CC BY
118
Таблица 2
Распределение ответов на вопрос о необходимых навыках работы (в % к числу опрошенных; в скобках приводятся показатели ответов на соответствующий вопрос по группе респондентов старшего возраста).
обманывают кого-то для достижения своих целей 13% респондентов, а редко — 33%). На практику дачи взяток указывают 6% ("часто") и 16% ("редко") респондентов. Уклонение от налогов признают 6% (часто) и 6% (редко). Любопытно, что в этом же ряду стоит и практика использования сексуальных связей для достижения корыстных целей (3 и 5% соответственно). Наконец, на опыт гомосексуального общения указывают 0,5% респондентов (около 10 человек из выборки) в графе "часто" и 2% — в графе "редко, только пробовал" (соответственно, около 40 человек).
Анализ полученных данных показывает определенное различие в поведении мужчин и женщин. Практически во всех видах "девиантного" поведения мужчины более активны. Они указывают на постояное курение в 2 раза чаще женщин (64% против 30%); на употребление алкоголя и добрачные половые отношения — в 2 раза, на употребление наркотиков — в 35 раз чаще. Что касается "особенностей" сексуального поведения, то здесь существенных различий не наблюдается.
На терпимое отношение к проституции (согласие с организацией официальных публичных домов) указывают 52% респондентов, и 26% считают, что официально разрешать заниматься проституцией нельзя.
Как живем и что мы умеем? Разумеется, будущее России зависит не столько от моральных установок молодежи, прочность которых достаточно сложно выявить в опросе, сколько от освоения соответствующих социальных позиций и практических навыков. 46% молодых людей избирают позитивную оценку при ответе на вопрос о том, нравится или нет им сегодняшняя жизнь в России. 45% — отрицательную. Иными словами, молодежь по этой важнейшей позиции делится ровно пополам.
11% оценивают свое материальное положение как благополучное, 56% — как удовлетворительное. В сумме это дает ровно 2/3 респондентов. Как плохое материальное положение оценивают несколько менее 1/3 (30%).
Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что 27 % считают, что их материальное положение за последний год улучшилось; 52% — что это положение осталось без изменений, и только 21% считают, что их положение за последний год ухудшилось.
В целом эти данные можно оценить как преобладание позитивных оценок над негативными, оптимистической перспективы над пессимистической. 27% считают, что в будущем оно улучшится, и только 9% — что ухудшится.
Молодежь активно использует любую возможность разовых и временных приработков (37%). Постоянно работают в нескольких местах 18%. Вместе с тем достаточно большая доля живет преимущественно на средства родителей (24%) и не имеет собственных источников доходов в данное время (10%). 20% молодежи получают помощь от
родственников и друзей, а 10% говорят о том, что они вынуждены занимать деньги.
Немногим более 33% молодых людей считают, что они добились успехов в области образования. 28% отмечают, что им удалось создать прочную счастливую семью. И такая же примерно доля тех, кто занимается любимым делом.
Престижная работа стала уделом 16% молодежи, что также свидетельствует о достаточно активном включении представителей молодого поколения в складывающуюся экономическую ситуацию и использование тех возможностей, которые ею представляются. Весьма характерны в этом отношении данные табл. 2.
По всем показателям, характеризующим практические навыки работы и общения, молодежь заметно превосходит представителей старшего поколения. В этом и состоит наиболее важный сдвиг социальной реальности. Освоение новых навыков профессиональной деятельности молодежи свидетельствует о направленности и необратимости перемен, происходящих в российском обществе.
Борис ДУБИН
Группы, институты и массы: культурная репродукция и культурная динамика в сегодняшней России
Материалы, положенные в основу статьи, — опросы ВЦИОМ за 1992—1998 гг. и данные государственной статистики за 90-е годы. Она по тематике примыкает к недавним публикациям "Мониторинга", посвященным установкам и вкусам "среднего человека" в сфере потребления массовых коммуникаций, массового чтения*.
Культурная ситуация: институты и лидеры. Сегодняшнюю активность россиян в сфере распространения и восприятия культурных образцов определяют среди прочего некоторые процессы общесоциального плана. Рассмотрим три из них:
1. Распад советской государственной системы — форм организации культурного тиражирования и распределения, в частности социализирующих и репродуктивных институтов советского и постсоветского общества (средней школы, книгоиздательской системы, так называемых учреждений культуры — библиотек, театров, музеев, табл. 1).
Говоря о распаде советской государственной системы, я вовсе не имею в виду, что общее число тех или иных учреждений и ведомств подобного типа либо число их работников обязательно и резко сократилось (скажем, численность средних дневных школ и учителей в них за 90-е годы практически не изменилась, а число театров и музеев на протяжении этих же лет, как видно из данных табл. 1, наоборот, даже заметно выросло). Речь идет о падении их авторитета у значительной части населения, об утрате ими, как институтами широких кругов, заинтересованной и подготовленной публики. Так, согласно данным мониторингов ВЦИОМ за 1993—1997 гг., доля тех, кто стал за последнее время, по их оценкам, реже бывать в театрах, музеях, библиотеках, от опроса к опросу остается максимальной среди
* Левада Ю. "Средний человек": фикция или реальность? // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1998. № 2. С. —12; Он же. Индикаторы и парадигмы культуры в общественном мнении // Там же. № 3. С. 7—12; Зоркая Н. Тенденции в чтении россиян в 90-е годы: на материалах опросов ВЦИОМ 1992—1997 гг. // Там же. С. 44—49; Бочарова О. Кто читает любовные романы? // Там же. С. 49—51.
О феномене массовости в нынешнем социокультурном контексте см.: Дубин Б.В. Культурная динамика и массовая культура сегодня // Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития. М., 1994. С. 223—230.
Практические навыки Навык
есть приобре- тается нет
Вождение автомобиля 43 (41) 10 (3) 46 (56)
Работа на компьютере 42 (23) 23(14) 36 (63)
Пользование оружием 36 (31) 6 (3) 59 (66)
Вождение мотоцикла 31 (25) 3 (2) 66 (73)
Общение на иностранном языке 24 (16) 23 (7) 52 (77)
Таблица 1
Соотношения численности и посещения культурных учреждений, объемов книгоиздательской деятельности
и производства фильмов в 1990 и 1 996 гг.
Показатель 1990 г. 1996 г. 1996/1990 гг., %
Число театров 382 489 128
Численность зрителей (посешэний, млн 55,6 29,1 52
Число музеев 1315 1814 138
Численность посетителей (посещений, млн 144,0 69,0 48
Число плотных киноустановок (тыс.) 77,2 32,0 41
Численность зрителей (посещений, млн 1609,0 52,0 3
Выпускхудожественных фильмов 375* 30 8
Число массовых библиотек (тыс.) 62,6 53,5 85
Численность читателей (млн) 82,1 59,5 72
Число изданных книг и брошюр (тыс.) 41,2 36,2 88
Общий тираж (млн) 1553 421,4 27
Число периодических изданий (без газет) 3681 2751 75
Годовой тираж (млн) 5010 387,8 8
Число газет 4808 4881 102
Разовый тираж (млн) 166 114 69
Источники: Российский статистический ежегодник. М., 1997; Печать Российской Федерации в 1996 году. М., 1997.
