Макроистория: очерки социологии большой длительности. (методологические фрагменты книги) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ВЛАСТЬ ИСТОРИИ

Р. Коллинз

МАКРОИСТОРИЯ: ОЧЕРКИ СОЦИОЛОГИИ БОЛЬШОЙ ДЛИТЕЛЬНОСТИ1 (МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ФРАГМЕНТЫ КНИГИ)

Книга одного из наиболее выдающихся современных социальных исследователей Рэндалла Коллинза является блестящим образцом теоретического и динамического подхода в исторической макросоциологии («макроистории»). Автор отчасти «собирает сливки» лучших достижений в этом бурно развивающемся направлении, представляя и умело соединяя концепции наиболее глубоких и основательных исторических социологов и историков, таких как: Перри Андерсон, Джованни Арриги, Иммануил Вал-лерстайн, Роберт Вутноу, Мартин Ван Кревельд, Джек Голдстоун, Пол Кеннеди, Вильям Макнил, Майкл Манн, Теда Скочпол, Артур Стинчкомб, Чарльз Тилли, Кеннет Уолтц и др. При этом основная часть книги Р. Коллинза посвящена изложению его собственных оригинальных теорий в области долговременной социальной и исторической динамики.

Эти динамические теории посвящены центральным темам исторической макросоциологии. Через особые сочетания условий объясняются расширения и упадки империй, процессы бюрократизации и секуляризации, революции и государственные распады, в том числе в книге дан детальный анализ известного, сделанного автором в 1980 г., геополитического предсказания распада Варшавского блока и СССР. Представлены оригинальные, также основанные на геополитике теории демократизации, объединения и разделения этнических групп, концепция развития и кризисов рыночной экономики, причем не только на Западе, но также в средневековых Китае и Японии.

1 Collins Randall. Macrohistory: Essays in sociology of the long run. - Stanford univ. press, 1999. - 328 р.

Коллинз Рэндалл. Макроистория: очерки социологии большой длительности / Перевод с английского д. филос. н. проф. Н.С. Розова. - М.: УРСС, 2015. - 504 с.

174

Автор, с одной стороны, опирается на могучую классическую традицию социально-исторической мысли (прежде всего, на идеи Макса Вебера, но также К. Маркса, Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, Р. Бендикса, Ф. Боркенау, Б. Мура, К. Боулдинга и др.), с другой стороны, выстраивает четкие конструкции динамического взаимодействия переменных, проверяет и уточняет их на обширном историческом материале. Это позволяет ему каждый раз развеивать ходовые мифы и мыслительные шаблоны, распространенные не только в обыденном, но и в научном дискурсе. Р. Коллинз предлагает вместо них смелые, нетривиальные, иногда будоражащие, но солидно обоснованные идеи.

Н. С. Розов

Авторский обзор книги

Данная книга представляет собрание моих собственных попыток практиковать историческую макросоциологию с полным осознанием того, что это теоретическая задача, а также того, что теории всегда строятся шаг за шагом и в форме критики предшествующих теорий. Книгу составили очерки, или эссе, но не трактаты. Я не пытался делать обзор литературы и воздать должное каждой соперничающей концепции, даже когда это было вполне можно сделать. Вместо этого я намечаю широкими мазками, возможно, чересчур схематично, некоторые направления дальнейших рассуждений.

В первой главе сделан обзор того, как далеко мы продвинулись в центрированной на государстве теории революции и в связанной с ней теме идеологий, - как раз данная работа была проделана в Золотом Веке в архетипическом марксистском духе.

В следующих трех главах прослежены некоторые следствия геополитической перспективы извне - внутрь для понимания государств и обществ. Центрированная на государстве теория в соединении с геополитической теорией военных перипетий позволяет считать, что революции в принципе предсказуемы на основе знания геополитических условий. В главе 2 обсуждаются распад, или коллапс, Советской империи1 и революции в коммунистическом блоке на переломе 1980-1990-х годов. Здесь также проведено ретроспективное обсуждение геополитической теории, с помощью которой я предсказал распад Советского Союза в то время, когда общепринятой мудростью был совершенно противоположный взгляд. В главе 3 геополитические принципы объединяются с веберианской темой: легитимность формируется престижем могущества государств. Расширяя этот принцип, мы можем сказать, что данному влиянию подвержена не

1 Под Советской империей здесь и далее автор имеет в виду все территории, которые контролировались Советскими вооруженными силами, т.е. сам СССР и страны Варшавского договора. - Прим. перев.

175

только легитимность правителей, но также легитимность господствующих этнических групп. В данном очерке проводится рассуждение о том, что этничность имеет отнюдь не примордиальный характер, но конституирована историческим путем, в результате которого может произойти либо расщепление на малые этнические идентичности (что я обозначил метафорически как «балканизацию»), либо сплавление их в большую этнона-циональную идентичность (условно - «американизация»). Какое из этих направлений будет выбрано, зависит главным образом от того, претерпевает ли геополитическое положение государства упадок или подъем.

В главе 4 представлена теория демократизации. Утверждается, что большинство теорий на эту тему испорчены выборочным нарезанием истории на фрагменты времени и пространства, имеющим характер телеологического искажения, а также жульническим протаскиванием в качестве предпосылок в соответствующие единицы анализа как раз того, что, собственно, должно быть доказано. Демократизация не может быть сведена к процессу с одним только измерением, поскольку фактически она включает два различных процесса: мобилизацию народа в политику через избирательное право и формирование коллегиальных структур разделенной власти, в рамках которых мобилизация могла бы произойти. Коллегиально разделенная власть - это не феномен модернизации, тогда как расширяющееся избирательное право является таковым. Коллегиальные структуры обычно были образованы геополитическими процессами, благоприятствующими, скорее, устойчивым федерациям и альянсам, а не централизованным государствам. Я стараюсь показать это, рассматривая ряд сравнений, охватывающих средневековое папство, средневековую Германскую империю и формирование Соединенных Штатов Америки. Я также предлагаю некоторые приложения геополитической теории к будущим перспективам коллегиальной демократии в бывшем Советском блоке.

В главе 5 проводится дальнейшее исследование той же темы: принятые концепции модернизации искажают данный феномен, сводя многомерный процесс к развитию с единственным измерением. Предложена иллюстрация, опровергающая устоявшееся представление: широко распространенные объяснения немецкого общества как несовременного (unmodern) в культурном плане и антидемократического некорректны как исторически, так и аналитически. Лежащая в основе таких ложных взглядов теория предполагает, что экономическая и социальная модернизация, политическая демократизация - все они осуществляются как бы в одном пакете. В противоположность такой установке я утверждаю, что имеются четыре отдельных измерения модернизации. Если это признать, то оказывается, что Германия была лидером модернизации в нескольких ключевых измерениях (особенно в религиозной секуляризации и организационной бюрократизации), в которых Британия и Соединенные Штаты отставали. Далее, когда мы раскладываем измерение демократии на субкомпоненты коллегиально разделенной власти и широты избирательного права, германский

176

путь политического изменения оказывается не так уж сильно отличающимся от путей других стран - лидеров модернизации. Тревожное следствие состоит в том, что объяснение нацизма и Холокоста не может быть обнаружено в уникальных антимодернизационных свойствах немецкой культуры; напротив, это объяснение следует применить к процессам, которые под другими именами могут произойти со всеми нами.

