CC BY
74
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
В.Б. Трофимова
М.О. МЕНЬШИКОВ КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТИК
Аннотация
В статье рассмотрено формирование М.О. Меньшикова (1859-1918) как литературного критика, особенности его полемики с представителями новой народнической критики А.И. Богдановичем и В.А. Гольцевым, защита Меньшиковым наследия В.Г. Белинского, А.Н. Добролюбова, Н.Г. Чернышевского в полемике с А.Л. Волынским и Д.С. Мережковским.
Ключевые слова: литературная критика, народническая критика, публицистика.
Trofimova V.B. M.O. Menshikov as literary critic
Summary. The article concerns the Menshikov's formation (1859-1918) as literary critic, his polemic with the representatives of the new narodnichesky criticism A.I. Bogdanovich and V.A. Goltsev, his protection of the heritage of V.G. Belinsky, A.N. Dobrolyubov, N.G. Chernyshevsky in the polemic with A.L. Volynsky and D.S. Merezhkovsky.
Литературно-критическое наследие выдающегося русского политического писателя, литературного критика, публициста и журналиста М.О. Меньшикова (1859-1918) обширно, многогранно и еще очень мало исследовано. Литературная критика Меньшикова отличалась жанровым разнообразием, философичностью и глубиной теоретического осмысления литературных явлений: писатель активно разрабатывал основные вопросы теории литературы (поэтики) и литературной критики, исследуя их в широком фило-софско-этическом и культурологическом контексте.
Представление о литературной критике как разновидности литературного творчества и части науки о литературе на рубеже
Х1Х-ХХ вв. соотносится с современной трактовкой термина «литературная критика» в литературоведении. «Критика - одна из литературоведческих дисциплин, занимающаяся изучением принципов и приемов оценки литературного творчества с эстетической, социальной, нравственно-этической и других точек зрения»1. Л.М. Крупчанов подчеркивает, что литературная критика сосуществует и постоянно взаимодействует с другими литературоведческими науками - историей литературы и с теорией литературы.
Л.М. Крупчанов очень точно определил специфику литературной критики как особой деятельности, соединяющей в себе элементы художественного творчества, научного анализа и журналистики: «Литературную критику можно было бы охарактеризовать как практическую теорию и как актуальное литературоведение. Взаимодействуя с двумя другими литературоведческими дисциплинами, критика способствует их развитию, представляя конкретные данные для теории и истории литературы»2. Чтобы определить особенности методологии литературной критики Меньшикова, важно учесть принятое у историков русской литературной критики представление, что оценить литературные явления только с художественной точки зрения очень сложно. Поэтому для русской критики вообще был характерен осознанный интерес к социальным, политическим, научным проблемам, а отсюда подавляющее большинство работ о литературе представляли собою кри-тико-публицистические исследования3. Литературная критика Меньшикова тоже соединила в себе философскую глубину с публицистичностью.
Литературно-критические статьи М.О. Меньшикова 1890-х годов, периода его работы в газете поздних народников «Неделя» и журнальном приложении к газете «Книжки "Недели"», как раз с полным правом можно назвать «практической теорией» литературной критики и «актуальным литературоведением». На первое место Меньшиков-критик ставил философско-этическую оценку литературного произведения, далее следовала эстетическая и социально-политическая оценки. Как литературный критик М. О. Меньшиков формировался под влиянием многих известных литературных критиков старшего поколения (Н.К. Михайловского, М.А. Протопопова, В.А. Гольцева, Л.Е. Оболенского, А.М. Скабичевского). Как творческая личность писатель развивался и в поле-
мике с литературными критиками-ровесниками (В.В. Розановым,
A.Л. Волынским, Д.С. Мережковским, А.И. Богдановичем). Об отношении Меньшикова к своим младшим критикам-современникам (В.И. Иванову-Разумнику, А.Г. Горнфельду, А.А. Измайлову) ничего не известно, за исключением его младшего коллеги по газете «Неделя» Н.Я. Абрамовича.
Кроме того, на становление Меньшикова-критика повлияло его общение в 1890-х годах с писателями, поэтами и философами Л.Н. Толстым, Н.С. Лесковым, Я.П. Полонским, Н.Н. Страховым, С.Я. Надсоном, А.П. Чеховым, В. С. Соловьёвым. Б.Ф. Егоров отмечает, что специфической чертой русской литературной критики было активное участие в этой разновидности литературного труда многих крупных русских писателей XIX в. Одной из граней творчества Л.Н. Толстого была именно философская публицистика, которая вызвала горячий отклик у Меньшикова, например, идейный пафос статьи «Неделание» (1893) Л.Н. Толстого нашел поддержку у Меньшикова-критика, несмотря на всеобщее отрицательное отношение к этому произведению Толстого со стороны русской литературной критики и читающей публики. Еще на рубеже 1880-1890-х годов появляются концепции модернистских течений, представленные литературно-критическими работами
B.С. Соловьёва, А.Л. Волынского, Д.С. Мережковского, В.В. Розанова, основывавшимися на обширном культурологическом контексте. Поэтому исследователь русской критики Б.Ф. Егоров подчеркивает особую значимость русской литературной критики в литературном процессе: «Русская литературная критика - такое же своеобразное и уникальное явление, как и русская классическая литература. Ни в одной стране мира критика не играла такой громадной роли. Русская публика часто в первую очередь читала именно критические статьи, а потом принималась за художественные произведения»4.
Меньшиков придавал большое значение литературной критике. К началу 1890-х годов он одним из первых ощутил существенные изменения в литературном процессе конца XIX в. и связанную с ними смену приоритетов в русской литературной критике. По мнению исследователей литературной критики, осознав изменение художественной ситуации, русские критики в 1890-е годы стали говорить о завершении в русской классической
литературе целого литературного периода, начавшегося в 1840-х годах. Поэтому литературная критика столкнулась с двумя проблемами: во-первых, с необходимостью анализа и обобщения итогов полувекового развития русской литературы, а во-вторых, -с выявлением главного направления дальнейшего развития отечественной литературы5.