* Показатель за 1991 г. Отмечу, что при этом доля охвата российского населения видеомагнитофонами за 90-е годы увеличилась, по данным опросов ВЦИОМ, с 4% в 1990 г. до 30-32% и даже 37% в 1997-1998 гг., что равно числу имеющихся в семьях фотоаппаратов и уже приближается к уровню телефонизации страны (телефоны есть сегодня у 40—42% опрошенных россиян).
более молодых россиян (до 29 лет); людей с высшим образованием; жителей Москвы и самых крупных городов; учащихся и специалистов с высшим образованием.
2. Изменение роли образованных слоев в российском обществе на протяжении последних пяти-шести лет. Дело здесь не только в снижении и трансформации культурной активности этой группы (например, в падении ее интереса к музыке, театру, чтению, массовизации вкусов, о чем речь пойдет дальше). Главное — утрата интеллигенцией ее места в обществе, казавшегося долгое время монопольным, устойчивого социального статуса и лидерского самоощущения в культуре, потеря привычных со-гальных партнеров и оппонентов, а отсюда — растущее недоверие и равнодушие к современности (расхожие высказывания типа: "Это не мое время", "Нас обокрали, обманули"), спад креативного потенциала, самого импульса к смысловому поиску и культуротворчеству, укрепление стальгических настроений и рутинных культурных ракгик. Это, в свою очередь, во многом влечет за собой дальнейшее падение значимости и привлекательности (особенно для наиболее молодых, социально активных 1#пп) тех идей, представлений, конкретных имен и образцов (всей огосударствленной "идеологии культуры"), которые раньше связывались с интеллигенцией в более дооких кругах общества. Сегодня — особенно ощутимо это в сравнении с еще недавними "звездными" годами Срестройки и гласности — можно говорить о крайней умадробленности и разрыхленности самого образованного
слоя, а также о сокращении дистанций между прежними слоями социума (в первую очередь по оси образование— цивилизованность—образ жизни), о потере символами более высоких слоев своей вчерашней и позавчерашней престижности для более низких, снижении привлекательности центра — для периферии.
3. Значительног расширение сферы деятельности технических средств массовой коммуникации. Главным образом это относится к сети негосударственного телевещания, кабельного телевидения, видео, во многом работающих уже по условиям рынка, в расчете на массового зрителя и потребительский спрос. А последний — если говорить сейчас не о "старых" лентах, особенно комедиях, а о сравнительно "новых" для отечественного зрителя разновидностях жанрового кино — так или иначе концентрируется сегодня вокруг двух жанров. Это боевик и мелодрама, включая телесериал (и то и другое, как правило, зарубежные, чаще всего американские).
В том же направлении трансформировалась и деятельность российских книгоиздательств. По оценкам экспертов*, книжный рынок сегодня на 3/4 состоит из беллетристики и учебной литературы (продукция издательства "Просвещение" составляет 10% от общегодового тиража книг), причем до 90% всего рынка художественной литературы составляют книги массовых жанров ("формульные повествования", по терминологии Дж.Кавелти). Это прежде всего боевик, детектив, криминальный роман и роман о любви ("любовный", "женский"), затем — фантастика, а также история, поданная как приключение, загадка, сенсация либо как воплощение государственнически-державных и почвеннических представлений. По данным госстатистики, негосударственные книгоиздательства выпускали в 1996 г. уже 43% книг (по названиям) и больше 72% — по тиражам, а совокупный тираж книг трех крупнейших негосударственных издательств ("Эксмо", "Терра" и все более концентрирующаяся на учебной литературе "Дрофа") превысил объем продукции издательства "Просвещение" (с последним успешно конкурирует в последнее время еще и издательство "Новая школа"); он теперь в 2 раза выше совокупных тиражей продукции, изданной за год государственными ведомствами и организациями вместе взятыми**.
Кроме всего прочего, в ходе этого процесса заявила о себе, начала формироваться и консолидироваться другая, "неинтеллигентская" фракция образованного слоя — предприниматели, менеджеры, торговые посредники, связанные с ними журналисты и экономисты, специалисты по моде и рекламе, маркетингу и медиатехнологиям (к ним стоило бы добавить новых публичных и масскоммуникативных "звезд" с их демонстративным образом жизни, связями, стилем потребления). Основу этого нового в наших условиях социального контингента составляют более молодые, предприимчивые и добившиеся успеха россияне в Москве, С.-Петербурге, крупнейших городах страны.
Крах системы культурного воспроизводства: пример книгоиздания***. Поскольку смысловой состав европейских культур новейшего времени в максимальном его семантическом, временном, пространственном разнообра-
* Итоги. 1997. 18 нояб. С. 38. Добавлю, что параллельно мас-совизации книжного ассортимента идет, хотя и гораздо более медленными темпами, децентрализация самой книгоиздатель -ской сети. В 1996 г. в Москве выходило 55% всех издаваемых в стране книг по названиям и 80% — по тиражам; доля издаваемого другими городами, кроме столицы и С.-Петербурга, с 1986 г. выросла в 1,5 раза по названиям и в 2 раза — по тиражам. (Там же..)
** Печать Российской Федерации в 1996 г. М., 1997. С. 12, 20. *** Рассчитано по: Печать Российской Федерации в 1996 г. За ценные консультации благодарю А.Рейтблата и И.Фальковского.
зии и дифференцированности воспроизводят книги, книжный тип коммуникации, остановлюсь несколько подробней на данных о динамике книгоиздания в России 90-х годов. 36 237 вышедших в 1996 г. названий книг и брошюр составляют 245 изданий в расчете на 1 млн населения. Этот фундаментальный показатель, в принципе характеризующий творческий потенциал общества и многообразие его запросов, находится сейчас на уровне 1913 г. (в деревенской неграмотной стране того времени выходило 240 названий книг на 1 млн жителей). Он заметно ниже того, что был к началу перестройки в СССР (300 книжных изданий), в 2—3 раза уступавшем тогда по этому параметру современным развитым странам Запада, где и запас уже накопленного, изданного в предшествующие годы, был, понятно, намного богаче*.
Общая тенденция в отечественном книгоиздании 90-х годов — заметное сокращение числа названий (на 1 /з для естественнонаучной литературы, на 1/2 — для технической, более чем на 1/2 — для искусствоведческой), но еще более резкое падение тиражей. Даже при сохранении прежнего числа названий для политической, социальноэкономической книги и при росте этого показателя для книг по филологии или для беллетристики (126 и 136% к уровню 1990 г.) тиражи книг по трем этим разделам составляют, соответственно, лишь 28, 31 и 25% от показателей 1990 г., тогда как для технической литературы — 15%, естественнонаучной — 13, искусствоведческой — 11%. В целом ассортимент по названиям научной книги достигает сейчас 63% от 1990 г. (совокупный тираж — 21%); для производственной книги эти показатели составляют 32 и 13%, а у научно-популярной и справочной книги, почти сохранивших прежнее число названий (95 и 90% к уровню 1990 г.), равны лишь 11 и 26% тогдашних тиражей. Средний тираж книги составляет сегодня порядка 10—12 тыс. экз. (беллетристики — около 20 тыс., детской книги — 24—25 тыс., научной — 1 тыс., а в 1990 г. — более чем 3 тыс., когда их и по названиям выходило в 1,5 раза больше).
