CC BY
66
УДК 821.161.1.09 ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ А.А. В.Л. ПРОСКУРИНА
аспирант, кафедра русской литературы XI-XIX веков, Орловский государственный университет E-mail: [email protected]
UDC 821.161.1.09 GOLENISHEV-KUTUZOV A.A.
V.L. PROSKURINA
Graduate student, Department of Russian literature of XI-XIX centuries, Orel State University E-mail: [email protected]
МАРИНИСТИКА В ПОЭЗИИ А.А. ГОЛЕНИЩЕВА-КУТУЗОВА MARINE ART IN A.A. GOLENISHEV-KUTUZOV^S POETRY
Статья посвящена изучению маринистической тематики в поэзии А.А. Голенищева-Кутузова, поэта 18801890-х годов, действительного члена Академии наук. Анализ стихотворений показывает, что в творчестве поэта реализуется два типа «морских» ситуаций: отношение к морю как к природному объекту, передающему состояние лирического субъекта, и изображение морской стихии в качестве образа-«заменителя». Основные образы и мотивы маринистической поэзии доказывают принадлежность творчества А.А. Голенищева-Кутузова к русскому неоромантизму. _
Ключевые слова: Голенищев-Кутузов, маринистика, образная система, антитеза, тип «морской» ситуации, мотив.
The article studies subjects of marine art in the poetry by A.A. Golenishchev-Kutuzov, the poet of the 1880-1890s, the valid member of Academy of Sciences. The analysis of poems shows that in poet's creativity two types of «the sea» situations are actualized: the relation to the sea as to the natural object which transfers condition of the lyrical subject and the depiction of the sea as an image - «substitute». The main images and motives of marine poetry prove that works by A.A. Golenishchev-Kutuzov belong to the Russian neo-romanticism
Keywords: Golenishchev-Kutuzov, marine art, imagery system, antithesis, type of «the sea» situation, motive.
Море - один из самых устойчивых и традиционных образов русской лирики. Исследователь В.Н. Топоров различает два типа «морских» сюжетов: реальное море и море как «заместитель» других образов. В первом случае речь идет о «море как объекте изображения, о его свойствах "объективного" характера - огромное, беспредельное, могучее, бурное, вольное, свободолюбивое и т.п.»[10, с. 578]. Это те свойства стихии, которые осязаемы и ощутимы, и «легко становятся знаком иных семантических матриц (сравнение, уподобление, параллелизм, аллегория, эмблема, символ и т. п.) и "заместителем" других образов - человека.. .»[10, с. 578].
В маринистике А.А. Голенищева-Кутузова превалирует «тихий» пейзаж (по классификации М.Н. Эпштейна), который «обнаруживает в себе удивительное сочетание черт идеального и унылого пейзажей <...> От унылого пейзажа здесь большинство внешних примет, прежде всего блеклый цвет природы <...> От идеального пейзажа - всеохватывающее чувство умиротворенности и покоя»[12, с. 155]. Кроме этих черт значимую роль в ма-ринистике поэта играет мотив тишины: он присутствует в каждом стихотворении этой тематической группы. На фоне этого мотива раскрываются размышления лирического субъекта: тишина либо означает отсутствие какого-либо движения, шума, либо «нужна, чтобы вслушаться в неуловимое, беззвучное, безгласное» [13, с. 23].
Тихий пейзаж сопровождается описанием темного времени суток - ночи: «Звездистый сумрак, тишина. / Полночь, тишина...» («Звездистый сумрак, тишина.»);
образ-настроение в стихотворениях «Тишина» и «Я растворил окно - и ночь ко мне вошла»; «Темно кругом - ни звуков, ни движения, / Надвинулася ночь со всех сторон» («На сон грядущий»). Интерес А.А. Голенищева-Кутузова к ночному времени суток объясняется его приверженностью к неоромантическому движению 1880-1890-х годов. «Неоромантики творят собственный, искусственно гармонизированный мир, мало совпадающий с миром реальным, поэтому ночь как время суток в их стихотворениях становится уже своего рода условным знаком, указывающим на момент воссоздания автором в тексте особого внутреннего состояния человека» [9, с. 20-21].
Традиционно тишина воспринимается как «символ вечного божественного мира. как символ целостности и гармонии, как позитивный образ»[6, с. 700], однако в силу пессимистических взглядов А.А. Голенищева-Кутузова она не всегда несет светлое начало. Так, в стихотворении «Тишина» на лексическом уровне создается образ «гробовой» тишины моря: «На водах покой глубокий, / Без движенья море спит. / Ни волненья, ни дыханья - / Гробовая тишина! / Ни одна в немом просторе / Не колышется волна»[1, с. 122].
