CC BY
9
DOI: 10.31696/2072-5795-2021-2-111-119
Прожогина С.В,
С МЕЧТОЙ О БУДУЩЕМ В УЖЕ ДАЛЁКОМ ПРОШЛОМ (памяти Анны Греки, 1931-1966)
Я люблю романтиков. Во все времена они мечтали о лучшем и делали вашу жизнь увереннее, надёжнее, смелее. Однако обычно ищут в настоящем следы прошлого, хотя знают о том, что связь времён - явление закономерное, и что ростки будущего зреют сегодня. И даже порой, как это происходит в реальности свершающегося на наших глазах, пытаются своими побегами затмить небо над головой, освежающее своими дождями существование людей, заботящихся о дне насущном. Однако есть среди людей и те, кто живёт только тогда, когда его окрыляет мечта.
«Будущее придёт завтра. Будущее придёт скоро». Кто не знал в Алжире 60-х годов XX века эти строчки стихотворения Анны Греки - молодой и отважной женщины, отсидевшей в тюрьме Барберус, исторически знаменитой своими мрачными застенками, где в эпоху господства колониализма томились и погибали муджахиды («мученики»), борцы за Независимость родной страны? Над ней всласть поиздевались тюремщики, потом выслали в лагерь на юг Алжира. Позже, на исходе колониальной эпопеи, её выпустили на свободу, полагая, что уже достаточно наказали эту необыкновенной красоты француженку - по крови и алжирку - по принадлежности, по призванию духа, по зову сердца к стране, где родилась. Здесь жили три поколения её предков, когда-то приехавших из Франции работать сюда, в богатейшую, обширную колонию (с 1830 г.), ставшую pays-natal (родной землёй) для многих европейских поселенцев. Их называли неслучайно «pieds-noirs» («черноногие»), - уж сильно проросли в эту североафриканскую землю их корни...
Колетт Анна Грегуар родилась в Алжире в 1931 году. Выросла в местечке Менаа, что в горном крае Орес, в семье сельского учителя, работавшего в общеобразовательной школе, где учились в основном дети берберов. Будучи человеком прогрессивных взглядов, он хорошо осознавал всю меру дискриминации и несправедливости в отношениях метрополии с колонизованными алжирцами. Не помогали улучшить ситуацию очевидные попытки и даже успехи в налаживании культурной политики просвещения, образования, здравоохранения, урбанизации, строительства дорог и обретения прочих ценностей европейской цивилизации, распространявшихся среди «автохтонов», но необходимых и европейским поселенцам в качестве инфраструктуры. Главное было, однако, не в этом, и собственно разделило изначально колонизаторов и колонизованных: страна принадлежала первым. И они были её фактическими хозяевами. А сами алжирцы - лишь исполняли обязанности завоёванных.
Но никогда, как оказалось, не забывали о том, что главное у них было отнято: их земля, их Свобода и их независимость. А их братство, их равенство в собственной жизни остались с ними. И немалое количество самих европейцев, живших или родившихся в Алжире, разделяло с алжирцами их самосознание, добровольно участвуя в борьбе их за освобождение.
Колетт Анна Грегуар, дочь сельского учителя, подросла и уехала учиться в Париж, закончила там университет. И отдала всю себя движению за независимость родной страны,
вступив в партию алжирских коммунистов (Р.С.А.). Её запретили в 1955 году, когда уже вспыхнула антиколониальная битва (1954 г.).
Конечно, в этой партии было немало радикалистов, но были и те, кто искренне полагал, что единство алжирской нации как таковой уже очевидно, и разделял взгляды главного французского коммуниста Мориса Тореза. Они утверждали, что и коренные здесь арабы и берберы, и алжирские европейцы (французы, испанцы, греки, евреи, мальтийцы, итальянцы и др.), и мусульмане, и иудеи, и атеисты и прочие - уже один народ.
Долгое время эти воззрения по-своему подвергались сомнениям. Заметим, что после обретения Независимости, уже в эпоху постколониальную - с конца 60-х, и во время попыток в 70-е построить некий «социализм с мусульманским лицом», и во время активной политики «тотальной арабизации культуры» (середина 70-х гг.), и позднее, в годы уже ничем не прикрытой борьбы за Власть, а потом попыток её захвата исламскими радикалами в конце 80-х, а потом уже и в 90-е годы XX века, когда в стране вспыхнула гражданская война, длившаяся больше десяти лет, стало очевидно, что в независимом Алжире (сегодня требующем от Франции официальных извинений за колонизацию страны) - существовали совсем другие взгляды...
