CC BY
25
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2011. № 5
Д.А. Цыганков
(кандидат ист. наук, старший научный сотрудник кафедры истории России
XIX — начала XX в. исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*
М.К. ЛЮБАВСКИЙ И ОРГАНИЗАЦИЯ 200-летнего ЮБИЛЕЯ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ М.В. ЛОМОНОСОВА В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
Статья посвящена истории подготовки и празднованию 200-летнего юбилея М.В. Ломоносова в контексте кризисного для Московского университета 1911 г. Показано, как мероприятия ломоносовского праздника стали ареной столкновения амбиций и различных политических (а отсюда — и преподавательских, научных и в целом профессиональных) позиций. Значительный объем фактического материала вводится в научный оборот впервые. Особое внимание автор уделяет программе выхода из кризиса, предложенной ректором университета М.К. Любавским.
Ключевые слова: 200-летний юбилей М.В. Ломоносова, кризис Московского университета 1911 г., ректор М.К. Любавский, профессора университета.
The article deals with the preparation and celebration of the 200th anniversary of M.V Lomonosov in the context of Moscow University's crisis of 1911. It reveals how the celebration turned out to be an arena of clash between various political (and therefore — scientific and professional) platforms. A sizeable amount of scientific material is introduced into the scientific discourse. The article displays special interest towards the program of overcoming the crisis, as proposed by the University president M. Liubavskiy.
Key words: M. Lomonosov's 200th anniversary, Moscow University's crisis of
1911, president M. Liubavskiy, university professors.
* * *
В последнее время в историографии пристальное внимание уделяется проблемам исторической памяти1. Одним из аспектов этой общей крупной историософской проблемы является изучение различных юбилейных мероприятий2. В связи с этим несомненный интерес представляет изучение подготовки и проведения торжеств, посвященных празднованию 200-летней годовщины со дня
* Цыганков Дмитрий Андреевич, тел.: 8-905-579-03-90; e-mail: [email protected]
1 См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. Знание о прошлом. Теория и история: В 2 т. Т. 1. Конструирование прошлого. М., 2003; Т. 2. Знание о прошлом. М., 2006; Они же. Социология знания о прошлом. М., 2005.
2 См.: Кулябко Е.С. Ломоносовский юбилей 1911 г. // Литературное творчество М.В. Ломоносова: Исследования и материалы. М.; Л., 1962. С. 300—310; Ульянова Г.Н. Национальные торжества (1903—1913 гг.) // Россия в начале ХХ века: Исследования. М., 2002; Цимбаев К.Н. Православная церковь и государственные юбилеи императорской России // Отечественная история. 2005. № 6. С. 42—51.
рождения М.В. Ломоносова в Московском университете. Исследование данного сюжета выводит на две важнейшие проблемы общей истории Московского университета: истории кризиса 1911 г.3 и роли профессуры университета во главе с ректором М.К. Любав-ским в преодолении его последствий4.
Фактически эта проблематика не разработана в современной историографии Московского университета, что вполне объяснимо. Во всех коллективных работах советского времени5, посвященных истории Московского университета, преобладал подход к событиям 1911 г., восходящий к его оценке покинувшими университет профессорами. Согласно воззрениям либеральной профессуры, коллективная отставка 1911 г. была протестом наиболее «прогрессивной» части ученых, за которыми стояли научные школы, против «бездумного» вмешательства государства в научную жизнь, в результате которого страдали честь и достоинство университетского профессора, окончательно падал его престиж в глазах студенчества, чего нельзя было допустить6. В результате, поддержав уволенного из университета ректора А.А. Мануйлова, его помощника М.А. Мензбира и проректора П.А. Минакова, московская профессура встала на путь открытой оппозиции политике государства в сфере народного просвещения.
