CC BY
357П.П.МАРЧЕНЯ
МАССОВОЕ ПРАВОСОЗНАНИЕ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ВЛАСТИ И ОБЩЕСТВА
Живи по правде - вот самая лучшая проповедь.
М. Сервантес
Мы познаем правду не только умом, но и сердцем.
Б. Паскаль
Границы не в природе - они в сознании.
(Один из лозунгов трансгуманизма)
Теме изучения массового правосознания, его места и роли в истории России, в системе взаимодействия ее власти и общества, принадлежит особое место в современном историческом знании. При этом до сих пор не только в исторической и социогума-нитарной (философской, социологической, политологической, культурологической), но и в сугубо юридической литературе (не говоря уже о публицистике), сохраняет популярность миф о существовании некого абстрактно-образцового - «нормального» -правосознания, которое соответствует западным правовым идеалам, выдаваемым за «общечеловеческие» ценности и «норму» для всех, в том числе и незападных, народов1. Этот европоцентристский по происхождению миф основан на пренебрежительном отношении к самобытности отличных от Запада цивилизаций и своеобразию их культурных (в том числе правовых) ценностей, которые в случае нетождественности принятой на Западе «норме» объявляются «ненормальными», «деформированными» и нуждающимися в «перевоспитании».
Данная мифологема продолжает иметь огромное значение не только в практике политической борьбы, но и в методологии истории и многих других социальных наук. Даже если оставить в стороне метафизическую сущность вопроса о «норме» в «сознании», юридическую фиктивность объективного наличия или отсутствия «нормального» и «ненормального» правосознаний в исторически конкретной социально-правовой реальности и орудийно-прикладной аспект анализируемой идеологической конструкции как средства «холодной» войны, то нетрудно заметить, что эпигонами этого мифа российское массовое правосознание фактически объявляется вторичным, пассивным, побочным по отношению к позитивному праву и позитивной политике Российского государства (...Киевской Руси, Московского царства, Петербургской империи, РСФСР, СССР, РФ.). Основываясь (сознательно либо неосознанно) на этом мифе, многие авторы (как западные, так и отечественные) традиционно характеризуют исторически сложившееся и культурно обусловленное отечественное массовое правосознание как «недосформировавшееся» и «правонигилистичное». Более того, правовое сознание широких народных масс России нередко расценивается как противоречащее прогрессивному ходу истории и в результате оказывается на периферии социально-правовой практики и ее теоретического изучения практически всеми общественными науками.
Но в последнее время в стратегическом русле целого ряда актуальных гуманитарных подходов сама история государства и права представляется внешним поверхностным проявлением внутренних скрытых процессов, подспудно вызревающих в толще сознания и подсознания народных масс, детерминированных определенными ментальными основаниями. И проблема осмысления массового правового сознания в качестве фундамента всего политико-правового комплекса, субстанции самого бытия права и его истории, без сомнения, становится одной из ключевых задач современной
1 См., напр., об этом: Марченя П.П. Парадоксы мифологии «правового нигилизма» в России // Закон и право. 2006. № 2. С. 20-22.
общественной мысли2.
В настоящей статье обосновывается авторское видение поставленной проблемы, исходящее из исследовательской позиции, согласно которой массовое правосознание в России вовсе не является случайным и периферийным феноменом по отношению к истории отечественного государства и его позитивного права. Напротив, оно выступает одним из системообразующих факторов российской цивилизации, имеющим уникальную социокультурную специфику. Игнорирование последней обрекает на провал любые попытки проведения достаточно масштабных и глубинных преобразований в российском обществе3.
Любое правосознание всегда исторически конкретно, ибо «нет единых и одних тех же идей свободы личности, правового строя, конституционного государства, одинаковых для всех народов и времен, как нет капитализма или другой хозяйственной или общественной организации, одинаковой во всех странах. Все правовые идеи в сознании каждого отдельного народа получают своеобразную окраску»4.
Общественное правосознание, аккумулирующее соответствующие архетипиче-ские народные черты, может быть осмыслено как ключевой механизм самозащиты и самовоспроизводства общества и цивилизации. Функционально оно представляет собой форму общественного сознания в целом, наиболее активную в ситуации социального противодействия, в случае реальной или мнимой угрозы жизненно важным ценностям. В известном смысле, массовое правосознание - это «последний рубеж обороны» нации, на котором осуществляется охрана и воспроизводство ее базисного жизненного (религиозного, нравственного, политического, экономического и т.д.) качества. Этот основополагающий минимум цивилизации реально защищен массовым правовым чувством (и соответствующим потенциальным массовым протестом, вплоть до «беспощадного», но отнюдь не «бессмысленного» бунта).
Наиболее активную роль в этом контексте играет правосознание, которое, в отличие от «конструктивно» ориентированного сознания религиозного, нравственного, политического... - ориентировано принципиально «негативно», функционально предустановлено именно на активное ситуативное противодействие неправому. В рамках сложной и противоречивой структуры массового сознания именно «правовое» служит рациональным «спусковым механизмом» иррационального включения масс в политический процесс: оно переводит «социально-психологическое» в «идеологическое», трансформирует «социокультурное» в «политическое».
Вопрос о выделении в структуре интегративного массового сознания именно сознания обособленно «правового» - отличного от «религиозного», «политического» и «нравственного» - исключительно сложен теоретически. В литературе отмечается, в частности, что «сама религия, как осуществление "царства Божия", невозможна вне права и его признания, т.е. вне правосознания»5, что само государство есть «множество людей, связанных общностью духовной судьбы и сжившихся в единство на почве духовной культуры и правосознания»6, и что «правосознание всегда политически значимо и нравственно ориентировано'.