Вплоть до этого места очерки фокусированы на государственно-центрированной теории и ее ответвлениях. Последние два эссе - главы 6 и 7 -посвящены макроистории экономического изменения в общемировой перспективе. Вместе две эти группы очерков представляют две главные причины макроисторического изменения: геополитику и рынки. Очевидно, это не единственные причины изменения в мультикаузальном мире, но таковы ключевые аналитические организующие схемы, или приемы (devices), вокруг которых образуются многие из остальных причин.

Если хотите, главу 6 «Динамика рынков как мотор исторических изменений» можно считать некой jeu d'esрrit1, или интеллектуальной салонной игрой. Эта игра состоит в том, чтобы посмотреть, насколько сегодняшняя историческая социология способна заполнить пустоты в принадлежащей Марксу и Энгельсу теории истории как ряда процессов развития и кризисов в способах производства. Здесь я утверждаю, что ведущим сектором является не само по себе производство, а рыночные структуры и что динамика рынков обусловила социетальные подъемы и кризисы в ряде политико-экономических систем; таковы были: во-первых, рынки родства, в которых сексуальная собственность обменивалась на политические альянсы; во-вторых, рынки рабов, в которых военные добытчики рабов являлись главными производителями «товаров»; в-третьих, аграрно-принудительные рынки, а с [исторически] недавнего времени - современные капиталистические рынки, иными словами, всепроникающая рыночная динамика, в которой торгуются уже сами средства обмена. В главе 7 я свожу эти четыре типа к трем, включая рабовладельческую экономику по Марксу в более широкую категорию аграрно-принудительных рынков.

Если глава 6 представляет собой попытку спасти то, что осталось от Маркса, то в главе 7 «Азиатский путь к капитализму» я пытаюсь проделать то же самое с теорией Вебера о религиозных истоках капитализма. Здесь внимание сосредоточено на переходе от аграрно-принудительных экономик к самоподдерживающейся динамике современного капиталистического роста. Моя мысль состоит в том, что институциональный разрыв с аграрно-принудительными структурами имел место в небольшом секторе, ключевым компонентом которого была религиозная экономика, осуществляемая предпринимательскими монастырскими корпорациями. Здесь я развиваю веберианскую аргументацию, но упор делаю не на религиозные культуры, а на институциональные составляющие капитализма.

1 Jeu d'esрrit (франц.) - игра ума.

177

В этой главе я также отказываюсь от представлений Вебера о том, что капитализм появился лишь на иудеохристианском Западе. Капитализм развивался сходным путем благодаря буддийским институтам: с зачатками в средневековом Китае и прорывом при переходе к эпохе Токугава в Японии.

Книгу завершают два приложения. Первое призвано показать, что разрыв между абстрактными теоретическими принципами и бесконечной сложностью реальной истории не так уж и велик. Компьютерное моделирование некоторых простых моментов неовеберианской теории государства показывает, что когда абстрактные процессы могут накапливаться и воздействовать на самих себя через обратную связь, тогда при одних и тех же теоретических предпосылках можно получать множество различных паттернов истории большой длительности. Здесь варьируют лишь численные значения начальных условий. Как говорят теоретики хаоса, несколько преувеличивая, бабочка в Бермудском треугольнике может вызвать цунами в Индии, но отнюдь не из-за отсутствия абстрактных каузальных процессов, а напротив - благодаря действию этих процессов. В некотором смысле это иллюстрирует стародавнюю марксистскую тему «перехода количества в качество». В приложении Б резюмируется давно написанная и полузабытая работа Франца Боркенау о том, что может быть названо геополитикой языка, - работа, подкрепляющая мое рассуждение, проведенное в главе 3.

Об отношении между историей и социологией

История, отмечал Эмиль Дюркгейм, должна быть микроскопом социологии. Он имел в виду не то, что история должна увеличивать малое, но то, что она должна быть инструментом, с помощью которого обнаруживаются структуры, не видимые невооруженным глазом. Программа, которую Дюркгейм заявил в журнале «Аппее Sociologique», не особенно продвинулась в такого рода исследованиях; здесь, скорее, обрисовывались статические структуры, а не динамика структурного изменения. Наказ Дюркгейма до сих пор остается в силе: что-либо крупное и с обширными связями может быть поставлено в центр рассмотрения не иначе как с использованием еще более широкой перспективы. Политические и экономические устойчивые структуры, или паттерны, особенно когда они охватывают государства и напряжения, связанные с войной, системами собственности и рынками, можно наилучшим образом увидеть при исследовании многих взаимосвязанных историй в течение долгого периода времени. То, чего Дюркгейм желал для социологической теории, было не микроскопом, а могло бы быть скорее названо макроскопом.

178

О Марксе и Вебере

Карл Маркс, чье знание неевропейской истории ненамного превосходило гегелевское, описывал ее статическую природу в материалистической манере как восточный деспотизм - модель, которую в 1950-е годы разрабатывал Карл Виттфогель. Оставив в скобках незападный мир, Маркс начал с прозрения о том, что классовый конфликт в римском мире повторялся аналогичными классами в средневековом феодализме и в современном капитализме. Марксистская школа исторической науки - это, прежде всего, интеллектуальное движение XX в. Оно предлагает материалистическую параллель к наблюдениям Шпенглера, выявляя абстрактные последовательности, повторявшиеся в различных модальностях. Случаи истории, повторяясь, не обязательно предполагают циклы, подобные повороту колеса; более поздние поколения ученых увидели, что повторяющееся может быть рассмотрено более аналитично и что многочисленные процессы могут совмещаться, сплетая ряд исторических полотен, каждое из которых своеобразно в своих деталях.

Среди идей всех макроисториков начального периода идеи Вебера оказались наиболее живучими. Отчасти это произошло оттого, что понадобился почти целый ХХ век, чтобы по достоинству оценить масштаб его работы. Его аргументация относительно протестантской этики прославилась к 1930-м годам, но только к 1950-1960-м годам стали широко признаны его сравнения мировых религий, призванные показать, почему христианство, продолжая определенные образцы древнего иудаизма, дало толчок динамике нововременного капитализма, тогда как цивилизации конфуцианства, буддизма, индуизма и ислама этого не сделали. Также постепенно становился все более влиятельным Веберов метод демонстрации того, как переплетаются множественные измерения социальной причинности. Сейчас почти везде ученые признают, что три измерения - политика, экономика и культура - должны учитываться в каждом анализе; хотя, как утверждали структуралистски настроенные марксисты 1970-х годов, одному из этих измерений может быть отдано первенство «в конечном счете». Есть также негативная сторона, определяющая особую влиятельность Вебера. Снятие слоев с веберовских понятий открыло поле, богатое исследовательскими нишами, а возможности развития веберовских идей то в одном, то в другом направлении обеспечили ему репутацию великого классика исторической макросоциологии. Сам процесс раскрытия [наследия] Вебера как многогранного образа не позволял в течение многих десятилетий видеть как раз то, что ведет далее, за него. Только сейчас мы становимся способны видеть достижения Вебера в их полноте и можем также видеть его пределы. Эти пределы состоят не столько в его аналитическом аппарате, сколько в его взгляде на мировую историю. При всем его несогласии с Гегелем и Марксом Вебер разделяет с ними европоцентричный взгляд: для всех важных целей истории тех стран, что расположены вос-

179

точнее Палестины или Греции, рассматривались как аналитически-статические повторы, тогда как динамические исторические превращения считались присущими только Западу. В нескольких очерках, собранных в этой книге, я показываю, как веберовские аналитические средства могут позволить нам выйти за пределы веберовского европоцентризма.