Стоит отметить, что профессора, покинувшие Московский университет, приняли решение не возвращаться в него поодиночке и пристально следили за исполнением этого обета7. Их возвращение в университет было подготовлено министром народного просвещения графом П.Н. Игнатьевым, проводившим политику сотрудничества с прокадетской профессурой в Государственной думе. Окончательно возвращение стало возможным после революции 1917 г., что привело к новому внутреннему конфликту в среде московской профессуры, так как решением министра народного просвещения Временного правительства, которым стал бывший ректор Московского университета А.А. Мануйлов, все назначенцы, получившие должности в университете в период с 1911 по 1917 г., были уволены,
3 О ситуации 1911 г. см.: Иванов Ю.Ф. Московский университет в 1911 году // Российские университеты ХУШ—ХХ вв. Воронеж, 2002. Вып. 5. С. 164—177.
4 См.: Ермолаев Ю.Н. Ректор Московского университета М.К. Любавский // Академик М.К. Любавский и Московский университет. М., 1995. С. 120—222.
5 Очерки по истории Московского университета. // Учен. зап. МГУ. История. Вып. 50. М., 1940; История Московского университета. Т. 1. М., 1955.
6 См.: например: Вернадский В.И. 1911 год в истории русской умственной культуры // Вернадский В.И. Публицистические статьи. М., 1996. С. 186—199; Сперанский Н.В. Кризис русской школы: торжество политической реакции. Крушение университетов. М., 1914.
7 Частично эта проблематика намечена в работе: Романов Ю.В. Наука и власть: наследие Л.А. Кассо // Труды науч. конф. студентов и аспирантов «Ломоносов-99». История: Сб. тезисов. М., 1999. С. 76—80.
а ректор М.К. Любавский должен был уйти со своего поста (сохранив, правда, профессорскую должность)8.
В либеральной оценке событий 1911 г. действия правительства подвергались резкой критике как неоправданные и непродуманные, позиция «прогрессивных» профессоров объяснялась естественным желанием сохранить автономию вуза9, оставшиеся профессора Московского университета подвергались нравственному осуждению, а занявшие места ушедших «провинциалы-карьеристы» — остракизму. Это общее воззрение профессоров-либералов, активных деятелей университетского конфликта 1911 г., дополнялось в советской историографии общей негативной оценкой «столыпинской реакции» в области образования10. В этой системе координат события 1911 г. символизировали конфликт между реакционной высшей бюрократией и профессорами-либералами по вопросу о недопустимости тотального контроля над университетской наукой со стороны государства.
Такая оценка событий университетской истории начала ХХ в., господствовавшая в отечественной историографии, принималась, с некоторыми оговорками, и в трудах крупнейших зарубежных специалистов по университетскому вопросу. Так, С. Кассоу считал причиной университетского кризиса 1911 г. общую направленность политики П.А. Столыпина в области образования, проводником которой был А.Н. Шварц. При этом исследователь отмечал, однако, что либеральная профессура не стремилась к жесткой конфронтации с властью, а, наоборот, пыталась воспользоваться ее поддержкой для создания новых научных направлений и борьбы со студенчеством11. Причиной конфликта декабря 1910 — февраля 1911 г. Кассоу называет личную убежденность Столыпина в том, что позиция, занятая ректором Московского университета А.А. Мануйловым, является политической и объясняется его партийными пристрастиями12. Сходные воззрения, правда, на более широком фактическом материале, отстаивает немецкая исследовательница — профессор Труде Маурер13, которая рассматривает противостояние правительства и профессуры как отражение двух
8 См.: Новиков М.М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. М., 2009. С. 164—213.
9 Из новейших исследований о проблеме автономии в университетах в начале ХХ в. см.: Ростовцев Е.А. «Борьба за автономию»: корпорация столичного университета и власть в 1905—1914 гг. // Journal of Modern Russian History and Hitoriography. (2009). 2. P. 75—121.
10 См.: Оськина Е.Д. Московский университет в годы столыпинской реакции и революционного подъема, 1907—1914: Дисс. ... канд. ист. наук. М., 1954.