Преимущественно с необоснованным противопоставлением права и нравственности, правового и нравственного сознания связано формирование представлений о
2 См.: Марченя П.П. Общественное правосознание в отечественной истории // Вестник Моск. ун-та МВД России. 2006. № 1. С. 158-160.
3 См., напр.: Марченя П.П. Массовое правосознание и победа большевизма в России. М., 2005.
4 Кистяковский Б.А. В защиту права (Интеллигенция и правосознание) / Вехи // В поисках пути: Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. С. 111.
5 Ильин И.А. О сущности правосознания. М., 1993. С. 214.
6 Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 257.
7 Вопленко Н.Н. Правосознание и правовая культура. Волгоград, 2000. С. 7.
«правовом нигилизме» как центральной идее правосознания русского народа. Это противопоставление ведет к логически ложным выводам: признание приоритетности этики по отношению к позитивному праву рассматривается как отрицание идеи права в целом. Но, как давно замечено (в том числе и в рамках русской философской мысли), право есть минимум этики. И обвинять этическое по преимуществу сознание российского общества в отрицании этического минимума, по меньшей мере, бессмысленно.
Этическое сознание (взятое в узком смысле, вне сознания правового) ориентировано на конструктивные ценности и конструктивные методы. Оно проявляется прежде всего при ответе на вопрос: «Что (в идеале) должно быть?» А правовое сознание проявляется прежде всего в негативном - реальном (а не идеальном) - противодействии антиидеальным актам социальной жизни, при ответе на вопрос: «Чего (в реальности) быть не должно?» Как образно сформулировал в свое время одну из важнейших тем русского правосознания В.С.Соловьев, «задача права - вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени
о
не превратился в ад»8.
И в этом смысле можно признать справедливыми суждения тех современных ученых, которые подчеркивают, что «ситуация массового нормативного нигилизма не отвергает, а как раз предполагает весьма высокое морально-правовое сознание общества, включающего свои, традиционные способы поддержания социальной стабильности»9. Правовое сознание нигилистично по отношению не к праву, а к бесправию, оно негативно ко всему, что осознается или переживается как неправовое, неправое.
Массовое правосознание как охранный механизм конкретного общества запускается при нарушении «меры допустимого» - как массовый негативизм, как «социальный взрыв» по достижении «критической массы» неправомерного внешнего воздействия. И более того, в кризисных моментах истории, в ситуациях исторического выбора, именно массовое правосознание становится одним из доминантных факторов политического процесса, во многом определяющим победы и поражения конкурирующих политико-правовых альтернатив.
Необходимая сегодня не только для дальнейшего развития нашего современного государства и права, но и для исторического выживания России, ее культуры и цивилизации, Государственная и Национальная Идея, способная выступить в качестве мобилизующего и консолидирующего начала отечественной жизни, не мыслима в противоречии с общественным правовым сознанием. Попытки тех или иных «элит» искусственно трансплантировать принципиально чуждые ему политико-правовые реалии и механически претворять в жизнь идеи, органически с ним не совместимые, вступающие в конфликт со сложившейся правовой идеологией и правовой психологией народных масс, не только теоретически ошибочны, но и практически опасны.
При анализе конкретного массового сознания, с его реальными социокультурными особенностями и проблемами, не следует забывать, что «феномен права нуждается в изучении не только в качестве абстрактной логической системы, удовлетворяющей неким всеобщим критериям добра, справедливости, гуманизма, но и в аспекте конкретных культур, в которых право приобретает полноту своих жизненных характеристик»10. Современные теоретики права и правосознания справедливо подчеркивают, что «первенство тех или иных идей в смысловом каркасе правосознания зависит от факторов историко-культурного порядка» и необходимо «обратиться не к дистиллированному правосознанию юридической теории, а к живому правосознанию, актуализи-
8 Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 454.
9 См.: Даниелян К.Р. Традиция и правосознание (Историко-политологический аспект проблемы). М., 1999. С. 92.
10 См.: Синюков В.Н. Российская правовая система. Введение в общую теорию. Саратов, 1994. С. 45.
рованному во всех аспектах «соприкосновения» с реальностью»11.
В то же время вызывают недоумение некоторые современные работы, где, с одной стороны, совершенно справедливо указывается, что «.поскольку у каждого этноса свой, сугубо неповторимый этнический правовой менталитет, то содержание юридической культуры данного народа будет иметь уникальные особенности», а с другой, в то же самое время, утверждается буквально следующее: «Что же касается российского
правосознания, то как в прошлом, так и в настоящем оно не было и не есть в качестве
12
духовно-культурного»12.
Как давно замечено в русской философии, «.то зло, которое мы усмотрели в популярности крайнего революционного социализма, в духовной дряблости и недальновидности русского либерализма, в отсутствии духовно живого и нравственно просвещенного консерватизма, должно быть сведено теперь к своему первоисточнику. Судьба народа определяется силами или факторами двух порядков: силой коллективного склада жизни и общественных отношений, общих исторических условий и изменений народного быта, и силой верований, нравственных идей и оценок, коренящихся в народном сознании. В разрезе определенного момента исторической жизни силы этих обоих порядков находятся в теснейшем взаимодействии и взаимообщении и ни одна из них не может быть взята отрешенно от другой. Но в какой-то глубине народной души или народного характера обе эти силы имеют единый корень в некоем первичном жиз-нечувстве и общем духовно-нравственном лике народа.»13
Познание этого «первоисточника» неразрывно связано с изучением массового правосознания, которое как раз и заявляет о себе при посягательстве на пресловутое «первичное жизнечувство» и «общий духовно-нравственный лик народа».
Исследование массового правосознания в России имеет свои особенности и трудности.