Смесь идей Маркса и Вебера добилась превосходства потому, что ключевые идеи этих традиций доказали свою плодотворность в самых неожиданных направлениях.

О Броделе и Валлерстайне

Другое направление исследований продолжило чисто марксистскую линию. Здесь предпосылка первенства экономики была сохранена при сдвиге поля приложения идей от традиционного фокусирования на национальном государстве к капиталистической мировой системе. Этому воскрешению марксизма помог дипломатический брак со школой Анналов. В работе Броделя 1949 г. «Средиземноморье и средиземный мир в эпоху Филиппа II» создано грандиозное историческое полотно с помощью терпеливого накопления исследований материальных условий повседневной жизни, а также торговых и финансовых потоков [Braudel, 1972]. Бродель описал первую из европейских миросистемных (world-system) гегемоний -испано-средиземный мир XVI в. Иммануил Валлерстайн в многотомной серии трудов, начатой в 1974 г. и все еще продолжающейся, теоретизировал броделевский мир в марксистском направлении. Валлерстайн возглавил миросистемную школу, описывающую распространение европейской мировой системы по земному шару через следующие друг за другом кризисы и сдвиги гегемонии. Миросистемное научное направление стало своего рода центром сбора и обмена информацией для ученых всего мира, создавая теоретический резонанс работам региональных специалистов, темы которых простираются от торговли в малаккских проливах до товарных цепочек в Латинской Америке. Подобно школе Анналов, миросис-темный лагерь является стратегическим альянсом детализированных и специализированных историй; Золотой Век грандиозного исторического видения настал благодаря объединению исторических исследований, ведущихся в течение столетия. Растущая популяция университетов и историков в них была основой для возрождения марксизма в науке середины XX в. Марксизм обеспечил некий движитель, с помощью которого остававшиеся бы в ином случае малоизвестными [исторические] специализации смогли объединиться в грандиозном марше по направлению к пара-дигмальной революции [...]. Валлерстайн, как и Маркс, отличал в концептуальном плане большие региональные структуры, которые структурно статичны и не способны к самостоятельному экономическому росту (обозначенные как мир-империи), от капиталистических мировых систем -

180

регионов с балансом могущества между соперничающими государствами, дающих некое пространство для маневра, в котором и становится господствующим капитализм. На практике последняя категория оказывается европейским капитализмом, в то время как структурный застой мир-империй объединяет античное Средиземноморье и незападный мир. Точка отсчета для капитализма у Валлерстайна та же, что у Вебера, - Европа в XVI в.

Об атаках постмодернизма на историю

Общим знаменателем этой недавней волны нападок на макроисторию является приоритет контекстуальности и партикуляризма - признания уникальности и несравнимости отдельных явлений истории. Это антиисторическое сознание тем не менее вырастает из тех же обстоятельств, что и противостоящая ему установка. Нынешние антиисторики появляются в результате объедения историей. Постмодернистское мышление могло бы, вероятно, быть описано как некая форма «рвоты историей», как гримаса отвращения, начавшаяся с разочарования в марксизме и в некоторой степени во фрейдизме, которые в определенных модных кругах рассматривались как Великие Нарративы, единственно достойные того, чтобы о них знать.

Как макроисторики текущего Золотого Века, так и их современники -историки, отвергающие грандиозные масштабы, являются продуктами вздымающейся волны осознания того, что мы находимся внутри истории. Все мы - те, кто пишет историю, и те, кто пишет против нее, - существуем и мыслим внутри истории. Несомненно, в будущем будет написана интеллектуальная история конца XX в., равно как и история всех других периодов. Наши идеи, сам наш язык являются частью истории. Нет никакого стандарта вне истории, по которому о чем-либо можно было бы судить. Работает ли это признание на пользу макроисторикам или в их осуждение? Нет никакого выхода из тюрьмы контекстуальности, но что из этого следует?

В защиту теоретического подхода к истории

Ответ на неизбежную понятийную вовлеченность в исторические контексты состоит в следующем: нужно не меньше теории, а больше. Скатывание обратно в локальную контекстуальность часто является путем вопросов без ответов, которые оставляют нас не с большей умудренностью, но со скрытой зависимостью от непроверенных теорий, закодированных в самом языке, который мы используем. Вся история теоретически нагружена. Любая попытка скрыть этот факт приводит к плохой истории и плохой теории.

181

Почему в науке истории неизбежны обобщения и концептуализации

Нет такой вещи, как чисто нарративная, или описательная, история. Невозможно перечислять частности (particulars) без обращения к общим понятиям. Существительные и глаголы содержат скрытые обобщения («снова еще один из таких же»). Даже собственные имена не столь конкретны (particularistic), как могут показаться, поскольку они выделяют некоторую целостность, у которой, как предполагается, есть продолжающиеся во времени контуры и которая включает скрытую теорию того, что удерживает эту «вещь» как целое: безобидное упоминание «Франции» или «Парижа» нагружено предпосылками. Дать имя, хоть отвлеченное, хоть индивидуальное, - значит, наложить схему того, что с чем соединено и что от чего отделено. Таким образом риторические формулы обретают реальность, а процессы со многими измерениями конструируются как единые. Кроме того, нарратив - это всегда отбор. Среди всех разных явлений, о которых можно было рассказать, лишь на некоторых сосредоточено внимание как на значительных, а сама их последовательность включает предположение о причинах следования.