11 Kassow S. Students, Professors, and the State in Tsarist Russia. Berkeley; Los Angeles; London, 1989. P. 343—370.
12 Kassow S. Op. cit. С. 356.
13 Maurer T. Hochschullehrer im Zarenreich. Köln; Weimar; Wien, 1998.
разных подходов к проблеме взаимодействия государства и научного экспертного сообщества в вопросах науки и образования: более консервативного, прагматичного — государственного, и, наоборот, либерального, восходящего к ценностям исследовательского университета, профессорского.
Наконец, в последнее время, предпринималась попытка нового прочтения ситуации 1911 г.. Так, в одном из докладов А.Ю. Андреева на международной конференции, посвященной истории высших учебных заведений Европы в годы Первой мировой войны14, был поставлен вопрос о так называемом «расколотом университете» в 1911 г. Автор показал существование различных конфликтов в профессорской среде Московского университета в предшествующее время, высказав предположение, что в 1911 г. завершился некий долготекущий процесс размежевания университетских ученых. Работа Андреева, таким образом, поставила вопрос об имевшихся внутри самой профессорской среды Московского университета спорах и дискуссиях по всем направлениям академической политики: о взаимоотношениях ученых и администрации в деле подготовки научной смены, о резком изменении приоритетов Министерства народного просвещения в пользу развития точных и естественных наук. Эти же проблемы обсуждаются в настоящее время в работах, посвященных властным практикам ученых, ставших крупными администраторами и государственными деятелями15.
Какова же была ситуация в Московском университете к 1911 г.? Прежде всего стоит отметить, что университетские профессора рубежа веков диагностировали затяжной кризис, переживаемый университетом16. Во-первых, в то время как число студентов росло (за 1900—1917 гг. прирост составил 161,8%), профессорско-преподавательский состав университетской корпорации сократился в 1900—1917 гг. на 21,7%. Если на одного преподавателя в 1900 г. приходилось 16 студентов, то в 1917 — уже 34. Во-вторых, авторитет профессора в глазах студентов университета был низок, постоянно росло число обструкций по разным мотивам, устраиваемых
14 "Die gespaltene Universität". Moskauer Gelehrten 1911—1917 // Kollegen — Kommilitonen — Kämpfer. Europäische Universitäten im Ersten Weltkrieg / Hrsg. T. Maurer. Pallas Athene. Beiträge zur Universitäts — und Wissenschaftsgeschichte. Bd. 18. Franz Steiner Verlag, Stuttgart, 2006. S. 159—176.
15 См.: Черказьянова И.В. Академические ученые в роли государственных чиновников (на примере попечителей учебных округов) // Академия наук в истории культуры России XVIII—XX веков. СПб., 2010. С. 102—134.
16 См.: Виноградов П.Г. Учебное дело в наших университетах // Вестник Европы. 1901. Т. V. Кн. 10. С. 537—573; Он же. Что делается и что делать в русских университетах // Освобождение. 1902. № 2. С. 21—23; № 3. С. 39—40; Вернадский В.И. Об основаниях университетской реформы. М., 1901.
профессорам. В-третьих, для студенческой массы была характерна определенная мировоззренческая позиция, согласно которой студенты в университете не столько получали специальные знания по изучаемым наукам, сколько отстаивали идеалы новой жизни, которые они понимали очень широко17. Университет рассматривался ими не как храм науки, где профессора — его жрецы, а студенты — лишь приобщающиеся тайн (на чем настаивали профессора), а как «парламент несовершеннолетних»18, как определил в свое время университет Б.Н. Чичерин. Профессора вне зависимости от политических предпочтений с тревогой отмечали, что студенты в большинстве своем — политизированные люди, затем обыватели, которые идут в университет ради возможности получить вместе с дипломом определенный классный чин, и совсем в малой свой части — люди, интересующиеся наукой. Отчетливо этот взгляд профессоров был выражен после студенческих волнений 1899—1901 гг., причиной которых они считали политические и обывательские настроения в студенческой среде, несамостоятельность молодого человека, поступающего в университет19. Еще более очевидно это стало после событий 1905—1907 гг. Так, М.К. Лю-бавский причины негативного отношения студентов к науке видел в «необыкновенно плохой постановке нашей средней школы, выпускающей людей, способных не столько мыслить, сколько глубоко чувствовать, жадно хватающихся за все крайнее, <...> в упадке христианской религиозности, на место которой естественно становится новая религия <...> социалистическое сектантство»20.