Именно к 1890-м годам исследователи русской литературной критики относят начало широкой дискуссии о прошедшем этапе русской литературы, о «наследстве», которая знаменовала собой пересмотр теоретических оснований литературы и литературной критики, подразумевая обращение к ряду основополагающих эстетических, идеологических и политических вопросов. Началу дискуссии положили две работы: в 1890 г. К.Н. Леонтьев опубликовал статью «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л.Н. Толстого», а в 1891 г. появился известный труд А.М. Скабичевского «История новейшей русской литературы (1848-1890)». Авторы этих работ признавали, что особый 40-летний период в истории новейшей русской литературы завершился. В центре внимания участников дискуссии оказалось творчество писателей-классиков А. С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, А.К. Толстого, Я.П. Полонского, А.А. Майкова, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова; писателей, вступивших на литературную сцену уже в 1880-1890-х годах, А.П. Чехова, В.Г. Короленко, А.М. Горького, В.И. Немировича-Данченко, В.И. Дедлова (Кигна), И.И. Ясинского; знаменитых литературных критиков 1860-х годов А.А. Григорьева, А.В. Дружинина, В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, А.Н. Добролюбова, Д.И. Писарева, а также критиков-декадентов, сторонников зарождавшегося русского символизма и в целом модернистского направления в русской литературе. В дискуссии о литературе и критике приняли участие представители всех направлений русской литературной критики и общественной мысли рубежа Х1Х-ХХ вв. Полемические литературно-критические выступления Меньшикова на страницах журнала «Книжки "Недели"» 1890-х годов, составившие в дальнейшем книги «О писательстве» (1898) и «Критические очерки» (1899-1902), тоже были неотъемлемой частью этой масштабной полемики. Книгу «Критические очерки» можно отнести к жанру импрессионистических
этюдов и литературных портретов. Меньшиков размышлял о творческом наследии Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, А.К. Толстого, Полонского, И. С. Аксакова, Тургенева, Л.Н. Толстого, Гончарова, Достоевского, Чехова, Горького, А. Накрохина, Боборыкина; философском и поэтическом творчестве В. С. Соловьёва; о представителях «реальной критики» 1860-х годов и критиках-декадентах А. Л. Волынском, Д. С. Мережковском.
Становление Меньшикова как литературного критика пришлось на время господства главного направления русской литературной критики - народнической критики, которая вела свое происхождение от «реальной» критики 1860-х годов. Народническая критика не была однородным явлением, объединяя публицистов разных взглядов, под которым подразумевали «самую характерную литературно-критическую фракцию, входящую в состав публицистической партии, публицистического течения русской критики»6. Все разновидности народнической критики рубежа XIX-XX вв. определяются историками русской критики общим понятием «демократическая критика», истоки которой восходят к демократической традиции русской общественно-литературной жизни 1860-х годов, основанной на принципах «реальной» критики Белинского, Чернышевского, Добролюбова. В центре внимания представителей демократической критики были социально-нравственные вопросы общественной жизни и их правдивое отражение в художественной литературе. Идеологическими вождями этого влиятельного направления в русской критике неизменно считались два выдающихся критика Н.К. Михайловский и М.А. Протопопов. Михайловский с начала 1890-х годов и до своей кончины в 1904 г. руководил авторитетным народническим журналом «Русское богатство», а Протопопов являлся одним из наиболее уважаемых сотрудников этого журнала. Оба критика представляли для коллег эталон гражданского мужества и принципиальности. Переход Меньшикова в 1901 г. в «Новое время» был воспринят как измена газете «Неделя» и ее народническим принципам и вызвал резкое осуждение у Михайловского и всей демократической общественности. На страницах «Нового времени» Меньшиков опубликовал статью «Библейский титул г. Михайловского», где объяснил свой поступок тем, что в «Новом времени» он видит газету не одной партии, а своеобразный «парламент мне-
ний», газету «русского национального направления», в которой он намерен отстаивать независимость своих мнений7.
Значение литературно-критической программы Михайловского для целого поколения демократических критиков, в том числе и для раннего Меньшикова, заключалось в органичном соединении в его критике основ подлинной научности с актуальной публицистичностью наиболее острых вопросов современности. Меньшиков вслед за Михайловским одним из первых выделил среди своих писателей-ровесников Чехова, считая его самым талантливым. Михайловский считал, что Чехову не удалось создать образ положительного героя как идеал для подражания. Меньшиков тоже называл героев Чехова «нытиками», «гамлетиками», обессиленными интеллигентами, видя в этом явлении порчу нации. Однако Меньшиков в повести Чехова «Мужики» первым смог увидеть «едва уловимые настроения прекрасной, бодрой души, все созерцающей точно в солнечном свете»8.
С М. А. Протопоповым Меньшикова сближало признание заслуг русской «реальной» критики 1860-х годов во главе с Белинским, Чернышевским, Добролюбовым. Именно Меньшиков в статье «Критический декаданс» (1893) защитил от нападок критика-декадента А. Волынского не только Белинского, Чернышевского и Добролюбова, но и самого Протопопова. Более того, учитывая высокий моральный и профессиональный авторитет Протопопова-критика Меньшиков не мог не ориентироваться на его мнения; этих публицистов объединяла присущая им обоим принципиальность и гражданское мужество. Протопопов вслед за А. И. Богдановичем откликнулся на книгу философской эссеистики Меньшикова «Думы о счастье», опубликованную на страницах «Книжек "Недели"» в 1894 г. (отдельные издания - СПб., 1898, 1901). В отличие от А. И. Богдановича, увидевшего в «Думах о счастье» обуржуазившееся вырождение народничества, Протопопов назвал эту книгу Меньшикова «эпической поэмой», которой была свойственна «глубокая серьезность», «тихая задушевность и почти молитвенная сосредоточенность»9. В то же время в цикле ярких критических статей на страницах «Русской мысли» Протопопов остро критиковал Меньшикова за противоречия в рассуждениях и отсутствие в его статьях четко сформулированных мыслей. Но критика Протопопова по отношению к Меньшикову всегда отличалась
доброжелательностью: сотрудник «Русской мысли» не ставил под сомнение искренность полемических выступлений Михаила Осиповича. Протопопов сделал такое важное замечание: «Против логики он, действительно, погрешает, но против совести - ни-когда»10. Именно Протопопов одним из первых среди критиков обратил внимание на афористичность речи Меньшикова, который обычно высказывал «некоторое общее суждение, непременно заключающее в себе свою долю истины, которую надо только пристроить к надлежащему месту»11. По поводу опубликованной в 1897 г. на страницах «Книжек "Недели"» книги философско-этической эссеистики Меньшикова «О любви» (отдельное издание -СПб., 1899) Протопопов в 1899 г. на страницах «Русской мысли» в статье «По поводу одной сердитой книжки» высказался отрицательно, упрекая Меньшикова в излишней назидательности. Обоснованно критикуя Меньшикова, Протопопов одним из первых назвал статьи Меньшикова «замечательным литературным явлением», отмечая «постоянно высокий строй» его размышлений, «его тихое, но никогда не ослабевающее воодушевление, его глубокую веру в призвание и достоинство человека, его религиозность в самом широком и лучшем значении этого слова»12. Протопопов смог увидеть особенность индивидуального стиля Меньшикова - его афористичный тип речи, благодаря чему статьи писателя «имели значение не по своему построению, а по своему настроению, не по своей убедительности, а по своей заразительно-
13
сти» .