Давайте возьмем пример из того, что обычно считается самым не обремененным разумом, движимым сугубо событиями партикуляристским нарративом, - из традиционной военно-дипломатической истории. «Наполеон заставил своих закаленных в боях ветеранов продвигаться маршем в течение всего дня, ошеломив австрийцев появлением поздним вечером 6000 человек. К концу этой битвы австрийский контроль над Италией был утрачен». Это звучит как нарратив, в котором история делается героическими личностями, но его эффектность достигнута отвлечением индивидуума от организационного контекста. Сам нарратив предполагает некий мир, в котором войска организованы в дисциплинированные армии, причем таким образом, что командир может осуществлять централизованное управление и получать быстрый организационный ответ. Также предполагается некая теория боя, согласно которой превосходящее по численности войско, собранное на определенных типах местности, выигрывает битву, причем предыдущий боевой опыт делает войска более способными к таким маневрам, а скорость продвижения войск и время их появления определяют результаты битвы. Эти предпосылки могут быть, а могут и не быть верны в общем случае; сейчас существует развитая военная социология, которая объясняет социальные и исторические условия, при которых такие вещи имеют или не имеют место. Предварительные организационные условия при Наполеоне не существовали во времена галлов и потерпели бы провал в некоторых отношениях ко времени Первой мировой войны. Данный нарратив также предполагает теорию государства, в которой решения принимаются непосредственно исходя из итогов войны. Опять-таки это может быть верно при некоторых условиях, но только если мы специфицируем организационный контекст, - победа армий визиготов в 410 г. не

182

привела к тому, что Визиготская империя обрела контроль над Италией, тогда как победа Наполеона в 1800 г. привела к созданию Французской империи.

О геополитической теории

Тема геополитики приобрела дурной запах при подъеме нацистов и еще более дурной - в период послевоенной деколонизации. Но постепенно историческая социология государства сделала очевидным то, что геополитику нельзя упускать из виду. Прежнее порождавшее путаницу смешение признания геополитических процессов и оправдания военного расширения распалось. Современная аналитическая геополитика скорее подчеркивает издержки и уязвимость геополитического сверхрасширения. Прежние геополитики были склонны придавать исключительность своему предмету, как, например, в утверждении Маккиндера о том, что гегемония зависит от контроля над географическим хартлендом, находящимся в центре Евразии. Современные геополитики показывают, напротив, что расширение и сужение государственных границ определяется соотношением между геополитическими преимуществами и неблагоприятными положениями соседствующих государств, где бы они ни находились на земном шаре.

Среди прочего на возрождение геополитической истории повлияла мировая история Вильяма Макнила. Его книга «Подъем Запада» (умышленно антишпенглеровское название), опубликованная в 1963 г., свидетельствует о зрелости мировой историографии, о накоплении достаточного количества исследований для того, чтобы история земного шара могла быть написана в привычной нарративной форме, без обращения к метафоре. В сравнении с цветистыми писаниями поколения первопроходцев мировая история Макнила - это труд профессионального историка, распространяющего стандартные технические приемы и приводящего накопившееся знание к тому виду, в котором Всемирная история перестает быть таинственным мельканием предположительного прошлого [...]. Развитию современных исследований геополитики способствовал еще один тип компендиумов. Появились обширные исторические атласы, такие как серия под редакцией Макэведи [. ]. Публикация таких атласов - это проявление синтеза, который стал сейчас возможным благодаря накоплению исторических знаний. Бесконечные хитросплетения истории государств становятся зримыми, когда мы можем изучать карты, показывающие, как последовательно менялись территории государств. Трудность охвата всего этого материала в чисто вербальной форме - это одна из причин того, что прежние описательные истории или разделялись на специализированные исследования, или придавали глянец общей структуре, сводящейся к нереально малому числу великих империй. Исторические атласы, опубликованные в 1960-е и 1970-е годы, обозначили фазу консолидации информа-

183

ции, на основе чего могло строиться более явное теоретизирование [. ]. В противоположность прежним геополитическим теориям начального периода современная геополитическая теория обрела множественность измерений: нет единственной, перекрывающей остальные, причины расширения или упадка государства, но есть сочетание процессов, которое может приводить к широкому кругу результатов. Хотя и остается естественная тенденция сосредоточения на судьбе великих государств-гегемонов, геополитика аналитически применяется не только к одиночным государствам, но и к зонам взаимоотношений государств, она охватывает времена и пространства, где существуют малые государства и баланс могущества, равно как гегемонии и основные войны. Поскольку война и мир аналитически являются сторонами одного и того же предмета, геополитика включает теорию мирного времени, равно как и его противоположности.

О связи геополитики с революциями

Фискальный кризис в сердцевине основных революционных ситуаций наиболее часто вызывался накоплением долгов из-за крупнейшей статьи государственных расходов - военной. Следующий шаг назад по цепочке причин - это геополитические условия, которые определяют, как много государство воевало, с какими издержками, с какими разрушениями или каким обретением ресурсов благодаря военному успеху. Я утверждал, что скочполовская модель государственного распада сочетается не только с геополитической теорией, но и с неовеберианской теорией легитимности. Теория государственного распада решительно материалистична, она подчеркивает упрямые военные и экономические условия. Остается сфера веры и чувства, культурных и социальных реальностей, которые многие социологи считали первичными в человеческом опыте, сфера живых смыслов, через которые фильтруются материальные условия, приводящие людей к действиям. В моем рассуждении теоретический круг замыкается привлечением идеи Вебера о том, что престиж могущества государства -престиж, порождаемый его могуществом, - на внешней арене и, прежде всего, опыт мобилизации к войне, является наиболее потрясающим из всех социальных опытов. Легитимность правителей государства проистекает в значительной мере от того, как народ чувствует геополитику и ее влияние на свое государство. Расширяющиеся посредством войн государства и завоевавшие престиж на мировой сцене деятели повышают легитимность в своей стране и даже помогают создать легитимность на пустом месте. Напротив, государства, испытывающие геополитические затруднения, не только соскальзывают к фискальному кризису и государственному распаду, но и обусловливают эмоциональное снижение, которое вызывает деле-гитимизацию. Геополитика ведет к революции по обеим тропам - материальной и культурной.

184

О связи легитимности с геополитикой

... Легитимность не является чем-то таким, что нужно рассматривать как абстрактную и постоянную принадлежность политической системы. На микро- и мезоуровне социального взаимодействия легитимность прямо связана с солидарностью и лояльностью политических групп, а также с энтузиазмом или покорностью масс. Напротив, делеги-тимация - это эмоциональное и когнитивное условие, которое преобладает, когда деятели политической элиты разделены и нерешительны, тогда как массы переходят от отчужденного недовольства и нелояльности к оппозиционным действиям. Наследие Вебера ввело нас здесь в заблуждение; так много внимания было уделено типологии традиционной, рационально-правовой и харизматической легитимности как средства статичного классифицирования, что должного внимания не получили процессуальные аспекты легитимации.

Легитимность является переменной на двух уровнях. Есть убедительные данные - из современных опросов общественного мнения и из исторических анализов ранних периодов, - что на популярность политических лидеров наиболее сильно влияют периоды военных конфликтов [...]. На этом уровне у нас есть данные о связи между престижем военного могущества государства и легитимностью его правителей. Преуспевающие в военном отношении правители, которым благоприятствуют геополитические обстоятельства, создают свою собственную легитимность, когда навязывают свою власть у себя в стране, даже если они, возможно, начинали с насилия, будучи незаконными узурпаторами. Побежденные в войне лидеры, какими бы законными они ни были, подвергаются возрастающему риску быть смещенными. Более того, геополитические условия детерминируют не только степень личной легитимности правителей, но также легитимность всего институционального порядка. В эмпирическом плане есть некий континуум, который простирается от низкой до высокой личной популярности, а также от делегитимации - до высокой легитимности политической структуры. Чрезвычайно популярные индивидуумы (которые могут быть названы харизматичными) способны распространять ауру эмоциональной мобилизации для легитимации совершенно нового государства. На нижнем полюсе континуума, после крайне негативных уровней личной популярности правителей, наступает уже делегитимация всего государства1.