Еще дореволюционный сатирик Б.Н. Алмазов иронично подметил: По причинам органическим Мы совсем не снабжены Ясным смыслом юридическим Сим исчадьем сатаны. Широки натуры русские: Нашей правды идеал Не влезает в формы узкие Юридических начал.14
В этих шутливых стихах есть изрядная доля истины. Но задумаемся: можно ли на этом основании выделять в качестве главной характеристики русского правосознания так называемый «правовой нигилизм»? Другими словами, имеются ли основания называть русский народ неспособным к осознанию ценности права и, соответственно, имманентно невосприимчивым к правовым идеям и равнодушным к исторической судьбе собственного государства?
В этой связи уместно воспроизвести здесь риторический вопрос митрополита Иоанна (Снычева): «.И в самом деле: как же русский народ, столь склонный (если верить нашим горе-историкам) к анархии и произволу, столь ленивый, столь равнодушный к личной свободе, к правовым нормам общежития, сумел построить величайшую в
11 См.: Малахов В.П. Философия права. М., 2002. С. 139, 124.
12 См.: Байниязов Р.С. Правосознание и правовой менталитет в России: введение в общую теорию. Саратов, 2001. С. 42, 39.
13 См.: Франк С.Л. De profundis / Из глубины. Сборник статей о русской революции // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. С. 304.
14 Цит. по: Кистяковский Б.А. Указ. соч. С. 112.
мире Державу, не только первую по величине занимаемой территории и составу вошедших в нее племен, но и самую устойчивую исторически, вот уже пять столетий подряд являющуюся «гармонизатором» огромного европейского геополитического региона? Как этот невежественный народ сумел создать богатейшую культуру, плодами которой - в области литературы и философии, живописи, поэзии и архитектуры - до сих пор питается одряхлевший и изверившийся Запад?..»15
Очевидно, что называть правосознание русского народа (как и любого другого целого народа, имеющего свои собственные государство и право, цивилизацию и культуру) правонигилистичным, «ненормальным» и т.п. - недопустимо. Подобные формулировки, по меньшей мере, нелогичны и некорректны. Причем и с точки зрения правового позитивизма, и с точки зрения юснатурализма как крупнейших правоведческих парадигм.
Тезисно рассмотрим оба варианта.
Так, если мы выбираем первый вариант - юридический позитивизм - и последовательно используем позитивистскую интерпретацию поставленной проблемы, то мы должны будем считать правом любые позитивно существующие, принятые государственной властью юридические нормы. То есть, конкретные правовые нормы - это и есть право - независимо от их справедливости и отрицательных последствий практического применения. В жестких рамках юридико-позитивистского мышления не ставится вопрос о «нормальности» самих норм. И, значит, мы берем на себя обязательство анализировать право как фактическую данность, безоценочно, не называя его «правильным» или «неправильным», «нормальным» или «ненормальным».
Но тогда и правосознанием необходимо признать любую позитивно существующую систему представлений, взглядов, идей, убеждений, чувств, эмоций, настроений, психологических переживаний (в том числе и отрицательных) и т.д., складывающихся по поводу права. То есть конкретные правовые идеи и чувства - это и есть правосознание - независимо от их справедливости и отрицательных последствий практического применения. И, значит, мы должны анализировать правосознание так же, как и право -как фактическую данность, безоценочно, не называя его «правильным» или «неправильным», «нормальным» или «ненормальным».
Итак, если мы относимся к праву как к положительной реальности и воздерживаемся от спекулятивных разговоров о соответствии данной реальности нашим ожиданиям и представлениям, то логично было бы подобным же образом относиться и к правосознанию. Другими словами, если нет «ненормальных» правовых норм, то нет и «ненормального» правового сознания.
В случае если мы выбираем второй вариант - юснатурализм - и последовательно размышляем над поставленной проблемой с позиций естественно-правовых, то Правом мы должны будем называть истинное начало, соответствующее подлинной сущности человека и общества, правдивое существо закона, стоящее над ним и несущее его естественную идею. То есть Право есть идеальный, надзаконный, сверхценный порядок.
Но тогда и Правосознание есть идейное и чувственное признание (осмысление и переживание) этой сверхценности Права, устремление к воплощению настоящей, не искаженной людьми Правды и как Истины, и как Справедливости. И значит, нигилизм по отношению к неправдивости (несправедливости, неправоте - неправомерности) норм позитивного права, не соответствующих идеалам Права, искажающих идею Права, ни в коем случае нельзя называть «правовым нигилизмом». Отрицание ненормального права не служит показателем ненормальности правосознания. Скорее наоборот,
15 Иоанн (Снычев). Русская симфония. Очерки русской историософии. СПб., 2001.С. 394-395.
это свидетельствует о его нормальности.
Авторам, которые признают естественно-правовой статус Права и в то же время ссылаются на историческую подоплеку «правового нигилизма» в России, резонно было бы попытаться ответить на вопрос: когда это в России реально существовало позитивное право, действительно приближенное к Праву, а народ относился к нему нигилистически? Или, может быть, нигилистически наш народ относился (и относится) к бесправию, а не к Праву? Русское правосознание издревле, в лучших традициях (само о том не подозревая) естественно-правового понимания «Закона» и «Благодати», различало Право, которое есть «от Бога», и право, которое есть «могила Правды».
Вопрос, который обычно предпочитают не замечать при оценке массового сознания россиян: как могут одновременно сочетаться в качестве архетипических черт русского народа и, шире, культуры России, такие постоянные характеристики как «эти-коцентризм» и «правонигилизм», «правдоискательство» и «правоотрицание»?
Все великие вопросы русской культуры так или иначе упираются в проблемы этики и признание ее приоритетности. Не удовлетворяясь «позитивным» даже если оно опирается на силу, русские ищут Правды. Ибо в ней мыслят Бога, а не в силе. Но, как уже давно замечено, само слово «правда», как и немалое множество других русских слов, имеющих корень «прав», родственно слову «право». И слово «справедливость» этимологически можно рассматривать как «права ведание», «знание правды» или «праведное знание». А что такое естественное Право, как не практическое выражение Правды и торжество Справедливости в сфере права? В таком контексте утверждения «научной» литературы о русском «правовом нигилизме» равносильны признанию «научной обоснованности» теории, что «русские против правды и справедливости».