Сейчас уже забыто культурное наследие целой эпохи, обострена борьба в целом с «западным влиянием», хотя французский язык, в частности, вытесняется изучением английского... Исламисты как могли жёстко расправились с интеллигенцией, так или иначе унаследовавшей традиции французского Просвещения (огромный мартиролог убитых писателей, поэтов, журналистов, учёных, преподавателей и др. - в книгах А. Джебар1).
Но это случится на исходе XX столетия. А в середине его в Алжире француженка Колетт Грегуар, взявшая себе позднее писательский псевдоним Анна Греки (в котором объединила обе своих фамилии - по отцу и по мужу, алжирцу Мелки), боролась за равные права с мужчинами для женщин-мусульманок. Своих соотечественниц, среди которых росла. Они, алжирские мусульманки, со временем станут свободными, получат доступ и к высшему образованию, и к разным профессиям, обретут другие блага «эмансипации и прогресса». А Анна, отсидев в колониальной тюрьме французов, пережив депортацию в лагерь на краю пустыни, выйдя на свободу в 1960 году, когда уже французам стало ясно, что конец колонизации скоро, как и её соратники-алжирцы, поведает в своих стихах о том, как нужна была необходимость веры в Будущее, в Свободу, в Рассвет Жизни, в свершение неодолимой мечты миллионов людей.
«Нас была только горстка, об Утре мечтавших», - скажет её современник, писатель и поэт Алжирской Свободы Малек Хаддад. Но эта «горстка» означала только писателей и поэтов, хотя все они в литературе Алжира остались как прочный фундамент той новой культуры, в который были заложены принципы человеческой солидарности, возможного диалога разных цивилизаций, основы Гуманизма2...
Провозглашение Независимости в 1962 году позвало в Алжир, который она покинула сразу же после каторги вместе с мужем, которого тоже преследовали колониальные власти. Но уже в 1963 году Анна Греки, ставшая известной после выхода в свет в Тунисе своей неповторимо прекрасной книги стихов (сразу же тогда переведенных и на арабский) «Страна алжирцев со столицею Алжир» («Algérie Capitale Alger»)3... Русский перевод названия сборника, по-моему, звучит пронзительно точно. Ибо для автора в одном слове «Algérie» заключен глубокий смысл сосуществования на одной алжирской земле разных людей, называемых алжирцами. И эта общая земля с общей для них столицей (не в метрополии находящейся!) для тех, кто писал по-французски, означала не только родную страну, но и особое братство и равенство всех тех, кто отстаивал её Свободу... Но вот, не прошло и года после обретения страной столь желаемой Независимости4, как в Алжире был издан закон, определявший право на алжирское гражданство только для тех, чьи родители должны происходить из Алжира по отцовской линии, которая обязательно должна быть мусульманской.
Теперь такие, как Анна Греки, или как поэт нового Алжира Жан Сенак, чей отец был испанцем и католиком, да и многие-многие другие выдающиеся деятели алжирской культуры гражданами свободной страны быть не могли. Не потому ли название своему сборнику стихов выдающийся поэт Жан Сенак дал именно то, которое укладывалось в понимание Свободы как просто Красоты человеческого существования: «Citoyens de Beauté»5?
Анна Греки назвала этот закон «дискриминационным». И несмотря ни на какие угрозы, осталась в Алжире. Получила в Европе степень бакалавра литературы и стала сначала учительницей, как и её отец, в средней школе, потом преподавала в знаменитом лицее имени легендарного вождя алжирского сопротивления колонизации — Абделькадера. Ей оставалось жить ещё совсем чуть-чуть. Она умерла в возрасте 34 лет, в 1966 году во время родов. Так и не осуществив свою мечту дать рождение своей Новой жизни, о которой мечтала... Но оставила после себя своё другое наследие - замечательную поэзию, ставшую особо значимой, особо яркой страницей в истории новой литературы Алжира.
