CC BY
32С. В. Соловьев
(Москва)
МАНУИЛ ХРИЗОЛОР: ИЗ РОМЕЕВ - В РИМЛЯНЕ
Фигура константинопольского дипломата и ритора Мануи-ла Хризолора (ок. 1351-1415) возникает тогда, когда заводят речь
о «византийском наследстве» в эпоху Возрождения. Его вспоминают в связи с двумя аспектами византино-итальянских отношений: поисками возможных путей спасения Константинополя и освоением гуманистами греческого языка1. Между этими темами перекинут причинно-следственный мостик: под натиском турецкой угрозы с середины XIV столетия на Запад приезжают византийцы эмиссары, которые несут с собой не только заветы православия, но и литературу античной Греции2.
Едва ли не главным итогом контактов христианского Запада и Востока в XV веке становится новое открытие Платона, Плутарха и Птолемея. Перед своей гибелью Византия поделилась частью духовных богатств сначала с Италией, а через нее и со всей Европой. Мануил Хризолор представляется одним из ключевых миссионеров. Ведь именно с ним связано начало систематического преподавания греческого языка или, по выражению Верджерио, «посевы в Италии греческой образованности»3.
© Соловьев С. В., 2009
1 Wilson N. G. From Byzantium to Italy // Greek Studies in the Italian Renaissance. London, 1992; Geanakoplos D. Constantinople and the West: Essays on the Late Byzantine (Palaeologan) and Italian Renaissances and the Byzantine and Roman Churches. Madison, 1989; См. также довольно спорную по оценкам греческих штудий эпохи Ренессанса, однако дающую полную о них информацию статью Ю. В. Ивановой: Иванова Ю. В. Греки в Италии // История литературы Италии. М., 2007. С. 66-100.
2 Нередко деятельность Хризолора рассматривают в контексте «эк-соды» - якобы, имевшего места массового переезда византийских интеллектуалов на Запад: Vacalopuulos A. The exodus of scholars from Byzantium in the Fifteenth Century // Journal of World History. 1967. Vol. 10. P. 478.
3 На русском языке пока нет монографий, посвященных Хризолору. Одной из первых работ в российской историографии, где была заявлена
Закрепление за Хризолором звания первого - и, если судить по отзывам, едва ли не лучшего - преподавателя греческого, уже само по себе - высочайшая историческая оценка. В эпоху, когда язык был не просто средством коммуникации, но культурообразующим, эстетическим началом, его адепты и корифеи превращались в носителей синкретической мудрости. Они вправе давать указания и математикам с географами (особенно после перевода Страбона), и философам (вновь обретенный Платон и Плотин были главными арбитрами), и даже императорам (в этом деле помогали свежие пассажи из Плутарха и аристотелевской «Политики»).
Между тем, во внушительном ряду греков, волею судеб оказавшихся в Италии, - от калабрийского монаха Варлаама, пересекшегося с Петраркой, до провозвестника неоплатонизма Ге-миста Плифона - Мануил занимает довольно узкую нишу. Его не отличают ни религиозный запал, ни философская или политическая самоотверженность. В обзорах, посвященных византийскому влиянию на Ренессанс, он предстает почти безмолвным учителем, волею судеб три года подвизавшимся во Флоренции4. Вот суровый приговор последних дней: «Ценнейшее, что сохранили для нас свидетельства его учеников, - и, видимо, ценнейшее, что дал Италии Хризолор, - даже не столько возникновение итальянской эллинистики (для этого существовали основания более объективного характера, нежели приезд одного, пусть даже выдающегося, ученого), сколько укоренившиеся в сознании его воспитанников представления о функциях языка и задачах словесности»5. Если говорить просто, Хризолор отучил гуманистов от школярского дословного (ad verbum) перевода и привил вкус к литературной интерпретации текста (transferre ad sententiam).
На фоне ярких итальянских интеллектуалов и их поздневизантийских коллег личность Мануила Хризолора затушевывается, выполняя чисто служебную роль - передача текстов, дипломатия на почве науки. Все восторженные отклики учеников
роль Хризолора в эпоху Возрождения, оказалась статья Г. М. Хартмана: Хартман Г. М. Влияние греческой культуры на развитие итальянского гуманизма // Византийский Временник. Вып. 15. М., 1959. С. 101-104.
4 Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV-XV вв. СПб., 1997. С. 64-65.
5 Иванова Ю. В. Указ. соч. С. 79.
(прежде всего, конечно, Гуарино да Верона) - это побочный эффект успешной методы. Почти никак не меняет ситуацию внушительная книга Каммелли, посвященная византийцу. Если внимательно прочесть название, она посвящена «возникновению гуманизма», к которому <^ойі bisantini» (ученые византийцы) имели непосредственное отношение6. Однако с Хризолором это «возникновение» и поныне связывают меньше всего: ему отводят один абзац в перечислении греческих учителей. Стоит признать, что при всей энциклопедичности и содержательности труда Кам-мелли, давно ставшего букинистической редкостью, его отличает, так сказать, точечность. Каммелли не стремился к широте охвата, к исторической перспективе в оценках писаний и деяний Хри-золора. Он сосредоточен на конкретных биографических моментах, на фактах и свидетельствах источников (при том, что фактов и свидетельств катастрофически недостает).
Ни в коей мере не претендуя здесь на роль идеального биографа, попробуем обрисовать те особенности дара и призвания Хризолора, которые либо совсем не попадают в фокус византинистов и исследователей Возрождения, либо стали открываться лишь в последние годы.