1 Хотя это утверждение не подвергалось систематической проверке, исторические данные, кажется, свидетельствуют в его пользу. Трудно привести какой-либо пример, где весь политической (или религиозный) порядок оказался бы делегитимированным или ниспровергнутым, тогда как правитель сохранял бы личную популярность. И наоборот, кажется, не существует примеров, когда новый институциональный порядок был бы учрежден весьма непопулярным лидером. Различие между личной и институциональной леги-

185

Данная аргументация не сводится к популярности отдельных правителей как таковой (хотя такая популярность является удобным типом данных, свидетельствующих о связи между легитимностью и геополитикой). Индивиды включены в более крупные процессы. Именно колебания межгосударственного престижа могущества вызывают быстрые сдвиги в легитимности правителей. Более того, геополитически вызванное условие административного кризиса государства - вместе с внутриэлитным конфликтом - обычно приводит к быстрой смене лидеров на высших постах. Если внутренние распри и хаотические перевороты достигают достаточно высокого уровня, то не только отдельные лидеры теряют авторитет, но и сам институт лидерства лишается силы и признания. Именно через эти каналы геополитические макропроцессы превращаются в те специфические события и динамику персоналий, которые ведут к государственному кризису и распаду.

Как появилось геополитическое предсказание распада СССР

В 1980 г. - в период президентских выборов - главной темой кампании Рональда Рейгана было так называемое «окно уязвимости»: тезис о том, что Соединенные Штаты опасно отстали от Советского Союза в ядерном вооружении и нуждаются в мощном рывке, чтобы догнать его. В начале 1980-х годов период ядерного ужаса достиг апогея; тогда же мобилизовалось движение против ядерных вооружений под лозунгом «пять минут до полуночи». Я решил применить свою геополитическую теорию, чтобы посмотреть, что она предсказывает относительно текущей ситуации. Даю честное слово, у меня не было предварительного суждения о том, какие могут получиться результаты. Геополитическая теория включает пять принципов причинных процессов, связанных динамикой накопления. К моему удивлению, все пять главных принципов теории показывали, что СССР прошел пик своего могущества, и предсказывали его будущий упадок. Данный результат не был симметричен: большинство этих принципов предсказывали, что могущество Соединенных Штатов будет стабильным и останется пример-

тимностью, по-видимому, эмпирически проявляется только на середине данного континуума. Это не значит, что выраженная личная непопулярность правителя являлась единственным путем к институциональной делегитимации (как аспекту того, что мы обычно называем «революцией»), хотя в некоторых случаях это верно: личная неприязнь к религиозной и сексуальной морали короля Карла I была прелюдией к Английской революции 1640 г.; колебания личной популярности Горбачева были частью динамики делегитимации советского режима. Однако жертвы революции, такие как Людовик XVI во Франции и Николай II в России, не были особенно ненавидимы; при этом не были они и очень популярными фигурами [...]. Во всех этих случаях ореол режимного кризиса ускорял рост непопулярности.

186

но на том же уровне. Только один из этих пяти принципов допускал возможность того, что Соединенные Штаты также придут в упадок, поскольку ядерная война входит в одну из более общих категорий событий, в которых разрушается могущество государства. Моя оптимистическая оценка состояла в том, что остальные четыре принципа сработают прежде, чем пятый, и что СССР распадется раньше, чем начнется ядерная война. Вывод для политической стратегии заключался в том, что гонка ядерных вооружений может быть безболезненно свернута без подрыва могущества Соединенных Штатов.

Могут ли быть сделаны успешные исторические предсказания?

Безусловно, могут. Но важно различать социологическое предсказание и догадку или принятие желаемого за действительное. Обоснованное предсказание требует двух вещей. Во-первых, предсказание должно быть основано на теории, объясняющей условия, при которых разнообразные явления случаются или не случаются, - т. е. модель, главной частью которой являются утверждения вида «если., то.». Здесь требуется более строгий стандарт теории, чем то, что обычно социологи подразумевают под данным термином. Это не категориальная схема, не метатеория и даже не модель процесса, лишенная поддающихся наблюдению последовательностей вида «если., то.». Во-вторых, необходима эмпирическая информация об исходных точках - начальных условиях в этом утверждении «если., то.». Мое предсказание Советского коллапса основывалось как на принципах геополитической теории, так и на эмпирических данных о состоянии СССР и его противников в 1970-х годы.

Значительная часть путаницы в споре о том, возможно ли предсказание, происходит из неумения различать два этих компонента. При отсутствии теории предсказание является всего лишь эмпирической экстраполяцией. При экстраполяции трендов на короткий срок все, что делают, - это предполагают, что уже идущий процесс будет так же продолжаться, причем без понимания того, что могло бы заставить его изменить направление. Долговременная эмпирическая экстраполяция, очевидно, ненадежна. Значительная часть предсказаний, которые делают социологи, - именно этого сорта. Например, мы слышим утверждения, что к середине XXI в. больше половины американских детей будут представителями меньшинств. При отсутствии теории о том, что определяет этнические идентичности, предсказания этого сорта сомнительны, ибо они предполагают, что не будет ни этнической ассимиляции, ни изменений в социальных категориях этничности. Самый знаменитый провал в социологическом предсказании потерпела экстраполяция тренда, когда в 1940 г. демографы, не имея никакой теории относительно бума деторождения, делали демографические предсказания, ошибка которых достигла 100 млн человек.

187

Методология теоретических предсказаний в социальном познании

Теоретические принципы плюс эмпирические данные необходимы для предсказаний, которым мы можем как-то доверять, предсказаний, которые являются чем-то большим, нежели догадкой. Теория также должна быть обоснована. Обоснованность макросоциологической теории никогда не относится к типу «все или ничего». При работе со сложными процессуальными моделями с обратными связями между внутренними процессами и внешними отношениями среди государств никогда нет простого и четкого статистического принятия или отвержения всей модели целиком. Это не значит, что отдельные компоненты модели не могут быть фальсифицированы данными, но сопротивление фальсификации в пошаговом анализе не является главным способом построения правдоподобной макродинамической модели. Успех моего предсказания относительно Российской империи повышает нашу оценку его обоснованности, но если бы данная теория не имела другой основы, чем этот случай, то наше доверие относительно возможности дальнейшего ее применения оставалось бы под вопросом. Полная согласованность всех источников данных является центральной для наших заключений об обоснованности, и эта согласованность проявляется в той степени, в какой теоретические положения, суммирующие различные случаи, могут быть приведены в логическое соответствие друг с другом. Согласованность между геополитической теорией, военно-ресурсной теорией образования государства и теорией государственного распада является источником взаимной обоснованности для них всех. В предшествующем обзоре этих моделей я сослался на ряд исследований, часть которых были проведены после того, как я предложил в 1980 г. геополитическое предсказание Советского коллапса. Исследования и развитие теории в этом направлении продолжаются и в настоящее время. Для обоснования всей модели и для соответствующей демонстрации того, что предсказание было сделано скорее на систематической основе, чем ad hoc, время выполнения такого исследования не существенно. В этом смысле обоснованность данного геополитического предсказания продолжает повышаться (или же предположительно может быть подорвана) продолжающимся накоплением в развитии макрополитической теории.