Если под правовым нигилизмом понимать отрицание права вообще и всех правовых ценностей совокупно, то, очевидно, такое качество вряд ли можно признать присущим отечественной общественной мысли и нации в целом. Но если этот термин использовать для обозначения признания непреложности онтологического факта существования норм, приоритетных по отношению к нормам позитивного права, то вместе с русскими в нигилисты нужно записать и Христа со всеми Его апостолами, учившими, что Любовь выше любых человеческих предписаний, и вообще всех, кто согласится, что есть ценности более высокого порядка, чем принятые, например, нашей Государственной Думой законы.
Общеизвестно, что отрицание низшего во имя высшего есть необходимый элемент любого развития. Тем не менее, некоторыми теоретиками, вопреки законам диалектики, отрицательное отношение к позитивным нормам во имя норм более высокого качества расценивается не как показатель способности восходящего развития на следующий - более высокий - уровень правосознания, а, наоборот, как свидетельство его недостаточной развитости. Но именно в проявлениях негативности к тем или иным актам социально-правового бытия - в осмыслении и переживании их как неправедных, несправедливых, неправомерных - и выражает себя правовое сознание.
Удивительно, что при всех крайностях литературных оценок русского народа (то как «Спасителя человечества», то как «балласта глобальной истории»), приписывание (сознательное или по недоразумению) нашему народу в качестве чуть ли не одной из самых его характерных и устойчивых характеристик так называемого «правового нигилизма» - это то «общее место», на котором зачастую сходятся в странном согласии многие разные во всех остальных отношениях авторы (западные и отечественные, левые и правые, русофобы и русофилы.).
Но является ли для всего русского народа и русской культуры характерным отрицание естественного Права как Правды и Справедливости? Парадокс: когда оценивают русскую культуру, то суждения составляют по вершинам культуры, по величи-
нам, составляющим славу России, но когда дают характеристику общественному сознанию, то судят по представителям социального дна. Когда речь заходит о русской поэзии, то вспоминают Пушкина, а не рифмованную воровскую романтику черни из лагерной зоны или уличной подворотни. А когда говорят об отношении русских к праву, то по кому судят о целом народе?
Если оценивать общественное правосознание в России не по «блатным понятиям», а по достижениям правовой мысли российского общества, то нет причин не соглашаться с мнением тех специалистов, которые полагают, что «широта научных воззрений, оригинальность в трактовке проблем теории права в дореволюционной научной литературе России и сегодняшнее состояние отечественной научной мысли не дают оснований говорить об ущербности российского правосознания», и, напротив, дают достаточные основания возражать против «одного из культивируемых в отечественной литературе «мифов» о несформированности российского правосознания и якобы наиболее яркой характерной его черте, выражающейся в господстве идеи правового нигилизма»16.
И еще один парадокс, без которого не обойтись при оценке научной обоснованности многочисленных утверждений о нигилизме как исторической константе правосознания россиян. Как диктуют нам азы теории и истории государства и права, с первых шагов любой цивилизации право и государство развиваются в тесной взаимозависимости и взаимообусловленности. И из тех же источников следует, что в такой же необходимой и закономерной взаимосвязи находятся политическое и правовое сознание с политико-правовой реальностью. Тогда как, каким образом, народ, который создал самое или, как минимум, одно из самых больших и жизнеспособных Государств в истории человечества и распространил свои политические и правовые реалии на колоссальные территории, может именоваться правонигилистичным? Как можно упрекать в отрицании Права народ, который на протяжении своей истории неоднократно отстаивал свое право иметь великое государство, демонстрировал способность к мобилизации всех
17
сил, готовность к подвигу и самопожертвованию во имя государства и правого права1', проявлял (в том числе) чудеса смирения и покорности перед правящей властью (если в его глазах она правила по праву)?
Очевидно, что в таком контексте признание массового правосознания в России правонигилистичным не имеет достаточных оснований ни семантических, ни исторических, ни юридических, ни философских, и даже более того - оно противоречит и формальной логике, и здравому смыслу.
«Правовая и политическая жизнь должна быть верна своим глубоким, последним корням; а эти корни имеют духовную природу»18. Корни эти в России и на Западе различны, но о «нормальности» или «ненормальности» правового сознания следует судить не по лекалу другой цивилизации. Общественное правосознание в России отличается от западного, и этот социально-исторический факт не подвергается сомнению. Но, пожалуй, больше оснований согласиться не с расхожим мнением об «отсталости» российского правосознания, а с выводами тех ученых, которые полагают, что «несмотря на свой абстрактный характер, общественное правосознание всегда "заземлено" и генетически привязано к национально-историческим особенностям культуры, религии и социальной структуры конкретного государства и общества. И это позволяет нам говорить о российском правосознании, американском, немецком и т.д. И следовательно,
16 См.: Вопленко Н.Н. Указ. соч. С. 16-17, 15.
17 Выражение «правое право» (которое должно служить ориентиром для здорового правосознания) активно использовал, в частности, такой классик теории правосознания, как И.А. Ильин. - См., напр.: Ильин И.А. О сущности правосознания... С. 21.
18 Там же. С. 133.
каждый государственно-организованный народ имеет свое социально неповторимое общественное правосознание»19. А «вопрос о том, что лучше: формально-юридическое, нормативистское и индивидуалистическое право - плоть от плоти западноевропейского культурно-исторического типа - или наше, как называл его Н.Н. Алексеев, "субъективное право", основанное на судейском (чисто соборном) усмотрении, на совести и на
Боге, - это вопрос скорее не теоретический, а аксиологический, - вопрос цивилизаци-
20
онной идентичности»20.
