СРАВНИТЕЛЬНАЯ И КУЛЬТУРНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
С. В. ПРОЖОГИНА
МАГРИБИНСКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ФРАНКОЯЗЫЧИЕ: ИСТОРИЯ, ПСИХОЛОГИЯ, КУЛЬТУРНАЯ И СОЦИОПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Французская колониальная литература о Магрибе, имея долгую историю, повлияла на процесс формирования литературы самих алжирцев, марокканцев, тунисцев, воспользовавшись французским языком для выражения своего понимания собственной истории и окружающей реальности. Эта литература стала проявлением нового типа культуры ма-грибинцев, обратившихся к этноконфессиональным, культурным и политическим реалиям, отразивших доминантные проблемы, в том числе и вопрос отношений Востока и Запада, и возможности диалога цивилизаций. Бытописание и социально-критический реализм, авангардная поэзия и романтическое восприятие прошлого в прозе, прогнозы на будущее сопряжены с особо актуальной для современного исторического периода проблемой отрицания политического исламизма, уничтожающего возможность взаимопонимания людей и угрожающего разрушением всех попыток изменить окружающий мир в сторону прогресса.
Ключевые слова: колониальная литература во Франции и в странах Магриба; литературное франкоязычие алжирцев, тунисцев, марокканцев; эволюция, современное состояние художественной литературы на французском языке этнических магрибинцев во Франции и в странах Ма-гриба.
Любовь к Отчизне - это и сознание своей неотъемлемости от нее, и неотъемлемое переживание вместе с ней ее счастливых и ее несчастных дней.
А. Толстой
Историческая психология и социология истории 1/2021 85-100 ВО!: 10.30884/1р%1/2021.01.07
Для тех, кто полагает, что франкофония и литературное фран-коязычие - это одно и то же, сразу замечу: международные кооперации и сотрудничество говорящих на французском языке граждан таких стран, как Франция, Швейцария, Бельгия, Канада, некоторые африканские и даже азиатские государства, где так или иначе получил распространение французский язык, - это не аналог тому, что называется «l'expression française», особенно в сфере художественного творчества. Эта «экспрессия» или «выражение», а в случае с литературой - использование языка для самоосуществления и отличает, к примеру, мой предмет - обширный объем литературы стран Магриба (Алжир, Марокко, Тунис) - от просто сферы контакта с Францией и другими франкоговорящими странами.
Хотя, несомненно, культура Франции оказала немалое влияние на современную магрибинскую культуру. Но влияя и даже - в определенную историческую эпоху, колониальную - вытесняя из сферы художественной культуру национальную, она, как это ни парадоксально, способствовала именно закреплению того, что я определяю как «магрибинскость» в сфере литературы и колониальной, и постколониальной эпохи вплоть до настоящего времени.
Самобытность и даже самосущность - магрибинскую - многие писатели и в Алжире, и в Марокко, и в Тунисе на французском языке отстаивали издавна, когда уже стало очевидным, что «колониальная литература» самой Франции, существовавшая еще со времен корсарских набегов на французские корабли, интересовавшиеся северным побережьем Западной Африки начиная с ХУ11 в., а затем уже оформлявшаяся в военных дневниках и разного рода записях и наблюдениях посланцев в страны Магриба (см. об этом подробнее: Lebel 1931; Memmi 1965; История... 1993), не справлялась с показом истинного лица того мира, который пыталась завоевать Франция. Даже осуществив свой захват Алжира в 1830 г., а спустя десятилетия - также Марокко и Туниса (в 1912 г.), имея уже достаточную необходимость для своих целей ознакомить французов с жизнью североафриканцев Магриба и даже возможностями (с появлением реального колониального общества, в котором смешались и автохтоны, и европейцы), литература французов о Магрибе не стала выразительницей сути всего свершившегося и свершавшегося в недрах собственно магрибинских народов, населявших эту территорию до прихода европейцев.
Почему «сути»? Очевидно, потому, что магрибинская тема или даже проблематика (историко-политическая и культурная), волно-
вавшие французов, оставались в рамках территориального освоения и даже использования этого пространства жизни «туземцев» в целях не только укрепления своего присутствия здесь (présence française), но и продвижения далее вглубь Африки.