Вместе с тем в течение долгого времени прийти к единой позиции по отношению к студенческому движению профессора не могли. В основе разногласий был вопрос о возможности существования студенческих организаций в стенах университета. Профессора-консерваторы резко выступали против этого, поскольку считали, что появление такого рода организаций приведет к участию студентов в политических мероприятиях и взорвет университет из-нутри21. Профессора-либералы, напротив, считали возможным допустить студенческие организации в университет, полагая, что студенческое движение пойдет на спад в случае коренных реформ
17 См.: Кручковский В.М. Политические настроения российского студенчества: 1905—1917 гг. // Интеллигенция и российское общество в начале XX века. СПб., 1996. С. 98—113; Олесич Н.Я. Господин студент императорского Санкт-Петербургского университета. СПб., 2002.
18 Чичерин Б.Н. Воспоминания Б.Н. Чичерина. В Московском университете. М., 1929. С.16
19 О причинах студенческих волнений. М., 1901. С. 8.
20 Ермолаев Е.Н. Ректор Московского университета М.К. Любавский // Академик М.К. Любавский и Московский университет. С. 156.
21 См.: БоголеповН.П. Страница из жизни Московского университета. М., 1911.
в государственном устройстве. Профессора-академисты возражали против формирования общестуденческих организаций, считая возможным создавать студенческие организации для научных целей22.
Революция 1905—1907 гг. еще более обострила внутренние отношения в университете. Описывая ситуацию в его стенах в начале 1906 г., Любавский замечал: «Тяжелый и затяжной кризис переживают русские университеты и другие высшие учебные заведения. После годичного, а в большинстве высших учебных заведениях и полуторагодичного перерыва занятия возобновились осенью истекшего года. В истекшем осеннем семестре в Московском университете занятия прерывались три раза, в последний раз за неделю до предложенного первоначально окончания семестра. В лицах, желающих учиться, нет недостатка. По общему отзыву профессоров, лекции и практические занятия посещались студентами в истекшем семестре как никогда раньше. Но наряду с этим нельзя отрицать и того, что весьма значительная часть нашей учащейся молодежи втянута в революционный водоворот. Эта часть молодежи почти во всех учебных заведениях устроила сходки, на которых вынесены были единообразные резолюции — открыть высшие учебные заведения для того, чтобы использовать их в революционных целях. Посторонние входили в состав постоянных студенческих организаций — землячеств, кружков и т.д., наконец, революционная часть студенчества организовала общестуденческое правительство. В Московском университете такое правительство создалось в лице так называемого Центрального университетского органа, который был выбран социал-демократами, социал-революционерами, кадетами, трудовиками, социалистами-народниками и т.д. В лице этого центрального органа создалась студенческая власть, которая имеет влияние на судьбы университета не менее, чем профессорская коллегия. Революционная часть молодежи в настоящее время буквально держит в своих руках течение учебных занятий, которым она старается не мешать только по мере возможности, и каждую минуту готова нарушить их и сделать немыслимыми. Мирная часть студенчества находится под гнетом ее, терроризирована ею и не в силах парализовать ее своеволие... В последнее время революционеры выдвигают идею о студенческой корпорации и автономии, в соответствии с которой в автономном университете должно быть и автономное студенчество наряду с автономной профессорской корпорацией. Эта академическая корпорация должна принимать равное с профессорами участие в академической жизни, отсюда требование — допустить студенческих
22 См.: Цыганков Д.А. Московский университет в городском пространстве начала XX в. // Университет и город в России (начало ХХ века) / Под ред. Т. Маурер, А. Дмитриева. М., 2009. С. 371—460.