Учитывая проблематику литературно-критических статей Меньшикова и значимость для него этической оценки литературных произведений и явлений, можно предположить, что опосредованно некоторое влияние на писателя могла оказать литературно-критическая концепция Л.Е. Оболенского (1845-1906), являвшегося с 1883 по 1891 г. руководителем народнического журнала «Русское богатство». Концепция Л.Е. Оболенского была близка взглядам Меньшикова тем, что Оболенский главную задачу критики видел в стремлении осмыслить гражданскую позицию и моральный долг писателя, который отражен в его литературных произведениях. Оболенский полагал, что художественные произведения могут воссоздавать определенные чувства и эмоции у читателей. Оболенский выступал как теоретик литературы, создав
программные работы «Физиологическое объяснение чувства красоты» (1878), «Искусство и тенденциозность. Опыт научной постановки критики» (1883), «Основы научной теории искусства и критики» (1895). Подобно другим литературным критикам позднего народнического направления, Оболенский стремился преодолеть излишнюю публицистичность и утилитаризм демократической критики, создав научно-эстетические и культурно-исторические основы критики, проявляющиеся в использовании при исследовании художественного текста методов и приемов эстетической и культурно-исторической критики вместе с традиционными приемами «реальной» критики. Свои литературно-теоретические идеи Оболенский воплотил в целом ряде критических работ о творчестве Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, Гончарова, по жанру относившихся к популярным в конце Х1Х в. критическим этюдам.
Участвуя в масштабной полемике о новейшей литературе и критике, Меньшиков полемизировал по вопросам общественной нравственности с ведущим критиком и редактором журнала «Русская мысль» В.А. Гольцевым (1850-1906), сторонником литературно-эстетического наследия 1860-х годов и одновременно представителем «новой критики». Гольцев стремился построить свою эстетическую теорию литературной критики на научном знании, а именно на использовании данных психологии. Как теоретик литературы, Гольцев видел назначение искусства и литературы в воссоздании в конкретном образе «движения человеческой души при свете общественного и личного идеала»14. В концепции критики Гольцева служение общественному идеалу в духе «реальной» критики 1860-х годов соединялось с признанием автономности, «бессознательности» художественного творчества. К зарождавшейся «новой критике» Гольцева причисляли за отчетливый субъективный психологизм, проявлявшийся в его критических работах 1890-х годов, среди которых книги «Об искусстве. Критические заметки» (1890), «Литературные очерки» (1895), «О художниках и критиках» (1899).
Под псевдонимом «г. О. Т. В.» Гольцев опубликовал в декабре 1894 г. на страницах «Русской мысли» статью, в которой утверждал главенство знания по отношению к совести, полемизируя со статьей Меньшикова «Высшая цель» (1894), опубликованной в «Книжках "Недели"». Меньшиков в «Русской мысли» кате-
горически возразил Гольцеву программной статьей «Совесть и знание»: «Нужна ли совесть? Вопрос этот, к сожалению, не настолько бесспорен, чтобы невозможны были в нем разноречия. В "Литературных наблюдениях" декабрьской книжки "Русской Мысли" г. О. Т. В. удостаивает одну мою статью сочувственного разбора, но вместе с тем отрицает основную ее мысль - ту, что личная нравственность есть источник общественной нравственности. Мой уважаемый противник утверждает, что не совесть, а знание ведет к справедливым порядкам жизни; в разных местах статьи он иронизирует над развитием совести ("погружением" в совесть, как он выражается), считая это по меньшей мере бесполезным делом. Совесть выходит как бы не нужной: достаточно, видите ли, одного знания. По представлению г. О. Т. В. выходит, что совесть и начинается, и оканчивается в границах отдельной личности, что она не переходит на общественные цели человека и со злом общественным мирится»15.
Меньшиков, наоборот, отстаивал главенство совести над знанием. Эта идея красной нитью проходит сквозь всю книгу философской эссеистики «Думы о счастье». В статье «Совесть и знание» Меньшиков продолжает свои философские размышления, вырабатывая свою литературно-критическую программу. Меньшиков подразумевал под совестью активное и абсолютное отрицание зла: «Я думаю, что совесть есть абсолютное отрицание зла, то есть зла не только личного, но и общественного, государственного, расового, всечеловеческого, мирового, если бы последнее было открыто. Нельзя допустить, чтобы совестливый человек, борющийся со своими нравственными несовершенствами, мог равнодушно отнестись к таким же несовершенствам вне себя. Совесть, если она не притворна, как и всякое доподлинное сознание, есть страсть, т. е. не пассивное, а деятельное состояние души, стремящееся, как всякая сила, распространиться на весь мир. Можно ли, в самом деле, "удалиться от мира", раз обладаешь живой совестью?»16
Меньшиков понимал под нравственным совершенствованием активную нравственную позицию, предполагающую действие: «"Нравственное совершенствование", как я его понимаю, не есть просто неделание зла: оно есть стремление к деланию добра. Воздержание от дурных поступков есть не высшая, а низшая граница
совести, тот уровень, где последняя лишь начинается. Простое воздержание от зла, как всякая граница, есть момент безразличный: ни добро, ни зло. Подняться до этой границы, конечно, необходимо, но подняться и не перейти ее, это все равно, что младенцу созревшему не родиться. Кто нравственно созрел, чтобы не делать зла, тот не может не делать добра, и чем горячее в вас отрицание неправды, тем искреннее и глубже подчинение нравственной истине - до степени страсти, требующей выхода. "Спасение души" никак нельзя понимать как погружение ее в мертвое безразличие; душа - это энергия; "спасение" души есть превращение ее из вредной энергии в полезную энергию же. Идеал совестливых людей - Христос - не удалялся от мира, а шел в мир, в жестокий и холодный мир, чтобы согреть его Своею кровью. Удаление от мира - это эгоизм, отторгающий человека от человечества и замыкающий его в узком кругу корыстных интересов. Только эгоисты одиноки, и за то мир для них - пустыня»17.
Размышления о совести и нравственном совершенствовании Меньшиков связывает с позицией русской интеллигенции в обществе с ее назначением на примере известного публициста, американского инженера и предпринимателя, князя П. А. Тверского, бежавшего из России в связи с делом народовольцев. Очерки Тверского, публиковавшиеся в 1880-х годах на страницах «Вестника Европы» и «Книжек "Недели"», вызвали огромный интерес читателей. Тверской прочитал «Думы о счастье» Меньшикова и категорически ему возражал в ряде писем. Меньшиков спорит с философским обоснованием Тверского его бегства из «бедной и невежественной России» в Америку. Михаил Осипович доказывал, что бегство из России стало трагической ошибкой, что ее повторение последователями Тверского приведет к предательству интеллигенцией своей родины. Меньшиков полагал, что русской интеллигенции нужно активно действовать на благо родины, преодолевая пассивность, делая Россию культурной, просвещенной страной. Меньшиков пишет: «Я ставлю развитие совести прежде всех других задач не потому, что другие задачи не нужны, а потому, что совесть находится у нас в особенно жалком упадке и тормозит развитие просвещения и благосостояния. В основах русской личной, семейной и общественной жизни гнездятся безнравственные начала холопства и самодурства, почти полное отсутствие инстинкта дос-
тоинства, отсутствие в силу этого самодеятельности и влечения к жизненной правде. Грубейший, чисто азиатский материализм душит нашу невежественную буржуазию, и тем же своекорыстным материализмом заражена в огромном большинстве и интеллигенция. Корысть и нажива - вне этого нет желаний, - поймите: жела-18
ний нет» .