Поэтому и колонизаторы, и колонисты, осваивавшие новые земли, просто не могли не только знать, но и по-своему «оповещать» соотечественников и о природе, и об истории, и о культуре, и о быте, и о религии, и о состоянии социума в «заморских» странах. И писатели Франции, навещавшие Магриб в эпоху ее колониального присутствия, и другие европейцы, уже поселившиеся в Алжире, а потом и в Марокко и Тунисе, а позднее - и те, кто, к примеру, уже родились здесь, чьи предки были из первого и второго поколений «поселенцев» - колонистов, в известном смысле были не просто хорошо знакомы с местными обычаями и нравами и даже понимали языки и наречия коренных жителей, но и по-своему заботились о представлении в своих художественных текстах образов «другой жизни». Часто - экзотизируя ее, а порой и сентиментально, и даже романтически надеясь на возможность своего слияния с жизнью «туземцев», естественно, заботясь об их просвещении, образовании и приобщении к великим традициям своей жизни и духовной культуры. Безусловность превосходства европейской цивилизации, несомненность достоинств республиканских ценностей (особенно уже после 50-70-х гг. Х1Х в.) в произведениях французов и других европейцев очевидно доминирует, хотя и не без исключений. Вспомним короткое, но яркое творчество полурусской, полушвейцарки Изабеллы Эберхардт, вышедшей замуж за алжирца, исповедовавшей идеи «подлинного» братства и истинной свободы и погибшей в Алжире; да и таких «природных» алжирцев, как Ж. Руа, Э. Роблес, Ж. Пеллегри, Г. Одизио, А. Греки, Ж. Сенак и многих других, отстаивавших свободу и независимость своей страны уже в годы, предшествующие антиколониальной борьбе. Таких европейцев было немало и в Марокко, и в Тунисе, где расцвела так называемая «североафриканская школа писателей», последовавшая (и даже углубившая его, вслед алжирскому европейцу Л. Бертрану) лозунгу особого отличия литературы на французском языке, развившейся в Магрибе, от литературы собственно французской, «метропольной», своей разности с ней по знанию и близкому соприкосновению с культурой и жизнью Магриба (см.: История. 1993).
Нельзя не отметить, что все эти усилия по самодифференциации не были бесплодными. Пристальное внимание к образу жизни коренных магрибинцев, знание их обычаев и даже основ их религии; понимание проблем их социальной (не говоря уже о политической) неполноценности в условиях фактического господства французской администрации, а порой и сочувствие их стремлениям «оставаться собой», «вырваться в люди», учиться и в школах при мечетях, и одновременно - в «нормальных» французских школах, даже задача «всеобщего» образования - а значит, и для женского пола, понимание проблем случавшихся смешанных браков - в основном между европейцами и магрибинками (женщине в мусульманских странах было в принципе запрещено выбирать супруга-неединоверца), - все это, как и многое другое, естественно, отличало «североафриканских французов». К тому же эти писатели создавали свои журналы и альманахи, на страницах которых нередко запечатлевали свои первые стихи и рассказы первые магрибинцы, выходцы из автохтонной интеллигенции, пусть и с немалым трудом, но получившей европейское образование и писавшей по-французски, что само по себе было уже неким проявлением возможного «сотрудничества».
Нельзя не отметить тех блистательных страниц знаний и истории, и культуры, и политики стран Магриба, которые есть в творчестве таких «просто французов», как П. Лоти, А. Додэ, Г. де Мопассан, Г. Флобер, А. Жид, С. Сэн Лорэн (см. подробнее: Ляхов-ская 2015). (Один из них - А. Жид - даже жил подолгу в Алжире, и откровенно обнаженные им некоторые традиции, связанные у арабов еще с аравийских времен с переходами караванов мужчин через пустыни, живы и по сей день и привлекают особых любителей магрибинской старины.)
Однако тяга «североафриканских французов» к общему «средиземноморью» (А. Камю, к примеру) и связанность магрибинцев во многом общей с французами «латинской историей», и даже стремление Л. Бертрана доказать «берберскую сущность» Магриба, использовать извечное свободолюбие горцев как доказательство их «неподлежания» арабам, пришедшим их завоевать и подчинить своей религии, как и многие другие «объединяющие» французов и магрибинцев начала, лишь послужили прямо противоположной цели для новых писателей Магриба.