Значимой даже на фоне плеяды знаменитых имен 40-60-70-х гг., которых все знают теперь как алжирцев - основателей новой прозы и поэзии: Мулуда Ферауи, Малека Уари, Мо-хаммеда Диба, Мулуда Маммери, Катеба Ясина, Маргариты Таос-Амруш, Малека Хадда-да... С ними как бы всё логично, с точки зрения их этнокультурной и даже этноконфессио-нальной принадлежности6: арабы, берберы - подлинные дети своей страны... Хотя на её земле жили и те литераторы (и очень крупные!), кто были алжирцами по своему убеждению, но французами (или испанцами, или итальянцами) по крови. Это и Альбер Камю, и Анри Креа, и Эммануэль Роблес, и Габриэль Одизио, и Жан Сенак, и Жюль Руа, и многие другие, считавшие бесспорной свою принадлежность к Алжиру, причастность к его новой культуре, отличной от французской своим особым, пристальным знанием Алжира, его проблем, его характерных черт. Может быть, даже воспевшие красоту той земли, на которой родились и выросли (как, к примеру, А. Камю), так, как никто другой из «этнических» алжирцев.
Но они не все стали - только по зову своей души и сердца - гражданами Нового Алжира, в самые трудные минуты его Истории решительной смены эпох, предпочтя, как, к примеру, А. Камю, родной земле свою «духовную мать» - Францию. Не переступили, как он сказал, границу своей «французскости», не обрели ту степень «алжирскости», которая позволила бы стать в один строй с тем народом, которой любой ценой добивался своей победы.
Среди упомянутых имен разве только один Жан Сенак (полуиспанец, полуфранцуз) знал, что навсегда останется с Алжиром, где вырос, как и А. Камю, в бедняцком квартале столицы, несмотря ни на что, на все трудности личной судьбы. Именно здесь он обрёл себя, свою свободу, свою любовь и даже свою трагическую смерть - его, воткнув ему нож в спину, убили те, кто считал поэта не «таким, как все». Это произошло, едва Независимость и Свобода открыли двери страны (в 90-е гг. это будет здесь случаться постоянно), где он воспел Красоту самого существования человека на земле, его способность любить, надеяться, просто жить, довольствуясь немногим, просто вдохновляться только тем, «что и Будущее может быть светло и прекрасно».
Так же убьют позднее, уже в середине 90-х, братья-мусульмане друга Жана Сенака, ставшего со временем тоже известным поэтом - Юсефа Себти, писавшего по-арабски. Убьют, зверски содрав с него кожу только за то, что он в молодости восхищался поэзией того, кто мог воспеть «Солнце»7 не только в «Ночи» своей страны, «под штыками войны», но и в «Ночи» своей личной судьбы, неудавшейся жизни, испытав крушение ранней любви, рано потеряв родную семью, рано познав нищету, непонимание и даже неприятие особенностей своих «арабских привязанностей».
Анне Греки не надо было мучиться ни в детстве, ни в юности, переходить какой-то «рубеж». Она просто и естественно сосуществовала (не рядом, не по какую-то «сторону») в обеих культурах - в недрах и французской, её языка, её литературных традиций, и алжирской,
глубоко зная жизнь народа, его заботы, понимая его надежды, его видение Справедливости, Братства и, как казалось, даже Свободы, которую он отстаивал как Независимость от колониализма.
Она и не думала начать писать по-арабски, как, к примеру, М. Хаддад, решивший вдруг, едва попал в родную страну после ссылки во Францию, где создал все свои гениальные романы, не писать вообще. Арабским литературным он владел недостаточно, а продолжать творить на чужом для его родного народа языке - французском - «было стыдно».
А. Греки не считала ни себя, француженку, ни свой родной язык «чужими» Алжиру. 130 лет совместного, так или иначе, бытия обеих стран сделали своё дело. Ещё совсем недавно, до конца XX века здесь, в Алжире, практически повсюду, даже в высоких горных краях знали «чужой» язык: учили в школах, в высших учебных заведениях, свободно писали на нём книги и не стеснялись, что владеют языком бывших колонизаторов. Великий алжирец Катеб Ясин даже сказал, что для многих это было в некотором роде «оружием, вырванным из рук врага».
Выросла Анна среди берберов, не задумываясь никогда, что её отец-учитель может, как Мулуд Фераун, быть расстрелян в самый канун Независимости именно за то, что учил в далекой глубинке, в сельской школе бедных детей языку страны, на котором ведь говорили не только колонизаторы, но и великие французы - писатели-гуманисты, учёные, поэты... Просто сумела ещё в детстве понять, что главное для любого человека - не стать отверженным, не ведать нищеты, унижения, не знать войны.
Она знала, что земля, на которой живешь, - это твой «кусок хлеба», «твоя радость», «твой кров», где даже «смерть не страшна» (стихотворение «Детство»). И всегда хотела видеть, как и Жан Сенак, только «Солнце над своей головой», «чистое небо», не застланное тучами, не окутанное «сумерками». Видеть только «восход светила», когда «оно мерцает в каплях росы», «предвещает только радостный день», когда «его лучи гонят горечь ночи», и даже залитый кровью своего восстания8 Алжир «остаётся белоснежным», как стены и крыши его домов на фоне морской синевы, окружившей столицу (стих. «Солнце ноября»). (Все здесь и далее цитируемые стихотворения - из сб. «Algérie Capitale Alger»).