Одной из важнейших особенностей русского правосознания является укорененность идеи не «правового», а «правого» государства. Государства, в котором по Правде правит Государь (правый перед Богом). Символом земного порядка для русского человека много веков был Царь, а не Конституция. Если западный человек законопослушен, то русский - властепослушен, но послушен лишь до тех пор, пока власть права и сильна. Подобные ожидания народа (актуальные и сегодня) еще М.М. Щербатов выразил следующим образом: «Когда мы будем иметь Государя искренне привязанного к закону Божию, строгого наблюдателя правосудия, начавши с себя умеренного в пышности царского престола, награждающего добродетель и ненавидящего пороки, показующего пример трудолюбия и снисхождения на советы умных людей, тверда в предприятиях, но без упрямства, мягкосерда и постоянна в дружбе, показующего собой пример своим домашним согласием с своею супругою и гонящего любострастие, щедра без расточительности для своих подданных и искавшего награждать добродетели, качества и заслуги без всякого пристрастия, умеющего разделить труды: что принадлежит каким учреждениям правительства и что Государю на себя взять, и, наконец, могущего иметь довольно великодушия и любви к отечеству, чтобы составить и предать основательные права государству, и довольно тверда, чтобы их исполнять - тогда изгнанная добродетель, оставя пустыни, утвердит средь градов и при самом дворе престол свой, правосудие не покривит свои вески ни для мзды ни для сильного, мздоимство и робость от вельмож изгонятся, любовь отечества возгнездится в сердца гражданские, и будут не пышностью житья и не богатством хвалиться, но беспристрастием, заслугами и бескорыстностью. Не будут помышлять, кто при дворе велик и кто упадет, но имея в предмете законы и добродетель, будут почитать их, яко компасом, могущим довести их и до
21
чинов и до достатка»21.
Для русского сознания жива еще формула Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде». Не секрет, что народ наш давно ждет «сильной власти». Но от Власти мы ждем еще и Правды. Как писал еще П.Б. Струве, «вопрос о силе и правде есть труднейшая метафизическая проблема и роковая загадка истории для лиц и народов. Одно можно сказать, что то воззрение, которое заранее подозревает и осуждает силу., тем и грешит, что не улавливает необходимой связи между силой и правдой. Во всякой подлинной силе не может не быть элемента духовности и всегда правда стремится воплотиться в силу. Сила всегда хочет оправдать себя, а правда - возобладать»22.
Для того чтобы целостно осмыслить особенности, место и роль массового правосознания в истории отечественной системы взаимодействия власти и общества, крайне важно понять специфику Империи как особой формы организации власти и масс в единый субъект истории. В бесчисленных попытках «вписать» историю России в мировой контекст понятие «Империя» неслучайно является одним из наиболее значимых как по частоте употребления, так и по насыщенности концептуального и идеологиче-
19 См.: Вопленко Н.Н. Указ. соч. С. 15.
20 См.: Даниелян К.Р. Указ. соч. С. 91-92.
21 Цит. по: Андреев А.Р. История власти в России. М., 2003. С. 154.
22 Струве П.Б. Великая Россия и Святая Русь // Нация и империя в русской мысли начала ХХ века. М., 2004. С. 232
ски-оценочного звучания. И можно согласиться с теми современными исследователями, которые не считают империи «дурным прошлым» человечества, а, напротив, исходят из признания их не исключением, а «правилом всемирной истории»23. Но, учитывая полисемантичность и остро дискуссионный характер употребления этого термина, необходимо сделать несколько методологических уточнений, что понимается под Им-
"24
перией в настоящей статье24.
Как правило, говоря об империи, подразумевают в виду один из следующих признаков (либо их выборочную совокупность):
• - номинальное наличие императора, власть которого («де-юре» или «де-факто») признается сакральной;
• - полиэтничность и обусловленная ею этнокультурная гетерогенность;
• - патернализм как основа «вертикали власти» и социокультурных взаимосвязей внутри имперской «семьи народов»;
• - масштабность освоенных пространств;
• - экспансионизм территориальной и культурной политики (ее «империалистический», колониально-гегемонический характер)
• - вытекающее из всего вышесказанного своеобразие отношений центра и периферии внутри империи и связей с соседями вне ее.
Но Империя - если рассматривать ее не в конкретно-временном, а в безотносительном, идеально-типическом ракурсе, не есть лишь масштабное полиэтническое государство с обширными государственными интересами, у которого хватает воли, сил и средств вести «империалистическую» политику, вовлекая в свою орбиту все новые народы. Империя не есть и просто форма государства, отличная от иных форм лишь техническими особенностями устройства и правления. Империя - это государство, осознавшее свою роль во всемирной истории и целенаправленно выполняющее ее как Миссию, находящуюся превыше локальных (только местных, «местечковых», «всего лишь государственных») интересов.
В основе исторического существования любой Империи лежит идея служения Императиву (императивам), безусловным повелениям, объединяющим населяющие ее народы для достижения высших целей, во имя реализации Добра и противостояния Злу. В рамках такого понимания Империи, она, по сути, единственный реально возможный в истории государственный синтез онтологических и аксиологических представлений человека: Империя - это государственная форма осмысленного бытия человека и общества. Это наднациональная суперэтническая форма объединения народов в единое социокультурное пространство («Центр мира»), в котором их бытие вписано во вселенский провиденциально-эсхатологический контекст. Это форма опосредованной власти Императива, являющегося общезначимым нравственным предписанием для имперообразующей нации и включаемых в нее народов, определяющего смысл и цель индивидуального и сверхличностного существования человека и человечества в истории.