Видимо, «магрибинство» именно в колониальную эпоху (и неважно, на какой стадии зависимости от Франции находились Алжир - как «департамент Франции», Марокко и Тунис - как «протектораты») как осознание своей идентичности, самосущности, можно сказать, было не столько политическим (достижение независимости) или даже социокультурным процессом доказательства своей самосущности, сколько глубоко психологическим, выражавшимся в постепенном созревании именно национального самосознания как основы для давно - особенно в Алжире - желанной свободы. И она проявлялась не только в постоянных вспышках антиколониального движения или в упорной схватке с колонизаторами (как, к примеру, исторически долгое сопротивление алжирских племен с 1830 г.), но в той части общественного сознания, которое в художественном творчестве магрибинцев стало изначальной защитой даже собственного бытописания, которое как художественно-стилистический прием было свойственно до этого именно только колониальной литературе французов о Магрибе во всем ее объеме. Школа была прекрасной, иначе не скажешь. Но результат был обратен процессу освоения и присвоения Магриба французами. Как глубоко ни проникли они в суть «магрибинства», последнее обрело свою суть в книгах именно тех писателей, кого теперь можно назвать корифеями национальной литературы стран Магриба (Прожогина 1968; 1973; 2007)1.
Даже такие родившиеся в Алжире крупные писатели, как А. Камю (в отличие от А. Греки и Ж. Сенака), не стали алжирцами в той мере, в какой была необходима глубина осознания своей не просто неразрывной связи со страной, где родился или навек остался, - эта связь будет всегда так или иначе ощущаться в жизни и творчестве тех, кто покинул Алжир в эпоху завоевания им незави-симости2, - но именно естественного подлежания ему как своему Отечеству. Хотя, пожалуй, лучше, чем А. Камю, никто не воспел и красоту Алжира, и власть «средиземноморских стихий» над человеком, никто, как он, откровенно не сказал, насколько «чуждо» или «посторонне» было ему, французу, само присутствие «арабов» на той земле, которая стала и его «царствием», и его «изгнанием»
1 О творчестве М. Диба подробнее см.: (Прожогина 2020б).
2 Имеются в виду М. Диб, М. Хаддад, А. Мемми; об их жизни и творчестве подробнее см.: (Она же 1992; 2016; 2020б).
(«Exil et Royaume»). В его всемирно известных романах - и в «Постороннем», и в «Чуме» - араб либо «затмевает» любимое солнце (а потому подлежит убиению), либо отсутствует вообще - даже среди обреченных на вечное противостояние всеторжествующему Злу... И А. Камю, покинув отчизну, честно заявил, что предпочел «духовную мать» - Францию в тот момент, когда выбор должен был свершиться3.
Речь шла о завоевании свободы для колонизованных. Он не просто был против войны (как, скажем, ставший корифеем новой национальной литературы Алжира Мулуд Фераун родом из Каби-лии), но точно знал, что с Алжиром дальше ему не по пути.
Француженка Анна Греки прошла этот путь, как и Жан Сенак. А «просто алжирцы» - Д. Дебеш, М. Фераун, М. Маммери, М. Уа-ри, К. Ясин, М. Диб, М. Хаддад, К. М'Хамсаджи, А. Джебар, Р. Буджедра, Р. Мимуни и многие другие - встали на путь борьбы за свободу, каждый по-своему. Один, М. Диб, даже в изгнании (колонизаторами) до конца своих дней будет мечтать о ней или сражаться за нее своим творчеством. Другой еще юношей уйдет к партизанам в горы, как Р. Буджедра, а потом будет всю свою жизнь продолжать сражаться за нее, свободу, даже в эпоху независимости.
Третьи, как К. М'Хамсаджи или М. Бурбун, как и многие другие прозаики и поэты, запечатлеют сам смысл, жестокость и трагизм неравного боя алжирцев с колониальной армией. Поэты воспоют само ощущение надежды человека на освобождение, а другие будут тщательно и честно запечатлевать образ жизни и мыслей своего народа, надолго утратившего право распоряжаться сокровищами своей земли, попавшего в зависимость от чужеземцев, однако трепетно и горделиво оберегавшего свои обычаи жизни, даже если они были непонятными (кровная месть, к примеру) или не «соответствовали» современности (см. творчество М. Уари, Д. Дебеш, М. Ферауна и др.)4
В Марокко, наоборот, как и в Тунисе, даже первые ласточки новой национальной литературы боролись со многими анахронизмами традиций, а их было немало в разноэтнических и разнокон-
3 Об А. Камю рекомендую исследование на русском языке: (Великовский 1973).
4 См. подробнее об их творчестве: (Прожогина 2004); о Р. Буджедре: (Она же 2014).