Да, она не любила видеть «хмурое небо». Печалилась всегда, если наплывали тучи. По природе своей была жизнерадостна и даже заключённая в тюрьму умудрялась во дворе, в отведенное узникам короткое время прогулок рассказывать им смешившую её с детства историю жизни своего дяди, выходца, как и её отец, из семьи «зажиточных французских буржуа, державшего американский бар в Шанхае, любившего благопристойную японку, выдавшего себя за бразильца, впоследствии убитого китайцем» («Мой дядя»).
Не потому смешила этой несмешной историей обречённых на смерть узников, чтобы напомнить им о «разных» людях, живущих на их земле, чтобы утешить, что и ей, француженке, быть может, не миновать участи тех, чьи тела после казни выбрасывали в море, «чтобы они исчезли в забвенья бездне». А просто потому, чтобы напомнить, что их общая земля «разверзлась, содрогнувшись»9, увидев, что обречено на смерть и будет безжалостно «зарезано кинжалом» само Время, в котором была отнята у человека его Свобода...
Видимо, Анна рано поняла, что значит это слово в жизни тех, кто её окружал с детства. Это был тот «простой люд», народ, где долго «царило молчание», у которого был «отнят голос» и в горле которого постепенно «созрел гнев», рвущийся излиться наружу. «Право на голос - братское право», - писала она в своём стихотворении «Поводы гнева» («Les raisons de la colère»), полагая, что алжирцы - её братья по матери-Земле.
Особенно были близки ей алжирки - «вдвойне» угнетённые, которые не только «молчали», но, и согласно своей религии, закрывали лицо, скрывая свой лик, свою «самосущность». И называла их «сёстрами», зная, что в глубине души каждая женщина - «строитель-ница не только своего счастья», но и той большой Свободы, которая одна может его обеспе-
чить. И страстно надеялась на то, что «Будущее придёт скоро». «Будущее придёт завтра», -уверяла она и своих, обретённых в тюрьме товарищей (практически все были приговорены к казни). Она, как свидетельствует Мустафа Лашраф10, даже выкрикивала эти слова из своей камеры, где вспоминала, «глядя сквозь решётку на небо», о своём детстве, прошедшем в горах Ореса среди берберов, о друзьях юности, с которыми училась в Алжире, о трудных дорогах «уже зрелой» молодости, когда увидела «лицо Войны» и, поняв, что именно «голос её корней», глубоко проросших в землю Алжира, зовёт к единству «с её народом». Она не жалела, что выбрала путь борьбы за будущее. Оно, это Новое Время особого единства любви и отваги, всецело принадлежит таким, как она. Особенно остро она ощутила это именно там, где «каждый день стареешь более чем на год» (стихотв. «Во имя человеческого мира»).
Потом, когда уже вернулась после изгнания, записав те стихи, которые слагала и раньше, и в заключении, готовя к изданию единственную свою поэтическую книгу, Анна Греки поставит эпиграф ко второй главе, процитировав Мануэля Эрнандеса11: «Ветры народные уносят меня, / влекут за собой, / бушуют в сердце моём, / в горле свистят и прорываются криком...».
Этот эпиграф в целом очень характерен для всего цикла стихов, однако к первой его части поэтесса выбрала эпиграф из В. Маяковского, чьё творчество вдохновляло практически всех поэтов эпохи борьбы за Независимость Алжира, и особенно - Жана Сенака. Не только маршевыми ритмами, чеканной строкой, но и особым эмоциональным напряжением звука «во весь голос», особой «яростью сердца», особым пространством «поэтической мечты», в которой - не только желание «мир вначале нужно переделать», но и страстное желание, порой исполненное и лирической грусти, и глубокой печали - любить и надеяться...