Всякое государственное образование, претендующее на роль Империи, исходит из монополии на подлинную Идею (комплекс идей), предлагаемых массам в качестве
23 См.: Булдаков В.П. Империя и смута: К переосмыслению истории русской революции // Россия и современный мир. 2007. № 3 (56). С. 7.
24 См. также: Марченя П.П. Имперская идея и массовое правовое и политическое сознание в России // Имперские предчувствия России. М., Волгоград, 2005. С. 298-300; Его же. Крестьянство и империя в 1917 году: массовое сознание как фактор политической истории Октября // Октябрь 1917 года: взгляд из XXI века. М., 2007. С. 168-179; Его же. Держава и право в русском сознании // Россия державная. Ч. 1. М., Волгоград, 2006. С. 405-410 (Или см.: Философия хозяйства. 2006. № 1 (43). С. 138-144. - [Электрон. ресурс]. - Режим доступа: http ://forum.barrel. ru/page= 181).
истины, способной служить антиэнтропийным идеологическим фундаментом общества на данном этапе его истории. Империя - это не просто «большая семья» во главе с Императором - это большая семья, которая знает (или полагает, что знает) свой смысл жизни и дарит причастность к нему всем своим членам. Каждый отдельный народ (как и каждый отдельный человек), идентифицирующий себя с Империей, получает возможность обрести ценностную полноту своего социального бытия в служении некой Великой Целостности, найти надежную опору, находящуюся вне времени (тем более, вне всяких смутных времен), приобщиться Вечности.
В этом смысле, конечно, Империя есть Утопия. Но это работающая, и как показывает история, эффективно работающая утопия. В указанном контексте, именно Империя, Имперская идея является демиургом российской истории, по меньшей мере, со времен генезиса доктрины Третьего Рима. И поиски Идеи в России - это не просто «старинная русская забава», как шутил В.В. Путин25, это попытки (интуитивные или осознанные) нащупать утраченную Имперскую «почву» так называемой «Русской системы»26, лишь опираясь на которую Россия может осмысленно и эффективно продолжать свою историю в человечестве.
Можно долго спорить о том, является ли мифом существование России как Империи, в смысле земного оплота Императива, и Державы, в смысле силы, сдерживающей Зло. Но вряд ли кто-то, знакомый с российской историей, возьмется оспорить тот факт, что когда наш народ в это действительно верит, он способен на, без преувеличения и иронии, подлинные чудеса героизма и подвиги созидания. И, напротив, все положительные черты народной ментальности готовы вывернуться своей разрушительной изнанкой, когда власть своими действиями подрывает веру в себя как выразителя Имперской идеи.
Наличие Идеи, способной объединять и вести массы, является нормой существования Империи. Именно Идея дает и государству, и человеку ощущение осмысленности бытия, причастности к Истории человечества, радость и утешение от осознанного Служения чему-то значительно более великому, чем всего лишь частные интересы. Соответственно, одним из главных условий исторической стабильности империи является наличие укорененных в массовом сознании идеологем как смысловых, нормативно-ценностных элементов идеологии (предписаний, предметов, символов, отсылающих к комплексу базовых идейных установок и мировоззренческих принципов, которыми должно руководствоваться государство и общество).
Но в самом существе империи заложен изначальный антагонизм между утопическим стремлением к воплощению абсолютных, идеальных, вечных ценностей, и невозможностью их совершенной реализации на практике, в ценностях относительных, реальных и конкретно-исторических. В этом сложном взрывоопасном взаимопроникновении Утопии и Истории кроются и причины относительной устойчивости и исторической жизнеспособности империй, и причины циклически повторяющихся имперских кризисов.
Жизнь империи, ее исторические циклы, могут быть рассмотрены как лишь поверхностное проявление скрытых процессов, подспудно вызревающих в толще общественного сознания. Хранителем и выразителем базового минимума имперских ценностей является народ, который, с одной стороны, является строителем империи, с другой - сам становится ее фундаментом. В рамках такой модели понимания Имперско-сти, народные массы обеспечивают статику функционирования империи, а элиты -динамику. Если действия элит явно вступают в конфликт с основополагающими ценно-
25 См.: Новые Известия. - М., 2007. - 26 апреля.
26 См., напр.: Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская Система: генезис, структура, функционирование (тезисы и рабочие гипотезы) // Русский исторический журнал. Т. 1. Лето 1998. № 3. С. 13-96.
стями народа, ставят под угрозу историческое бытие Империи - наступает Смутное время.
Тогда на сцену истории вынужденно вступают народные массы, в «нормальное» историческое время относящиеся к политике индифферентно. Движущей ими силой выступает негативизм (как правило, не до конца или совсем не осознанный), являющийся, используя биологическую аналогию, показателем иммунного статуса имперского организма.
И особая роль в этом механизме принадлежит именно массовому сознанию - и прежде всего массовому правосознанию как наиболее активному компоненту массового сознания в кризисной ситуации. Собственно, в массовом сознании главным образом и происходит борьба за Империю, в нем и коренятся ее Дух и Кровь. Если смысловым стержнем Империи считать именно ее идеократический компонент, то борьба за власть в Империи (равно как и борьба за массы) - это и есть, прежде всего, битва за Идею (также как борьба Империй есть борьба Идей), полем которой является массовое сознание.
В структуре любого массового (в том числе массового правового) сознания традиционно принято выделять два основных уровня: «идеологический» («когнитивный», «рациональный», собственно «сознательный») и «психологический» («чувственный», «эмоционально-действенный», «бессознательный»). С этой точки зрения, об историческом благополучии и перспективах империи по состоянию на тот или иной конкретный период можно судить, во-первых, по реальному наличию идей, признаваемых обществом подлинными, «своими»; во-вторых, по психологической готовности эти идеи отстаивать, платить за них высокую (вплоть до самопожертвования) цену.