По убеждению Меньшикова, успешно участвовать в преобразовании русской жизни интеллигенция сможет, только соединив просвещение общества со стремлением к нравственным идеалам: «Спор не нужен, нужна честная работа, которая людей искренних непременно заставит встретиться: поборников совести непременно приведет к знаниям как к необходимому ее оружию, а ревнителей знания приведет к нравственным идеалам, дающим смысл знанию. Лозунгом плодотворного общественного движения не может быть ни "нравственность", ни "просвещение", а неразрывный союз их -нравственное просвещение. Эти два великих сознания должны быть сближены, чтобы вызвать из скрытых сил души "священный пламень", энергию сознательной и радостной работы»19.
Еще одним из постоянных оппонентов Меньшикова был влиятельный критик А.И. Богданович (1860-1907), который являлся идеологом народнического журнала «Мир Божий», где публиковался в постоянной рубрике «Критические заметки», которые пользовались большим успехом у читающей публики. Богданович призывал своих единомышленников к обновлению народничества, освобождению от народнического шаблона, борьбе за новый реализм изображения, поэтому объектом рассмотрения Богдановича стало творчество Чехова. Представляя свою трактовку повести Чехова «Мужики», Богданович утверждал, что этой повестью народнической идеализации русской деревни в художественной литературе положен конец. Этим заявлением Богданович смело противопоставил себя всей народнической критике. Богданович не был идейным противником Меньшикова, но в основном отрицательно отзывался о критических работах Михаила Осиповича. Находясь в дружеских отношениях с Чеховым, Меньшиков пристально следил за его творчеством. Разбору повестей «Мужики» (1897) и «В овраге» (1900) Меньшиков посвятил статьи «Слово о мужиках» (1897) и «Три стихии» (1900), в которых проявил себя как неординарный критик. На примере этих повестей Мень-
шиков показал, что жанр романа в конце Х1Х в. исчерпал себя и уступает место эпике малых форм - повести и рассказу. Меньшиков на примерах этих повестей Чехова продолжил размышления литературных жанрах и поиске новых форм, начатых им в статьях «Литературное бессилие и его причины» (1892), «О литературе и писателях» (1893) и «Пределы литературы» (1893). Именно к этим жанрам, по мнению Меньшикова, относились наиболее выдающиеся произведения литературы 1890-х годов: «Я как-то уже говорил мое мнение, что "большой роман отживает свой век". Недаром самые талантливые художники слова в разных странах - Мопассан, Киплинг, Чехов, Сенкевич предпочитают маленькие рассказы. Большой роман, я думаю, не совсем естественная форма для художественной вещи»20. Меньшиков одним из первых ощутил главное настроение чеховской прозы - глубокую затаенную печаль, соединенную со светлым чувством надежды. Меньшиков был убежден, что в повести «Мужики» большой талант Чехова проявился с необычайной силой: «В "Мужиках" г. Чехов развернул всю силу своего огромного таланта, но больше силу, чем красоту. Рассказ прекрасен, но жизнь, выведенная в нем, слишком горестна, чтобы любоваться ею. У г. Чехова едва ли найдутся более выразительные вещи, но у него есть много гораздо более грациозных, проникнутых поэзией и почти счастьем. Почти - так как муза Чехова полна печали, несмотря на ее милый и нежный юмор. В "Мужиках" вы встретите этот юмор, но в них не так заметна пленительная чеховская свежесть, едва уловимые настроения прекрасной бодрой души, все созерцающей, точно в солнечном свете. Здесь лишь на дальнем плане в мимолетных описаниях природы видны голубые уголки неба, общий же колорит мрачен, рисунок отличается строгостью, доходящей до суровости. Природа здесь сияет "красою вечною", как бы "у гробового входа"; на высоких берегах вьющейся среди лугов реки, среди вечных волшебных закатов и зорь разыгрывается тягостная драма человеческого существования, дошедшего до крайнего упадка. Может ли этот рассказ на столь значительную тему, столь ярко выраженную, быть назван мелочью? По-моему, это серьезный, очень ценный вклад в нашу классическую литературу и большая заслуга перед обществом»21. Меньшиков ставил повесть «Мужики» выше «Записок охотника» Тургенева.
Как и Богданович, Меньшиков считал, что повесть «Мужики» Чехова показала полное незнание писателями-народниками жизни народа и деревни, за исключением очень немногих. Причину этого Меньшиков видел в отсутствии у этих писателей подлинного таланта и незнании ими подлинной жизни народа: «Я вовсе не любитель так называемой мужицкой беллетристики. <...> Мужик в самом деле очень тогда надоел и совсем был неинтересен. Почему? А потому, что это был не настоящий мужик - вроде чеховских, - а какой-то поддельный, придуманный. Дело в том, что за исключением трех-четырех тогдашних даровитых беллетристов -Глеба Успенского, г. Златовратского, Каронина - все остальная братия "народников" по бесталанности своей не знали народа и не могли знать его. <. > "Мужики" как вещь художественная дают не только полное знание в затронутой области, но и знание важное по существу. <...> Рассказ г. Чехова - драгоценный вклад в науку о народе, из всех наук, может быть, самую важную. Вот общественное значение этой художественной вещи»22. В статье «Три стихии» на основании разбора повести «В овраге» Меньшиков пришел к выводу о том, что именно Чехов станет первооткрывателем жизни народа в литературе рубежа XIX-XX вв., как прежде жизнь помещиков и народа открыли Пушкин, Тургенев, Гончаров, Л. Толстой, а купечества - Островский.
Меньшиков продолжал размышлять над судьбами европейской цивилизации, соотношением культуры и цивилизации, господством в европейском обществе настроений крайнего пессимизма и скептицизма. В статьях, составивших второй том сборника «Критические очерки» (1902), ярко проявилось провидение Меньшикова, предчувствовавшего в новом XX в. социальные потрясения, трагедию богоотступничества и богоборчества. Новые модернистские течения в русской культуре и литературе, объединенные современниками в понятие «декаданс», воспринимались Меньшиковым как проявление кризисного мировосприятия и мировоззрения. В 1890-х годах русский символизм постепенно начинал завоевывать признание у русской публики как идеологически и эстетически новое направление в поэзии, одновременно формируется особый род новой критики - критика русских символистов как одно из проявлений модернистских течений в литературной критике. Новое искусство сопровождалось громкими по-
лемическими заявлениями критиков, дискуссией мнений, ниспровержением кумиров прошлого. Предвосхищая во многом идеи О. Шпенглера о гибели европейской цивилизации, общаясь с В.С. Соловьёвым и, как никто, понимая этого гениального философа-идеалиста, Меньшиков категорически не принимал теорий критиков-символистов. Роль ниспровергателя авторитетов народнической критики взял на себя А.Л. Волынский (1861-1926), расправившись на страницах «Северного вестника» с Белинским, Чернышевским, Добролюбовым и Писаревым. В статье «Критический декаданс» (1893), имеющей особое значение в творчестве Меньшикова-критика, Михаил Осипович защищает корифеев «реальной» критики 1860-х годов от Волынского, напоминая об их несомненных заслугах. Он отвергает нелепость интерпретаций рассказа Чехова «Палата № 6» и драмы Г. Ибсена «Строитель Сольнес», представленных Волынским. Меньшиков с возмущением пишет: «В мартовской книжке г. Волынский ополчается на представителей нашей реальной критики и смешивает, что называется, с грязью Белинского, Добролюбова и Писарева. В следующих книжках он решительно вооружается против здравого смысла вообще (прошу понимать это серьезно, в буквальном значении), заявляет себя ярым символистом, мистиком, противником общественных вопросов, сторонником смерти как "свободы пробуждения от мучительного сна жизни" и, наконец, поклонником безумной
критики»23.