Именно любовь, её откровенно звучащая и даже акцентированная нота прорывается всегда на страницах книги А. Греки, даже в воспоминаниях о страданиях в тюрьме, о беспримерной отваге соотечественников, поднявшихся на неравный бой, о перенесённых ими переживаниях и унижениях. Она всегда хотела и любить, и быть любимой. Возможно, это присуще всем человеческим существам. Но Женщине, - надеюсь, что бесспорно, - особенно. Может быть, поэтому в литературе (да и в искусстве в целом) общепринято подчеркивать «гендерные отличия», хотя сегодня и не очень «политкорректно». Но я об Анне Греки, в стихах которой - пронзительно звучащая тема любви, сострадания, особой тревоги за Жизнь, за Будущее, за «сохранение корней» в Матери-земле, за новые их побеги, веточки, плоды, которые будут собраны Человеком. Возможно, ей помогла по-своему и философия, и поэзия другого, очень значимого тогда, в 50-60-е годы, представителя поколения, захотевшего радикально «изменить мир», автора концепции «негритюда» - мартиниканца Эмю Се-зэра. В его стихах, поставленных эпиграфом к III части своего сборника, А. Греки увидела нечто родственное, помогающее ей не только осмыслить своё желание слиться «с глубоко зарытыми в лоно земли корнями» (слова Э. Сезэра), желание нести «нелёгкое для женщины бремя» - удерживать их, как «ствол», но и связывать этим стволом их с кроной всего Дерева жизни, которая смотрит на Солнце, в Будущее12...
Услышать запах не только глубин земли, но и её цветов, познать Любовь и радости материнства. И это - с первого и до последнего стиха её единственного сборника. Видимо, он записан по памяти уже после выхода А. Греки на свободу, а стихи слагались ею в заключении и, скорее или чаще всего, были проговорены. Свидетельств не сохранилось, и догадываться об этом можно только по особой форме её «белого стиха», а в нём - трудно передаваемые на другой язык его ритмы, поскольку порой поэтесса меняет ударение в словах, когда именно говорит. А произнесение стихов вслух и по-французски обычно почти всегда связано с особенностями произношения (когда французская гласная «е» в конце, так называемая немая, произносится как закрытый звук сложенными узкими губами, однако достаточно для того, чтобы этот звук был слышен). И это ритмически изменяет строку, в которой при чтении
«про себя» будто бы n не слышится этих скрытых в написании ритмов. Однако попробую привести пример далее.
«Ils m'ont dit des paroles à rentrer sous terre Mais je n'en tairai rien car il ya mieux à faire Que de fermer les yeux quand on ouvre son ventre... Je ne sais plus aimer qu'avec la rage au cocur .. .De quel droit exiger par exemple du jasmin Qu'il soit plus que parfum étoile plus que fleur De quel droit exiger que le corps qui m'étroit Plante en moi de douceur à jamais' à jamer Et que fe sois chère parce queje t'aimais Je ne suis plus aimer qu'avec la rage au coeur A la saignée des bras les oiseaux viennent boire
(Мне приказали в землю лечь, откуда вышла, / Но не замолкну я, / Мне ещё много надо, / Чем только лишь закрыть глаза, когда тебе нутро вспороли... / Теперь смогу любить со всей той яростью, которая пылает в сердце. ...Иначе права нет хотеть, / Чтобы цветок жасмина цвел ярче, чем звезда, был больше, чем цветком, / Чтоб тело, где мне тесно, / Превратилось только в нежность, / Чтоб стала я тебе дороже / Лишь только потому, что я люблю тебя.)
Она узревала (или прозревала?) радость даже в войне, которая почти разрушала её страну, безжалостно вторгаясь в ранее мирные и тихие селения, но ставшие, особо в горных краях, местами порой опустошительных сражений партизан с французской армией, что случилось и с её родной Менаа, «дуаром» Эль-Абди: «И вот война сложила крылья у дорог, что к счастью моему вели, / Но не сумела дать ему поникнуть, как бабочки полёт в грозу, на небосклоне мрачном. / Посеяла лишь семена надежд на радость новой встречи, / Их разнесла на выжженной земле, подобно пчёлам, / Что порой ужалят, потом мёд свой разольют, и он тебя исцелит. / Не заживёт лишь только рана, которая пережила, как память, / Смерть от укусов скорпионов / Всех мучеников, всех друзей погибших. / Останется, как детства вечный шум в душе, / Как вечный зов родных корней, / Прорвавший гущу ненависти, крови» / («Менаа»).
В этом «вечном зове» и в недрах, «где созрели гроздья гнева», зарождались, словно «удержанные в пустых ладонях», лучи Солнца, заставляя всходить ростки Будущего, которое, как пишет Анна Греки, обязательно настанет «очень скоро» («bientôt»). Оно, воцарив справедливость, поможет «понять и оправдать жестокость настоящего»: «La cruauté de notre vie sera comprise et justifiée» («Будущее придет завтра»).