Семантика глаголов, указывающих на неподвижность, абсолютную статику («спит», «не колышется»), расширяется существительными той же семантики («покой», «без движенья», «ни волненья», «ни дыханья», «тишина») и насыщенными эпитетами («покой глубокий», «гробовая тишина», «немой простор»).
© В.Л. Проскурина © V.L. Proskurina
Набор таких свойств и признаков у моря сам по себе парадоксален в силу постоянного и непрерывного движения морской стихии, на что указывает и сам поэт во многих своих стихотворениях. Все эти образы ассоциируются не только со статичным состоянием моря, но и с конечностью земного бытия. Ассоциации со смертью создаются на уровне эпитетов. Подобное настроение в стихотворении поэта объясняется тем, что «в сумеречную эпоху 1880-х годов, сознаваемую как время горестно-грустного прощания с идеалами, тема, проблема, состояние небытия - смерти - художественно запечатлевается как важнейший лейтмотив»[11, с. 51]. Говоря об этой черте поэзии 1880-х годов, Л.П. Щенникова называет А.А. Голенищева-Кутузова «значительной фигурой, посвятившей свое творчество осознанию этой темы»[11, с. 51].
Тишина в стихотворении поэта не приносит умиротворения и, напротив, становится источником тревоги: «И, заботы полный, кормчий / В даль широкую гля-дит»[1, с. 122]. Поиски движения и самой жизни оказываются бессмысленными.
Стихотворение состоит их двух строф с неполной рифмовкой: вторая строка рифмуется с четвертой, а первая и третья остаются холостыми. Рифмованные слова несут в стихотворении особую семантику: спит и глядит - противопоставленные действия моря и лирического субъекта; тишина и волна - антитетичные по семантике существительные, поскольку волна всегда подразумевает движение и сопровождающий его шум. Однако в стихотворение волна «не колышется» и потому ее образ становится синонимичным тишине, что подчеркивает глубоко пессимистичный смысл стихотворения: нет движения, а, следовательно, и жизни!
В стихотворении «Звездистый сумрак, тишина...» тишина, напротив, не ассоциируется со смертью. Она не зловещая, а умиротворяющая, как и море.
Композиционно стихотворение делится на две части, отделенные синтаксически многоточием и сменой тихого, плавного ритма на быстрый, волнующий. Море неподвижно, что передается с помощью эпитетов «медленные волны», «немой простор», «задумчивая гондола». Так, создается статичный образ водной стихии, которой противопоставлено другое состояние: в противоположность самому лирическому субъекту, который плывет по «медленным волнам», его «сердце рвется поневоле». «Иные берега», к которым стремится сердце, тоже противопоставлены, но уже окружающей природе: «бледный месяц» и его «холодный луч» падают «На сонмы плещущих фонтанов, / На кровли царственных дворцов, / На сени пышные садов»[1, с. 91].
Первая часть имеет кольцевую композицию, замыкающую лирическое повествование номинативными конструкциями: «Венецианская луна.../ Адриатическое море...»[1, с. 92] При этом система рифмования в первый катрене перекрестна, а в последнем - кольцевая. Однако рифмуются одни и те же слова: тишина - луна, просторе - море (взоре - море).
Во второй части стихотворения, состоящей из одно-
го катрена, поэтом вновь вводится прием антитезы, противопоставления состояния человека и тишины, что проявляется на лексическом уровне: «О, дайте крылья мне скорей, / О, дайте мне волшебной силы: / Хочу лететь на север милый / К подруге плачущей моей!»[1, с. 92]
В стихотворении «Сознал я нищету мгновенных наслаждений...» А.А. Голенищева-Кутузова море предстает как традиционная для романтиков свободная, мятежная стихия, когда «человеческое сознание воспринимает океан как символ порождающего лона мироздания и сумму всех возможностей существования»[3, с. 99].