фессиональных обществах. И освобождение своих стран кануна независимости писатели видели только при условии избавления от «засилья старых догм» и «прощания с прошлым» во всех смыслах - не только от зависимости колониальной, но и от собственных внутренних устоев социальной и политической жизни (власти монархии, к примеру, как в Марокко, или даже просто угрозы военной диктатуры, как в Тунисе), которые не смогут быть основой духовного раскрепощения и просвещения народа. И писатели нередко искали возможность жизни на Западе, таком, каким они его представляли себе по лозунгу «Свободы, Равенства и Братства»... Имена Д. Шрайби, А. Мемми и дальнейшей плеяды их последователей и в Марокко, и в Тунисе бесчисленны (см. о них подробнее в наших работах: Прожогина 2007; 2020а). Среди них есть всемирно известные и сегодня: недавно издано собрание сочинений марокканца Т. Бенджеллуна, лауреата Гонкуровской премии, который не устает свидетельствовать «об ослепительном отсутствии света» в родном и очень солнечном краю - Марокко...
Да, многие магрибинцы предпочли жить в особого рода эмиграции, если не в прямой - «политической», как, к примеру, алжирец М. Диб или тунисец Т. Бекри, то в косвенной, - постоянно имели возможность возвращаться на родину (А. Джебар, Т. Бен-джеллун, к примеру). Другие, несмотря на все вызовы и угрозы современной реальности в Магрибе, живут или жили только в своих странах (такие как марокканцы М. Катиби, М. Хайреддин, М. Ниссабури, А. Заглюль, М. А. Лахбаби, алжирцы Р. Буджедра, Р. Мимуни5, Б. Сансаль, Я. Хадра и многие другие). У всех - свои причины, где и как выбирать свою свободу. Но если в истории осталось главное - она была отвоевана народом у колониализма, то в литературе Магриба свершилась и эпоха рождения, развития и постоянной эволюции того нового типа общественного сознания, который запечатлен в текстах художественной словесности арабских и берберских стран Магриба в литературе на французском языке как функция его колониальной истории. Да, язык был «чужой». Но, как сказал «абсолютный алжирец», создатель «Неджмы» -бессмертного романа о судьбе и предназначении своей многострадальной родины - Катеб Ясин (о его творчестве см.: Джугашвили 1973; Никифорова 1977; История. 1993, том «Алжир»; Прожогина 2007), этот язык стал для писателей по-своему «оружием, вырванным из рук врага».
5 О творчестве Р. Мимуни подробнее см. нашу работу: (Прожогина 2017).
Не для всех, конечно, это оружие было спасительным. И если сам Катеб Ясин изначально примирился с этим способом самовыражения, несмотря на трудности своей судьбы (он, истинный патриот своей страны, тоже оказался в изгнании), и даже «сформулировал» на «чужом» языке в канун независимости «завет предков» (пьеса «Предки усиливают жестокость») - всегда сражаться за свободу своей земли, знать свой древний «символ Воли» (Орел), бороться до последних сил, избавляясь от нашествий «чужеземцев», -то его современник и соотечественник, великий романтик и поэт, тоже мечтавший о свободе, М. Хаддад пережил особую психологическую драму. Выбор французского языка он посчитал в конечном счете «предательством» культуры своего народа, хотя и создал в годы борьбы Алжира за независимость именно на французском и свои лирические романы, и свою патриотическую поэзию.
М. Хаддад, находясь уже во Франции, в своем «добровольном изгнании», спасаясь от «войны миров» (каждый из которых был ему дорог по-своему), вдруг понял, что надо вернуться туда, где его родина («Мое Несчастье», как он ее называл). Она была в опасности. Ведь там воспетая им свобода, как вольная газель, может оказаться в губительных песках «пустыни» войны, и никакие «уроки жизни» не спасут человека от необходимости быть в «решительный миг» со своим народом. Ощущая, что «извечный холод» приюта на Западе губителен, а на родине идет сражение за жизнь его народа, М. Хаддад пишет свое эссе «Нули вращаются вхолостую», где выражает особое понимание и роли «чужого языка», и роли арабского языка в Алжире как «единственного языка национальной культуры» (Haddad 1961; Прожогина 2008; 2021; о творчестве М. Хаддада в целом см.: Джугашвили 1973; Прожогина 1980; 1992).
Оказавшись в своем реальном культурном «порубежье» - чисто психологически - перед выбором своей принадлежности к «той или другой» стороне, обе из которых «вскормили» его и как человека, и как художника, писатель предпочел замолчать, прервав свое творчество в самом его расцвете. И вскоре умер, хотя и остался в памяти многих своих соотечественников и читателей разных стран одним из самых ярких явлений новой литературы Алжира, рожденной особой эпохой. Как и М. Фераун, просто убитый французами перед самым окончанием национально-освободительной борьбы (1962 г.).