Естественно, она как женщина была откровенна в том, что для поддержания такой уверенности, такой твердости духа нужна опора, знание того, что ты «не одинок», что есть с тобой и те (или тот), кто «может быть с тобой в союзе», в связке, - так легче двигаться вперёд, одолевая дорогу Жизни. И Анна, не делая тайны из своего «союзника», всегда писала, что Он - «мужчина», способный зажечь своей «могучей рукой» Звезду её души «средь мириадов звезд»... (стих. «Никогда не быть одинокой»).
Таким прекрасным Возлюбленным, подарившим ей веру в Жизнь, даже тогда, когда смерть уже казалась неизбежной, был Ахмед Иналь, встреченный в тюрьме, приговорённый к казни один из борцов алжирского Сопротивления колониализму. Их имена уже давно, как писал другой поэт, «ушли в легенду», а вот имя того, с кем «счастье было запрещённым», обречённым, но кто твёрдо знал, что сражался только «за человеческий облик» своего мира, своего народа, кто понимал, что «счастье - лишь вопрос терпенья», «вопрос доверья» (из стихотворения «Pour un monde humain»), кто жил на своей земле лишь затем, чтобы «умереть за неё», её свободу и независимость (стих. «Земля»)... Даже простым солдатам колони-
альной армии становилось стыдно при расстреле этих «мучеников» (как их называли алжирцы), и они «опускали глаза» (стих. «Лагерь»)... Это имя осталось навсегда на страницах книги Анны Греки, которая посвятила не одно стихотворение памяти Ахмеда Иналя.
Им всем было в 50-е годы немногим больше 20 лет, но и в начале 60-х годов Анна, вспоминая о мужестве героев поднявшегося на восстание народа, об их «неукротимой силе», затаённой в «мускулистом теле», что «только отражает солнца жар, пылающего в синеве бездонной неба» над Алжиром (стих. «По причине цвета неба»), нашла удивительное сравнение с «тишиной», миром как осознанием человеческой свободы, когда люди - просто счастливы находиться рядом друг с другом. Вот отчего она прожила свою, казалось бы, мятежную и порой просто мучительную жизнь «с высоко поднятой головой», обращённой только к спокойной синеве полуденного неба. Как истоку, утоляющему жажду счастья. И этот мотив -внутренней уверенности, наполненности радостью надежды, спокойствием осознания своей предназначенности и исполненного долга перед родной землей - основной мотив всей второй части этой удивительной книги об Алжире эпохи его Войны, «когда земля взрывалась, исчезало время, безжалостным зарезано кинжалом» («Мой дядя»).
Бывало, конечно, что вместо радости праведный гнев безудержно охватывал молодую душу. Она «выходила из себя», подобно оливе, «сбрасывающей перезрелые плоды со своих ветвей на землю»: «Ибо ничто не должно давить или переполнять, переходить границы терпения». «Возможно, - это от плохого воспитанья, / Но не могу я жить в том королевстве, / Где у людей застывшие, оледеневшие сердца...» И далее поясняла: «Я жажду только обновлены!, и новых я цветов хочу цветенья, / Но разве право на возможность / сказать всю правду - не право всех духовных братьев?» (стих. «Поводы гнева»).
И отплывая на «корабле своих надежд от берегов истерзанной войной земли в морскую даль», присоединяет к мечте о будущем своём и образ любимого города - Алжира, будто стоящего белоснежным кораблём на якоре в морском заливе и только ожидающего отплытия к далёким горизонтам. Кто видел когда-нибудь этот город издалека, с борта какого-либо судна, или с высоты приближающегося к Алжиру самолёта, поймёт всю невозможную красоту панорамной белизны столицы страны и эту поэтическую метафору, в которой для Анны Греки - Будущее, его открытые дали, предназначенные и ей, и судьбе страны (стих. «Земля алжирцев со столицею Алжир»), где, как она надеялась, будет торжество «человеческого» мира.
Надо иметь огромной доброты сердце, огромной широты душу, чтобы написать такие строки: «Когда встаю я с солнцем на рассвете дня и выхожу из дома, / то "Здравствуйте!" я говорю прохожим, всем встреченным в пути, / Желая, чтобы день их только ясен был» (стих. «Облачное утро»).