Разочаровавшись в земной жизни, лирический субъект отправляется в море в надежде обрести счастье. Уже на лексическом уровне поэт показывает доминирование морской стихии над земной жизнью. Жизнь прошлая представлена глаголами «сознал», «осмеял», лексикой сниженной семантики («нищета», «обман»), а настоящее, связанное с морем, характеризуется существительными с традиционно возвышенной семантикой: «Иных, глубоких дум и грозных вдохновений / Зовет меня к себе безбрежный океан!» [1, с. 10]
Лирический субъект послушно повинуется морской стихии. «Однако <...> воспринимает стихию как начало созидательное и разрушительное одновременно» [5, с. 55]: «В нем счастье полное, иль гибель без возврата! / Могуч его покой и страшен темный гнев.. .»[1, с. 10]
Для характеристики водной стихии поэтом отбираются такие лексические средства, которые подчеркивает неизвестность судьбы лирического субъекта. При этом море характеризуется эпитетом «неведомое», а волны несут «таинственный напев», указывающий на трансцендентальную природу водной стихии, а, значит, на неизвестность судьбы человека: «Сверкают волны те и плещут на просторе, / Играя жизнию, как утлою ладьей... / Мне любо выходить в неведомое море / С отважно поднятой и гордой головой»[1, с. 10].
Сравнение жизни с утлой ладьей означает не просто верховенство моря над человеком, полное подчинение стихии, но и невозможность противостояния судьбе. Мрачный и одновременно насыщенный эпитет «утлою», означающий «ненадежный, некрепкий, гнилой, дырявый», акцентирует мысль о том, что жизнь и судьба человека - ничто перед морем, волнами, которые «играют» этой жизнью. Однако в этой же третьей строфе (как и в предыдущей) после многоточия - ритмической и логической паузы - передается состояние лирического субъекта: «Мне любо выходить в неведомое море / С отважно поднятой и гордой головой»[1, с. 10]. По логике поэта, человек сознательно выбирает не просто дорогу одиночества и отрешенности от людей, но неизвестность, принимая главенство моря над своей жизнью. Эта же мысль заключается в последней строфе стихотворения: «Челнок от берега несется, мне послушно, / И, зорко глядя вдаль, в туман грядущих дней, / С рукою на руле, внимаю равнодушно / Наветам робости и жалобам друзей!»[1, с. 10], где даль равна «туману гряду-
щий дней», а, следовательно, и будущее неопределенно. Таким образом, можно говорить о том, что в стихотворении «Сознал я нищету мгновенных наслаждений.» море - это символ «свободы и обретения счастья»[5, с. 55] в ином мире.
Образ моря появляется и в поэме А.А. Голенищева-Кутузова « В тумане», которую Вл. Соловьев охарактеризовал как «возвращение далеко назад, к мотиву первой большой поэмы <...>: иллюзия и крушение незаконной любви», но отметил, что, помимо «туманного отражения чего-то давно минувшего, пережитого, в этой пьесе <.> чувствуется как будто более глубокий лиризм, более смелый порыв вдохновения, чем в других произведениях гр. Кутузова» [8, с. 86]. Акцентируя внимание на глубоком лиризме поэмы, автор статьи выбирает именно те строки, в которых описано море.
События в поэме предстают в ретроспекции. В экспозиции море появляется как символ прошлого, в котором мотив течения жизни вновь сравнивается со стихией: «Иные песни, ночь и счастье вспоминая, / В ином течении уплывшие давно» [1, с. 404]. Все остальное содержание поэмы составляют воспоминания, в которых появляется образ реального моря: лирический герой и его возлюбленная уплывают от ее мужа. Море изображено в традиционное для поэзии А.А. Голенищева-Кутузова время суток - ночью. Таинственность ночи сливается с загадочностью моря. Туман окутывает все события поэмы, и потому героям нельзя надеяться на счастье: «. река уносит нас / В загадочный простор, в туман ночного моря. / Мы жадно слушаем, объяты чуткой тьмой, / Как струйка быстрых вод лепечет за кормой - / И думается нам в полночном заблужденье, / Что в новый, чудный мир уносит нас теченье, / Поспешно позади наш заливая след, / Что миновали дни томленья и печали, / Что счастие нас ждет в просторе смутной дали, / И что к минувшему уже возврата нет!» [1, с. 409]
Море в этой поэме предстает в привычной и для А.А. Голенищева-Кутузова, и для романтиков функции: оно трансформируется в символ личной свободы и благополучия, с которым в сознании героев связано представление о будущем. Вечно движущееся море должно унести влюбленных в иной мир, где они обретут истинное счастье. Однако описание моря сопровождается тоже регулярными для поэта эпитетами («загадочный простор», «полночное заблуждение») и определительными конструкциями («туман ночного моря»), указывающими на трансцендентную природу стихии и, как следствие, на неопределенность судьбы героев. Море не спасает влюбленных и не становится средством ухода от реальности. Но несмотря на это, в целом пафос поэмы не пессимистичен. Влюбленные расстаются, но автор поэмы утверждает, как отмечает Вл. Соловьев, что «в самой неудачной и нелепой любви все-таки больше смысла и правды, чем в самой удачной смерти и в самом великолепном бездушии» [8, с. 88].