Как было воспринято в США предсказание распада СССР

Весной 1980 г. я представил этот анализ в нескольких местах, включая Йельский и Колумбийский университеты [...]. Реакция была неизменно негативной. Специалисты по России, присутствовавшие на некоторых обсуждениях, были обычно консервативно настроенными

188

эмигрантами, в чувствах которых преобладали ненависть к Советской власти и страх перед ней. В их представлении ужасающе могущественному СССР должны противостоять столь же могущественные Соединенные Штаты. Такая позиция не удивительна с точки зрения зиммели-анской теории конфликта, согласно которой внешняя угроза приводит к идеологической поляризации, циклу эскалации и контрэскалации [страха и ненависти по отношению к противнику]. Реакция либералов была несколько более удивительной. Некоторые члены движения за ядерное разоружение реагировали враждебно. В одной из бесед активист обвинил меня в том, что я говорю «в точности как Объединенный комитет начальников штабов», очевидно, имея в виду, что разоружение должно быть оправдано как нравственный крестовый поход, а отнюдь не как применение Realpolitik. Возможно, более основательной была позиция либералов, состоящая в том, что мир стоит перед взаимно гарантированным разрушением (mutual assured destruction - MAD), и с таким выводом, что Соединенные Штаты и Советский Союз в равной степени могущественны и в равной степени нуждаются в деэскалации вооружений.

О Горбачёве и «роли личности в истории»

Другой фактор, ретроспективно выдвинутый для объяснения советского краха, - это влияние отдельных личностей. Основной аргумент при этом является антитеоретическим: уникальные фигуры, такие как Горбачёв, появление которых непредсказуемо, могут создавать решающие поворотные моменты в мировой истории. Это направление анализа легко опровергнуть. Такие всемирно-исторические личности не появляются случайно; они могут получить всемирно-историческую значимость, только если они структурно находятся в такой позиции, где их действия имеют особо важные последствия. Такие позиции существуют только при наличии высокоцентрализованных структур власти и при условии, что властные коалиции к этому моменту раздроблены и неустойчивы. Коротко говоря, условия для появления социально значимых личностей - те, что сформулированы в теории государственного распада и родственных ей теориях формирования государства и мобилизации социальных движений. Социологический способ постановки этого вопроса - спросить о требуемых условиях для подъема и падения индивидуальной харизмы. Реформаторское движение Горбачёва дает особенно ясный пример того, как харизма зависит от окружающей социальной динамики. Горбачев был безвестной фигурой, связанной через Андропова с тайной полицией, пока не стал в 1985 г. главой Коммунистической партии. Именно когда он взял курс на реформы в ответ на структурный кризис, он стал харизматической фигурой. Более детально мы можем проследить динамику нового публичного образа Горбачёва в его выступлениях на массовых собраниях и в его

189

поездках, когда в атмосфере окружавшего эмоционального подъема он становился символом либеральных (и миролюбивых) надежд1. Этот ореол харизмы начал рушиться, когда массы, которые он мобилизовал, пошли дальше него, а принудительная власть его режима была подорвана, оставив его представителем слабеющего государственного руководства. Харизматические лидеры - великие личности - возвышаются и падают. Более общий социологический урок состоит в том, чтобы уделять внимание условиям, при которых мы можем ожидать, как такие личности будут вспыхивать или гаснуть.

Вложенные уровни предсказания от макро к микро

Различные порядки причинной и предсказательной точности подчеркивают характер отношения между макро и микро. Обстоятельства, которые ведут к государственному распаду, располагаются на континууме, а не в рамках дихотомии. На полюсе макро находятся те паттерны причинной связи, которые являются самыми крупными во времени и пространстве; на полюсе микро имеют место паттерны социальной организации, которые могут распознаваться в последовательно меньших срезах времени и пространства. Таким образом, взаимоотношение между тем, что является более макро, и тем, что является более микро, - это один из вложенных уровней. Геополитический макроуровень включает причинные паттерны, которые охватывают периоды от десятилетий до столетий, а также меняющиеся степени связанности социальных организаций в разных пространственных регионах. Предсказательные обобщения на этом уровне могут в лучшем случае сводиться к утверждениям о направлении изменений в геополитических преимуществах и недостатках, а также указывать на сдвиги, происходящие в пределах 3050 лет (см. рис. 1).

Вложенными в такие временные периоды являются относительно крупные процессы, такие как войны и государственные распады. (Учитывая неточность нашего словаря для таких материй, мы могли бы называть их «нижнее макро-» или «верхнее мезо-»; они связывают тысячи или миллионы не видящих друг друга акторов в цепях отношений, которые могут развертываться в течение нескольких лет.) Проблема неточности предсказания на этом уровне верхнего мезо- касается, прежде всего, инициирования, или непосредственной побудительной причины, конфликта или распада. Такое инициирование может быть по своей сути случайным, поскольку оно за-

1 Так, визит Горбачёва в Китай в мае 1989 г., целью которого была попытка снизить геополитическую конфронтацию, стал катализатором массовой демонстрации на площади Тяньаньмэнь. Поражение этого восстания показало, что одной только индивидуальной харизмы недостаточно, чтобы произвести структурное изменение при отсутствии факторов, перечисленных в теории государственного распада [...].

190

висит от сцепления множества более мелких кризисов в то, что Перроу называет «нормальными случайностями» [.]. Однако как только процесс распада начинает осуществляться, он демонстрирует значительную долю теоретического порядка в том смысле, что широко и даже универсально обнаруживаются абстрактные черты разрушения принудительных коалиций и их замены другими. Вспомним, однако, что успешное предсказание требует сочетания обоснованной общей теории и эмпирических знаний о релевантных начальных условиях. Предсказание часто невозможно сделать в разгар развертывания событий еще и потому, что информация об этих эмпирических условиях недоступна.

Рис. 1.

Вложенные макро- и микроуровни предсказуемости государственного распада

Сужая фокус еще более, мы достигаем уровня нижнего мезо- - времени мобилизации движения и вложенных в него бурных часов апогея коллективного поведения1. Имплицитно эти события уровня нижнего мезо- выбраны из более широкого круга подобных временных периодов, в которые преобладает заведенный порядок и явно не случается ничего такого, что заслуживало бы анализа.

1 Я обозначаю это как «нижнее мезо-», оставляя «микро-» для действительно малых срезов взаимодействия между немногими акторами «лицом к лицу», тогда как еще ниже располагается уровень ультрамикро- - разговорные и эмоционально-невербальные ритмы.