Лидерами по числу выпущенных названий и вместе с тем по среднему тиражу выпускаемых книг (т.е. по потенциальной представленности каждой выпущенной книги, возможному читателю и по числу образцов продукции, одновременно предъявленных обычному покупателю, прохожему на книжных лотках и прилавках сегодняшних книжных магазинов) стали в 1996 г. десять издательств**, приведенных в табл. 2.
Если говорить о тематическом профиле этих крупных издательств, то "Росмэн" публикует в основном энциклопедии для детей (плюс боевики и фантастику; почти исключительно фантастику издавал в 1996 г. "Центрполи-граф" — 213 названий при достаточно скромном среднем тираже в 19 тыс. экз.). "РМЖ Панорама" успешно печатает любовный роман (с ней отчасти соперничает "Радуга", с более скромным (92) числом названий, но при среднем тираже 109 тыс. экз., и ACT — 420 названий при не очень высоких тираже в 29 тыс. экз.). "Локид" выпускает боевики и фантастику (боевики издают также "ACT-Пресс" со средним тиражом в 42 тыс. экз., "Вагриус", "Эксмо", "Голос" со средним тиражом 94 тыс. экз.), учебную литературу, кроме уже названных, — "Мирос" (сред-
* Ср.: Гудков Л., Дубин Б. Интеллигенция: заметки о литературно-политических иллюзиях. М.; Харьков, 1995. С. 24.
** Именно у этих издательств и именно для их продукции налажены системы доставки больших партий книг в широком ассортименте на периферию. Для проблем воспроизводства культурных образцов это факт кардинальный, поскольку прежняя централизованная сеть государственного книгораспростра-нения рухнула, почтовые пересылки намного удорожают книгу и журнал, а популярность массовых библиотек, как мы видели, заметно падает.
Таблица 2
Показатели деятельности десяти крупнейших изда-
тельств (1996 г.; ранжированы по первому столбцу)
Издательство Число выпущенных книг Средний тираж книги (тыс. экз.)
"Терра" 568 25
"Просвещение" 480 88
"Эксмо” 475 33
"Дрофа" 225 81
’“Олма-Пресс" 213 30
"Росмэн" 173 40
"РМЖ Панорама" 152 80
"Азбука-Терра" 127 31
"Вагриус" 126 35
"Локид" 110 29
ний тираж 59 тыс. экз.), детскую — издательства "Самовар" (55 тыс. экз.) и "Малыш" (43 тыс. экз.). Иными словами, лидерами по числу издаваемых названий книг в абсолютном большинстве случае выступают сейчас именно те издательства, которые лидируют по совокупному и среднему тиражу, т.е. крупные фирмы, выпускающие социализирующую (учебную, популярную, справочную), остросюжетную и "чувствительную" литературу*. Антропологический коррелят этой книгопродукции, ее потенциальный адресат ("имплицитный читатель", по терминологии В.Изера) — человек, во-первых, учащийся, а во-вторых, сопереживающий, говоря нынешним жаргоном, "оттягивающийся". Можно сказать, это массовый человек и его семья, дети**.
При этом 96% опубликованных в 1996 г. книг по названиям и 89% по тиражам — это новые издания. А если говорить о собственно художественной литературе, то новинки составляют 98% ее ассортимента и тиражей.
В еще большей степени падение тиражей, как мы видели из данных табл. 1, затронуло периодику, тематическая и тиражная структура которой отражает профессиональногрупповой состав общества, баланс авторитетности и значимости различных его институтов и подсистем, слоев и групп. Особенно это коснулось литературно-художественной и отчасти — научной периодики (прежде всего по естественным наукам). Литературная периодика (без газет) составила по тиражам 1% всех периодических изданий 1996 г. (6% по названиям), научная — 2% (но все-таки 22% по названиям). А 25% периодики по названиям и 56% по совокупному тиражу приходилось в этом году на журналы массовой адресации, прежде всего связанные с телевидением ("ТВ-парк", "Семь дней"), развлечениями и модой, женские. Как видим, общая тенденция та же, что и в издании книг.
Можно сказать, что по совокупным объемам сократилось даже то представительство символических фондов, характеризующих различные социальные образования, которое
* Едва ли не единственное исключение из этого правила — издательство "Наука", выпустившее в 1996 г. 430 книг (почти столько же, сколько "Просвещение"). Но их средний тираж — 1,5 тыс. экз.; средний тираж продукции университетских издательств по стране — 1100 экз. (в принципе этот разрыв должен был, вероятно, быть более значительным, поскольку "Наука" выносит научные идеи и концепции уже на общее, надгрупповое и даже междисциплинарное обсуждение, тиражирует авторитетное знание и тд.).
** Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на любой уличный книжный прилавок в столице или крупнейших городах страны. Сходный образ человека — семейного и отдыхающего — воспроизводит телереклама; социография подобного "виртуального" населения — насущная эмпирическая задача.
Рис. 1. Распределение ответов респондентов, предпочитающих смотреть старые отечественные и зарубежные фильмы (в % к числу опрошенных в каждой группе)
Рис. 2. Распределение ответов респондентов, предпочитающих смотреть комедийные фильмы (в % к числу опрошенных в каждой группе)
так или иначе существовало в рамках советской системы. Что же до разнообразия смысловых горизонтов наличных или еще только кристаллизующихся социальных групп, внешней адресованности и полемичности их самоопределений, картин мира по отношению к "значимым другим", т.е. всего, что характеризует реальную сложность, внутреннюю конфликтность и динамизм общества, то эти социальные феномены в зеркале книжных и журнальных изданий 90-х годов по-прежнему просматриваются весьма слабо.
Обобщим сказанное. При общем сужении ассортимента выходящих книг по названиям и при заметном сокращении числа их названий по многим разделам — научная, техническая, искусствоведческая книга — 90-е годы стали периодом резкого сокращения средних тиражей книг практически любого целевого назначения и по всем тематическим разделам, не исключая художественную и учебную литературу, составляющих, как уже говорилось, орнову современного книжного рынка в России. Подавляющее большинство выпускаемых сегодня книг — новинки. К тому же больше 1/3 беллетристических книг по ваниям (36%) и почти 1/2 (47%) по тиражам — это зарубежная словесность. Она переведена в первую очередь с английского, а затем — с французского и немецкого языков (с них, в сравнении с английским, переведено на порядок Меньше — 3182, 385 и 328 книг соответственно). Русская дореволюционная классика составляет в общем объеме выпуска художественной литературы за год 12% по названиям и
6% — по тиражам (отмечу практически полное исчезновение переводов с языков стран так называемого ближнего
зарубежья — 0,1—0,2% общегодового выпуска беллетристики по ассортименту и тиражу).