Похожая идея передана в поэме А.А. Голенищева-Кутузова «Северная легенда», в основе которой также лежит мотив движения: витязь плывет по морю, но не
с возлюбленной, а за ней, за Девой-Весной. Море опять выступает средством достижения цели, а морская стихия становится одним из главных героев произведения: «почуяло море», «почуяли волны».
Море в поэме предстает в двух состояниях. Первое
- наполненное оптимизмом движение свободного, игривого моря, несущего лирического героя к возлюбленной: «И весело к дальним бежит берегам / Ладья, по свободного моря волнам. / .всплески играющих вод, / .ширь необъятного моря»[1, с. 153]: второе - неподвижное, скованное таинственным Морозом: «Быстрые волны, Бог весть от чего, / Под блеском таинственным взгляда того / Ленивей и тише катились.. .»[1, с. 156]
Так в поэме возникают два антитетичных образа - жизнь и смерть. Замерзшее море ассоциируется со смертью: «Как смерть над собой почуяло море тот взгляд ледяной.», Смертью все море объемлет. / И море покою и сну предалось.» Вместе с морем замирает и небо: «Недвижного неба сиянье.» Уже не небо отражается в море, а наоборот, море отражается на небе, раскрывая его доминирующую роль. Замирает морская стихия и прекращает движение вся окружающая природа.
Образ морских волн трансформируется и становится прямым отражением души человека: «Я справился с морем - я справлюсь с тобой! / Смирил я бездушные волны, / Смирю теперь волны я страсти живой - / И будешь ты спать, очарованный мной, / Недвижный, холодный, безмолвный!»[1, с. 158]
При описании моря и витязя использован не только синтаксический, но и лексический параллелизм: витязь наделяется качествами «недвижной степи», в которую превратилась морская стихия. Однако есть сила, способная победить чары и растопить замерзшую стихию,
- это любовь. Она может разбудить витязя: «Проснется и встанет; тряхнет головой, / Разбудит мятежные волны / И смело помчится с свободной ладьей / На север далекий, за Девой-Весной.»[1, с. 160]
В лирической сказке «Лес», где представлена борьба цивилизации и дикой природы, которую пытается подчинить себе человек, море является хранителем последней. Поэт констатирует победу природы над ее мельчайшей частицей - человеком. Вл. Соловьев объясняет это пессимистическим настроем поэта: «... признавая жизнь бессмыслицей, он в историческом движении человечества видит <.> какое-то злодеяние. Основной мотив исторического прогресса есть покорение дикой природы человеческим духом. Но именно это кажется поэту чем-то греховным, заслуживающим кары и получающим ее» [8, с. 92]. Море становится в поэме высшей силой, которая охраняет лес от людей. И снова описание природы сопровождается образом тишины: «Кругом вековая царит тишина.» Это - зловещая тишина, подобная смерти, которую никто не в силах нарушить. Эпитет «вековая» употреблен для передачи состояния природы, царствующей тишины, не нарушаемой никакими силами.
В последней строке при описании стремительно-
го движения морской волны поэт использует грацию: «Дробится, ревет и грохочет!» [1, с. 150] Такой прием рождает ассоциации с диким зверем: аллитерация [Р] передает звук рычания и в этой строке помогает воспринимать картину не только на лексическом уровне, но и на фонетическом. Именно так на приеме олицетворения показан образ волны: она одушевленное существо, настоящая хранительница покоя.
Можно с определенностью говорить о том, что при описании моря основными элементами «тихого» пейзажа в лирике А.А. Голенищева-Кутузова являются тишина, ночь, море, волны, небо, простор, туман. При этом каждая категория наделяется устойчивыми признаками: неведомое море («Сознал я нищету мгновенных наслаждений...»), медленные волны, задумчивая гондола, немой простор («Звездистый сумрак, тишина.»), спящее море, недвижимая волна, немой простор («Тишина»), загадочный простор, туман ночного моря («В тумане»), свободное море, ширь необъятного моря («Северная легенда»). Это доказывает, что в марини-стике А.А. Голенищева-Кутузова складывается особая поэтика «тихого» пейзажа: «.он подчеркнуто неяркий <...>, но и не бурно ненастный» [12, с. 155]. Этим объясняется отсутствие цветописи и вообще цветовых обозначений. Данные художественные средства, очевидно, представлялись поэту избыточными, потому что «природа выступает не как точка отталкивания, а как точка притяжения: душа ищет <...> согласия с вечностью»[12, с. 143]. Морская стихия и есть вечность, непознаваемая тайна, то мистическое, к чему стремится душа человека.