Другие продолжали писать. И те, кто начинал в Алжире, в Марокко, в Тунисе, и «бытописатели» (как марокканец А. Сефриуйи), и «социальные реалисты» (как Д. Шрайби, М. Диб, А. Мемми и многие другие), и даже яростные идеологические и политические «протестанты», несогласные и с «засильем традиций», и с новыми порядками, воцарившимися после завоевания свободы, - как марокканцы М. Хайреддин, Т. Бенджеллун или алжирец Р. Буджедра (о творчестве этих писателей см. подробнее в наших книгах: Прожогина 1980; 2014; 2015; 2017). Последний даже до сих пор «параллельно» переводит свои романы на арабский, хотя и осознает, что франкофонная аудитория шире. Но живя в своей стране, Р. Буджедра осмеливается спорить с такими мэтрами новой арабской словесности в Алжире, как Т. Ваттар и Б. Хеддуга...
Туниска Х. Джелила, тоже пережив тяжелый кризис осознания того, что свобода, которой все так страстно желали на родине, в общем-то, не сбылась, и желанная «эмансипация» оказалась для нее просто «извечной тоской по возлюбленному». Увидев только «пепел на заре» новой жизни, она стала просто работать, посвятив себя просвещению и порой «берясь за перо» - описывать красоты своей родины или вспоминать факты ее «трудной и славной Истории» (ЩеШа 1975; Прожогина 2020а).
Упорно до конца своих дней корифеи-магрибинцы М. Диб (1920-2003) и А. Мемми (1920-2020) писали по-французски и часто размышляли и о судьбах своих стран, и о судьбах мира, философствовали о счастье и несчастье человека, вынужденного жить «между Востоком и Западом». Но чаще всего сражались за свободу и справедливость и там, и там (см. о них в нашей книге с подробной библиографией: Прожогина 2021). Младшая соотечественница и соратница М. Диба Ассия Джебар, вступившая совсем юной на поприще новой алжирской словесности в годы национально-освободительного движения в стране, в отличие от первого, поведала не столько о жизни алжирского народа (как это сделал М. Диб в своей трилогии «Алжир», 1953-1956), сколько о той его особой части, женской, уже знавшей, что такое образование, эмансипация, свобода личности, по-своему тоже жаждавшей (ее первый роман так и назывался - «Жажда», 1954) истинного права - распоряжаться своей женской судьбой, иметь свободу выбора любимого, семьи и той традиции жизни, которая могла бы обеспечить ей простое человеческое счастье. Ее героини постепенно осознают и другой свой долг, и другую предназначенность - бороться за освобожде-
ние всех соотечественников, даже уйдут в партизанки и станут солдатами армии, боровшейся за независимость. А некоторые поймут со временем и проанализируют итоги, реально обретенную действительность, разочаруются, но не изменят своим «наивным идеалам». А. Джебар станет известной писательницей, добьется неимоверного для алжирки успеха во Франции, ее изберут и во Французскую академию, и в Бельгийскую академию словесности; она будет с успехом читать свои лекции в Канаде (франкофония -повсюду), однако свое литературное франкоязычие посвятит только своей стране и будет до конца дней (2015 г.) без устали свидетельствовать об Алжире, и первая расскажет о том, во что превращают страну рвущиеся к власти исламские радикалисты. Ее книги конца 1990-х гг. «Оран, мертвый язык», «Белый саван Алжира», «О, как просторна тюрьма!» и др. - глубоко психологические, но одновременно и документально-художественные свидетельства о жизни страны на исходе ХХ - в начале ХХ1 в.6
Очевидно, что и без этого имени новая алжирская культура, несмотря на активную в стране с 1974 г. политику арабизации и сегодняшний тренд в сторону изучения в школах «только английского», никогда не обойдется, говоря о своей истории и своих достижениях.
И если уж следовать за яркими вспышками имен франкоязычных магрибинок, то нельзя не отметить и ту, что весьма неожиданно именно для Марокко заговорила на исходе ХХ в., а потом и прославилась своими смелыми книгами: Малика Уфкир - дочь расстрелянного генерала, заподозренного королем Хасаном II в попытке антигосударственного переворота. Его семья провела на каторге восемнадцать лет, выбралась на свободу из жуткого подземелья и еще через пять лет сумела перебраться на Запад. В родной стране уже при новом монархе писательница не увидела никаких признаков перемен, не обрела нового, а о старом и минувшем вспомнила в своих почти документальных повествованиях «Узница» и «Посторонняя», с успехом изданных во многих странах и даже, что удивительно, не запрещенных в Марокко, несмотря на правдивость описаний нечеловеческих условий жизни на каторге и всех абсолютно невыдуманных подробностей жизни королевского дворца (она была приемной дочерью Мохаммеда V и оставалась во
6 Об Ассии Джебар, ее жизни и творчестве, см. подробнее в наших работах: (Прожогина 2004; 2007; 2020а).