Портрет
Нам известен карандашный портрет византийца. Случай уникальный, если учесть тот факт, что облик большинства гениев Раннего Возрождения приходится изучать по поздним немецким гравюрам XVI века (на которых, сказать честно, все на одно лицо). Что касается листа белой бумаги размером 9 на 13 см, хранящегося в Лувре, остается быть благодарными судьбе и Г енри Омону, впервые опубликовавшему его в 1891 году, за уникальный подарок7.
Поясное изображение в профиль выполнено карандашом и темно-коричневыми чернилами. По верхнему полю проходит надпись: «Учитель Мануил, который преподавал греческую грамматику во Флоренции». Далее следует дата, из четырех цифр
6 Cammelli G. I dotti Bizantini e le origini dell’umanesimo. Vol. 1: Manuele Crisolora. Florence, 1941.
7 Последний раз портрет, находящийся в кабинете графики Лувра, исследовался и выставлялся в Метрополитан-музеум. Ему посвящен один из разделов каталога: Byzantium: Faith and Power (1261-1557). New York, 2004. Р. 524.
которой отчетливо видны только первые две - «14». Если бы далее шел «0», портрет следовало бы признать прижизненным. Однако большинство исследователей склонны видеть две цифры как «26» - 1426. Выходит, рисунок создан флорентийским мастером (по последней атрибуции - круга Уччелло) через десять лет после смерти Хризолора и, скорее всего, предназначался для написания галереи знаменитых мужей8.
Перед нами греческий ученый в восприятии современника: с особой тщательностью выведены орлиный нос и длинная борода. Бороды, как правило, отличают византийцев на картинах ренессансных мастеров. Настоящий «парад бород» в итальянской графике и живописи начинается в конце 1430-х годов и продолжается вплоть до середины XV века, пока еще были живы воспоминания о Ферраро-Флорентийском Соборе.
На Хризолоре высокая шапка (очень напоминающая монашеский клобук) с ленточками, опускающимися на спину, и плотный кафтан (kabbadion), типичный для византийского духовенства. Наш художник точно знал, с чем имеет дело, - а вот уже через полтора столетия, в 1577 году, базельский гравер, оформлявший жизнеописания Паоло Джовио, был куда как менее точен и нарядил Мануила Хризолора в европейское платье.
Внимание флорентийского рисовальщика к внешнему виду модели не случайно. Не раз отмечалось, что в середине XV века складывается своего рода иконографический тип «эллина». Он возникает на контрасте с «европейскостью» итальянцев. Кавалькада императора Иоанна VIII Палеолога, входившая в Феррару и Венецию, подарила ренессансной живописи длинные волосы патриархов, плотные плащи-шубы и, самое главное, высокие головные уборы самых невероятных форм9. Лучшим поводом для показа гостей из Константинополя служила композиция «Поклонение волхвов». Дефиле византийской моды запечатлено десятком мастеров от Пизанелло и Доменико Венециано до Беноццо Гоццоли и
8 Обсуждение провинанса и атрибуции рисунка: Degenhart B, Schmitt A. Corpus der Italienischen Zeichnungen, 1300-1450. 1980. Vol. II. P. 379-382.
9 Об иконографии византийцев в итальянской живописи Кватроченто, изучая влияние на эту иконографию эйкуменических соборов, подробно пишет Сильвия Ронкей: Ronchey S. l’Enigma di Piero. Rizzoli, 2006.
Пьеро делла Франческо. Экзотический ряд ромеев на картинах итальянцев подтолкнул Энтони Катлера к заявлению «пафосе дистанции» в эпоху Раннего Возрождения10. Основываясь на литературных и иконографических источниках, Катлер сделал вывод, кажущийся банальным в своей очевидности: Византия - в глазах современников это не Европа. Для большинства итальянцев рубежа XIV-XV столетий Византия была чем-то далеким и непонятным, иногда ее вообще смешивали с мусульманским Востоком. Говорили о замкнутости, подозрительности и чванливости византийцев. Масла в огонь подливали религиозные споры, заканчивавшиеся взаимными упреками. Сильвия Ронкей собрала богатую коллекцию европейских предрассудков относительно эллинов11.
К Хризолору на первых порах тоже могли относиться с подозрением и недоверием - об этом свидетельствует довольно длительная переписка Салютати с людьми, которые непосредственно общались с константинопольским учителем. Гуманисты старались изменить модус восприятия не только Хризолора, но и «греков» вообще. В свое время Йен Томсон удивлялся, отчего Гуарино в своей колоссальной переписке ни разу не упомянул Данте и Боккаччо, и только однажды обмолвился о Петрарке, зато при любом удобном случае (в общей сложности в 15 письмах) вспоминает мудрость и благородство Хризолора?12 Возможно, из-за того, что эту мудрость стоило отстаивать; она не была столь очевидной для его современников.
К сожалению, не сохранился подробный литературный портрет Мануила Хризолора, который почти через 40 лет после его смерти создал сын Гуарино Баттиста. Прочитав его, Гуарино да Верона воскликнул словами вергилиевой Андромахи: «Те же глаза, и то же лицо, и руки, и кудри!». Из другого письма можно
10 Cutler А. The Pathos of Distance: Byzantium in the Gaze of Renaissance Europe and Modern Scholarship. Reframing the Renaissance. London, 1995. 23-45.
11 Ronchey S. Op. cit. Р. 78. Ср.: Кущ Т. В. Латиняне в оценках византийских интеллектуалов прозападного направления. // Византия и Запад (К 950-летию схизмы христианской церкви). Тезисы конференции. М.,
2004. С. 101-102.
