления о "советском" (но без всеобщего дефицита, принудительного труда и распределения, тотальных репрессий) склеиваются нередко механически с отдельными символами "западной" цивилизации, как она воспринималась в том же закрытом и бедном позднесоветском социуме, вне идей индивидуальности и ответственности, ценностей социабельности и универсальности, свободы, права и культуры. Можно сказать, что телевещание осуществляется сейчас в двух режимах (речь, разумеется, идет о типологических конструкциях; в реальном поведении любого индивида или группы их элементы переплетаются). С одной стороны, через ситуации и символы нарушения нормы (сенсационные новости для более пожилых и провинциальных зрителей, скандальные шоу — для более урбанизированных и молодых, криминальную хронику — для тех и других) поддерживается некоторый уровень чрезвычайности, неуверенности и тревожности. С другой стороны, телесериалы и старое кино для более пожилой аудитории, а спорт, эстрада и дуракаваляние (не только название передачи, но и один из ведущих жанров современного российского телевидения) для молодежи дают временную разрядку, снижают или канализируют, переключают напряженность.
Такой аудиовизуальный массаж, перемежающий импульсы тревоги, расшатывание и исчезновение "твердой" реальности состояниями краткого успокоения, возврата исчезнувшего "на место", напоминает неоднократно описанную Фрейдом игру взрослых с ребенком в "далекоблизко" (РоП-Ба). В целом подобное переплетение тревоги и раздражающей невозможности оторваться от пугающего зрелища, стремление "быть в курсе", неспособность влиять на происходящее и вместе с тем неготовность занять самостоятельную позицию вне узких навязанных рамок, переопределить ситуацию и свою роль можно было бы назвать "комплексом пенсионера". Понятно, что элементы данного типологического комплекса могут в высшей степени присутствовать в поведении любой другой социально-демографической группы, более того, можно сказать, что в определенной степени и весь сегодняшний российский социум, выступающий "телевизионным обществом", ведет себя по образцу советского пенсионера.
Так работают остатки прежнего механизма мобилизации. Он сегодня уже исключительно демонстрационный ("виртуальный") и "слабый" (точечный) — это укол, а не блокада. Его действие ограничивается поддержанием известного
уровня диффузной тревожности, базовой неуверенности, так сказать, повседневной чрезвычайности1 . В частности, такова по функции риторика массовых коммуникаций, обращающихся к показу террористических актов или напоминанию о них, к фигурам и угрозам "мирового терроризма". В сентябре 2003 г. 73% россиян признались, что боятся нападения террористов лично на них и их семью, причем до двух пятых этой группы (28% всего населения) сказали, что "очень боятся" этого. Анализируя взаимную сосредоточенность власти и общества на проблемах безопасности, итальянский философ Джорджо Агамбен отмечал: "Постоянно отсылая к чрезвычайности и исключительности, меры по обеспечению безопасности в конечном счете ведут к растущей деполитизации общества. В длительной перспективе они с демократией несовместимы”2.
В России подобные меры к тому же чаще всего виртуальны и демонстративны. Они как бы обозначают присутствие органов власти (символическую концентрацию полномочий власти и демонстрируемое расширение поля ее притязаний), но не подразумевают ни их социальной авторитетности, ни инструментальной эффективности. Так что сегодня можно говорить о симуляционном поведении как власти, "верхушки", которая помнит, что пришла в общество и связана с ним исключительно посредством телеэкранов (отсюда и роль РЯ-технологов в ее окружении), так и большинства социума, "массы". Преобладание именно такого взаимного разыгрывания, символически-исполнительного кода коммуникаций между ними, а точнее, социума с самим собой, как раз и находит выражение в виде исключительной, практически полной те-левизации массового досуга.
Нарастание внеконкурентной значимости централизованных телекоммуникаций в российском социуме — оборотная сторона институциональной слабости российского общества, не-структурированности в нем самостоятельных групп, добровольных союзов. Представители российской власти, деятели масс-медиа, виртуозы пиара, сами жители России по-прежнему понимают общество как массу, оставленную на выживание, а в необходимых случаях и пределах подлежащую "мягкой", напоминающей мобилизации. Устранение самостоятельных и авто-
1 Подробнее см.: Дубин Б. 0 привычном и чрезвычайном // Неприкосновенный запас. 2000. № 5 (13). С. 4-10.