дворце Хасана II до 15 лет). Ее культура была и придворно-арабской (со всеми лингвистическими и этикетно необходимыми формальностями), и той, которую привили строгая европейская гувернантка и прекрасная французская школа. М. Уфкир, перебравшись во Францию, не осталась и там, не увидев никаких особых перемен и никакой особой свободы. Она работала в Америке (до недавнего времени с успехом снимали фильмы по ее книгам), потом уехала в Канаду. На родине осталась только ее память о прошлом, где не было будущего7.
Об этой же каторге, что запечатлена в ее книге «Узница» (1996 г.), в 2001 г. расскажет и всемирно известный марокканец Т. Бенджел-лун, о котором речь шла выше.
Но с «ослепляющим отсутствием света» в солнечных странах Магриба будут по-своему сражаться, разрушая «мрак сгустившихся сумерек» (в постколониальную эпоху и в наши дни) своим оружием и другие франкоязычные писатели-магрибинцы, каждый по-своему, но все - или упорно разоблачая мракобесие террористов, якобы свершающих «свою месть» от имени Аллаха, или неустанно отыскивая свои оазисы «в песках пустыни» - и на Востоке, и на Западе. Один из них - давно живущий во Франции тунисец Т. Бе-кри, в 1970-е гг. посаженный на родине в тюрьму за участие в студенческой демонстрации против засилья диктатуры. Вернувшись на свободу, поэт уехал в политэмиграцию на Запад, обрел себя в Париже, издав там уже многочисленные сборники стихов, защитив диссертацию о творчестве алжирца М. Хаддада, а потом и став преподавателем истории арабской литературы в Университете Нантера. Сегодня он - лауреат многочисленных литературных премий, одна из которых, 2019 г., называется особо - «За озарение французского языка». Литературное франкоязычие не мешает поэту выступать и в странах Ближнего Востока, когда он читает собственные переводы своей поэзии на арабский. В его творчестве никогда не иссякал мотив любви к своей родине, где он теперь - почетный профессор Университета Туниса, где о нем пишут многочисленные исследования. Он часто навещает родной Габес, что расположен на окраине Сахары, где живут его брат и родственники. А возвращаясь к семье (в которой жена - бретонка, художница),
7 О судьбе и художественном творчестве М. Уфкир см. подробнее в нашей работе: (Прожогина 2020а); там же - фрагмент перевода ее повести «Etrangère».
пишет книги, исполненные тоски по своему родному Оазису, который мечтает увидеть не как мираж, рождаемый в «туманном и пустынном холоде» Запада, а как реальное видение, как сбывшуюся мечту о свободе отчизны, оставив «осколки сердца в океане странствий»8. А совсем недавно стал заниматься популяризацией творчества А. С. Пушкина в Тунисе...
Свой оазис в мечтах и размышлениях лелеет и маститый прозаик-алжирец М. Молессеуль (псевдоним - Ясмина Хадра). Он вовсе не романтик, скорее, реалист, вполне отважный офицер немалого чина, окончивший военную академию в России, но добровольно покинувший ряды Армии национального освобождения Алжира ради возможности писать правду о том, что происходит в мире. Он стал известен повсюду, в том числе и у нас, с конца 80-90-х гг. как автор увлекательных детективов, хотя и написанных вовсе не для развлечения, а лишь для вовлечения читателя в разгул политических страстей, бушующих в Алжире, Афганистане, Палестине и других странах. Он даже успел поработать в разгар своей славы в 1990-е - начале 2000-х гг. в Париже, заведуя Алжирским культурным центром. Однако, вернувшись на родину, поселившись там окончательно, стал писать только о ней, о ее колониальной истории, о - почти автобиографическом - участии в молодости в национально-освободительной войне, но главное - о том, что войны как таковой могло бы и не быть9, если бы разные народы поняли бы и полюбили друг друга. А недавно опубликовал роман-дневник о своем детстве на краю пустыни, в цветущем оазисе, где главным для школьника (образование в Алжире проникло и в провинции страны) было посещение библиотеки, где он обретал знание о мире и о людях, его населяющих.