12 Thomson I. Manuel Chrysoloras and the Early Italian renaissance // Greek, Roman and Byzantine Studies. Vol. 7. № 1. 1966. P. 63-82.
понять, что Хризолор, запечатленный Баттистой, был среднего роста, с рыжей бородой, гладким и свежим цветом лица, в котором приветливость сочеталась с серьезностью13. Вместе с тем, Гуарино важно было оставить память не только о внешних достоинствах византийца. Ради этого он идет на рискованное преувеличение: по его мнению, если бы Гомер имел перед глазами образ Хризолора, он бы отбросил кровавого и грубого Ахиллеса, и был бы вдохновлен на куда как более возвышенную поэму14. Стоит сделать скидку на переполнявшие гуманиста эмоции -письмо написано в 1415-м, в год смерти любимого учителя. Но это не отменяет того, что не без участия Гуарино в византийских посланниках стали видеть хранителей древней мудрости, идеал греческой образованности, а Константинополь стал своего рода Меккой для европейских интеллектуалов. Сам Гуарино провел в нем три года (с 1403 по 1406 гг.), обучаясь у племянника Мануи-ла, руководившего школой, Иоанна Хризолора. В письмах выходец из Вероны упоминает еще двух итальянцев, своих однокашников: Карло Латтино и некоего Марцелла. Наконец, самый яркий пример «византинофилии» - Франческо Филельфо, проведший в Константинополе почти семь лет (1420-1427)15.
Город на небесах Актуальность трудов и идей Мануила Хризолора нередко зависела от того, кто и с какой целью к ним обращался. Для учеников, последователей и ближайших потомков Хризолор был, прежде всего, автором единственного учебника греческой грамматики - Erotemata («Вопросы»). Долгое время этот сборник вопросов-ответов ходил в манускриптах с латинскими пометками и латинскими вставками гуманистов. Первое печатное издание усилиями Константина Ласкариса появилось в 1476 году. Однако наибольшую популярность приобрела венецианская Erotemata 1487 года (ею, например, пользовался Эразм Роттердамский)16.
13 Guarino. Epistolario / Ed. R. Sabbadini. Venice, 1915-1919. Vol. II. Ep. 863.
14 Ibid. Vol. I. Ep. 27. P. 28-29, 45.
15 Ganchou Th. Les ultimae voluntates de Manuel et Ioannes Chrysoloras et le séjour de Francesco Filelfo á Constantinople // Bizantinistica. Vol. VII.
2005. P. 195-285.
16 Geanakoplos D. J. Greek Scholars in Venice. Cambridge, 1962. P. 286.
Следствием занятий Хризолора, на которых читались оригинальные тексты, явились новые переводы Платона (прежде всего, его «Федона»), Аристотеля, Плутарха, Демосфена и «Географии» Птолемея. Правда, Хризолор был в большей степени катализатором переводческой работы. Приходится констатировать его посредственное знание латыни - переводы грека усиленно редактировал Умберто Дечембрио17. Более чем на пять веков слава пособия Erotemata и попытки обновить Платона, определяли степень хризолорова вклада в европейскую культуру.
Сегодня ситуация кардинально изменилась. Erotemata Ма-нуила Хризолора ушла на второй план, уступив место одному сочинению, незаслуженно долго остававшемуся в тени. Речь идет о письме-трактате, условно названном «Сравнение Старого и Нового Рима»18. Из этого источника теперь активно черпаются сведения не только о поздневизантийской эпистолографии, историографии, поэтике, но и, что особенно интересно, об археологии и архитектуре Раннего Возрождения19. Оно подается как итог духовной, миссионерской деятельности грека в Италии.
Причина такой смены ориентиров очевидна - с помощью «Сравнения» в Хризолоре, наконец, увидели оригинального мыслителя и литератора. Более того, - человека эпохи Возрождения, во всем многообразии эту эпоху отразившего.
17 Подробный обзор переводческой деятельности Хризолора, также как о его роли в распространении греческих манускриптов см.: Nelson R. Byzantium and the Rebirth of Art and Learning in Italy and France // Byzantium: Faith and Power... P. 515-523. Среди последних исследований интересны разыскания о переводах Плотина, которые вновь восходят к Хризолору и его библиотеке: Saffrey H. D. Florence, 1492: the Reappearance of Plotinus // Renaissance Quarterly. № 3 (Sept.). 1996.
18 Manuelis Chrysolarae epistolae // Patrologiae cursus completes. Ser. Graeca / Ed. J.-P. Migne. T. 156. Paris, 1866. Col. 24-53. Перевод письма на русский язык см. в публикации: Медведев И. П. Константинополь в сравнении с Римом: взгляд Мануила Хрисолоры // Византийский Временник. Т. 64(89). М., 2005. С. 316-334. В дальнейшем цитаты из «Сравнения» приводятся по этому изданию с указанием в скобках номера отрывка.
19 Среди последних монографий, где Хризолор выступает как культурный миссионер в широком смысле слова: Smith Ch. Architecture and the Culture of Early Humanism: Ethics, Aesthetics, and Eloquence, 14001470. New York, 1992.
Письмо, датируемое 1411 годом, открывается приветствием василевсу (до последнего времени в нем видели Иоанна VIII, но теперь считается, что адресат - Мануил II). Однако оно предназначалось, как для византийского, так и для западного читателя. Почти одновременно копия была отправлена Гуарино да Верона.