Основываясь на этих данных, можно говорить о резком разрыве с предшествующей (пассеистской по ориентациям, мобилизующе-просветительской по функциям, принуди-тельно-дефицитарной по характеру социального взаимодействия) книгоиздательской системой, с совокупностью идей и интересов, которые она воплощала и реализовывала, с составом социальных сил и групп, поддерживавших эти идеи и преследовавших эти интересы. А поскольку советская интеллигенция (в отличие от западных интеллектуалов и в отсутствие "общественности", "публичной сферы" с ее центральной проблематикой "дискуссии" и "коммуникации", по терминологии Ю.Хабермаса*) складывалась именно вокруг репродуктивных систем общества, проблем государственного воспроизводства культурного наследия, то в процессе, описанном здесь на уровне показателей функционирования одного института, выражается распад этого слоя среднего чиновничества, служебная дисквалификация данного контингента, утрата им статусно-ролевого определения. Названные процессы можно видеть и на собственно рецептивном поведении образованных слоев. Рассмотрим изменения в их вкусах на фоне соответствующих перемен в других социально-демографических группах.
Динамика культурных предпочтений у основных социальных групп. По материалам международного иссле-
* См.: Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. Cambridge (Mass.), 1989.
Рис. 4. Распределение ответов респондентов, предпочитающих опрошенных в каждой группе) дования "Потребители" (майский опрос ВЦИОМ 1997 г.), в России сегодня чаще, чем в других пяти странах, охваченных исследованием — Северной Америке (США), Европе (Чехия, Венгрия, Польша) и Азии (Казахстан) — смотрят —
и, по заявлениям опрошенных, хотят еще больше смотреть по телевизору — "мыльные оперы", юмористические шоу и художественные кинофильмы. Соответственно, Россия находится на первом среди перечисленных стран месте по доле "часто" смотрящих телевизор и не покупающих книги, на последнем — по числу "часто" читающих (вместе с Казахстаном), слушающих музыку по радио, путешествующих, занимающихся спортом, работающих на компьютере, ходящих в рестораны, театры и кино. Данные по динамике предпочтений отдельных жанров и типов литературы, музыки,
смотреть кинобоевики и детективные фильмы (в % к числу
кино основными группами по полу, возрасту и уровню образования за последние три года приведены на рис. 1—9 (мониторинговые опросы ВЦИОМ 1994 и 1997 гг., в % к числу опрошенных в соответствующих группах).
Обобщая данные о динамике групповых предпочтений в сфере кино, музыки и литературы, можно выделить несколько тенденций:
1, Происходит сближение вкусов более и менее подготовленной публики, общая массовизация культурного досуга, т.е., говоря метафорически, "ткань" культурной дифференциации как бы провисает, и крайние группы скатываются к середине. Так, доля респондентов, не читающих книги, наиболее велика, естественно, среди людей с низким уровнем образования и более пожилых. Но эта доля наиболь-
Рис. 5. Распределение ответов респондентов, не читающих книг (в % к числу опрошенных в каждой группе)
Рис. 6. Распределение ответов респондентов, предпочитающих читать детективные романы (в % к числу опрошенных в каждой группе)
Рис. 7. Распределение ответов респондентов, предпочитающих читать любовные романы (в % к числу опрошенных в каждой группе)
Рис. 8. Распределение ответов респондентов, предпочитающих слушать симфоническую музыку (в % к числу опрошенных в каждой группе)
Рис. 9. Распределение ответов респондентов, предпочитающих слушать эстрадную музыку (в % к числу опрошенных в каждой группе)
%
1----— I —1-------------------1— ■■-----““““----------------1-—
aiHTJpCTh^l flinnhh О гио*ш ОЙ HIT Dpt*
^1 kh ±магр|Щьм ^мгают Щ5 kfa >*><»лощкь: <«лй>рнт
Рис. 10. Связь между чтением книг и кинопросмотром (в % к соответствующей группе читателей и зрителей)
шими темпами растет как раз среди молодых и образованных. Напротив, в пристрастии к чтению, скажем, детективов и боевиков, сегодня занимают лидирующие позиции образованные россияне, 30-летние респонденты. Однако по темпам роста заинтересованности литературой этого жанра их — и всех остальных — опережают старшие и наименее образованные группы. У наиболее образованных россиян заметнее, чем в других группах, и падение интереса к симфонической, оперной музыке (и даже к романсу и оперетте).
2. Наиболее отчетливо сегодня противостоят друг другу культурные предпочтения в половозрастных группах. Боевики и фантастику в книгах и кино явно предпочитают мужчины, мелодраму — женщины; боевики, эротику и ужасы на экране — самые молодые зрители; старые отечественные и зарубежные ленты — наиболее пожилые (хотя, конечно, возраст в российских условиях еще достаточно сильно коррелирует с уровнем образования). Разница в самом уровне образования и в степени приобщенности к городским (столичным) жизненным стандартам отражается теперь не столько на содержательных, тематических пристрастиях, сколько на демонстрируемых ценностях, например на степени лояльности в отношении символов более высокой культуры и знаков причастности к ней. Прежде всего это относится к чтению либо нечтению, покупке или непо-купке книг, сказывается на заявленном предпочтении литературной классики, поэзии, оперной и симфонической музыки (в этом смысле не исключено, что данные о некотором увеличении за последние четыре года числа почитателей литературной классики и поэзии среди респондентов с высшим образованием представляют среди прочего усиленную демонстрацию приверженности к символам утрачиваемого статуса, выступают своеобразной самозащитой).
3. Объем заинтересованности в культуре и активность в ее потреблении (величина заинтересованной аудитории и степень частоты коммуникативных контактов) задаются в сегодняшней России телевидением. Телевидение — наиболее мощный канал самого широкого и наиболее регулярного коммуникативного охвата. Дело не только в том, что в просмотр кинофильмов по телевизору самым активным образом включены не менее 4/5—3Л взрослого населения России. Телесмотрение (в частности, те же кинофильмы, но и новостные передачи, викторины и шоу, эстрадные концерты) стирает сегодня образовательные, урбанизационные, а во многом и возрастные различия между группами реципиентов. Литература даже самых массовых жанров, аудитория которой всегда значительно уже телевизионной, выравнивает вкусы намного слабей, и межгрупповые различия в литературных предпочтениях остаются так или иначе заметными.
Больше того. Телевидение как доминантный канал культурной коммуникации служит путеводителем по миру культуры в целом, размечает культурную карту, формирует и укрепляет другие предпочтения и навыки, задает модель культурного потребления. Именно телевизор сегодня поддерживает высокий уровень популярности наиболее массовых, ценимых практически всеми социально-демографическими группами музыкальных жанров ("эстрады", которую предпочитает до 2/3 россиян, "народной музыки", которую выбирает 1/2 респондентов), а также наиболее ходовых литературных "формул", детектива, боевика и мелодрамы, любовного романа. Последнее можно видеть, сравнив доли приверженцев наиболее популярных жанров литературы среди заинтересованных зрителей кинофильмов той же самой жанровой принадлежности и наоборот: доля читателей, например, детективов (мелодрам, книг по истории) среди предпочитающих смотреть по телевизору именно детективные фильмы (соответственно, мелодрамы, исторические ленты) заметно выше, нежели доля любящих соответствующие книги среди приверженцев этих жанров в кино (рис. 10).