Меньшиков видит в критических построениях Волынского «одну из разновидностей той литературной хвори», о существовании которой в литературе он предупреждал в статье «Литературная хворь» (1893). Меньшиков пишет: «Тогда я привел две-три беглых иллюстрации нового психического поветрия из области поэзии, изящной словесности и науки. Теперь г. Волынский дает нам грустное доказательство, что мгла, заволакивающая литературный мир, с неудержимою силою коснулась и критики»24.
Критические выступления А. Волынского вызывали у Меньшикова большую тревогу за судьбы русской литературной критики. Он считал, что Волынский и другие критики-декаденты оказывают разрушительное действие не только на критику и литературу, но и на все русское общество: «В наш "век бактериологии" нельзя пренебрегать гг. Волынскими, как бы незаметны они ни
были: обладая поразительною способностью размножаться, гг. Волынские могут иногда серьезно расстраивать общественное мышление. Борьба с ними ничего приятного не представляет, но она необходима. <...> Разве это не "подвиг" в своем роде - одним взмахом пера похерить деятельность Белинского и его преемников? Несомненно, эта попытка в Геростратовом вкусе»25.
Стремление низвергнуть с заслуженных пьедесталов знаменитых 1860-х годов вызывает возмущение и ужас у Меньшикова: «Это имена не из последних, имена людей, послуживших литературе и России, людей пылких, убежденных, горячей кровью изошедших в неблагодарном и горьком труде писательства. Белинский ведь в руках своих, у сердца, выносил еле народившуюся литературу, провозгласил ее, короновал вниманием общественным -ведь поистине он горел и сгорал любовью к ней, пока оставалась хоть капля сил в изможденном теле. А в том, что осталось от него, разве не пылает этот благородный пламень добра, истины, красоты, справедливости, жизни?»26 Меньшиков напоминал читателям, что сам Тургенев благоговейно относился к Белинскому, называя его своим учителем, даже завещал похоронить себя у ног Белинского. Меньшиков возмущен тем, что об этом кумире русской литературы Волынский посмел говорить, что у Белинского не было достаточного образования, что критик пошел по ложному пути.
В неожиданной интерпретации рассказа «Палата № 6» и драмы «Строитель Сольнес» («Счастливец») Волынским Меньшиков увидел яркий пример декларируемого декадентами пренебрежения к логике, разуму, здравому смыслу, прославлении безумия, использования сомнительной модной теории итальянского психиатра Ч. Ламброзо. Вопреки самому Чехову, Волынский ставит под сомнение сумасшествие несчастного пациента палаты № 6 бывшего студента Громова, собеседника доктора Рагина. По мнению Волынского, истину может видеть только помраченный рассудок. Меньшиков пишет: «Но что вы скажете об отрицании самого разума, об отрицании знания, здравого смысла? А ведь г. Волынский и на это решился и, решившись, тотчас же поделился новым открытием с своими благосклонными читателями. Раскройте майскую книжку "Северного вестника" и прочтите литературные заметки г. Волынского. Нормальный здравый смысл объявляется пошлостью и становится ниже всякой разнузданной беспринцип-
ности. Но, может быть, это описка, lapsus linguae? Но подобные описки невозможны. Приведенная фраза есть итог, заключительный вывод из нескольких десятков предыдущих страниц, где на разборах драмы Ибсена "Счастливец" и рассказа Чехова "Палата № 6" г. Волынский силится доказать, что нормальный здравый смысл - пошлость, что он - мещанство, а самое высокое и гениальное будто бы лежит за границами здравого смысла»27.
Резкая отповедь Меньшикова стала реакцией на выступления Волынского против «злобы дня» в критике, за независимость критики от публицистики, против нравственного просвещения и активного добра: «Особенно у нас в России декадентство явилось крайне некстати. Наша общественная и частная жизнь так застоялась, столько бедствий обрушивается на народ наш, таким непроглядным невежеством он окутан, что требуется энергическое и быстрое вмешательство здравого смысла, чтобы исправить все это. Нужно много, бесконечно много трезвого сознания во все углы русской жизни, нужны обильные притоки ясного и точного знания, нужно побольше здоровья, желание жить во что бы то ни стало теперь, на этой же самой земле, необходима сила и воля: "власть бессилия", рекомендуемого г. Волынским, немного сделает, немного сделаешь "расстроенным разумом" и "радостным стремлением к смерти"»28.
Волынский не принимал идеологию поздних народников, отрицал теорию малых дел и культурного просвещения народа; он видел свою задачу в активных духовных трансформациях через духовную революции, в основе которой была борьба за идеализм. Литературная критика Волынского была собрана в книге 1900 г. «Борьба за идеализм». На основе эстетики И. Канта Волынский занимался созданием системы критериев оценки художественных явлений, которая мыслилась им как фундамент новой имманентной критики, противостоящей публицистической критике Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Михайловского, Скабичевского, Протопопова. Меньшиков показал нелепость притязаний Волынского: «В последние годы много говорили о психологии толпы, о низшем духовном типе кучки людей, охваченных какой-либо общей страстью. Хотя вопрос этот еще далеко не разработан <...>, но декаденты ухватились за новое учение как за предлог к самовозвеличиванию насчет бедной "толпы", в которую они за-
числяют всех, кто им не нравится. Так, Волынский смешал с толпою даже столь редкие и поразительные дарования, как Добролюбова и Писарева, да заодно прихватил и всех своих журнальных недругов, начиная с гг. Буренина, Михайловского, Протопопова и Скабичевского. Чуть не в каждой статье он подает "за упокой" всех своих врагов, не забывая помянуть "Михайловского и целую тучу умственно бездарных Протопоповых, подвизающихся на страницах либеральных журналов". Все это, видите ли, толпа, тогда как гений - это он, гг. Волынский, он герой, имеющий право, разослав к черту Михайловских и Скабичевских, один властвовать над толпой и писать для нее законы в "Северном вестнике"»29.
Такую резкую отповедь Волынский получал не только от Меньшикова, но почти от всех критиков, либеральных и консервативных. Поэтому Волынский вынужден был искать в русских символистах своих союзников в борьбе за идеализм. Благодаря Волынскому «Северный вестник» стал трибуной и для Д. С. Мережковского, который стал еще одним оппонентом Меньшикова в полемике о критике и литературе.