Смутные времена в имперской истории являются периодами своеобразной «переоценки ценностей», связанной с необходимостью обновления базового комплекса идеологем (восстановления соразмерности соотношения между сакральными сверхзадачами и реальными земными ценностями, между метафизическим смыслом Империи и его официальным выражением) и воссоединения живой психологической связи между обществом и властью (возрождения самосознания имперского общества как целостного субъекта истории, возвращения утраченной цельности переживания жизни как служения). Другими словами, Смута начинается с идеологического банкротства государства и психологического отчуждения масс от властной элиты, утратившей в их сознании имперско-историческую легитимность, и заканчивается с приходом к власти политической силы, идеологически и психологически адекватной массам, изоморфной Имперской традиции.
«Отрицание государства и его сакрализация - два полюса русской жизни, напряжение между которыми составляет нерв отечественной истории и формирует диалектику Смуты», - считает современный историк России В.Д. Соловей27. Стоит уточнить, что это не «два полюса», а единый целостный механизм Имперского сознания: отрицается государство несакральное, неистинное, чужое - во имя Государства сакрального, истинного, признаваемого своим. Нельзя не согласиться с выводами, что как инвариант отечественной истории «русские смуты исторически функциональны». Но вряд ли эта функциональность может быть реально исследована и понята через категории «натиска Хаоса на Космос» и представления о возникновении «из социального хаоса» «нового русского Космоса», «новой русской традиции». «При этом, - как подчеркивает В.Д. Соловей, - главным итогом Смуты оказываются не социальные и политические пертурбации, а фундаментальные культурные и ментальные сдвиги или, по-другому, решительное изменение внутреннего мира, психе русского человека и русской
27 Соловей В. Россия накануне Смуты // Свободная мысль - XXI. 2004. № 12. - [Электрон. ресурс]. -Intelros.ru - Режим доступа: http://www.intelros.org/lib/statyi/solovev1.htm
традиции. Настолько решительное, что впору утверждать - как это нередко делается -о радикально новом начале русской истории, рвущей все связи с прошлым»28.
Но функция смуты в русской истории заключается скорее не в том, чтобы обеспечить разрыв традиции, а в том, чтобы его не допустить (чтоб не «распалась связь времен»), чтобы сохранить историческую социокультурную традицию, не утратить на очередном «великом повороте» цивилизационную идентичность Империи. Смысл смуты - это не «стремление к обновлению Космоса через Хаос»29, а, скорее, стремление к восстановлению баланса между Утопией и Историей в жизни Империи и сознании ее жителей.
Так или иначе, осмысление смут и участия в них народных масс как полноправного субъекта истории России - в контексте циклической динамики функционирования и воспроизводства Империи, имеющей свои запасы прочности, защитные механизмы и способы обеспечения цивилизационной идентичности и социокультурной преемственности, - не может не быть признано одной из ключевых проблем современного проек-
30
тивного «россиеведения»30.
В свое время, в поисках логики, подчиняющей действия народной стихии и детерминирующей функцию масс в истории Российской империи, В.О. Ключевский подметил: «Наш народ совершил много великого, еще не сознанного, не оцененного ни им самим, ни благоговеющими пред ним народопоклонниками. Но в создании этого великого действовали силы, подобные тем могучим и слепым силам, которые подняли громадные горы. Им можно изумляться, их можно страшиться; всего лучше спокойно изучать их действие и создания; но поклоняться им есть детская нелепость; подозревать в них таинственный глубокий разум есть самообольщение. Что материальнее, бессознательнее чувства самосохранения? А ведь только эта одна могучая сила двигала нашим народом в его великих, гигантских деяниях. Все его малозамечаемые пока историей создания запечатлены резкой печатью борьбы за жизнь.»31 И еще Л.Н. Толстой пытался обратить внимание ученых на то, что причину исторических фактов следует искать не в действиях отдельных героев, а в коллективном волеизъявлении масс: «Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно-малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов, но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний»32.
По смыслу тот же самый призыв к исторической науке сегодня содержится в выводах крупнейших отечественных ученых: «Представляется, что при анализе массового сознания в условиях кризиса Российской империи историк оказывается лишен права выбора: описание патерналистской системы вообще немыслимо без анализа "движений души" (вплоть до истерик и психозов) ее подданных. Но как связать свидетельства "маленького человека" с психоментальными изменениями в жизни народов и глобальными их последствиями?» «Как бы то ни было, современным историкам Рос-
28 Там же.
29 Соловей В. Октябрь. 1917-2007: [Круглый стол] // Нева. 2007. № 11. - [Электрон. ресурс]. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/neva/2007/11/ok.html
30 Марченя П.П. Идеология и психология в российской смуте: партии и массы в 1917 году // Историческое обозрение. 2008. Вып. 9. С. 14-28; ; Его же. Массы и массовое сознание в русской революции как предмет исторического познания // Там же. 2007. Вып. 8. С. 28-43.
31 Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 236-237.
32 Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 6. М., 1979. С. 278.
сии давно следовало бы перенести центр тяжести исследований на проблемы пространства, культуры и "маленького" человека, не ограничиваясь анализом власти и
33
правителей»33.
Изучая противоречивую роль масс в системе взаимодействия власти и общества России, в том числе в «русских смутах», необходимо особо обратить внимание на некоторые, имеющие принципиальное методологическое значение, общие проблемы исследований массового сознания революционных эпох и моделирования места и роли народных масс в истории. Любой исследователь вынужден, так или иначе, отвечать на вопрос: так почему же русский народ, являвшийся традиционным оплотом государства Российского и носителем множества действительно замечательных качеств, в условиях кризисов зачастую проявлял свойства как раз не созидательные, а разрушительные. И каков же он на самом деле?