4. В выражении своих зрительских предпочтений к большинству жанров кино на телеэкране сегодня наиболее активны 30-летние (и отчасти более молодые) россияне, респонденты более сдвинутых к периферии групп — жители небольших городов, респонденты со средним уровнем образования. Видимо, можно говорить, что в России 90-х годов складывается своеобразная модель массовой культуры, и происходит это на основе телевидения, с помощью его технических возможностей и выразительных средств. Для этой модели характерны:
значительная массовизация вкусов и всего досуга образованных групп;
явное лидерство более молодых реципиентов (включая 30-летних) по степени активности в жанрово-тематическом выборе и в частоте масскоммуникативных контактов;
отчетливая дифференциация содержательных, жанрово-тематических предпочтений по полу;
высокий удельный вес инокультурных образцов, но вместе с тем известный пассеизм, традиционализм не только вкусов более пожилых возрастных групп, но даже и молодежных ориентации (в частности, интерес к "старому" кино).
"Массовая культура”: проекция самоопределений и оценок доминирующих групп. Если говорить о генезисе, то в ситуации полутора последних столетий обозначение тех или иных образцов культуры либо всей их совокупности, репродуцирующих их каналов, поведения коммуникантов как "массовых" представляет собой не более чем групповую идеологическую оценку*. Однако подобная оценка — в той мере, в какой она выражает взгляды достаточно авторитетных инстанций в обществе, а точка их зрения оформлена, последовательно проведена и подкреплена институционально (поддержана печатью, школой, другими коммуникативными и репродуктивными структурами), — сама становится далее структурообразующим началом общественной и культурной динамики. Исходя из характера, статуса и траекторий движения групп, стоящих за подобными оценочными обозначениями, можно типологически выделить несколько наиболее общих трактовок феномена массовости и отношения к массе, как они сложились в новейшей истории Запада**.
* См.: Дубин Б. Что такое массовая литература? // Ex libris. Независимая газета. 1997. № 19. 20 нояб. С. 8.
** Соответствующий исторический материал за более чем полтора столетия от А. де Токвиля и Д.С.Милля до Х.Ортеги-и-Гасета, И.Хейзинги, ЭШилза обстоятельно реконструирован в книге Сальвадора Хинера (см. ее английский перевод: Giner S. Mass Society. L., 1976).
Условно говоря, первая из них — прозелитская. Ее прообраз — организованное приобщение к основам того или иного вероучения, притязающего на всеобщность (не племенного, наднационального). Целенаправленное распространение единого образца происходит при этом в интересах и силами социально-доминирующих групп (функционально различающихся, но сращенных между собой элит). Причем сами эти высокие группы, противополагаясь низовым "массам", по традиции носят, в социологическом смысле, "закрытый", социально предписанный характер, например сословный. Черты подобного отношения к "непосвященным" (в том числе заметно трансформированные) можно видеть в более поздних просвещенческой и мобилизационной трактовках массы. Для просвещенческой идеологии модель межгруппового (межуровневого) взаимодействия представляет обучение (допустим, школьное), для государственно-мобилизующей — призыв (например, военный, ударнический или целинный). Масса в подобных случаях идеологически задается как "чистая потенция", однородный социальный контингент "нулевого" уровня навыков и умений, который предстоит обработать, усовершенствовать, подняв до необходимых, общезначимых кондиций — гражданских, профессиональных и др. (Группы, умеренно оппозиционные по отношению к такого рода властвующим элитам, но сохраняющие целостность их видения "человеческого материала", выдвигают свои варианты концепции массы и олицетворяющих ее фигур — "народа", "маленького человека" и др.)
Иные по смысловым источникам и по семантической конструкции трактовки массового можно назвать собственно культурными. Для них характерна подчеркнутая критическая дистанция между полноправными владельцами "настоящей" культуры, ее привилегированными законодателями (они, как предполагается, монопольно владеют правилами создания, восприятия и оценки ее уникальных, совершенных, наиболее значимых "текстов") и дисквалифицируемыми с их стороны образцами всевозможных бытовых, локальных, ценностно-неотмеченных действий по осмыслению и интерпретации, которые осуществляют в своей повседневной жизни не знатоки, не виртуозы и не специалисты. ("Культура" и "повседневность" как своебразные, относительно автономные измерения социального бытия в их соотнесении, напряженности и даже антагонизме — порождение одного, уже несословного общества, или, говоря по-иному, одной, "буржуазной" эпохи.) В зависимости опять-таки от траектории, самооценок и притязаний данной группы здесь можно выделить консервативно-критическую и радикально-критическую трактовки "массы".
Первая выдвигается традиционалистски ориентированными группами культурных законодателей. В процессе дифференциации статусно-иерархического общества на Западе (например, "критики культуры" — cultural critics от М.Арнольда до Т.С.Элиота — в Англии) или — как в нашем, советском случае — в ситуации распада огосу-дарствленно-дефицитарного общества, его "закрытых" прежде подсистем и образов действия (в частности, искусства) они пытаются удержать высшие позиции в социуме и основывают эти свои претензии прежде всего на привилегированном владении культурой*. Подобного
* "Закрытый" характер власти, распределения и многих других отношений в обществе советского типа на "классической" фазе его существования при переходе социума к большей открытости порождает новые для данной системы феномены массовой политической, массовой религиозной, массовой потребительской культуры и др. Вероятно, можно даже говорить о смене одной, мобилизационной модели массовости — другой, цивилизационной (в нашем случае — потребительской).
рода действия обычно следуют за быстро разворачивающимися процессами модернизации, ее важнейшими фазами и поворотными пунктами. В основном это относится к урбанистической, коммуникативной и образовательной "революциям", резко расширяющим доступ к "высоким" культурным образцам, ускоряющим процессы формирования новых общественных групп, увеличивающим социальную мобильность и символические ресурсы вновь рекрутированных контингентов, процессы культурного взаимодействия, обмена, конкуренции между ними, смены лидирующих групп и т.п.
Радикалистская трактовка "массового" как продукта некритической манипуляции сознанием среднего человека со стороны политической и финансовой власти, поддержанной обслуживающим ее культурным истеблишментом, характерна, напротив, для поднимающихся, но задержанных, оттесняемых и даже маргинализованных в своем движении культурных групп. Подобная позиция (нередко — резко полемическая по отношению к укрепляющимся в обществе правым силам и идеям) развита, например, в культурфилософской публицистике "франкфуртской школы", известных сборниках-манифестах леворадикальной американской интеллигенции 50—60-х годов:. "Массовая культура" и "Пересмотренная массовая культура", "Одинокая толпа" Рисмена и "Одномерный человек" Маркузе и выступления "новых левых" во Франции 70-х годов.
Более аналитический подход видит в массовом поведении один, наиболее общий уровень (план) социальных отношений, а в массовой культуре — своеобразный механизм социального взаимодействия. Общая функция этого механизма — обеспечивать равнодоступность образцов, относящихся к базовым для данного сообщества значениям социального порядка, конфигурациям социальных позиций, символам общепринятых ценностей, и в этом смысле осуществлять символическую интеграцию социального целого. Собственно говоря, равнодоступность образцов подобного уровня и типа как раз и выступает в данном случае выражением их общепринятости. А уже технически она обеспечивается единовременным действием наиболее мощных средств массовой коммуникации (прессы, литературы, радио, позже — телевидения) на самую широкую аудиторию.