Мережковский выступил сторонником новой субъективной критики, строящейся на использовании субъективного метода, сочетавшего религиозное обоснование художественного явления и его достоверное историческое представление. Боровшиеся за новую литературу и критику символисты тоже по-своему изучали и интерпретировали творчество русских писателей-классиков. Символисты с особым вниманием отнеслись к творчеству Пушкина. Меньшиков среди юбилейных публикаций к 100-летию Пушкина выделил статью Мережковского. С одной стороны, Меньшиков признал несомненный талант и образованность Мережковского, оценил научные и художественные достоинства его статьи. Меньшиков в статье «Клевета обожания» (1899) («Критические очерки», Т. 2, 1902) аргументированно критикует ошибочную позицию Мережковского, но тон его при этом всегда уважителен: «Статья г. Мережковского замечательная вообще, конечно, самая блестящая из посвященных великому поэту в наше время. Д. С. Мережковский сам поэт, не менее всех других современных поэтов имеет право считать себя преемником Пушкина. <...> .подобно Пушкину, г. Мережковский отличается образованностью, знакомством с западными литературами. Лирика и роман интересуют его не ме-
нее, чем история, и впечатлительности его хватает не только на то, чтобы уловить новые веяния, но и на то, чтобы, к сожалению, преувеличить их. <...> Его суждение о Пушкине интересно во всяком случае, и статья его - полная блеска и жара - могла бы быть событием в нашем образованном обществе, если бы таковое, как общество, существовало. Но среди множества красивых мыслей, своих и заимствованных (у Гоголя, Достоевского и других критиков Пушкина), у Мережковского и в этой статье поражает то, что составляет язву его таланта: отсутствие чувства меры. Над ним не бодрствует гений, который предостерегал бы от ложного шага, от слишком поспешной мысли. Как и у огромного большинства современных дарований, у г. Мережковского слабо действует главный из органов чувств - нравственное зрение. Всякое другое зрение у него очень остро, но он не замечает иногда чудовищного безобразия чисто нравственного, до которого договаривается в своих писаниях. Это тем более жаль, что г. Мережковский по другим данным своей природы мог бы быть силою в литературе значительною и полезною. В статье "А. С. Пушкин" наговорено множество истин и ошибок, на которых я останавливаться не стану; предложу лишь читателю обратить внимание на "второй главный мотив пушкинской поэзии", как понимает его г. Мережковский. Это мотив - "полубог и укрощенная им стихия"»30. По мнению Меньшикова, субъективный критический метод не позволил Мережковскому постичь высшую гармонию творчества Пушкина, пренебрегая этической составляющей исследования. Меньшиков обратил внимание, что своей религией поэт-символист считал язычество, причем не язычество Эллады, а искажения язычества, превращая воспевание физической красоты и силы в прославление жестокости и сладострастия. Стремясь обосновать феномен Пушкина через соотношение языческого и христианского начал в истории и в творческой личности, Мережковский представил Пушкина язычником, высокомерным аристократом, презирающим народ: «Но совершенно напрасно он присваивает свои думы другому, более авторитетному лицу, хотя бы с целью почтить его этим. <...> Под видом возвеличивания великого поэта он возводит на него очень серьезное обвинение, будто Пушкин ненавидел и презирал народ, будто он воспевал тех тиранов, которые не задумывались проливать кровь народную, как воду. Мне кажется, что это клевета на Пушкина,
хотя бы и высказанная как восторженный комплимент. Сам г. Мережковский пламенно выражает свое презрение к народу и любовь к тиранам - это его добрая воля и вопрос, может быть, моды, но утверждать, что Пушкин был того же кровожадного мнения - это несправедливо»31.
Объектом анализа, призванного наглядно показать ненависть и презрение Пушкина к народу Мережковский выбрал стихотворение «Поэт и толпа» («Чернь») (1827) и поэму «Медный всадник» (1833): «На основании стихотворения Пушкина "Чернь" ("Поэт и толпа") Мережковский торжественно возводит Пушкина в злейшие враги народные, крича, что это-то и есть величайшая заслуга поэта. <...> Он ухватился за "Чернь" - сильное по форме, но одно из самых загадочных по замыслу стихотворение Пушкина, и на не выясненности его строит духовный образ Пушкина, его отношение к человечеству. <...> Знать все это и все-таки приписывать Пушкину презрение к черни народной и демократии - недобросовестно. <...> Вспомните еще эпиграф к "Черни" - procul este, profane. Что Пушкин питал презрение к профанам - это несомненно, но профаны и народ - не одно и то же. Профаны не невежды только, а надменные невежды, и такие встречаются чаще в светском кругу, нежели среди народа <...> Если предполагать, что Пушкин выразил в "Черни" свою поэтическую веру, свое отношение к народу, то этим были бы вычеркнуты другие исповедания веры, написанные им заведомо как характеристика своего призвания. Как бы в предчувствии близкой смерти создавая себе "памятник нерукотворный", Пушкин утешал себя тем, что "к нему не зарастет народная тропа". Едва ли подумал о ней ненавистник
черни»32.
Если в полемике с Волынским Меньшиков ставит целью уничтожить оппонента, представив наиболее очевидные несообразности в его высказываниях, то с Мережковским Меньшиков ведет подлинно научный диспут, показывая собственную эрудицию и безупречную логику рассуждения. Меньшиков дает понять, что он имеет дело с достойным оппонентом, опасную неправоту которого нужно показать публике, убедить ее, что критики-декаденты воссоздают искаженный образ Пушкина: «Пушкин -душа огромная; это была не одна жизнь, а как бы тысяча жизней, сплетенных в одну ткань. Пушкину были доступны все страсти
человеческие и увлечения, вся правда и вся ложь бытия. Пушкин искренно переживал и язычество, и христианство, вмещал в себя все человеческое. Как поэт - он был эхом жизни, "ревел ли зверь" в его сердце, "гремел ли гром" или слышался голос "девы" - на все давал он отклик. Поэзия - упоенье, и он искал его всюду - и в трогательной любви, и в героизме, и "в дуновении чумы". Недолго он прожил, и многое заветное еще не дало в нем расцвета»33.
Статьи Меньшикова из сборника «Критические очерки» вызвали большой интерес в русском обществе. Чехов в основном с похвалой отзывался о критических выступлениях Меньшикова, а статью «Клевета обожания» он оценил особенно высоко: «Ваша "Клевета обожания" - образцовая критическая статья, это настоя-
34
щая критика, настоящая литература» .