Третья часть сборника, как и четвёртая, скорее связана с воспоминаниями о Прошлом, о детстве, юности, о поисках своего «Пути к счастью». Поэтесса словно спешила поделиться, издавая свою книгу, не только уверенностью в правоте выбора дороги Жизни, и даже определения своей предназначенности - воспеть красоту своей земли и свою любовь к ней, но и свои сомнения, её одолевающие, как и всякого человека, осознающего порой, что «невозможно камнем быть», но и порой просто не умеющего стать «деревом цветущим».
«Слабость большинства людей именно в этом», - написала она в эпиграфе к IV, совсем небольшой части книги своих стихов. Хотя в воспоминаниях о прошлых годах, прошедших в борьбе за Независимость своей страны, как бы и нет этих сомнений, но только твёрдость убеждений, суровая горечь наблюдений и одновременно горячее желание жить, участвовать, побеждать весь тот кошмар войны, который залил кровью любимую землю: «Война в без-жизнье, в засуху и пустошь превратила город, / Когда-то мирный, сочный, словно плод инжира. .. / Война перевела на язык смерти / Желанья детства. / Нет больше дома, улетают птицы. / И наступление пустыни... (стих. «Бон, 1956»).
Но в этом же стихотворении - призыв к Жизни, к Борьбе, Надежда на избавление от бесконечной усталости видеть только смерть: «Товарищи мои! Настанет это время, / Когда научимся сквозь горечь на губах читать улыбку. / Сумеем улыбнуться и услышим радость. / Прижмёмся потесней друг к другу, сомкнём ряды, / Избавимся от отвращенья страха, / Обнимем землю и познаем радость, / Услышим песнь Освобожденья /» («Бон, 1956»).
Листая страницы памяти, поэтесса словно спешила поведать будущему поколению историю жизни тех, кто «сквозь пытки прошёл», кто познал не только ужас неравной войны, видел «смерть в лицо», перенёс страдания в изгнании, но и верил в «силу рук, раздвигающих горизонты», «зажигающих рассвет новой жизни», «убирающих тень», спасающих свою землю, подобно кораблю, «от кораблекрушения» («Бон, 1956»).
Отвага быть счастливым - это, как полагала поэтесса (стих. «Ночи и день»), - способность души отвоевать для «одного-единственного Рассвета» пространство кажущегося бесконечным мрака, умение выстоять в «ледяной воде ожидания» во имя расцвета будущей Жизни. И тогда уже не страшны ни «холод нового Дня», ни даже «горечь прожитого», оставшаяся навсегда в твоей душе... (стих. «Солнце ноября»).
Ей самой уже оставалось недолго - она умерла в то самое время, когда собиралась родить своего ребенка для той жизни, о которой мечтала. Трагедия, постигшая Анну Греки, останется, возможно, и неким знаком того, что Будущее и её самой, и того поколения, той могучей «горстки об Утре Мечтавших», осталось в их героическом Прошлом:
И страстно захотелось мне -Мечта не оставляет И возвращается туда, Где вновь и вновь Тебя я зачала, чтобы родить, Как посадить навечно Тот розовый миндаль, Что рос в земле родной...
(стих. «Прозрачней, чем вода»)
Мне уже доводилось писать в этот журнал о «русской алжирке» - Изабелле Эберхардт, лелеявшей всю свою короткую жизнь «мечту о братстве» всех народов, которые жили на земле Алжира... Таких было немало, но не всем удалось испытать это всегда удивляющее чувство. Француженка Анна Греки по-своему отстояла своё право войти в ансамбль имён тех алжирцев, которые не только боролись за Независимость, но и верили в возможность Наступления Рассвета после «колониальной ночи» (выражение алжирского политического деятеля Ферхата Аббаса). Многие алжирцы писали об этом, оправдывали это, доказывали эту необходимость именно на языке французском. Но в новейшей, уже постколониальной истории Алжира случались и те «страницы», когда и язык этот, и тех, кто на нём писал либо просто говорил с рождения, - запрещали. И совсем недавно, уже в годы гражданской войны, возобновилось подобное13. Однако те, кому необходимо продолжать поведать миру правду, писали и в Алжире, и в Европе на языке французском14. И стараются забыть о том, какую роль сыграло (и продолжает играть - в алжирской эмиграции, в среде североафриканских иммигрантов во Франции) литературное франкоязычие.