«Сравнение Старого и Нового Рима» продолжает долгую традицию «похвал городу», речей во славу цветущей столицы. Сам Хризолор не скрывает, что ориентировался на «греческие энкомии» Вечному городу. Первой и самой известной среди них по праву считается «Похвала Риму» Элия Аристида (117-180 гг. н. э.)20. Между восторженным опусом позднеантичного ритора и сочинением нашего византийца много общего не только в жанровом плане. Обе речи написаны по-гречески на земле Италии, оба автора подходили к предмету описания «извне», как сторонние наблюдатели. Наконец (и в этом горькая ирония момента), свои чувства и мысли прославленные риторы посвятили, по сути, обреченным городам (Аристид -императорскому Риму, Хризолор - Константинополю).
Как явствует из названия хризолоровой речи, ее главными героями стали сразу два города - собственно Рим и Константинополь (Новый Рим). Драматургия энкомии строится на их сравнении. И здесь с особой силой проявился дипломатический такт и космополитизм византийца: он смог возвысить родную столицу, не принижая достоинства Рима итальянского. При этом остался патриотом и исподволь заявил о предпочтении Константинополя: «Ведь произведения одних людей, находясь в соперничестве с другими, могут лишь выиграть, становясь более прекрасными» (Сравнение, 31).
У хризолорова повествования очень четкая симметрия, два крыла (два города), созданные словно бы по одному лекалу. С одной стороны, автор восхищается древним Римом, городом цезарей и святого Петра. С другой - стремится найти в Константинополе все те же римские приметы (а если таковые не находятся, уравновесить грандиозность Рима описанием византийских чудес архитектуры). Надежным скрепом и связующим звеном между двумя частями оказывается следующий силлогизм: Старый Рим, не оглядываясь на какой-то образец, превзошел всех; град Кон-
20 Элий Аристид. Священные речи. Похвала Риму. М., 2006. С. 125167.
стантина, рассматривая Рим в качестве образца и архетипа, «многое возвысил и возвеличил» (Сравнение, 30). Или, по другому: «Нет ничего удивительного в том, что будучи крупным и красивым [городом], он [Рим] произвел на свет еще более крупный и еще более красивый [город]» (Сравнение, 31).
В самом начале, говоря о блеске столицы цезарей и папы, Хризолор приводит слова Либания, который сравнил этот город с небесным царством («ибо это даже и не земля вовсе, а некая часть неба»)21. О небесах наш автор вспоминает и в конце письма, когда речь заходит о главном константинопольском сооружении - храме Св. Софии, точнее, о его куполе. «И точно также, как мы изумляемся тому, что небесная сфера вращается сама по себе, мы с трудом представляем, как этот небесный купол и это перекрытие возникли и до сих пор держатся» (Сравнение, 55). Куполу Св. Софии, словно бы парящему в небесах, по традиции, посвящено самое пространное описание. Эпитеты из священных текстов (возвышенность, величие, «созерцание, лишающее рассудка») соседствуют здесь с техническими, рациональными доводами («качество конструкции», «пропорции выдающегося технолога и инженера»).
Под покровом духовных небес - римского и константинопольского - Мануил Хризолор располагает такое изобилие конкретных деталей, упоминаний памятников и мест, что по праву «Сравнение» можно считать одним из самых подробных архитектурных экфрасисов Раннего Возрождения. Нам уже приходилось писать, об особенностях хризолоровых зарисовок22. Если говорить кратко, он направляет свой взгляд на приметы и объекты, которые могли бы заинтересовать не столько паломника, сколько гуманиста. Перед нами не мирабилия (гид по святым местам), а историкоархеологический очерк в современном понимании. Хризолору и его читателям куда как интереснее древние колонны, арки, акведуки и даже античные бани, нежели храмы и мощи. В городах его восхищают редкие памятники (он подробно переписывает надпись
21 Эту метафору Г видо Кортасса вынес в заглавие своего исследования архитектурной теории Хризолора: Cortassa G. Roma parte del cielo / Manuele Crisolora. Turin, 2000.
22 Соловьев С. В. Слава Рима глазами византийца // Искусство христианского мира. Вып. 5. М., 2001. С. 126-134.
на Арке Тита), география и рациональное планирование, напластование времен и традиций (язычество и христианство). В «Сравнении Старого и Нового Рима» Мануил Хризолор полностью оправдывает характеристику византийского интеллектуала эпохи Па-леологовского Возрождения, данную С. С. Аверинцевым: у этого интеллектуала «новый тип культурного поведения, новый модус отношения к античному наследию, характеризующийся раскованностью, “либеральной” человечностью, культивированием свободы личного вкуса и личного выбора»23.
Приходится только сокрушаться, отчего космополитизм и культурная толерантность византийской элиты оказались напрямую связаны со скорой гибелью Константинополя. Почему лишь в начале XV столетия единство исторических корней с Западом оказалось важнее схизмы, отчего стихийный эйкуминизм так и не дал политических плодов. Иногда возникает подозрение, что, декларируя христианское единство Запада и Востока, византийская элита руководствовалась принципом «меньшего из зол». Но в искренности Хризолора сомнений не возникает. Исколесив Европу в роли дипломата, снискав славу учителя в Италии, Мануил чувствовал себя причастным единой культуре.
Стоит заметить, что расплата за статус «человека мира» - на пересечении географическом и духовном - нередко оказывалась непомерно высокой. В письмах византийских друзей и подвижников Хризолора звучат жалобы на одиночество, непонимание и нежелание какой-то из сторон (либо западными правителями, либо согражданами) оценить их усилия. Оттого такую жалость и сострадание вызывает мечущийся по Европе император Мануил II Палеолог, который сообщает Хризолору из Британии, что в лице Г енриха IV Ланкастера он нашел «гавань при буре двоякого рода, в смысле времени года и фортуны»24. Наверное, в сравнении с французским двором Карла VI, страдавшего приступами сумасшествия, английская гавань была спокойней. Правда, все обещания Генриха IV об отправке в Византию военной помощи, оказались лишь светской уловкой поскорее отделаться от докучливого посольства и заняться внутренними делами (войной с шотландцами).