В острой дискуссии Меньшиков был вынужден доказать необходимость литературной критики вообще, а тем более критики, основанной на лучших традициях отечественной литературы, а не сконструированной умозрительно критиками-декадентами. В программной статье «О критике» (1893) Меньшиков подчеркивает, что нападки на выдающихся критиков-демократов отнюдь не были случайностью. В рамках широкой полемики о новейшей литературе и критике: «реальную» критику Белинского, Чернышевского и их последователей уничтожали представители новой критики, по словам Меньшикова - «молодые обскуранты и декаденты», а существование новой критики ставили под сомнение уже сами современные писатели и поэты. Меньшиков доказывает, что критика необходима прежде всего самим писателям, так как ее роль в литературном процессе заключается в выявлении нравственных и эстетических эталонов, в которых общество всегда нуждается. Но и здесь писатель подчеркивает, что только талантливая критика является искусством и способна оказывать влияние на литературное творчество: «Речь может идти только о явлениях типических и сильных, о настоящей критике и настоящем искусстве. При этом необходимом ограничении, мне кажется, критика имеет самостоятельное и важное значение в литературе. Она способна не только заимствовать у искусства идеи, но и сообщать ему свои собственные. Она "может не быть" в той же мере, как может не быть и художественная литература; но раз последняя явилась, с нею неизбежно является и критика как органическая принадлеж-
ность искусства. Критика есть самый разум того прекрасного, живого и чувствующего тела, которое зовется литературой: говорить о служебной роли критики можно с тем же правом, как и о служебной роли разума вообще. Критика не только не есть нечто постороннее искусству, но входит в самый процесс творчества на всем его протяжении. Ведь первый и самый строгий, неумолимый критик - это художник. "Творческая способность", "образное миросозерцание" состоят именно в умении выбрать из многих сходных образов самый жизненный и яркий, а выбор предполагает суждение. Лишенный критической способности художник тотчас же превращается в помешанного, у которого разрушены координирующие центры. Через его сознание мчатся вихрем образы и картины, создаваемые воображением, но он не в силах ни на одной остановиться и распределить их: он галлюцинирует, бредит, а не творит. Возвращается разум и, как настоящий хозяин, сейчас же водворяет порядок в душе художника: он начинает распоряжаться воображением так, как это сообразно с его целями. Таким образом, не критика является служебной частью "образного миросозерцания", а наоборот, последнее служит средством для критики, как краски на палитре или как глина на станке скульптора»35.
Меньшиков-критик был уверен, что вдохновение всегда является наивысшим проявлением сознания творческой личности. Творческое озарение, по мнению писателя, являлось интуитивным познанием мира, которое вмещает в себя рациональное познание и превосходит его: «Вдохновение не только не бессознательно, но само оно есть наиболее яркая вспышка сознания, подобно молнии освещающая художнику целый ряд картин и образов в его памяти и дающая возможность увидеть то, что ему всего нужнее в данный момент, по ходу логики творчества»36.
Меньшиков особенно ценил и выделял как особый род критики талантливую писательскую критику, он был убежден, что великие писатели были одновременно и выдающимися критиками: «... они, может быть, не всегда умели выразить свои требования, но инстинктом угадывали, что хорошо и что слабо в их родном искусстве. Этим объясняются столь меткие замечания Шекспира о театре, Гете или Пушкина - о литературе. Небольшие критические заметки того же Тургенева (о Гамлете и Дон-Кихоте), как заметки об искусстве Л.Н. Толстого, Гончарова, Достоевского и др., свиде-
тельствуют о том, что выдающиеся художники обладают не только сильным критическим чутьем, но и выражают его прекрасно»37.
Михаил Осипович говорит еще об одной важной разновидности критики, которая изначально существует и которая необходима, как воздух, каждому художнику, - это суд читающей публики. Отсутствие подготовленной публики всегда было несчастьем для литератора, так как он был обречен на равнодушие или даже глумление со стороны грубых людей, которым вообще искусство не нужно, или тех, кто ищет в литературе только легкое развлечение. Следуя на поводу у этой толпы, художник слова опускается до ее уровня, до копирования. В статье «Литературное бессилие» Меньшиков говорит об этой опасности: «Раздробившаяся на мелочь жизнь дает и мелкое искусство: оно перестает быть чистым искусством и делается прикладным; ничтожная мысль, свойственная мелочи, не требует высокой формы, и художник обращается в ремесленника: он кое-как в состоянии передать на бумаге свои зрительные и слуховые впечатления, но уже не может уловить связи лиц и предметов, того невидимого организма отношений, кото-
38
рый виден глазу мыслителя» .
По мнению Меньшикова, талантливому писателю необходимо искать свою публику, стараться увлечь ее своими идеями, искать справедливой оценки: «Жажда иметь свою публику как для актера, так и для всякого духовного производителя есть отыскивание пределов своей же собственной рассеянной в толпе души»39.
Меньшиков напоминает, что грубая и равнодушная толпа столько раз губила подлинные дарования: «Посланец Божий чувствует себя горьким сиротою, одиноким, как пловец, выброшенный на необитаемый остров. <...> Вся история нашей скудной культуры представляет почти сплошную повесть о рано погибших талантах - погибших от крайнего равнодушия и даже гонения толпы, от неодолимых безнравственных влияний, которыми опутывала среда эти редкие чистые души»40.
По мнению Меньшикова, критика в немалой степени может защитить истинных художников от неправосудного суда тех, кого в обществе призваны обличать писатели. В то же время критика может воспитывать и образовывать публику, т. е. Меньшиков видит в критике посредника между писателем и читателем: «Далеко не древние только классики требуют комментариев; для средней
публики малодоступны и современные великие произведения: пережить ту умственную бурю, продуктом которой явилась "Анна Каренина", может быть, просто не под силу среднему мозгу. Для овладения столь крупным и трудно уловимым содержанием читатель нуждается в чьей-нибудь сильной помощи, и эту помощь должна оказать ему критика. Посредница между художником и зрителем, она продолжает работу обоих до взаимного слияния: работу художника критик продолжает, теоретизируя образные идеи, работу зрителя - вооружая этими идеями его внимание как ключом к раскрытию картин художника»41.
В «О критике» Меньшиков продолжал защитил критиков «реальной» школы Белинского от критиков-декадентов, обосновав литературоцентризм, сформировавшийся в то время в русском обществе. Михаил Осипович был уверен, что не критики школы Белинского были создателями нового обличительного направления в литературе, а сами писатели. Это направление появилось сначала в литературе, а критики как единомышленники лишь примкнули к нему, т. е. осмысление не шло вразрез с художественным творчеством: «Движение литературы к пониманию жизни как она есть, к критическому обсуждению ее началось с Фонвизиным, Пушкиным, Грибоедовым и Гоголем. Высвободившись из пут псевдоклассической эстетики и романтизма, которыми были парализованы сильные таланты Державина и Жуковского, молодая наша поэзия в прикосновении к реальной жизни почерпнула невиданную мощь, расцвела и дала плод сторицей. Пушкин был завершителем старого периода литературы и зачинателем нового; в нем новое течение обнаружилось еще не столь определенно, но уже в Лермонтове и особенно Гоголе оно приняло вполне законченный вид. <.. > Критика только потому приняла нравственный характер, что еще раньше этот же характер усвоила сама беллетристика в лице наиболее ярких своих представителей. "Горе от ума", "Ревизор", "Мертвые души", даже "Евгений Онегин" в его картинах русской жизни - разве это не обличение, разве это не отрицание? <...> Искусство в них явилось не довлеющею себе целью, а тем, чем оно и должно быть - средством для просвещения людей, пробуждения их совести и сознания. Чувствуя, что это-то и есть величайшее призвание литературы, критика школы Белинского встретила с восторженным одобрением реальный роман и реальную
драму как давно жданный приговор над жизнью, прогнившею в грехах своих. <.. > Первобытную, полуварварскую Россию душил тогда затхлый византизм... <...> Необходим был искренний, открытый суд над повреждением нравов, над темными суевериями, считавшимися святыней. И этим судом могла быть, по условиям нашей жизни, только литература, единственный доступный русскому обществу орган некоторого выражения своих желаний, хотя и слабый, связанный орган»42.