Массовая культура как репродуктивная система: антропологический образец и его воспроизводство. Семантика, разворачиваемая и тиражируемая в современных отечественных условиях наиболее популярными образцами массовой культуры и, в частности, литературы, за последнее время не раз анализировалась*. Мне бы хотелось сосредоточиться на другом — увидеть в исторически сложившихся формах массовой культуры особый тип организации и репродукции культурных значений. И прежде всего уточнить социологический смысл самой этой одновременности обращения к широкому зрителю, слушателю, читателю — функциональное значение массовости коммуникативных каналов, которые опознаются и признаются реципиентами именно в этом своем качестве. (В современной теоретической лингвистике эта проблематика фигурирует как "присвоение языка в акте коммуникации".) Среди стоящих за массовостью и вполне внятных для реципиента масс-медиа "коммуникативных априори" выделю для своих задач лишь две характеристики.
Первая — это позитивная и направленная адресация сообщения любому: "Никому другому, только тебе" — как
* См., например: Гудков Л., Дубин Б. Литература как социальный институт. М., 1994. С. 99—151; Другие литературы // Новое литературное обозрение. 1996. № 22; На рандеву с Марининой // Неприкосновенный запас. 1998. № 1. С. 39—44.
бы говорит потребителю, заинтересованно приглашая его — нужного, важного! — включиться, откликнуться, попробовать. Вторая — факт известности, узнаваемости этого сообщения: "Ты это знаешь, всегда знал, тут нет для тебя ничего чужого и непонятного" — как бы предупреждают реципиента, утверждая его этим как существо знающее, понимающее, полноценное.
Антропология массовой культуры строится на этой презумпции — понимании и признании любого человека именно как любого ("ты" как воплощенное "все" и вместе с тем как образцовый "только ты" — наиболее четко этот узаконивающий принцип выражен в рекламе). Он носитель нормы, и в этом смысле он сам — норма, он нормален. Однако он любой, но не всякий. По осям далекое—близкое и свое—чужое ему противостоят "далекий чужак" (дистанцированный в социальном, национальном и других аспектах) и "близкий соперник" — такой же, но ведущий себя "неправильно" сосед, сослуживец, незнакомец, объект расподобления и дистанцирования (специальный анализ — один из его вариантов предложен Фрейдом, бывшим среди первых исследователей антропологии среднего человека, — позволяет видеть в этой конструкции особый план представлений о самом себе, механизм негативной идентификации). Тут начинается область микроразличий, которые всем включенным в данную сферу массового, повседневного, неотмеченного и неотрефлексиро-ванного абсолютно внятны и, может быть, более всего важны*. Воображаемые взаимоотношения с подобными условными персонажами "мысленного театра" (как и соотнесение с "тенями" самого себя) задают динамику самопонимания и самоотождествления массового реципиента, "обычного" потребителя.
Иначе говоря, реципиент "с ходу", "автоматически" (это важно, поскольку опять-таки означает "нормально", "естественно") опознает и признает предлагаемый ему образец в качестве нормы, сам делаясь в этом акте восприятия носителем этой нормы, нормальным. Он ведет себя как все, хочет быть признан таковым (а не отмечен знаками исключительности — избранности, превосходства, отщепенства или какими-то иными) и таковым становится. Тавтология самоутверждения — главный антропологический принцип массовой культуры. Массовая культура действует как система, включающая тебя таким, как ты есть, верней, — каким сам хочешь себя видеть (противоположность ей — система, исключающая прямое участие, ставящая перед реципиентом особые символические барьеры, требующая непомерной "цены", своеобразного самопреодоления — формулой этой иной культурной системы могут быть слова из "Архаического торса Аполлона" Рильке, обращенные к зрителю описываемой статуи: "Ты должен стать другим"). Действие этой системы прибавляет респонденту уверенности и самоуважения. Понятно, насколько притягательным (хотя и по-своему шоковым) может оказаться такое невысокомерное приглашающее обращение с экрана, витрины для человека, выросшего, например, в советских условиях и за многие годы приученного "не лезть куда не надо", "не высовываться", "знать свое место" и т.п.
Вместе с тем в этой тавтологии, повторении, не только залог устойчивости смыслового мира массовой культуры, но и механизм ее организации и воспроизводства, как и репродукции всего образа жизни, системы отношений в рамках "массового общества", куда она встроена. (Соединение повторения с производством микроразличий, репродукции с динамикой — модель функционирования, например, "широкой" моды.) Тут неизбежно небольшое теоретическое отступление.
* См.: Certeau M.de. L’invention du quotidien: 1. Arts de faire. P., 1990. P. XXXV—LUI.
Европейская культура XIX в. как особый срез или поле общественного существования жизни в развитом обществе (собственно, вся европейская программа культуры от позднего Просвещения и романтизма до "конца века") строилась на идеях некоего предельного ценностного качества и повышения, наращивания этого качественного предела. Через соотнесение с подобной воображаемой конструкцией культура выстраивалась как единый смысловой мир, интегрировалась и воспроизводилась как целое, воспроизводя, соответственно, и творческую субъективность индивида, не важно, был ли это сам автор или соавторствующий, равновеликий ему слушатель, зритель, читатель (модель "вдохновения" распространялась на них обоих).
В зависимости от характера, самоопределения, задач той или иной группы, претендующих на владение культурой и на ее представительство, этот комплекс идей мог исторически разворачиваться по-разному. В соединении, например, с традиционалистской идеологией он выступал в виде классики, предусматривая императив накапливания наследия прошлого и достижения образцовой высоты тем или иным писателем-"гением". В позитивистскую эпоху данный принцип переродился в идею прогресса (и его "тени" — наследственности). В мировоззрении радикального авангарда второй половины прошлого столетия он трансформировался в метафору недостижимой "современности" (Бодлер), символ бесконечного раздвигания границ и даже преодоления всяческих пределов. Сверхчеловек Ницше и сверхкнига Малларме сами стали последним рубежом в развитии этого идейного комплекса. Дальше началась "гибель богов" и эпоха так или иначе сосуществования с массовой культурой в разных ее видах — массово-агитационном, массово-развлекательном; последняя в ходе европейского развития (нельзя путать с нашим нынешним) отмечает, я думаю, период зрелости культуры со всеми понятными приобретениями и утратами любой зрелости*.
Массовая культура противопоставляет "уникальному" — серийное, образу культуры как глубокой, многослойной памяти — принцип непосредственной доступности (прозрачности), откуда ненужность в данном случае специальных инстанций рефлексии (критики) и дифференцированных систем социализации (школьного обучения). Недостижимой новизне как ценностному двигателю поискового искусства в массовой культуре противостоит "вечная" одновременность очередной новинки, упраздняющей пространство и время (т.е. социальные барьеры, культурные уровни и разрывы в структуре общества). Можно сказать, предельному качеству здесь противополагается предельное количество (вообще, количественный подход, мера, измеряемость любых "рекордов" — принципиальные черты массовой культуры и массового общества как рыночного, технизированного, построенного на идее неограниченного достижения и инструментальной рациональности). Сферой реализации этого принципа всеобщей доступности (прозрачности и одновременности, тиражности и серийности, исчислимости и заменимости) выступает рынок и деньги как всеобщий эквивалент; он и есть чисто формальное, бескачественное (как всякая мера) воплощение или символ повсеместности, одновременности, прозрачности, массовости. Массовое общество — общество рыночное. Культура здесь тоже приобретает экспозиционную ценность, или, вернее, получает экспозиционное измерение.