делегатов в Совет университета с правом решающего голоса. Так обстоит дело в университете, так оно обстоит и в других высших учебных заведениях, до женских курсов включительно, где оно осложнилось тем, что значительная часть преподавателей обнаружила склонность пойти навстречу этим притязаниям. Таким образом, в высших учебных заведениях фактически теперь два хозяина, два распорядителя, две власти: совет преподавателей и студенческое правительство. Обе эти силы постоянно сталкиваются, трутся одна об другую, как в вопросах чисто академического характера, так в особенности в главном, основном вопросе — для чего существуют высшие учебные заведения. Профессора, конечно, утверждают, что высшие учебные заведения существуют для распространения научного образования, студенчество настаивает, что эта цель должна в настоящее время отступить на задний план перед настоятельным желанием политики. По совести нужно признать, что профессорские коллегии употребили все усилия, чтобы при данных обстоятельствах спасти хотя бы остатки высшего образования: проявили много такта и гуманности, чтобы сдерживать разбушевавшуюся молодежь, так или иначе держать ее при научных занятиях; проявили, наконец, много самоотвержения и нравственного мужества, действуя по совести и не встречая почти нигде сочувствия в одобрении своим действиям <...> Разбушевавшееся море политических страстей стало захлестывать своими волнами высшие школы и сносить в них все начинания профессорских коллегий. Необходимо создать прочные дамбы и оградить ими высшие школы»23.
Из выступления Любавского видно, что кризис университета проявлялся на нескольких уровнях. Во-первых, налицо был кризис управления. Первоначально он заключался в конфликте между университетским советом и Министерством народного просвещения. Совет требовал автономии вуза, отказа от Устава 1884 г. Однако формальная победа университетского Совета — введение в действие Временных правил 27 августа 1905 г. — еще более запутала ситуацию. Оказались не разграничены властные полномочия между избранным ректором, Советом, попечителем и министерством. В результате для решения возникающих вопросов создавались различные комиссии, не предусмотренные законодательством. Так, сразу после закрытия университета в начале 1905 г. была создана Комиссия по выработке мероприятий для восстановления нормальной жизни университета, члены которой пришли к мнению, что «нестроения академической жизни находятся в тесной зависимости от общих условий жизни нашего отечества и не могут быть искоренены никакой университетской реформой»24. После введения
23 Любавский М.К. К университетскому вопросу // Голос Москвы. 1906. 28 дек.
24 Доклад комиссии см.: ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 249. Д. 95. Л. 113.
Временных правил 27 августа была сформирована комиссия для управления хозяйственными и учебными делами, в которую вошли В.И. Вернадский, Р.Ю. Виппер, В.О. Ключевский, П.И. Новгородцев, К.А. Тимирязев. Наконец, после осеннего кризиса 1906 г., спровоцированного общестуденческими организациями и повлекшего новое закрытие университета, была создана Советская комиссия — антикризисный орган, перед которым была поставлена цель скорейшего открытия университета.
Кроме легальных, но внеуставных профессорских органов власти университетом пытались управлять нелегальные студенческие организации. В управление учебным заведением вмешивались также московский генерал-губернатор и обер-полицмейстер, что не предусматривалось университетской нормативной базой, но подразумевалось режимом чрезвычайной охраны, действовавшим в Москве. В университете неоднократно возникали ситуации многовластия. Наиболее ярко — в 190625 и 1911 гг.