Читал он, естественно, по-французски, хотя и боготворил своих говорящих только по-берберски «предков». Оазис свой он запечатлел в своей памяти и на фото, которые остались при писателе и которые он свято хранил. Теперь это можно увидеть всем - издана его мечта о царстве свободы прекрасно, и название книги можно перевести по-русски как «Что должен мираж оазису .»
8 На русском языке см.: (Текри 2002), а также наши многочисленные публикации в журнале «Азия и Африка сегодня» с 2003 по 2020 г.; Wikipedia и многочисленные публикации о поэте в «Ученых записках» Университета Туниса; о его жизни - в нашей работе (Прожогина 2021).
9 Об этом периоде его творчества см. нашу работу: (Прожогина 2011).
Да, пока еще и в сегодняшнем Алжире - смутное время, бушуют политические страсти и все еще не сбылись идеалы того освобождения, о котором мечтали пламенные борцы за независимость в эпоху национально-освободительного движения. В Алжире - как и повсюду в Магрибе - многое в современной реальности не радует ни народ, ни писателей. Последние - если особенно смелые, как Ясмина Хадра (писатель не случайно взял себе в качестве псевдонима имя своей жены), продолжают надеяться и даже приближать перемены к лучшему или просто, как преподающий философию в Алжирском университете Р. Буджедра, упорно разоблачать изъяны настоящего времени.
А женщины-писательницы, магрибинки, даже если обращаются к тому, как преодолевались оковы прошлого, как люди переходили пустыню в поисках открытых горизонтов, как устремляли свой взор к будущему, в котором не будет гнета старых догм и запретов на свободу для женщин, продолжают работать и писать свои книги, повествуя о трудном переходе через зыбучие пески времен. Одна из таких отважных - Малика Моккедем. Она очень похожа в чем-то на своего «прямого» соотечественника М. Молессеуля (Ясмину Хадру) - «этнического» своего соседа: она тоже с юга, с темноватой кожей, и тоже берберка. Однако писателей роднит не их особое алжирство, но их мечта об оазисе. И если для Ясмины Хадры он олицетворяется в обретении знания и мечты о свободе, то для М. Моккедем - в ее постоянной борьбе за жизнь. Не только потому, что она, врач по профессии, лечит теперь североафриканцев на юге Франции, таких же, как и она - из иммигрантской среды, но и потому, что неустанно следует своему Пути, пусть и через пустыню утрат, но в своих романах всегда - на встречу со свобо-дой10.
Я не случайно упомянула, что алжирка М. Моккедем - врач по профессии. Социология современных стран Магриба резко изменилась: теперь женщина-мусульманка - и врач, и адвокат, и архитектор, и дизайнер, и диктор, и актриса в кино. Повсюду. И среди них немало писательниц, совмещающих обе профессии. Они нередко предпочитают писать по-французски, рассказывая о сокровенном не столько для «своих» писателей-соотечественников, сколько для тех, кто незнаком или мало знаком с местными
10 О творчестве М. Моккедем и ее соотечественниц-алжирок см. подробнее в: (Прожогина 2020а).
обычаями и традициями жизни, так или иначе остающихся не просто «фоном» или «контекстом» их современной жизни, но порой и диктатом, а иногда и целью достижения их идеалов: современное образование иногда не только дает свободу выбора линии жизни, но и подтверждает необходимость ее «извечных опор» - семейных ценностей и уважения к традициям родителей11.
Но социальный лифт так или иначе задействован и в среде собственно магрибинской, и в среде магрибинских иммигрантов на Западе, где не только много отверженных республиканским обществом Франции, к примеру, но немало этнических магрибинцев в системах образования, городского управления, медицины, театра, кино, не говоря о спорте. А литературное «поле» во Франции активно начиная с 80-х гг. ХХ в., удобрено и вспахано за счет многочисленных литературных произведений франкоязычных магри-бинцев, выходцев из второго и третьего поколений североафриканских иммигрантов. Но это - особый разговор, и литература так называемых «бёров» - во Франции явление совершенно неоднородное, специфическое (см.: Прожогина 2001; 2002), однако, как и в случае с обычной и давно уже - с начала ХХ столетия и по сей день - постоянно пополняющейся литературой магрибинских эмигрантов, отличающееся очевидной именно «магрибинской» доминантой даже во взгляде на окружающую их привычную с детства для детей из семей иммигрантов, часто рожденных здесь, среду, общество, нравы, политику и культуру.
А в литературе эмигрантов, прибегающих к французскому языку как к необходимой форме выражения (expression), так же как и сознательно избранному для активного способа коммуникации с остальным миром самими магрибинцами в своих странах, эта доминанта так же естественна, как и «зов отрезанных корней»12.