Многие ученые, занимающиеся конкретно-историческими исследованиями масс, шли по пути описания соответствующих процессов в массовом сознании как его «эволюции», «трансформации», «ломки» и «деформации». Такая акцентуация «динамики» приводит к игнорированию «статики», невнимание к устойчивым компонентам и характеристикам массового сознания иногда приводит к неявной, но полной подмене сложнейшей категории «массового сознания» вовсе нетождественным ей понятием «массовые настроения». Таким образом, на периферии внимания исследователей оказывается идейно-ценностный уровень массового сознания, без анализа которого немыслимы выявление и научный учет смысловых оснований истории Империи.
В отличие от большинства историков, философы, напротив, зачастую грешат поисками формулировок неких архетипических констант русского сознания, взятого вне времени и конкретно-исторического контекста. Общим местом спекулятивных фи-лософско-исторических рефлексий при описании русского национального характера является акцент на его принципиальную «загадочность» и множественные констатации «противоречивости», («раздвоенности», «полярности», «парадоксальности», «антиномичности», «амбивалентности» и т.д.) его субстанциональных качеств («мессианства» и «комплекса неполноценности», «богоизбранничества» и «ущербности», «религиозности» и «безбожности», «этатизма» и «анархизма», готовности к «бунту» и «смирению», стремления «к святости» и «к свинству» и т.п.).
Крайности бинарных оценок русского народа - как «народа-богоносца» и «народа-зверя», «ангела и скотины», носителя «иконы и топора», лубочного образца «душевного здоровья нации» и «эпилептоида-психопата», хранителя «Святой Руси» в вечности и источника «психопатологий» в смутные времена - могут быть переосмыслены как проявления не «расколотости», а единства и целостности его исторического пути. Это возможно только в конкретно-историческом и историософском синтезе, с учетом системных параметров взаимодействия власти и общества в России и в контексте циклических кризисов Империи, имеющих определенные идеологические и психологические параметры.
За внешней противоречивостью проявлений народных масс в истории необходимо разглядеть скрытое внутреннее единство их функциональной обусловленности. Возвращаясь к нашей натуралистической аналогии: иммунитет ведь тоже может рассматриваться и как спасительная сила, и как сила, работающая на погибель. А то, насколько народные массы «конструктивны» либо «нигилистичны» по отношению к предлагаемым им «историческим альтернативам», в решающей степени зависит от
33 Булдаков В.П. Октябрь и XX век: теории и источники // 1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1998. С. 20, 19; Его же. Российская история и российская прогностика: заглянуть в будущее, не познав прошлое? // Россия и современный мир. 2005. № 4 (49). С. 91.
того, способны ли соответствующие элиты понимать и выражать массы, адекватны ли они собственному народу. Другими словами, жизнеспособность того или иного политического режима России, его стабильность и исторические перспективы зависят от того, насколько этот режим в состоянии мобилизовать свой главный ресурс - свой народ.
Подводя итоги, подчеркнем: отечественные особенности массового правосознания нельзя не учитывать элитам, желающим иметь долгосрочное будущее в России. Серьезные реформы не могут и не должны быть осуществлены при отсутствии их общенациональной концепции, способной преобразовать традиционные черты массового правосознания в конструктивный фактор гражданского общества и государства. И исторически обречена власть, которая будет строить свою политику, тактику и тем более стратегию, в конфликте с основополагающими ценностно-правовыми установками народа, с «духовными корнями» правовой и политической жизни общества. Научное исследование этих «корней» должно способствовать пониманию природы и механизма массовых движений в России, проведению политики, адекватной массовому сознанию, и своевременному блокированию деструктивных тенденций в поведении масс и элит. В связи с очевидными параллелями кризиса отечественного правосознания в начале XX в. и современной политико-правовой ситуации в России, уместно напомнить по-прежнему актуальную цитату из классической работы П.И. Новгородцева (1908 г.), который настаивал на том, что «.кризис современного правосознания не колеблет идеи
34
права, а только расширяет ее содержание и ставит ей новые задачи»34.
Социокультурный подход к изучению места и роли масс в системе взаимодействия власти и общества в России позволяет осознать, как на различных этапах истории связаны реалии отечественного политического процесса и массовое правосознание россиян. Анализируя, насколько Идея (комплекс идей) того или иного режима, его стратегические цели и воля адекватны мировоззренческим императивам нации, мы сможем понять, каким образом, через реформы и контрреформы, революции и контрреволюции, смуты и диктатуры, перестройки и стройки - вновь и вновь воспроизводит себя Российская держава. При этом нельзя забывать, что идеализируемые черты русского национального характера, действительно имеющие огромный положительный потенциал, отнюдь не исчерпывают весь спектр реальных проявлений отечественной правовой ментальности. Они имеют и оборотные стороны, чреватые проявлением самых разрушительных потенций, если политики забывают, что в основе стабильности общества
35
лежит прежде всего массовое сознание35.
В намеченном контексте исключительно актуален сегодня для России социокультурный анализ «живого правосознания» российского общества и его роли в отечественной истории, как в прошлом, так и сейчас. В частности, для оценки реальной жизнеспособности того или иного политико-правового режима и оппозиционных ему сил, перспективности их идей и конкретных политических шагов, целесообразно сопоставлять «правосознательные» ценностные ориентации народных масс и соответствующие ценности, предлагаемые массам со стороны властей, ведущих политических партий, «творческих элит», конкурирующих «исторических альтернатив» - с учетом критического освоения исторического опыта России.
Марченя Павел Петрович - кандидат исторических наук, доцент, доцент Московского университета МВД России, Учебно-научного Центра «Новая Россия. История постсоветской России» Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета
34 Новгородцев П.И. Введение в философию права. Кризис современного правосознания. СПб., 2000.С. 12.
35 См.: Марченя П.П. Политические партии и массы в России 1917 года: массовое сознание как фактор революции // Россия и современный мир. 2008. № 4. С. 82-99.