Но если коммуникация мыслится при этом как сообщение от любого к любому, если она всеобщая, а общий емы-
* См.: Huyssen A. After the Great Divide: Modernism, Mass Culture, Post-Modernism. Bloomington; Indianapolis, 1986.
еловой мир участников полностью для них прозрачен (такова, разумеется, лишь идеальная модель или ее исследовательская схема), то в чем тогда, казалось бы, состоит смысл такой коммуникации, передающей уже известное? Он заключается в ней самой, в самом коммуникативном акте, в его повторении. Подобная тавтологическая коммуникация в массовой культуре есть функциональный аналог приобщения, посвящения или просвещения в культуре "высокой" ( на этом, в частности, основывается значение фотографии и массового, бытового фотографирования). Стабильность — не только содержательная характеристика образцов и всего смыслового мира массовой культуры, она механизм ее функционирования, условие возможности масском-муникативного сообщения и его восприятия. "Укрепляющая" функция массовой культуры (наряду с ее содержательной, смысловой "моральностью", по Честертону, и "классичностью", по Борхесу) заключается еще и в действии этого механизма. Массовая культура создает и норму, и потребность в ней, которую опять-таки сама же здесь и сейчас удовлетворяет. На этом, например, построена реклама, а по замечанию Адорно и Хоркхаймера*, в массовой культуре — в акте самоэкспозиции, всеобщей рыночной представленности любого образца — всякое изображение как бы удваивается: оно уже неотделимо, неотличимо от своей собственной рекламы, оно и есть реклама.
Одним из первых представление о массовом человеке с анализом технических механизмов тиражирования средних вкусов соединил Вальтер Беньямин. По его замечанию, "очень значительное приращение массы участников (коммуникации. — Б.Д.) привело к изменению способа участия"**. Этот новый "способ участия" Беньямин описывает, соединяя понятия рыночной, "экспозиционной ценности" ("экспозиционного значения") тиражируемого предмета (изображения), "экспертной" или "тестирующей" (можно было бы сказать, дегустирующей) установки публики и своеобразной "рассеянности" массового воспринимающего сознания. Массовая рецепция осуществляется не посредством концентрации, а в порядке "развлечения", "расслабления", "не через внимание, а через привычку". "Публика оказывается экзаменатором, но рассеянным", — заключает Беньямин***.
Критики массовой культуры обычно обращали внимание на суггестивный, затягивающий характер массовых образцов (остросюжетное повествование, переживательная мелодрама). Значительно реже отмечалась, напротив, эта специфическая дистанцированность реципиента масс-медиа, точнее, его игра на ролевом отождествлении-отстранении. Причем дистанцированность здесь двойная. Реципиент отделен не только от происходящего в книге или на экране, но и от существующего вокруг, когда он читает, слушает или смотрит. Индивид как бы "выгораживает" себе социальное пространство и время, недоступные для привычного ролевого ангажемента, для вовлечения ее или его в домашние дела (футбол, сериал по телевизору). Раскрывая книгу, она или он не только углубляются в нее, но и отгораживаются от окружающего, освобождают себя (причем, общепринятыми, не осуждаемыми, теперь уже "своими" средствами) от необходимости, скажем, смотреть на людей, стоящих и сидящих напротив в транспорте по дороге на работу или домой (так же как надев наушники плейера или повысив звук домашнего магнитофона, они заглушают не только окружающее, но и собственные "внутренние" голоса, так ска-
* Хоркхаймер М., Адорно Т.В. Диалектика Просвещения: философские фрагменты. М., 1997. С. 203—204.
** Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Избранные эссе. М., 1996. С. 59; Он же. Краткая история фотографии // Там же. С. 66—91.
*** Там же. С. 37, 59—61.
зать, оклики и напоминания со стороны привычных ролей или альтернативных своих образов — семейных, возрастных, учебных или профессиональных).
Конечно, массовое, как уже говорилось, не исчерпывает социального. Оно не отменяет и не заменяет других измерений общества и культуры (системы институтов, совокупности групп, уровней личности), в связи с которыми только и "работает". Вместе с тем неверно считать его аморфным, бесструктурным. Во-первых, сами массовые феномены (массовая культура, в частности) поддерживаются и воспроизводятся институциональными структурами — средствами массовой коммуникации, публичными празднествами или соревнованиями и пр. Во-вторых, среда межличностной передачи образцов массовой культуры (скажем, серийных выпусков любовного романа или пересказов вчерашней серии "мыльной оперы") тоже структурирована. Но эта структура задана собственно социальными статусами и взаимоотношениями участников, сложившимися до или вне самой данной коммуникации, предначертана распределением их социальных статусов и половозрастных ролей. Здесь есть свои лидеры, но их лидерство опирается на устойчивые сети повседневных неформальных коммуникаций (сравните идею двухступенчатой коммуникации у Лазарсфельда и Берельсона), оно не автономизировано до роли знатока, не специализировано до профессии критика.
Наконец, само действие каналов масс-медиа (а во многом и развертывание сюжета массовых повествований любого жанра) дополнительно структурируется постоянным "внутренним" сравнением, сортировкой, соревнованием, выявлением "первых" и отбраковкой "последних" (викторины, конкурсы, шоу, рейтинги, премии за победу и за участие, "Книга рекордов Гинесса" и др.). Можно сказать, что "равные" (заданные как любые, как "люди с улицы") играют здесь в неравных: условное приравнивание, наличие общей меры — обязательная предпосылка возможности сравнения и соревнования. "Гений" из репертуара культуры
XIX в. выступает в массовой культуре "звездой", а дальше сами "звезды" именно по принципу известности входят во всевозможные конкурсные жюри, так что теперь уже их внимание становится наградой, призом, а их выбор выводит на сцену новое поколение звезд и т.д. Понятно, что для разных аудиторий, скажем журналов "Cosmopolitan" и "Семь дней", можно говорить о "звездах" разной величины или о разных "проекциях" одной и той же "звезды". Это тоже область микроразличий, через которые идет воображаемая, символическая идентификация, дифференциация и интеграция различных кругов и уровней внутри самого этого массового уровня культуры.
Подобные игры в "другого" — характерный феномен взаимоотношений массовой и классической, а также массовой и поисковой, первооткрывательской культуры. Переход образца на другой уровень отмечается сменой модальности его бытования и восприятия. Скажем, то, что для высокой культуры ценностный принцип (качественный предел, недостижимое совершенство), то в массовой культуре становится предметом достижения ("призом"), трансформируется в фигуру "идеального героя", выступает фабульной деталью или двигателем сюжета (достижение человеческой солидарности, полноты переживаний, той или иной позиции, успеха в деле). И напротив: содержательные императивы поведения или аспекты действия в сфере массовой культуры при заимствовании культурным авангардом (для
XX в. — это обычная практика) формализуются, становятся "орнаментальным" элементом стиля, пародируемым мотивом или обыгрываемой интонацией.