191

Причины неточности предсказания сроков макросоциальных явлений

И вновь мы видим, что главная неточность предсказания связана с определением времени определенных типов деятельности в этот период. Куран представляет более вескую причину того, что точное определение времени этих спусковых точек не может быть предсказано самими участниками событий [...]. Такова теория непредсказуемости на третьем уровне вложенного континуума макро- / микро-, в котором и находятся инициирующие точки взрыва оппозиционных социальных движений. Заблуждение в предпочтениях индивидов, которое является нормальным условием для субъектов внутри взаимно принудительной коалиции, может само рассеяться только в особых условиях (которые в конечном итоге переходят из вложенного макроуровня процессов на уровень государственного распада). Однако, как только спусковая точка пройдена, динамика социального движения и пиковые периоды коллективного поведения начинают соответствовать сильно структурированным паттернам. Толпы даже в апогее эмоционального энтузиазма не ведут себя хаотично, а демонстрируют значительную социальную координацию вплоть до уровня настоящих микропаттернов [поведения] [. ]. Такие спусковые точки могут быть также охарактеризованы как переход через условия критической массы; он осуществляется при сетевых условиях, определенных Марвеллом и Оливером [...].

Коротко говоря, проблема неточности предсказания возникает именно в тех точках, где мы переходим с более крупного уровня макроанализа на другой - вложенный в него уровень социального взаимодействия. Эта вложенность прямо обращает нас к сдвигу во временных порядках, к которому и относится данная неточность. Иными словами, на основе рассмотрения факторов, которые действуют на протяжении данного отрезка времени (например, полувека), невозможно предсказать со сколько-нибудь значительной точностью наступление процессов, которые осуществляются в течение 310 лет; а эти процессы, в свою очередь, не позволяют предсказывать наступление процессов, вложенных внутри них и происходящих в еще более краткие периоды времени.

Препятствия для успешного социологического предсказания

Есть множество причин того, что социологи не делают более качественных предсказаний. В кратком перечислении, к ним относятся неспособность отличить эмпирическую экстраполяцию от теоретически обоснованного предсказания и неспособность собрать адекватные эмпирических данные о стартовых точках, которые могут быть отправными для предсказаний. Кроме того, во многих областях есть конкурирующие теории, и относительно мало внимания уделяется тому, у каких частей теории имеется самый высокий уровень обоснованности (согласно изложенным выше кри-

192

териям). Более того, значительная часть метатеоретических дискуссий в социологии касаются не каких-либо конкретных содержательных объяснений, а абстрактных причин того, что такое объяснение человеческих действий (а тем более предсказание) невозможно, а быть может, еще и безнравственно. Не вступая в долгие споры по поводу историцизма, интерпретивизма и гуманизма, я бы заметил только, что невозможность предсказания отвергается в рассмотренном случае и что в социологии есть множество других областей, где соответствующее сосредоточение внимания на хорошо обоснованной объяснительной теории вместе с достаточной эмпирической информацией о стартовых точках могут дать другие успешные предсказания1.

Роль идеологических предубеждений

Указанные выше препятствия для предсказания являются внутренне присущими социальным исследователям как сообществу. Есть также внешние условия, которые, вполне вероятно, являются препятствиями для мак-росоциологического предсказания политически значимых событий. Одно из них - это влияние политических идеологий охватывающего общества, членами которого мы также являемся. Я уже отметил, что на протяжении большей части 1980-х годов и либералы, и консерваторы были скованы стереотипным образом Советского могущества. К концу 1980-х годов уже шли вовсю либеральные реформы Горбачева, но в газетах Соединенных Штатов о них писали только на внутренних - второстепенных - страницах. Во время президентской кампании 1988 г. кандидат в президенты Майкл Дукакис в своей программе внешней политики пренебрег инициативами военной деэскалации, даже несмотря на свидетельства опросов, говорящих о том, что Горбачев был тогда более популярен в Соединенных Штатах, чем любой американский политик. В начале лета 1989 г., всего за несколько месяцев до того, как в Восточной Европе начался открытый распад, президент Джордж Буш (старший) и его администрация придерживались установки, что реформы Горбачева были всего лишь уловкой и что необходимо продолжать наращивание военной мощи [...].

Можем ли мы извлечь социологический урок относительно динамики идеологии из поведения американских политиков в конце 1980-х годов? По-видимому, идеологии, выкованные во время предыдущих конфликтов, изменяются медленно, даже когда меняются лежащие в их основе структурные условия. И только когда происходит драматическое, открытое изменение в видимых отношениях, на первый план выдвигается новый набор идеологических символов. До 1989 г. господствующие во всем мире

1 Вопрос о негуманности или аморальности предсказаний должен обсуждаться отдельно. В данном случае я чувствую, что не было ничего безнравственного в попытке в 1980 г. способствовать преодолению гонки ядерных вооружений.

193

взгляды состояли в том, что коммунистические государства были прочными и могущественными. Всего через считаные годы столь же общим мнением стало убеждение, что они были обречены на провал. Ни один из этих взглядов не базировался (или не базируется) на хорошо обоснованном теоретическом понимании основ государственного могущества. Социальные исследователи способны внести вклад в такое понимание в той мере, в какой они могут отделить себя, по меньшей мере в какой-то части своей жизни, от популярных политических идеологий.

То, что сделать это трудно, показывает работа Пола Кеннеди. В 1987 г. Кеннеди опубликовал обширный трактат о подъемах и упадках государственного могущества применительно ко всем главным государствам современного мира. Кеннеди самостоятельно сформулировал некоторые из главных принципов геополитической теории, которые я перечислил выше. Он основывал свой анализ на принципах ресурсного преимущества (1) и чрезмерного расширения (4). Тем не менее он не предсказал упадок Советской державы, потому что его главной заботой была опасность упадка Соединенных Штатов, прежде всего как результата сверхрасширения военного могущества США по земному шару. Здесь видно влияние идеологического предубеждения. Кеннеди выражал точку зрения американских либералов, озабоченных тем, чтобы избежать повторения ошибок Вьетнамской войны; в его теории эта озабоченность присутствовала в виде принципа чрезмерного расширения военного могущества на отдаленные регионы, что должно привести к упадку могущества из-за истощения ресурсов. Теоретические принципы Кеннеди и стоящие за ними исторические сравнения верны сами по себе. Его же неудача в предсказании обусловлена идеологическими предубеждениями: он сосредоточил внимание на государстве, которое он больше всего хотел предостеречь, - на своем собственном, - но при этом упустил возможность рассмотрения того государства, в котором геополитические напряжения были наибольшими.

О возможностях компьютерного моделирования социально-исторических процессов

(Роберт А. Ханнеман, Рэндалл Коллинз, Габриэль Мордт)1

Одна из причин слабости соотнесения социологических теорий с социальным миром заключается в том, что обычно в них мало уделяется

1 Это переработанная версия статьи, первоначально написанной в соавторстве с Робертом Ханнеманм и Габриэлем Мордтом. Технические детали представленных здесь модельных экспериментов, а также ссылки на растущую литературу по компьютерному моделированию в социологии можно найти в работе Hanneman R.A., Collins R., Mordt G. Discovering teory dynamics by computer simulatiry: Experiments on state legiticy and imperici-lism // Sociological metnodology. - San Francisco, 1995. - Vol. 25. - P. 1-46.