23 Аверинцев С. С. Период Палеологов и конец Византийской цивилизации // История всемирной литературы: В 8 т. М., 1985. Т. 3. С. 32-41.
24 Dennis G. T. The Letters of Manuel II Palaeologus. New York, 1977.
Разум против красоты
Рождение нового сопровождается драматичным умиранием старого, и лишь в очень редких случаях старое (старина, древность) уходит счастливо. Удивительно, что драма разрушения и смерти очень остро переживается именно в те времена, когда будто бы всходит заря нового мира. Взять, например, духовный опыт Петрарки, родоначальника гуманизма, провозвестника Возрождения. Некоторые его пассажи о преходящности земных благ, о невежестве современников и крушении идеалов пристали не столько ренессансному гению, сколько средневековому аскету. И хотя сам же поэт понимает, что «спутник древности - преклонение, современности - зависть», это не мешает ему вновь и вновь оплакивать, например, ужасающее состоянии останков великой античности. Начиная с Петрарки созерцание древних памятников (Древнего Рима, прежде всего) сопровождалось ламентациями об их гибели, свершающейся буквально на глазах25. Переживание смены эпох вызывало приступы меланхолии - упреки Судьбе, ее слепому всесилию, грубости людей и мимолетности красоты.
Если для итальянских гуманистов ощущение превратностей мировых судеб были все же замешаны на риторике и не выходили за пределы личных переживаний, для византийских мыслителей XV века оно было связано с вполне конкретными жизненными реалиями. Руины древнего Рима внушали европейцам, в лучшем случае, восторг, в худшем, - грусть. Византиец чувствует среди них еще и горечь за свой Рим. «Мне же, осознающему судьбы родины и насмешки врагов, а именно, что нам отныне станут стены тюрьмой, и что мы увидим с них неприятелей, уносящих награбленное, все тягостно», - в 1370 г. пишет из Вечного Города Димитрий Кидонис (1324-1398 гг.). В это самое время Хризолор постигал латинскую грамоту в школе доминиканских пилигримов. Однако через три десятка лет он почти слово в слово повторит возглас наставника.
Существует пока ничем не подкрепленное мнение, что убежденный томист Кидонис и был главным учителем Хризолора,
25 См., напр.: Петрарка Ф. Иоанну Колонне, монаху ордена проповедников, о том, что следует любить не философские школы, а истину, и о знаменитых местах города Рима // Петрарка Ф. Эстетические фрагменты. М., 1982. 101-106.
сформировавшим из него «западника»26. Насколько сильно Димитрий Кидонис повлиял на Хризолора, сказать невозможно. Нам доподлинно известно лишь то, что два византийца встречались и много общались во время первого прибытия Хризолора в Венецию в 1394-1395 годах. На берегах Лагуны Кидонис открыл свою Академию, куда стекались все интеллектуалы из Константинополя. Не случайно канцлер Флорентийской республики Колуччо Салютати выбирает Димитрия в качестве посредника в переговорах с Хризором о преподавании языка в Италии.
У Хризолора с Кидонисом, действительно, много общего. Оба пытались соединить византийскую мудрость с латинской школой, оба выполняли дипломатические поручения во имя спасения осажденной родины (obsessa a Turcis patria), наконец, оба были заподозрены в униатстве и закончили дни на чужбине. Впрочем, существуют и более глубокие связи — на уровне мировосприятия. Они вынуждены были ответить на трагические, гамлетовские, вопросы: «Достойно ль / Смиряться под ударами судьбы, / Иль надо оказать сопротивленье / И в смертной схватке с целым морем бед / Покончить с ними? Умереть. Забыться» (III1 .57-60. Пер. Б. Пастернака). Для ответа полезно вчитаться в писания наставника, чтобы понять ход мыслей его последователя.
Среди обширного наследия Димитрия Кидониса, большую часть которого составляют письма, выделяются два значимых сочинения. Первое - монодия (плач) «На павших в Фессалонике». Второе - трактат «Слово о пренебрежении к смерти»27. Оба, как видим, повествуют о смерти. Монодия - это острейшее переживание гибели людей. Рассказ с элементами макабра о страданиях, выпавших на долю граждан Фессалоник, которые оказались в эпицентре восстания зилотов («Некоторые спускались в колодцы, другие же, припадая к алтарям, нигде не находили пристанища от
26 Setton K. The Byzantine Background to the Italian Renaissance // Proceedings of the American Philosophical Society. Vol. 100. №1 (1956). P. 1-76.
27 Далее эти сочинения цитируются по изданию: Кидонис Д. Монодия на павших в Фессалонике / Пер. М. А. Поляковской // Поляковская М. А. Портреты византийских интеллектуалов. СПб., 1998. С. 270-282; Кидонис Д. Слово о пренебрежении к смерти / Пер. М. А. Поляковской // Там же. С. 283-319. В дальнейшем цитаты из «Монодии» и «Слова» приводятся по этому изданию с указанием в скобках номера отрывка.
страха. Были и такие, кто, не испытывая отвращения к ранее умершим, раскрыв гробы, прятались под трупами, уже гниющими, и не дышали, если кто-то проходил мимо; но даже они не могли избежать преследователей, оскверняющих могилы», Монодия, 6).