Обобщая приведенные материалы, можно говорить о значительном сужении в современной России 90-х годов
тех каналов культурной коммуникации, которые воспроизводят смысловые фонды специализированных институтов и дифференцированных групп, опираясь в этом на действие механизмов письменной культуры. Вместе с тем сами группы, составлявшие образованный слой страны, претендовавшие на владение наиболее значимыми образцами и навыками культуры и связывавшие свое социальное положение, культурный авторитет с механизмами и процессами воспроизводства канонизированного, образцового, классического состава письменной традиции, в условиях социального перелома и крупномасштабного, долговременного перехода к иному типу общественного устройства во многом утратили свои позиции и притязания, собственно культуротворческие круги явно снизили продуктивность. Досуговые занятия, повседневные вкусы, оценочные стандарты образованных россиян (когда речь не идет о демонстративной защите прежних коллективных символов и реликтов) заметно сблизились с обычным уровнем среднего потребителя, причем нередко — с наиболее консервативными и рутинными стереотипами.
Этот уровень задается и воспроизводится сейчас прежде всего коммерческим телевидением, а отчасти — массовой словесностью, дорогу которой прокладывает опять-таки жанрово-тематическая сетка телевещания и видеопроката. Заметная часть транслируемых этими каналами образцов — инокультурного происхождения; однако в последние годы здесь (особенно на телевидении, в романе-боевике, фантастике, исторической книге) укрепляются позиции наследия советских лет, идей великодержавности и почвы. Постсоветский человек преимущественно воспроизводится сегодня как человек массовый, потребляющий, цивилизующийся, частный и вместе с тем как человек раздвоенный, фрустрированный, склонный к астении, ностальгирующий по все более призрачным временам прежней государственной опеки.
Лев ГУДКОВ
Кризис высшего образования в России: конец советской модели*
Образование как ценность. Материалы исследований ВЦИОМ показывают довольно слабую связь между представлением об успехе в жизни и ценностями образования — зависимость, которая в современных обществах рассматривается как важнейшая. "Успех", значимость которого пытаются оценить социологи, подразумевая под этим прежде всего достижительские мотивации, у российских респондентов получает трактовку, отличаюгцую-
* Автор искренне признателен профессору Г.Фрейдину (Стенфордский университет) и профессору В.Заславскому (Свободный международный университет социальных наук, Рим) за ряд идей и ценных соображений, стимулировавших появление этой работы.
Основная часть данных, использующихся в данной статье, взята или перерассчитана на основе материалов госстатистики, публикуемой в выпусках: Российский статистический ежегодник. Официальное издание. М.: Госкомстат РФ, 1994; 1995; 1996; 1997; Научно-технический прогресс в СССР. Статистический сборник. М., 1989; Научно-исследовательские учреждения и научные работники СССР. М.: ЦУНХУ Госплана СССР, 1934; Народное образование в СССР в 1925/26 г. М., 1926; Народное хозяйство СССР. Статистический справочник 1932 г. М., 1933; Народное хозяйство СССР в 1967 г. Статистика. М., 1968; Новая Россия'94. Информационно-статистический альманах. М., 1994; Подготовка кадров в СССР. М.: ЦУНХУ, 1934; Гохберг Л.М., Зиновьева И.В., Миндели Л.Э. Наука в России в цифрах. 1994. Краткий статистический сборник. М., 1995.
ся от стандартной социологической. Хотя опрошенные и включают в это понятие такие компоненты, как "материальная обеспеченность" (61%, ноябрьский мониторинг 1995 г.; N=2551 человек), достойное положение, уважение окружающих, "интересную работу" (25%), но добавляют в качестве обязательных условий успеха в жизни — "хорошую семью" (59%), "хорошее здоровье" (46%), "близких друзей" (20%), "жить как хочется, спокойно и весело" (19%), "иметь возможность поступать в соответствии со своими убеждениями" (10%), т.е. такие смыслы, которые в принципе не соответствуют структуре инструментального, целевого действия, достижения, производительности, а являются традиционными предпочтениями, производными от моральных свойств человека, инфантильными фантазиями и желаниями, пассивными гедонистическими или потребительскими установками. Собственно, такие же мотивы, которые можно квалифицировать по стандартам западной социологии как достижительские, целевые или ценностно-рациональные, составляют крайне незначительную часть всех ответов — "занимать высокую должность" (4%), "добиться славы, известности" (2%), "иметь хорошее образование" (6%). Успех — это скорее представление о "хорошей жизни" как таковой. Можно иначе сказать: в качестве инструментального мотива (или, по крайней мере, деклараций подобного рода) успех не значим, точнее, ценности индивидуального достижения вытесняются, заслоняются, закрываются неинструментальными значениями "качества жизни". Представить себе, что в российском обществе реально отсутствуют ориентации на успех в традиционном социологическом смысле, трудно. Скорее всего, мы сталкиваемся здесь с феноменом "зелен виноград", когда из "нужды" (невозможности иметь то-то и то-то, вести себя так-то и так-то) по необходимости делают коллективную добродетель. Например, неодобрение открытого карьерного поведения или стремления к высоким доходам приводит к декларативному отказу от этих ценностей. Такой вариант интерпретации подсказывает резко негативная оценка успеха в иной версии вопроса: "Каким людям в России легче всего добиться успеха?" Ответы следующие: имеющим блат — "хорошие знакомства, связи" (55%), "имеющим преуспевающих родственников или занимающих высокие посты" (46%), спекулянтам, махинаторам (43%), подхалимам, приспособленцам (18%). При этом большая часть респондентов не отрицает необходимости прилагать усилия для достижения успеха самому человеку, добившемуся успеха, но эти качества расцениваются лишь как дополнительные важные условия — добиваются успеха люди "деловые, энергичные, способные" (44%). Сами по себе эти достоинства (общепринятые слагаемые личных достижений) ценятся в массовом сознании гораздо меньше: "высокая профессиональная квалификация" — 14%, "образование" — 11, знание иностранных языков — 8, трудолюбие, любовь к своей работе — 8%.
В другом, более позднем опросе (май 1997 г.; N=1584 человека) близкие по смыслу ответы — знания, умения, способности составляли 20% от общего числа высказанных суждений; 14% отметили упорный труд; большая же часть ответов сводились к наличию больших денег, хорошим анкетным данным, сервильности и нахрапистости и т.п.
Точно также мало кто из опрошенных называл низкий уровень культуры, недостаток образования, нецивилизо-ванность среди причин российской бедности (мониторинг; март 1995 г.; N=1980 человек); большая же часть указывала на "экономическое положение в стране" и "политику властей" (43 и 41%), пьянство (33%), отсутствие возможности трудоустройства (30%) и социальной помощи населению со стороны государства (21%), лень (19%), упадок нравственности (15%), иждивенчество и прочие мораль-