2 См.: Agamben G. On Security and Terror // <http://www.bard. edu/hrp/HRresponses/security/agamben.htm>, а также: Idem. Stato di eccezione. Torino, 2003.
ритетных фигур с российской публичной сцены, вытеснение из общественного внимания социальных проблем, целей и программ за счет символов и знаковых жестов представителей "властной вертикали" ведет к деполитизации публичной жизни и общественного сознания. Поддержание чрезвычайности (даже "мягкое"), муссирование, а тем самым и укрепление массовых тревог (пусть диффузных) с помощью телевизионных технологий — симптом и механизм подобной деполитизации, которая будто бы гарантирует повышение "прозрачности" общества, иными словами, управляемость массы.
Для молодежи при этом телевидение входит в более широкий круг коммуникаций через зрелище, формируя, поддерживая, укрепляя дистанцированную установку "постороннего", развлекающегося со стороны занятным и дурацким представлением "социальных других"1. Старшие же поколения россиян как бы "узнают" нынешние формы раздвоенного поведения, в котором индивидуально-семейная адаптация в ближайшем социальном окружении сочетается с пассивноодобрительным принятием символов целого на со-циетальном уровне. Это "узнавание" и приобретает у них форму ретроспективной идеализации брежневского времени, так что настоящее становится значимым и легитимным, реабилитируется через отсылку к прошлому. Иными словами, симулятивный характер социального поведения и визуализация культурных коммуникаций в данном случае обнаруживают для социолога "избирательное сродство"2.
К вопросу о "виртуальном обществе" и тому подобных феноменах. Исследователь здесь как будто бы имеет дело с одним из "воображаемых сообществ", формирование которых на поздних фазах отсроченной и заторможенной модернизации в Юго-Восточной Азии описал в свое
1 Результат подобной отстраненности, вряд ли полностью внятный самим россиянам: в мае—июне 2003 г. 58% из 3000 опрошенных в возрасте до 35 лет высказались за то, чтобы государство строже контролировало деятельность прессы, радио, телевидения (не согласились с ними 30% молодых россиян).
2 “Симулятивный" в данной трактовке означает, что разные смысловые планы и уровни действия (его ориентаций, мотивов, санкций) не просто фактически рассогласованы, но что отсутствуют системы значений (норм) и/или авторитетные инстанции, которые предусматривали и указывали бы на необходимость и формы подобного согласования. Фактически господствующими стратегиями взаимодействия, формами социальности в подобных условиях становятся негативные — демонстративное нарушение нормы ("нахальство — второе счастье", "кто смел, тот и съел"), самоназначение ("блеф"), вандализм и другие техники самоутверждения такого типа, с одной стороны, и привыкание, социальная мимикрия — с другой.
время Бенедикт Андерсон1. Роль печати и литературы2 (начало чему и положил Б.Андерсон), а затем кино3 в этих процессах сравнительно неплохо изучена. Слабее обследованы в связи с этим функции телевидения. Их исследования и начаты не так давно4. Однако прямое уподобление российских социальных структур и систем культурной коммуникации тем, что обобщены в указанных работах, на наш взгляд, неточно. Представляется, что мы в России, вероятно, имеем сегодня дело, во-первых, с качественно иной фазой модернизационных процессов, другими их базовыми условиями и историческими контекстами: известное сходство с описанными Андерсоном и другими аналитиками этим не отрицается, ему лишь указывается надлежащее, т.е. частное, функциональное место. Во-вторых, стоило бы уточнить и сам социокультурный механизм построения подобных воображаемых сообществ.
Похоже, что в нашем случае (а быть может, в какой-то мере и в случаях, описанных Б.Андер-соном и др.) мы имеем дело с разрывом между несколькими уровнями и типами идентификации, поведения, коммуникаций. По крайней мере между двумя: инструментально-адаптивным повседневным поведением в малых сообществах (семья, друзья, соседи, товарищи по работе и т.п.) и демонстративно-символическим — применительно к воображаемому большому целому, "обществу", нации или по отношению к фигурам, представляющим это целое, высший авторитет, более высокую норму и т.п. Это означает, что в качестве наиболее обобщенных и базовых в структуре общества здесь институционализированы (универсализированы и пр.) не практичес-
1 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001 (первое издание — 1983 г., второе, с которого и сделан русский перевод, — 1991 г.). Для адекватного понимания титула и проблематики книги напомню конструктивистскую посылку автора, для понимающей социологии, впрочем, исходную: "...все сообщества крупнее первобытных деревень, объединенных контактом лицом-к-лицу (а, может быть, даже и они), — воображаемые. Сообщества следует различать не по их ложности/подлинности, а по тому стилю, в котором они воображаются" {Андерсон Б. Указ. соч. С. 31).