Трансцендентальная природа морской стихии превалирует и во второй выделенной нами группе марини-стических стихотворений А.А. Голенищева-Кутузова, которую составляют произведения, лишенные описаний реального моря и являющиеся «заменителями» других образов.
Следует отметить, что мотивы ночи и тишины, характерные и для этой группы текстов, обладают похожими функциями. Однако, несмотря на присутствие мотива тишины, пейзаж чаще всего оказывается «бурным» (определение М.Н. Эпштейна). Основными чертами бурного пейзажа являются: «шум, рев, грохот, свист, гром..., сумрак..., ветер - бушующий..., волны, пучины - кипящие...»[12, с. 144-145]
В стихотворении «На сон грядущий»
A.А. Голенищев-Кутузов рассматривает море как олицетворении юной, бурной жизни. Все произведение строится как антитеза ушедшей юности и настоящего: вечного движения, сравниваемого с морем, и обездвиженности, тишины. Сравнение моря со временем типично и для русской, и для зарубежной поэзии.
B.Я. Задорнова, анализируя английскую поэзию, объясняет этот традиционный параллелизм тем, что «и то, и другое вечно и никогда не перестанет существовать. Человек беззащитен перед морской стихией так же, как он не властен над течением времени. Морские приливы и отливы, движение морских волн так же, как и бег времени, не зависят от человеческой воли» [2, с. 131].
Основными объектами изображения в стихотворении становятся ночь и море. «Ситуация ночного размышления <. > перестает обладать спонтанностью, характерной для классической поэзии. Поэтому переход сознания из «дневного» состояния в «ночное», как правило, фиксируется у поздних классиков еще достаточно традиционно» [9, с. 21]. В стихотворении «На сон грядущий» этот переход отмечается вслушиванием лирического субъекта в окружающее. Повторяющиеся образы тишины и ночи играют здесь особую роль: «Тишина (безмолвие) и темнота (неполный свет) открывают душе человека доступ в пространство трансцендентного, то есть через данную кодовую систему с семиотическим полем ночи оказывается тесно связана семантика тайны» [9, с. 21]. Именно поэтому образы моря и волн обозначают «уже не реалии сущего, а некоторые сферы внутренней жизни человека» [9, с. 12].
Первая часть стихотворения построена на характеристике «ровной», «счастливой» жизни лирического субъекта в настоящем, ситуации, где «нет предметов для рассказа.»: «Там нет ни битв, ни славы, ни побед, / Ни бури, с юной страстью неразлучной; / Там нечего в грядущем ожидать, / Там светлый мир и Божья благодать!»[1, с. 79] Но такая жизнь не удовлетворяет человека.
Во второй части, где чувства представляются ретроспективно, как воспоминание о юности, появляется образ моря, находящегося в постоянном движении. Плеск волны напоминанием о прошлом: «Житейских бурь прошла пора - и ровно / Теперь текут незримые года» [1, с. 79]. «Бури» молодой жизни, «пыл юности» уподоблены морю с его волнами, движением, постоянными переменами, а воспоминания «гремят вдали, как волн морских прибой...»
Вторая часть стихотворения антитетична первой на синтаксическом уровне: восклицательный знак в конце фразы резко отделяет начало следующего с противительным союзом «но». Этот же прием обнаруживается на уровне лексическом: глагол с семантикой звучания «гремят» противопоставляется всем образам тишины первой части стихотворения («ровно текут года», «беззвучно струится жизнь»).
Воспоминания, сравниваемые с шумом морских волн, нарушают статичную картину тишины. Море как стихия находится в постоянном движении, и потому лирическим субъектом ассоциируется с жизнью: «Куда несется время, за собой / В безбрежное, неведомое море / Влача людские радости и горе» [1, с. 79]. Эпитеты «безбрежное» и «неведомое» характеризуют море как бесконечную стихию, не имеющую границ, и как нечто неизведанное, тайное. Так, образ моря трансформируется в вечность.