Но время идет не только вперёд, с Востока на Запад. Люди по-разному порой начинают обращаться к Прошлому. Вот, как-то на днях, слушая радио, узнала, что и мы начали в тот «трудный момент переходной эпохи, когда приходится искоренять маложизнеспособные си-мулякры», т.е., как я понимаю, те процессы, когда историческая память работает только в «одностороннем порядке», забыв о необходимости обретения истинных ценностей, - опоре и ос-
нове Гуманизма, спасение которого - реальная цель современного мира... Хочется верить, что и в Алжире, как и везде, эта цель - не за высокими горами затянувшегося периода восстановления после всего пережитого, когда случился разгул радикального ислама. В любом случае, совсем недавно где-то в далекой Калифорнии алжирские ученые совместно с другими коллегами-литературоведами составили Антологию «лучших образцов алжирской поэзии»15. Среди них - поэзия Анны Греки. Присоединимся к усилиям тех, кому дорого это имя.
Примечания
1 DjebarA. Le Blanc de l'Algérie. P., 1995; Vaste est la prison. P., 1995. Ed. Albin Michel.
2 Об истории возникновения новой литературы Алжира, о первых знаменитых прозаиках и поэтах Алжира см. подробнее в созданной коллективом авторов «Истории национальных литератур стран Магриба», в трёх томах. T. I. Алжир. М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1993.
3 Greki, Anna. Algérie capitale Alger. Tunis, Oswald, 1963.
4 Для многих французов и во Франции, не только в Алжире, как, к примеру, известному у нас в стране знаменитому журналисту Анри Аппегу, главному редактору алжирской газеты «Alger Républicain», это казалось исторической неизбежностью...
5 Senac, Jean. Citoyens de Beauté. P., 1967. Ed. Subervie. Через несколько лет, в 1974 г., в разгар политики «арабизации культуры» поэт был убит в Алжире.
6 Не все они были мусульмане: М. Таос-Амруш и её брат, известный журналист, публицист и переводчик народной поэзии Жан Амруш были, как и многие другие кабилы (жители горного края, берберы), обращены в католичество небезуспешно действовавшей в Алжире миссией «белых отцов». Это были монахи, католические священники, державшие приходские школы в деревнях и городах, учившие детей и подростков и активно изучавшие местный язык, фольклор и особенности культуры кабилов, берберов Алжира в целом и даже собиравшие и хранившие в своих библиотеках первые образцы алжирского литературного франкоязычия.
7 Имею в виду эссе: Senac J. Le Soleil sous les armes. 1957. Ed. Sobervie. Но даже в уже трудное для себя время, подарив нам свою книгу «Граждане красоты», поэт сделал надпись: «В знак старой дружбы с непоколебимой надеждой на Солнце братства».
8 Война за Независимость вспыхнула в ноябре 1954 г. после взрыва бомбы, брошенной повстанцами в центре столицы.
9 Незадолго до восстания в Алжире было землетрясение.
10 Видный алжирский журналист, публицист эпохи борьбы за независимость, главный редактор газеты «Аль-Муджахид», автор поэмы «Страна великих страданий» (1974 г.), написавший предисловие к изданному впервые в Тунисе в 1963 г. сборнику стихов Анны Греки «Algérie capitale Alger». Он и подарил нам эту книгу.
11 Известный испанский поэт эпохи гражданской войны, современник и соратник Гарсиа Лорки, жертва франкистского режима, скончался в тюрьме.
12 «Солнечные» мотивы - явление, характерное для той алжирской поэзии, которая обозначила эпоху пробуждения национального самосознания алжирцев и во многом стала особой Францией в истории литературы Магриба (подробнее см. в нашей работе «Эклиптика солярных мотивов» // От Сахары до Сены. М., 2000). Как написал знаменитый французский поэт Ренэ Шар в своём предисловии к первому сборнику стихов Жана Сенака «Poèmes», изданном во Франции в разгар алжирской войны за Независимость, в 1954 г., «голоса таких, как он, звонкие и чистые, рождаются в мастерской самого Солнца...»
13 См. подробнее нашу работу «Смятение». М.: ИВ РАН, 2014; Обретение Авеля. М., 2020; книги А. Джебар «Vaste la prison», «Le blanc de l'Algérie», P. Буджедры «F.I.S. se la Haine» и др.
14 О состоянии франкоязычия и на рубеже XX-XXI вв., и в наши дни см., к примеру, наши исследования: От Сахары до Сены. М., 2001; Восток на Западе. М., 2002; Иммигрантские истории. М., 2004; Магрибинский роман. М., 2007; В поисках Настоящего Времени. М., 2013; Смятение. М., 2014; Антология магрибинской новеллистики. М., 2019; Магрибинки рассказывают. М., 2010 и др.
15 Jorié, Pierre; Tengour, Habib. Poèmes XX s. V. IV. Caliphornie, 2014.