2 См., например: Bollati G. L’italiano: il caractere nazionale come storia e come invenzione. Torino, 1984; Hohendahl P.U. Building a National Literature: The Case of Germany, 1830-1870. Ithaca, 1989; Becoming National / Ed. G.Eley, R.G.Suny. N.Y., 1996.
3 Burgoyne R. Film Nation: Hollywood Looks at US History. Minneapolis, 1997; Mythen der Nationen: Voelker im Film / Ed. R.Rother. Miinchen, 1998; HjortM., Mackenzie S. Cinema and Nation. L.; N.Y., 2000.
4 Morley D., Robins K. Spaces of Identity: Global Media, Electronic Landscapes and Cultural Boundaries. N.Y., 1995.
кие значения индивидуального действия, состязательности, самостоятельного достижения как основополагающего социального качества, формы социальности, основания социальных связей и оценок, а символические значения общей и повсеместной (тотальной) солидарности, принадлежности к аскриптивному или квазиаскрип-тивному целому — территориальному, родовому, кровному, требующие в ответ демонстративной лояльности, подчеркнуто правильного поведения. В любом случае эти последние отношения, их символы, воплощающие их фигуры (например, старшего по возрасту или отца-вождя), жестко отмечены как приоритетные, более высокие, сильные.
Разрыв между планами повседневного и высокого можно представить и по-другому — как принципиальную несогласованность ориентаций на социально близкого и социально далекого партнера (возможно, еще точнее, на ближнего, дальнего и чужого), наличие между ними заданного и непреодолимого символического барьера1. Такую двойную кодировку поведения можно без труда наблюдать в обиходе различных групп россиян. Скажем, подчеркнутая во внешнем виде городской молодежи (одежде, прическе, бутафории, жестах) ориентация на внеповседневный и нездешний образец модного поведения вполне допускает, а то и подразумевает столь же демонстративное равнодушие и грубость в отношении непосредственного окружения на улице или в транспорте. Точно так же упоение высокими чувствами и поиск идеальных героинь в любовных романах нисколько не исключает для читательниц зрелого возраста их безразличия и агрессивности в отношении собственных близких, семьи, детей. Или еще один пример: настороженность и упреждающий негативный настрой многих россиян старших поколений по адресу современной молодежи, якобы измельчавшей, в сравнении с "прежними идеалами" (соответствующие данные не раз приводились в "Мониторинге"), вызывает ответную агрессивную реакцию молодых людей, таким образом, "получая фактическое подтверждение" и т.п. Вот это и есть работа синдрома раздвоения.
Разумеется, рудименты такого типа общинных связей и символических систем, ситуации столкновения разных планов самосоотнесения присутствуют в современных и постсовремен-
1 Пространство взаимодействия, включая воображаемое, можно типологически представить здесь в аналитических координатах "своего—чужого” и "ближнего—дальнего". Тогда описанная выше фигура "спасителя" олицетворяет дальнего, но своего.
ных обществах. Но дело не просто в наличии, а в их удельном весе, системном контексте — конструкции ценностей, норм, символов, в которую они встроены, антропологическом типе их носителя, базовой личности. В обществах модерна, в том числе на нынешней, глобальной фазе их существования и взаимодействия, такие элементы либо сохраняют спорадическое ("архивное") существование и в определенной, контролируемой мере мобилизуются лишь в экстренных обстоятельствах социального испытания, глобальной угрозы и т.п. (свежий пример — восприятие
11 сентября в США), либо — и это гораздо чаще и обыденнее — характеризуют существование этнических, религиозных и тому подобных диаспор, "культуры изгнания", номадическое существование и пр. Для последних характерно систематическое разведение планов практической повседневности (либо встраивание в окружающие системы взаимодействия, причем с установками не только на пассивную адаптацию, но и на активное достижение, первенство, либо негативный протест против окружающего с последующей маргинализацией, рессантиментом, агрессией и пр.) и символической принадлежности, чувство которой формируется и поддерживается теперь уже не только традиционными средствами семейных и общинных ритуалов, но и "своей” прессой, а особенно аудиовизуальными медиа1. В силу пространственной (социальной) распыленности разнообразные типы группового сплочения, межгрупповые коммуникации, равно как и развитые формы межличностного общения, здесь затруднены, деформированы или даже невозможны. Поэтому повышенную роль приобретают символические коммуникации через "современного" технического посредника (кино, а позднее телевидение): он — канал коммуникации между "своими", и он же — символ приобщения к цивилизации "других".