Лирическому субъекту приятны воспоминания бурной молодости: «И сладок шум тех отдаленных волн, / И милы те неясные виденья; / Таинственный полет их неги полн, / Он тихие наводит размышленья» [1, с. 80]. Важно подчеркнуть, что вместе с образом морских волн в цитируемой строфе даны эпитеты со значением
таинственности и неизвестности: «неясные», «таинственный», «тихие», снова апеллирующие не просто к неизведанности, но и к вечности.
В стихотворении «На сон грядущий» можно выделить и третью часть, равную последней строфе: «У пристани стоит спокойно челн - / Пловцу не страшны бури и волненья: / Но зорко в даль он смотрит сквозь туман, / А там вдали бушует океан...» [1, с. 80], в которой на тематическом уровне временные характеристики вновь переведены в настоящее. Однако соотносится оно уже не с прошлым, а с будущим. Первые две строки рисуют картину статичного состояния пловца и челна. Но в антитетичных отношениях с внешним состоянием пловца находится его внутреннее состояние и океан, который «бушует». Союзом «но» поэт не только противопоставляет предложения, но и показывает амбивалентное душевное состояние лирического субъекта: ему «не страшны бури», но он «зорко. смотрит», он оставил в прошлом все жизненные бури, но в будущем он, возможно, ждет их. Особую значимость в таком контексте приобретает завершающее текст многоточие, в котором выражена мысль о неопределенности будущего.
В стихотворении «На сон грядущий» маринист А.А. Голенищев-Кутузов также представляет море и волны как символы стремительной и беспокойной юности, которая подобно морю сменяется новой «счастливой» жизнью без бурь. В стихотворении отчетливо ощущается позиция автора, отдающего дань воспоминаниям о прошлом.
Стихотворение «Я растворил окно - и ночь ко мне вошла.» апеллирует к тайне бесконечного: именно образы, навеянные ночью и сном, становятся основой лирических переживаний субъекта речи.
В стихотворении нет прямого изображения образа моря. Однако образ волн доминирует на протяжении всего текста, а признаки морского пространства переносятся на описание неба: оно «безбрежно» и бесконечно, как и море.
Волна является одновременно символом времени прошлого и будущего, умершего чувства и рожденного вновь ощущения счастья. Эти антитетичные значения логически совмещаются в образе морской стихии, поскольку «вода почти во всех мифологиях ассоциируется с женским началом и концептуально связывается с основными модусами бытия - рождением и смер-тью»[4, с. 19]:
Зачем же в той дали, за смутною чертой, Где взор теряется в серебряном тумане, Искать лишь прошлого, гоняться за волной, С беспечной вольностью, бродящей в океане? [1, с. 195]
Как и прошлое, волна «умчалась вдаль», она ассоциируется с ушедшей, умершей любовью: «Ты не найдешь ее - она умчалась в даль, / Сверкнув тебе в глаза мгновенно и случайно; / Ты полюбил ее, по ней тоскуешь тайно, / Ты плачешь, ты зовешь - а ей тебя не жаль! / Она, холодная, не ведает участья, / Она, свободная, о прошлом не тужит» [1, с. 195].
Чувства страдающего лирического субъекта переданы градационно: полюбил, тоскуешь, плачешь, зовешь; а адресат лирического обращения остается «холодной» и безучастной. Определенный смысл в этой системе противопоставления состояний приобретает параллелизм волна - счастье: «В пучине много волн - и в жизни много счастья / Одно отхлынет прочь, другое на-бежит»[1, с. 196].
Волна трансформируется в совокупный образ счастья, а сравнение счастья с беспрерывно движущейся волной рождает чувство умиротворенности и оптимизма. Морская стихия предстает как символ уходящего горя и начала нового душевного подъема, возрождения. Однако ощущение счастья оказывается возможным лишь во сне. Пробуждение переносит лирического субъекта в земное бытие: «А ночь померкнула, рассея-лися грезы, / Мир чуждых призраков погаснул и исчез... / Лишь звезды падали, как трепетные слезы, / С глубокой синевы безоблачных небес.»[1, с. 196]. Будущее же остается неизвестным.
В стихотворении «Есть одиночество - в глуши.» море также ассоциируется с вечным движением жизни. Однако море и волны в нем символизируют не движение жизни вообще, а движение толпы, в которой лирический герой стихотворения остается одинок: «Есть одиночество иное - / В нем гибнут чувства и мечты. / Кругом, холодное, чужое, / Бушует море суеты; / Шумит толпа, конца нет бою / Ее слепых, безумных волн, / Напрасно к пристани, к покою / Стремится сердца утлый челн» [1, с. 209].