194

внимания времени и истории. Теория обычно закрепляет общие тенденции: например, правители озабочены легитимностью, конфликт производит солидарность, военно-промышленный комплекс приводит к войне. Каждое такое предложение стоит особняком в качестве обобщения ceteris paribus - при прочих равных условиях.

Выводы о поведении систем, описываемые такими утверждениями, часто далеко не очевидны, причем по многим основаниям. Наиболее важными из них являются множественность причин и процессы обратной связи между ними. Даже в очень простых теоретических моделях могут быть неожиданные результаты. Круги положительной обратной связи ускоряют основные процессы и приводят некоторые из них к верхним значениям, где они и останавливаются; круги отрицательной обратной связи дают противодействие сил, которое иногда приводит к устойчивому равновесию, иногда - к колебаниям, а иногда и к хаосу.

Когда теория формулируется устно, как, например, классические представления Вебера и Зиммеля о конфликте, такие варианты остаются открытыми. Мы не знаем, что подразумевается в теории, пока она остается на уровне отдельных общих принципов и абстрагируется от времени. Одним из способов преодолеть это незнание является экспериментальное исследование таких теорий с помощью компьютерного моделирования. Эта деятельность является процессом совершения открытия: ведь на самом деле непонятно, что теория говорит о мире, пока с ней не экспериментировали как с динамической моделью.

Такие эксперименты обнаруживают несколько вещей. Во-первых, они заставляют нас тщательно продумывать абстрактные принципы существующих теорий и добавлять механизмы, которые позволяют этим принципам выдавать реалистичные результаты, накапливающиеся со временем. Лакуны в теории, как правило, не очевидны, пока кто-то не попытается написать программу, определяющую, что произойдет в процессах итерации и взаимодействия. Таким образом, компьютерное моделирование является стимулом для развития теорий.

Эксперименты по моделированию динамики также часто показывают, насколько важными являются даже примерные количественные условия для формирования общих паттернов социального действия. Различные количественные начальные точки могут привести к совершенно иным результатам, даже в рамках одной теоретической модели. Можно экспериментально показать, что количество превращается в качество. Тот факт, что произвольные различия в начальных точках могут приводить к столь громадным различиям для последующих путей развития, названный «эффектом бабочки» в лабораториях, разрабатывающих теорию хаоса [Gleick, 1987, р. 9], также связан c нашей последующей темой, поскольку огромное разнообразие вариаций в истории оказывается всего лишь количественными изменениями, которые производятся относительно простым глубинным порождающим механизмом.

195

Методы компьютерного моделирования могут помочь перебросить мост между теорией и историей. Часто утверждается, что бесконечная вариативность истории никогда не может быть объяснена на основе абстрактных принципов социологических теорий и что мы никогда не сможем сделать что-то большее, чем описывать и интерпретировать конкретные исторические последовательности. Тем не менее даже сравнительно простая динамическая теория дает не только один результат, но некий путь к различным исходам, меняющимся во времени, а также ряд различных, расходящихся во времени путей, определяемых начальными условиями. Известные черты неустойчивости реальной истории, с ее странными ветвящимися паттернами и внезапными переломными моментами, отнюдь не являются доказательством того, что теоретическое объяснение истории невозможно. Напротив, именно эти типы паттернов производятся в компьютерном моделировании весьма простой абстрактной теории.

Моделирование динамической теории находится на полпути между количественным и качественным направлениями в социологии. В социологических подходах, где в центр мировоззрения ставится процесс, как правило, подчеркиваются уникальные происшествия или конфигурации событий и переживаний (таковы, например, интерпретации на микро / ме-зоуровне с позиций символического интеракционизма или других подходов, на макроуровне - многие современные работы по исторической социологии). С точки зрения черствого и педантичного (unsympathetic), приверженного количественным методам социолога, такая качественная социология выглядит как опирающаяся на анекдотические данные и на объяснения, которые в лучшем случае правдоподобны, но никогда не могут быть доказаны. Социолог качественного / интерпретативного направления особо не возражает, но считает свой подход наилучшим из того, что можно делать, он полагает, что социологи, занимающиеся формальными / систематическими исследованиями, не достигают и этого.

Исследователи, занимающиеся моделированием динамических теорий, вполне могут разделять особое внимание к процессуальности в мировоззрении сторонников качественной социологии; действительно, существует огромное разнообразие исторических событий, пути развития бывают крайне неустойчивыми, и могут происходить самые разные последовательности событий. Тем не менее динамическое моделирование не принимает текучесть и конкретность истории в качестве коренной основы для анализа, но продолжает исследовать, каким образом различные последовательности порождаются из относительно компактной базовой модели. Ключевой момент состоит в следующем. Динамическое моделирование показывает, что степень нестабильности и конкретность сами являются переменными: в некоторых условиях жизнь разворачивается в простых повторениях или линейной последовательности событий, в других условиях, которые могут быть зафиксированы с помощью модельных экспериментов, те же причинные процессы ведут к гораздо более сложным паттернам

196

или даже к областям хаоса и непредсказуемости. Такой взгляд с позиций моделирования динамической теории позволяет отдать должное как процессуально-конкретному аспекту реальности, так и обобщенному формально-систематическому аспекту.

Инерция обыденного мышления и преимущество социологического взгляда

Имеются также более рутинные причины, в силу которых мы не развиваем или не используем предсказательную силу объясняющей социологии. Обычный дискурс и ритуалы социального взаимодействия склонны реифицировать уже существующие социальные институты, т.е. считать их вполне реальными, вещными, так что они представляются прочными и неизменными. Этнометодологические исследования повседневных рассуждений показывают, что социальные акторы предпочитают воспринимать постоянный фон нормальности как нечто само собой разумеющееся. Когда какой-то случай пробивает брешь в нормальных ожиданиях, мы стараемся залатать эту брешь, как можно быстрее придавая ей нормальную форму. Такова одна из причин того, что рядовые социальные акторы воспринимают макроструктуры мира через линзы идеологий, даже несмотря на то что эти идеологии всего лишь навязывают миру некое произвольное ощущение порядка. Тем не менее рутинное поведение социологов - эмпирических исследователей и теоретиков - не является тем же самым, что рутинное поведение обычных акторов. Мы накопили интеллектуальные ресурсы, которые позволяют нам в рутинном порядке собирать воедино согласованные и эмпирически обоснованные модели социальных процессов, категории которых не должны быть теми же, что и принимаемые за само собою разумеющиеся категории повседневной жизни. Можно показать, что социологическая теория может использоваться для более надежных предсказаний, нежели доступные «невооруженному глазу». Это и дает возможность социологии вносить свой особенный и существенный вклад.

Составитель и переводчик: Н.С. Розов

197