В любом случае подобный разрыв между уровнями (планами) идентификации, типами коммуникации для модерных обществ — явление фазовое и локальное. В условиях России он приобретает характер идентификационного синдрома, встроенного в системы самоопределения и взаимодействия с социальными, культурными "другими" (определенное сходство с подобными явлениями демонстрируют, видимо,
1 См., например: Hondo А.М. The Cinema of Exile // Film and Politics in the Third World / Ed. J.D.H.Downing. N.Y., 1987. P. 69-76; Hall S. Cultural Identity and Diaspora // Colonial Discourse and Post-Colonial Theory / Ed. P.Williams, L.Chrisman. N.Y., 1994. P. 392-403; Displacements: Cultural Identities in Question // Ed. A.Bammer. Bloomington, 1994.
Таблица 9
КЕМ ИЗ ПЕРЕЧИСЛЕННОГО ВЫ СЕБЯ ОСОЗНАЕТЕ, ПРИНАДЛЕЖНОСТЬЮ К КОМУ ГОРДИТЕСЬ?
(в % от общего числа опрошенных в каждом году; сумма ответов больше 100%, поскольку респондент мог выбрать несколько вариантов ответов; в порядке убывания, приводятся лишь наиболее значимые позиции)
Вариант ответа 1989 г. 1999 г. 2003 г.
Отцом (матерью) своих детей 43 57 56
Русским человеком * 43 49
Жителем своего города, села 10 21 35
Хозяином в своем доме 15 32 32
Сыном (дочерью) своих родителей 18 24 27
Человеком своего поколения 13 19 25
Специалистом в своем деле 24 22 23
Советским человеком 29 13 14
Работником своего предприятия, учреждения 9 9 12
Верующим человеком 4 7 11
* В такой форме подсказка не использовалась.
феномены антиглобализма). Показательны в этом отношении данные о динамике идентификации россиян за последнее 15-летие (табл. 9).
Как видим, самые высокие темпы роста у чувства принадлежности к территориальной общности (селу, городу). Соответствующая доля опрошенных выросла в три с половиной раза, так что данная позиция в иерархии подсказок переместилась с шестого места на третье.
Вместо заключения. Ключевым словом официального языка и риторики российских массовых коммуникаций, в последние четыре года все теснее сближающейся с этим языком, стала "ста-
билизация". Подытоживая сказанное, можно коротко охарактеризовать ее как стабилизацию усреднения и безальтернативное™; стабилизацию ценой деполитизации социума; симулятив-ную стабилизацию. Это крайне ненадежная стабилизация массовой пассивности без артикулированных социальных механизмов поддержания и укрепления стабильности, без ее правовых гарантий. В конечном счете на уровне общества ее, вероятно, правильнее всего интерпретировать как усталость от мобилизации, пассивную реакцию на внешние раздражители, на постоянное "вздрючивание".
Данному типу общественного состояния соответствует и преобладающий тип человека (социальной личности). Это по-прежнему человек мобилизационный, хотя теперь уже в ослабленной форме, с внутренним недовольством и утомлением от этой "мобилизационной готовности"; человек раздвоенный; человек, симулирующий причастность к России как ностальгически вспоминаемой "великой державе". Он пассивно адаптируется в социальной жизни и мысленно все более изолирует свою страну от "большого" мира. Характерна динамика массовых оценок западной культуры за последние годы: если в 1996 г. отношение согласных и несогласных с негативной оценкой западной культуры ("оказывает отрицательное влияние на положение дел в России") выглядело как 48:36, то в 2002 г. — 67:2В1. В этом контексте нынешний российский телеэкран можно уподобить не столько пресловутому окну, сколько ширме, электронному занавесу.
1 Подробнее см .-.Дубин Б. Запад для внутреннего употребления // Космополис. 2003. № 1 (3). С. 137-153.