По мнению Меньшикова, только благодаря демократической критике читатели смогли оценить произведения Гоголя, Тургенева, Гончарова, Островского, их подлинную художественность и
43
через нее «самую перспективу русской жизни» .
Полемизируя со своими оппонентами в дискуссии, Меньшиков искал ответ на вопрос: какой должна быть современная ему критика? Он признает все виды критики: «Пусть критик будет эстетик, филолог, историк, психолог, социолог, моралист - он одинаково нужен, если дает нужное»44. Ссылаясь на мнение своих коллег, теоретиков западной критики, И. Тэна, Г. Брандеса, Ж. Сен-Бёва, Меньшиков отмечает, что эстетическая критика в Западной Европе уступила место критике «общественной, социальной, научной (т.е. филологической, исторической, философской, общественно-бытовой, психологической и т.п.)», а западные критики «смотрят на художественную вещь как на общественное явление, как на продукт известного времени, места, нравов и обычаев, характера самого писателя, его расовых и личных свойств и т. п.»45. Меньшиков уточняет, что в западной критике существуют и «еще более объемлющие по форме критики», как эстопсихология Э. Геннекена, которая сочетает все перечисленные виды критики. Но писатель еще раз повторяет, что «верховным принципом критики, как и всякой человеческой деятельности, должно стоять удовлетворение нравственного чувства. Средства у критики могут быть всевозможные, цель же должна быть одна: послужить доб-
ру»46.
Таким образом, Меньшиков принимал активное участие в масштабной дискуссии о критике и новейшей литературе, в ходе которой он проявил себя как талантливый вдумчивый критик. Он одним из первых осознал значимость наследия «реальной критики» прошлого как отклик на потребности литературы. Однако пи-
сатель понимал, что методология литературной критики нуждается в обновлении, поэтому он внимательно следил за творческой эволюцией не только критиков-народников старшего поколения, их последователей среди своих ровесников, но и представителей всех разновидностей новой критики. Он изучал развитие западной критики, выявляя новейшие тенденции ее развития. Будучи критиком-философом, он всегда на первое место в любой критико-публицистической работе ставил нравственный принцип. Вклад литературно-критического наследия Меньшикова в отечественное литературоведение, на наш взгляд, заключается прежде всего в том, что Меньшиков-критик был продолжателем того направления в русской литературе и критике, которое В.Е. Хализев назвал «мироприемлющим началом», ставшим своеобразной антиномией социально-критическому, обличительному направлению. Представители «миропонимающего направления» в художественном тексте искали те ценностные принципы, которые были значимы для автора произведения. «В других работах начала XX столетия русская классическая литература была осмыслена в духе пушкинского ответа на чаадаевское "Философическое письмо": как наследование и средоточение ценностей отечественной культуры <...>. В качестве доминирующих начал (и при этом весьма высоко оцениваемых) здесь обсуждались этический пафос, "учительность", идея жертвенного служения в творчестве русских писателей XIX века»47.
Крупчанов Л.М. История русской литературной критики XIX в.: Учеб. пособ. -М.: Высшая школа, 2005. - С. 6. Там же. - С. 6. Там же. - С. 6-7.
Егоров Б. Ф. О мастерстве литературной критики: Жанры, композиция, стиль. -Л., 1980. - С. 3
Прозоров В.В. История русской литературной критики: Учеб. пособ. для высш. учеб. заведений по направлению и специальности «Филология» / Под ред. В.В. Прозорова и др. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Академия, 2009. -С. 176.
Там же. - С. 178.
Меньшиков М. «Библейский титул г. Михайловского // Письма к ближним. -СПб., 1904. - С. 33-34.
Меньшиков М.О. «Слово о мужиках» // Меньшиков М.О. Критические очерки. -СПб., 1902. - Т. 2. - С. 97.
Протопопов М.А. Публицист-идиллик // Русская Мысль. - 1898. - № 11. -С. 148.
Там же. - С. 148-149. 11 Там же. - С. 148. Там же. - С. 151-152. Там же. - С. 151.
Прозоров В.В. История русской литературной критики: Учеб. пособ. для высш. учеб. заведений по направлению и специальности «Филология» / Под ред. В.В. Прозорова и др. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Академия, 2009. -С. 182.
Меньшиков М.О. О литературе будущего // Меньшиков М.О. Великорусская идея. - М.: Ин-т рус. цивилизации, 2012. - Т. 1. - С. 252. Указ. соч. - Т. 1. - С. 253.
17 Там же. - С. 254.
18 Там же. - С. 265.
19 Указ. соч. - Т. 1. - С. 271. Меньшиков М. «Слово о мужиках» // Меньшиков М.О. Критические очерки. -СПб., 1902. - Т. 2. - С. 87. Указ. соч. - Т. 2. - С. 97. Там же. - С. 97-98, 100.
Меньшиков М.О. Критическое декадентство // Меньшиков М.О. Критические очерки. - СПб., 1902. - Т. 2. - С. 242-243. Указ. соч. - Т. 2. - С. 243. Там же. - С. 243. Там же. - С. 243.
27 Там же. - С. 249.
28 Там же. - С. 271-272.
29
16
20
21 22
23
24
25
26
Там же. - С. 263.
Меньшиков М.О. Клевета обожания // Меньшиков М.О. Критические очерки. -СПб., 1902. - Т. 2. - С. 139-140. Указ. соч. - Т. 2. - С. 142. Там же. - С. 144. Там же. - С. 144.
Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков: Переписка, дневники, воспоминания, статьи / Сост., статьи, подгот. текстов и примеч. А. С. Мелковой. -М.: Рус. путь, 2005. - С. 135.
Меньшиков М.О. О критике // Меньшиков М.О. Великорусская идея. - М.: Ин-т рус. цивилизации, 2012. - Т. 2. - С. 268-269. Указ. соч. - Т. 2. - С. 269-270.
37 Там же. - С. 270.
38 Меньшиков М.О. Литературное бессилие // Меньшиков М.О. Великорусская идея. - М., 2012. - Т. 2. - С. 156.
36
39 Меньшиков М.О. О критике // Меньшиков М.О. Великорусская идея. - М.: Ин-т рус. цивилизации, 2012. - Т. 2. - С. 271.
40 Указ. соч. - Т. 2. - С. 273-274.
41 Там же. - С. 275-276.
42 Там же. - С. 282.
43 Там же. - С. 283.
44 Там же. - С. 287.
45 Там же. - С. 287.
46 Там же. - С. 288.
47 Хализев В.Е. Ценностные ориентации русской классики. - М., 2005. - С. 26.