Стихотворение имеет двухчастную структуру. Обе части текста объединяет тема одиночества. Для лирического субъекта это состояние амбивалентно: одиночество в глуши и одиночество в толпе.
Насыщенный метафорический образ «бушующего моря суеты» дополняется не менее яркими смысловыми эпитетами «холодное», «чужое». Для лирического субъекта стихотворения море суеты остается чуждым и отталкивающим. При этом движение толпы передано через образ «безумных волн». Прилагательное «безумный» в прямом его значении может относиться лишь к человеку. Выбирая такой эпитет, автор не просто делает волну антропоморфной, а показывает жизнь толпы, которую олицетворяет морская стихия, лишенной разума, бессмысленной. Разумный и чувствующий человек в таких условиях не может существовать, поэтому «сердца утлый челн» стремится к пристани, то есть к обретению смысла жизни. Однако толпа всегда сильнее личности, а безумные волны - одинокого челна. Так А.А. Голенищевым-Кутузовым поднимается традиционная для романтиков проблема одиночества в толпе, рисуется трагическая судьба героя-одиночки. Невозможность обретения лирическим субъектом гармонии и невыносимость для него существования в толпе подчеркивается использованием отрицательных местоимений и повторов частицы «не»: «О, никогда, никто в пустыне / Так не забыт, не одинок» [1, с. 210].
Нельзя не отметить и эмоциональную глубину, вы-
раженную на фонетическом уровне. Звукопись, как и другие формы языковой игры, позволяет реализовывать «скрытую ассоциативную валентность слов» и вызывает «активное совмещение плана выражения и плана со-держания»[7, с. 55]. Поэтому, описывая шум толпы во второй части стихотворения через шум моря, поэт использует повтор звука [у], сопровождающийся аллитерацией шипящих звуков: «гибнУт чУвства», «крУгом», «чУжое», «бУшУет море сУеты»; «шУмит толпа», «безУмных волн», «Утлый челн», «в злой пУчине чУжих страстей», «чУжих тревог». Звукопись используется поэтом в словах с негативной семантикой, указывающей на иррациональное существование толпы. Шипящие согласные [Ч]», [Ж] помогают «услышать» шум моря.
Лабиализованный гласный звук [У] добавляет к семантике шума значение длительности и протяженности. С помощью сочетания аллитерации шипящих и ассонанса [У] лирический субъект эксплицирует свое отрицательное отношение к толпе: в такой обстановке постоянного шума и хаоса человек не может быть счастлив.
В целом маринистика А.А. Голенищева-Кутузова позволяет говорить об идейной общности многих сти-
хотворений поэта, для которых характерен ряд устойчивых параллелизмов между морем и другими явлениями действительности: море - движение (море - жизнь), море - время (и прошлое и будущее), море - свобода, море - смерть, море - толпа. Среди всех признаков моря доминирует вечное движение, обновление, поэтому наиболее частотным параллелизмом оказывается пара море - движение. Благодаря своему вечному и непрерывному движению море способно «нести» человека к будущему счастью, к жизни, к свободе («Я отворил окно - и ночь ко мне вошла», «В тумане», «Северная легенда»). Если же А.А. Голенищев-Кутузов изображает море в статичном состоянии, не свойственном ему как стихии, то оно ассоциируется со смертью («Тишина», «Лес»). Поэт наделяет море антитетичными свойствами, но они гармонично сочетаются в контексте творчества А.А. Голенищева-Кутузова. В каждом стихотворении поэт указывает на трансцендентальную природу моря и дополняет этот образ устойчивыми романтическими мотивами тишины и ночи, что доказывает приверженность А.А. Голенищева-Кутузова художественным принципам русского неоромантизма.
Библиографический список
1. Голенищев-Кутузов А.А. Сочинения графа А. Голенищева-Кутузова. СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1894. Т. 1,2. 411 с.
2. Задорнова В.Я., Матвеева А.С. Море как элемент создания образа в английской поэзии / Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В.В. Красных, А.И. Изотов. М.: МАКС Пресс, 2007. Вып. 35. С. 121-137.
3. Ковальчук Т.Ю. Опыт художественного осмысления мира природы в ранней поэзии Д.С. Мережковского // Вестник Челябинского университета, 2010. № 4 (185). С. 97-101.