Попытка возвыситься над всепобеждающей смертью, сознательно ее преодолеть предпринята в «Слове». В сочинении еще слышны отзвуки реальной трагедии, но главное здесь - аргументы «от разума». При том от разума в прямом смысле слова. Без какой-либо апелляции к церковным авторитетам. Димитрий Ки-донис находит основное «анти-смертельное» снадобье не в райских кущах и даже не в идее загробного воздаяния. Но в специфической, платоновской версии бессмертия души. Бессмертие, как полагает автор, заложено в человеке изначально, ведь человек, в отличие от животных и растений, наделен Разумом. Далее совершенно в духе итальянских гуманистов (ср., например, с трактатом Дж. Манетти) следует описание тех плодов, которые человек извлекает с помощью божественного дара: «[Человек же] придумывает различные проекты домов и возводит [их] в [различных] пропорциях. И добывает вещество не только поблизости, но высекает камень в далеких землях, стены покрывает порфирным камнем из Фессалии, расписывает полевыми цветами, разукрашивает пол, вызлащает потолок и, совершенно пренебрегая пользой, стремится лишь к пышности. Подобным же образом поступает он и в отношении одежды, не только защищая себя тканью в соответствии с временем года (что не требует больших хлопот да и природе животных свойственно). Разум же привел ко многим [проявлениям] красоты в одеждах, изыскал различие в материале, и цвет подыскал, и золото включил, и изобразил [на тканях] различных животных и растения, и дал одеждам различный вид соответственно происхождению, достоинствам, возрасту» (Слово, 9). «Разумные» основания культуры - последнее прибежище византийского философа, для которого эти основания позволяют, отставив церковные споры, вести диалог с Западом (для Кидониса он закончился эмиграцией на Крит).
По другому поводу и в другом контексте принадлежавший к следующему поколению Хризолор продолжит перечисление заслуг божественного Разума. Находясь в Риме в 1412 году, он пишет
письмо брату Деметрию, в котором изображает себя страстным поклонником римских красот: «Можешь ли ты поверить, что я, обходя этот город, подобно праздным гулякам, туда и сюда перевожу свой взгляд, заглядываю за заборы домов и подсматриваю в окна с намерением увидеть там за ними что-нибудь прекрасное»28. Наш автор понимает, что со стороны он, скорее всего, выглядит нелепо и ведет себя непозволительно высокому духовному лицу. Но у него находится замечательное оправдание: «Все это я делаю не в поисках красоты живых тел. Но красоты камней, мрамора, изображений»29.
Письмо Хризолора редко рассматривалось в качестве серьезного философского опуса. Его приводили ради иллюстрации двух положений: эстетической восприимчивости византийца (это касается его внимания к римским древностям) и литературной изощренности писателя эпохи Палеологов, виртуозно владеющего экфрасисом (литературной передачей визуальных впечатле-ний)30. Обе эти составляющие, несомненно, важны. Вместе с тем, интересен сам фундамент хризолоровой эстетики.
После эмоциональных описаний римских красот следует главный: «Мы восхищаемся не красотой тела, представленной в этих изображениях и статуях, но прекрасным умом их создате-ля»31. Далее идея Разума (Nous) поднимается до платонических высот. Произведением искусства оказывается весь мир, воплощающий замысел Творца. Не сложно почувствовать здесь точку пересечения христианской и платоновской традиций, перекресток светских и церковных идей (когда «творец» Августина оказывается вариацией «артистического ума» Аристотеля). Все обозначенные линии сходятся в существенной для эпохи Возрождения идее: искусство, существующее на границе мыслей и чувств, является зримым оплотом бессмертия.
28 Письмо Мануила Хризолора / Пер. с древнегреч. Л. А. Самуткиной и С. В. Соловьева // Традиции образования и воспитания в Европе XI-XVII веков. Иваново, 1995. С. 142.
29 Там же. С. 143.
30 Baxandall M. Guarino, Pisanello and Manuel Chrysoloras // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. Vol. 28. 1965. P. 183-204.
31 Письмо Мануила Хризолора. С. 143.
Язык и политика
Преподавательская карьера Мануила Хризолора освещена лучше всего32. Ее сопровождали официальные договоры, отзывы учеников и последователей, многочисленные хвалы современников. Иногда даже складывается ощущение, будто жизненное предназначение византийца сполна реализовалось всего лишь за три года греческих штудий во Флорентийском университете33. Это, конечно, преувеличение, но пика своей популярности в Италии Хризолор достиг именно в 1397-1400 годы. Он продолжал давать уроки в Константинополе, Падуе, Болонье и Риме. Однако, в сравнении с флорентийскими лекциями, все остальные носили, скорее, факультативный характер.
Стоит напомнить, что Хризолор был первым учителем греческого, которого пригласили, что называется, на государственном уровне - договор с ним заключен от имени Коммуны и деньги (150 флоринов) выплачивались из городских субсидий. Помимо этого преподавателю разрешили «совместительство»: в любой момент он мог удалиться для исполнения дипломатических дел и, точно так же, в любой момент мог возвратиться на кафедру.
Эффект от занятий во Флоренции, если судить по письменным источникам, был ошеломляющим. Хризолор не просто поддержал в своих слушателях страсть к постижению греческой грамоты, он дал им почувствовать «мудрость языка». Гуманисты убедились в том, что понимание древнего текста равноценно обретению нового знания. Вольно или невольно, Хризолор проявил главное качество педагога: привил любовь к предмету. Именно поэтому Гуарино восхищаются в большей степени как философом и «мудрейшим из мужей», нежели грамматиком.