Но если вернуться к профессии, то широко известный сегодня алжирец Б. Сансаль - активно работающий в Алжире физик - лауреат Grand prix littéraire за свой роман «Деревня немца» (2008 г.), в котором он сравнил исламский фундаментализм с нацизмом вре-
11 См., например, повесть Ясмины Шами «Церемония» (1999), фрагмент которой опубликован в нашей книге (Прожогина 2020а).
12 Образное выражение марокканца Т. Бенджеллуна, знаменитого писателя и со-циопсихолога по совместительству. Например, в его повести «Одиночное заключение» - «La réclusion solitaire», где даже на обложке писатель показал, что «корни» - это нечто неотъемлемое от всей человеческой жизни (Прожогина 2015).
мен Гитлера. Возможно, что именно наука помогла ему создать удивительные по своей глубине проникновения в современные процессы, происходящие в религиозном сознании мусульман, и даже предвидеть то, что станет и с Востоком, и с Западом, если восторжествуют исламский фундаментализм и связанные с ними акты агрессии и террора. Его романы-утопии последних лет -«2084», «Поезд в Эрлинген, или метаморфозы Бога», - и предупреждение, и весьма показательный анализ реалий, нашедших воплощение в художественной форме (подробнее об этих произведениях см.: Прожогина 2021).
Это только подтверждает мой изначальный тезис о том, что в литературном франкоязычии магрибинцев - сгусток истории, политики, социологии и психологии того мира, где одна эпоха сменилась другой безвозвратно, хотя еще видны и следы прошлого, и существует надежда на будущее, где нет войны.
Разноликие, но похожие магрибинские франкоязычные писатели, видимо, особо чувствуют боль близкой им современности. И Восток, и Запад, и Южное Средиземноморье, и северо-западная оконечность Африки, слившись воедино в этом неоднородном географическом пространстве, стали естественными источниками исторически-культурного порубежья, в котором есть особое психологическое ощущение одного важного нравственного запрета, продиктованного историко-политическим опытом. Нельзя перейти через границу гуманизма во имя простой гармонии человеческих взаимоотношений, где «свое» и «чужое» часто менялись местами, и преодолевая, и отталкивая, и дополняя друг друга.
Литература
Великовский, С. 1973. Грани «несчастного» сознания. М.
Джугашвили, Г. Я. 1973. Алжирский франкоязычный роман. М.
История национальных литератур стран Магриба: Алжир, Марокко, Тунис: в 3 кн. / под общ. ред. С. В. Прожогиной. 1993. М.: Наука, Вост. лит-ра.
Ляховская, Н. Д. 2015. Образы Африки во французской литературе. М.: ИМЛИ РАН.
Никифорова, И. Д. 1977. Африканский роман. Генезис и проблемы типологии. М.: Наука.
Прожогина, С. В.
1968. Современные литературы Марокко и Туниса. М.: Высшая школа.
1973. Современная литература Алжира. М.
1980. Магриб: франкоязычные писатели 60-70 гг. М.
1992. Для берегов Отчизны дальной...: («Изгнанничество» и лит. се-вероафриканцев на Западе). М.: Наука, Вост. лит-ра.
2001. Иммигрантские истории. М.
2002. Восток на Западе. М.
2004. Любовь земная. М.: ИВ РАН.
2007. Магрибинский роман. М.: ИВ РАН.
2008. «Блеск и нищета» культурной «порубежности» (литературное франкоязычие арабского мира). В: Мосейко, А. Н., Следзевский, И. В. (ред.), Социокультурное пограничье как феномен мировых и российских трансформаций: Междисциплинарное исследование. М.: URSS, с. 222-235.
2011. В поисках настоящего времени. М.
2014. Алжирская сюита. М.: ИВ РАН.
2015. Марокканский ноктюрн. М.
2016. Тунисская элегия. М.
2017. Смятение. М.
2020а. Магрибинкирассказывают... М.
20206. Обречение Авеля. М.
2021. Время не жить и время не умирать. М.
Текри, Т. 2002. Антология поэзии / сост. О. Власова, С. Прожогина. М.: ИВ РАН.
Haddad, M. 1961. Les zéros tournent en ronde. Paris.
Djelila, H. 1975. Cendre a l'aube. Paris.
Lebel, L. 1931. Historie de la littérature coloniale en France. Paris.
Memmi, A. 1965. Anthologie des écrivains français au Maghreb. Paris.