4. Кошарная С.А. «Море в русской мифологической картине мира» / Научные ведомости Белгородского государственного университета, 2008. №15 (55). С. 19-23.
5. Мишина Т.Ю. Лермонтовские мотивы в русской лирике 80-90-х годов XIX века: Дисс. ... канд. филол. наук. Орел: ОГУ, 2013. 302 с.
6. Рудакова С.В. Образ-символ «Тишина» в поэзии Е.А. Боратынского (материалы к «Антологии художественных образов русской литературы первой трети XIX в.») // Проблемы истории, филологии, культуры, 2011. № 3 (33). С. 600-704.
7. Смиренский В.Б. «Так надо играть». О поэтической звукописи и звукосмысловой организации стиха // Новый филологический вестник, 2009. Т.8. № 1. С. 41-57.
8. Соловьев В.С. Буддийское настроение в поэзии// Литературная критика. М.: Современник, 1990. С. 67-104.
9. Тихомирова Л.Н. «Ночная» поэзия в русской романтической традиции: генезис, онтология, поэтика: Автореферат дисс. канд. филол. наук. Екатеринбург: УрГУ, 2010. 23 с.
10. Топоров В.Н. О «поэтическом» комплексе моря и его психофизических основах// Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Прогресс-Культура, 1995. С. 575-622.
11. Щенникова Л.П. О культурно-историческом значении русской поэзии 1880-1890-х годов (С. Надсон, Н. Минский) // Известия Уральского государственного университета, 2003. № 25. С. 45-60.
12. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной...»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высшая школа, 1990. 304 с.
13. Gudoniene V Концепт тишина - молчание - покой в лирике И. Бунина // Zmogus ir zodis. Svetimosios kalbos. Mokslo darbai. Vilnius VPU, 2006. Т.8. № 3. Pp. 21-25.
References
1. Golenishchev-Kutuzov A.A. Compositions of the graph A. Golenishchev-Kutuzov. SPb.: Type. A.S. Suvorina, 1894. V. 1,2. 411 p.
2. Zadornova V.Y., Matveeva A.S. The sea as an element of creation of an image in English poetry / Language, consciousness, communication: collection of articles / Managing editor V. V. Krasnykh, A.I. Izotov. M.: MAX. Press, 2007. ed. 35. Pp. 121-137.
3. Kovalchuk T.Y. The experience of the literary comprehension of the world of nature in D. S. Merezhkovsky's early poetry //Bulletin of the Chelyabinsk university, 2010. No. 4 (185). Pp. 97-101.
4. Kosharnaya S.A. "The sea in the Russian mythological picture of the world" / Scientific journal of the Belgorod state university, 2008. No. 15 (55). Pp. 19-23.
5. Mishina T.Y. Lermontov's motives in the Russian lyrics of the 80-90th years of the XIX century: dissertation of the candidate of s ciences. Orel: Orel State University, 2013. 302 p.
6. Rudakova S.V. Image-symbol of "silence" in E.A. Boratynsky's poetry (materials of "The anthology of artistic images of the Russian literature of the first third of the XIX century")//Problems of history, philology, culture, 2011. No. 3 (33). Pp 600-704.
7. Smirensky V.B. "It should be played so". About sound organization poetic of a verse//the New philological messenger, 2009. М.8. No. 1. Pp 41-57.
8. Solovyov V.S. Buddhist mood in poetry//Literary criticism. M.: Contemporary, 1990. Pp. 67-104.
9. TikhomirovaL.N. "Night" poetry in the Russian romantic tradition: genesis, ontology and poetics: author's abstract (of dissertation). Yekaterinburg: USU, 2010. 23 p.
10. Toporov V.N. About the "poetic" complex of the sea and its psychophysical bases//Myth. Ritual. Symbol. Image: Researches in the mythopoeic field: selected. M.: Progress-Kultura, 1995. Pp. 575-622.
11. Shchennikova L.P. About cultural and historical value of the Russian poetry of the 1880-1890th years (S. Nadson, N. Minsky)// News of the Ural state university, 2003. No. 25. Pp. 45-60.
12. Epstein M.N. "Nature, world, universe cache ...": System of landscape images in the Russian poetry. M.: The higher school, 1990. 304 p.
13. Gudoniene VA Concept of silence - hush - rest in I. Bunin's lyrics//The man and the word. Foreign language. Research work. Vilnius, 2006. V.8. No. 3. Pp. 21-25.