32 В российской библиографии выделяются две статьи, посвященные греческим занятиям во Флоренции начала XV века: Соловьев С. В. Ма-нуил Хризолор и гуманистический идеал образованности // Традиции образования и воспитания в Европе XI-XVII веков. С. 34-42; Рязанов П. А. Изучение греческой словесности во Флоренции от Боккаччо до Мануила Хрисолора // Вестник ННГУ. Сер. «История». Нижний Новгород, 2007. С. 207-213.
33 Насколько важны для самого Флорентийского университета лекции Хризолора см. : Davies J. Florence and its University during the Early Renaissance. Leiden & Boston, 1998.
Ставящийся в заслугу Хризолору «перевод по смыслу» (вместо «перевода по букве») как раз и создавал мощное эстетическое напряжение для его итальянских поклонников: обучение происходило на оригинальных текстах, выдержки из древних читались сначала вслух, а потом разбирались по смыслу и форме. Прямо на уроках возникало филологическое чудо - письмена обретали голос. Оттого особенно хотелось продолжить штудии, чтобы еще раз пережить восторг от впервые услышанного и прочувствованного Гомера или Плутарха (Леонардо Бруни в «Комментариях о событиях своего времени» писал, что по ночам, после лекций, постоянно грезил услышанным).
Сложно сказать, в какой степени студенты Хризолора овладевали греческим языком. Во всяком случае, те из них, кто ограничился лишь лекциями, знали его не слишком хорошо. Вне университетских стен они всеми силами пытались развить навыки. Семена греческой образованности были брошены в плодородную почву: непосредственные ученики «заражали» своих соратников, а те в свою очередь новые поколения поборников греческой мудрости. Если судить по списку, составленному Болгэ-ром, хризолорову школу прошел едва ли ни весь цвет раннего гуманизма: Салютати, Бруни, Николи, Верджерио, Росси, Мар-суппини, Траверсари, Браччолини34. Еще два страстных поклонника - Гуарино и Умберто Дечембрио - присоединились к этой когорте вне флорентийских стен. Не случайно, когда Гуарино задумал собрать книгу, посвященную греку, затея с «Хризоло-рианой» (Chrysolorina) превратилась в общеитальянское дело35.
Не исключено, что гуманисты были излишне восторженны в оценках способностей Хризолора, желали больше, чем он мог им дать. К сожалению, сам Хризолор не оставил ни одной заметки о своем опыте итальянского учительства. Но есть основания считать, что и для самого Мануила занятия во Флоренции не были ни ба-
34 Balgar R. R. The Classical Heritage and its Beneficiaries. Cambridge, 1954. P. 403.
35 К сожалению, антология до нас не дошла. Известно, что Гуарино собрал письма, отправленные ему Хризолором, надгробные речи в честь учителя и составил два собственных «Комментария» (Guarino. Epistolario. Vol. III. Ep. 460).
нальным заработком, ни, тем более, предлогом для эмиграции. Какой же резон был у знатного византийца начинать итальянскую педагогическую кампанию? Почему императорский посланник, уехав из Венеции домой в 1496 году, решил откликнуться на предложение Коммуны и возвратился на Запад? Был ли в этом особый расчет? Анализируя преподавательскую географию Хризолора в Европе, Йен Томсон пришел к выводу, что она, эта география, не в последнюю очередь зависела от политической конъюнктуры36. Напомним, в 1395 году Баязид II осадил Константинополь и фактически объявил себя его султаном. Как мы знаем, 10 марта 1400 года Хризолор прервал свое учительство во Флоренции раньше оговоренного пятилетнего срока. Он переехал в Падую по приглашению Джан Галеаццо Висконти. По одной из версий, переезд состоялся из-за начавшейся в Тоскане чумы. Но, если учесть последующий путь Мануила, другая - политическая гипотеза - более основательна. Византийский двор разочаровался в эффективности банкиров Флоренции и обратил взоры на Север Италии. Таким образом, хризолоровы штудии были еще одной попыткой добиться каких-либо перспектив для спасения Византии.
В течение двух лет после Флоренции, он пытался заручиться поддержкой ломбардских правителей. Но безуспешно. В итоге византийский легат 21 марта 1403 года возвращается в Венецию и оттуда вместе с императором Мануилом II отплывает в Константинополь.
Стал ли Хризолор католиком?
В биографических справках и словарях утверждается, что Хризолор принял католичество и перешел на службу римской курии. Игорь Павлович Медведев в предисловии к переводу хризо-лорова трактата пишет об этом как о несомненном факте: «Византийский посол в Италии, все больше и больше укоренявшийся на итальянской почве и фактически превратившийся в “невозвращенца”; униат, в конце концов, перешедший в католичество»37. Строго говоря, Хризолор не мог быть «униатом» уже потому, что к моменту его смерти в 1415 году уния между католической и православной церквями лишь обсуждалась. И если Виссариона Никей-
36 Thomson I. Op. cit. P. 63-82.
37 Медведев И. П. Константинополь в сравнении с Римом... С. 316.
ского или Исидора Киевского, чьи подписи стоят под решениями Ферраро-Флорентийского Собора 1439 года, обоснованно можно представлять как «невозвращенцев» и «униатов», то в отношении униатства Хризолора стоит делать серьезные оговорки.
Он, конечно, был сторонник сближения церквей, но мы не имеем ни одного документа, открывающего его взгляд на догматические споры. В корпусе трудов Хризолора нет ни одного сочинения, напрямую связанного с теологией или церковными проблемами. Для ключевой персоны в европейско-византийской дипломатии Мануил оказался на редкость сдержан в религиозных оценках. Сознательное отстранение от жарких униатских споров никак не повышало рейтинг литератора, зато оставляло поле для маневра.
Что касается перехода Хризолора в католичество - в решении этого вопроса все зависит от интерпретации очень беглых и скудных замечаний современников. Так, для Джузеппе Каммелли, вполне достаточно оказалось фразы из письма Салютати, в котором гуманист говорит об отказе хризолорова наставника Димитрия Кидониса «от византийских заблуждений»38. На Хризолора переносится эйкуминизм Кидониса, что, конечно, - большое допущение. Более веский довод в пользу перехода Хризолора в католицизм привел Бэрон: в письме Верджерио, датированном 1406 годом, он нашел фразу «cum cupiat esse Latinus»39. Речь, якобы, идет о желании византийца участвовать в католических мессах. Между тем, Хризолор продолжал поддерживать связи с императором Ма-нуилом II и выполняет его поручения - с 1407 по 1410 год он предпринимает путешествие по Северной Европе, как византийский эмиссар. Вплоть до конца жизни Хризолор не прерывал и деловых контактов с Константинополем. Нам уже приходилось говорить о письме со «Сравнением Старого и Нового Рима», которое, как считается, было отправлено Мануилу Палеологу в 1411 году. По тому, каким образом в этом письме описываются православные памятники, как в сопоставлении с латинской культурой превозносится византийская духовность, сложно поверить, что будто к тому моменту его автор был убежденным католиком. Хотя виртуоз-
38 Cammelli G. Op. cit. P. 179.
39 Baron H. Humanistic and Political Literature in Florence and Venice. Cambridge (Mass.), 1955. P. 111.
ность, с которой Xризолор обходит в этом тексте все церковные трения, и его искреннее восхищение историей и архитектурой Рима и впрямь свидетельствуют, по выражению И. П. Медведева, о его «укорененности на итальянской почве». Томсон полагает, что, если Xризолор и участвовал в католических мессах (в 1410-е годы), то исключительно по политическим соображениям. Это давало возможность ему войти в Римскую курию.
Факт остается фактом - с 1412 года Xризолор фактически поступает на службу в папский двор. Он активно готовит Собор в Констанце, ради чего отправляется через Альпы к императору Сигизмунду. Считается, что этот северный вояж, затем морское путешествие в Венецию, а потом и путь в Констанцу подорвали здоровье византийца. Он скончался почти сразу после начала Собора 15 апреля 1415 года.
Мануил Xризолор был похоронен в капелле доминиканского монастыря в Констанце. Эпитафию, которую вывели на своде капеллы, написал Пьер Паоло Верджерио40. Помимо того, что в ней прославляются знания и мудрость мужа (vir doctissimus prudentissimus optimus), в надписи имеется, по меньшей мере, два заявления, которые не могут не заинтриговать. Во-первых, специально подчеркивается римское происхождение умершего. Буквально звучит это так: ex vetusto genere Romanorum qui cum Constantino imperatore migrarunt. Xризолор, несомненно, происходил из знатного рода, но то, что его род вместе с Константином Великим переехал из Рима Древнего в Рим Новый, нигде и никогда до того не упоминалось. Верджерио в данном случае выражает гуманистический подход к родословной. «Идеальное отечество проецируется гуманистами в прошлое, в древнюю римскую державу, с которой они притязают быть связанные преемством крови», - пишет об этом Анна Ильинична Xоментовская41.
Из ромея - византийского подданного - Xризолор превращается в римлянина. Может ли быть более высока оценка заслуг в устах гуманиста? Но в этом превращении был еще один тайный резон. Далее в эпитафии сказано, что ученый муж в силу своей ре-
40 Cammelli G. Op. cit. P. 168.
41 Хоментовская А. И. Итальянская гуманистическая эпитафия. СПб., 1994. С. 176.
путации «по мнению многих» был достоин «высшего духовного звания» (summo sacerdotio dignus haberetur). Здесь, как полагают, откровенно признается то, что в Хризолоре видели претендента на папский престол. При подготовке Констанцского Собора эта идея носилась в воздухе. До того, в 1409 году, на Соборе в Пизе папой был избран грек по происхождению Александр V (один из ряда антипап). Понятно, что под «многими» (ab omnibus), считавшими Мануила более достойным высочайшего духовного сана, в эпитафии подразумевались соратники Верджерио.
Характер и учительство Хризолора - это пример терпимости, космополитизма и светской культуры - всех тех ценностей, которые в начале XV века еще только закладывались и каковые сегодня почитаются как общеевропейские. Пребывать вне конфессиональных барьеров и сохранять авторитет ученого мужа и благочестивого христианина ему удавалось не только в силу покладистого характера и таланта дипломата. За всем этим стояла, в том числе, и личная самоидентификация - больше эллина, нежели грека, римлянина, нежели ромея42. В кругу итальянских гуманистов Хризолор воспринимался как посланник греческой культуры, носитель мудрости того времени, когда еще не разорвались связи между двумя концами Римской империи.
Образованность Мануила, эстетическая чуткость и учительская щедрость (вся библиотека Хризолора, как мы знаем, осталась в Италии) сделали его гражданином republica literaria, в конце концов, лишив исторической и географической родины.
42 В этом смысле Хризолор проделал «обратную эволюцию» в сравнении с тем как, согласно Аверинцеву, представляли себя византийцы: «эллин» было для них синонимом «язычника», а «римлянин» не имел отношения к реальному, современному Риму (лишь к Риму времен Константина). Аверинцев С. С. Судьба европейской культурной традиции в эпоху перехода от античности к средневековью // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 17-64.