Вслед за управленческим кризисом в университете последовал кризис финансовый. Поскольку в 1905—1907 гг. занятия практически не проводились, в университетском бюджете образовалась дыра, дававшая себя знать вплоть до начала военного периода. В конце 1905 г. была образована сметная комиссия во главе с Любавским, которая диагностировала дефицит бюджета порядка 100 тыс. руб.26 Став ректором, Любавский на одном из выступлений перед Советом в 1912 г. вновь констатировал бюджетный дефицит: «...университет переживает критический момент в финансовом отношении. Предстоит ликвидировать много неоплаченных счетов за старые годы. Необходимо установить равновесие в бюджете. Несоответствие имеющихся у университета средств росту потребностей проявляется <...> во всех частях университетского хозяйства»27. Дефицит средств составлял около 150 тыс. руб.
Бюджет университета формировался из двух частей — штатных средств, выделяемых министерством, которые оставались неизменными для всех коронных университетов с середины 1870-х гг., и специальных средств, представлявших собой частные пожертвования, плату за обучение студентов, за лечение больных в университетских клиниках (доходы в бюджет они не приносили, однако являлись самоокупаемыми), доходы от процентных бумаг. Расход штатных средств имел целевое назначение. Специальные средства университет имел право тратить по собственному усмотрению. Поскольку занятия в 1905—1907 гг. прерывались более чем на семестр, университет вынужден был возвращать студентам плату за
25 Русские ведомости. 1906. 3 окт. № 242;1906. 6 окт. № 245.
26 Ермолаев Ю.Н. Указ. соч. С. 149.
27 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 249. Д. 105. Л. 121—122.
обучение. А так как расходы при этом не уменьшались, то и образовался дефицит.
Финансовый кризис имел еще одну составляющую — слабое финансирование коллективных научных исследований в университете. Между тем конец XIX — начало XX в. — это эпоха научной революции, потребовавшей коренной реорганизации научных учреждений. Точные и естественные науки на рубеже веков начинают дифференцироваться, требовать все большей специализации и новых форм организации труда ученых: появляются различные лаборатории, институты, опытные станции, что ведет к разрастанию университета и утрате им своего пространственного и организационного единства. Вместе с новыми запросами науки на место профессору-«мандарину»28, прежде всего гуманитарию, олицетворявшему собой ту или иную отрасль знания, приходят научные коллективы — требуется все большее финансирование. Эту ситуацию профессора университета хорошо понимали. На том же Совете, на котором Любавский огласил дефицит университетского бюджета, он заметил, что если университет — должник поставщиков, то казна в еще большей степени должник университета.
Каковы были способы выхода из университетского кризиса, вызванного отсутствием консенсуса по основным вопросам университетской жизни?
Административный подход к решению этой проблемы был продемонстрирован министром народного просвещения А.Н. Шварцем. Он считал законодательство по вопросам высшего образования начала ХХ в. ущербным, вырванным у правительства революцией и начал его пересмотр. Министр добился отмены всех распоряжений по университетскому вопросу, сделанных в период с 1905 по 1908 г. и фактически вернул университет к нормам Устава 1884 г. (продолжали действовать только Временные правила 1905 г.). Однако борьба с отменой вырванных революцией уступок не составляла сути его взглядов на проблему университета.
Шварц считал необходимым вынести за стены университета любую внеучебную и вненаучную деятельность преподавателей и студентов, подчинив их в этом отношении общему надзору Министерства внутренних дел наряду со всеми другими подданными империи. Технически эту проблему он хотел решить в новом уставе, который в мае 1910 г. внес в Думу. Проект предусматривал широкие полномочия министерства в управлении вузами. Министр утверждал избранных ректора и проректора, а в случае двукратного неутверждения мог назначить на эти посты других лиц. Министр
28 Об этом термине и его значении см.: Рингер Ф. Закат немецких мандаринов. Академическое сообщество в Германии, 1890—1933. М., 2008.
назначал также советника по хозяйственной части, ведавшего экономическими вопросами в вузе. Надзор за университетами осуществлял подотчетный министру попечитель учебного округа, имевший право созывать собрания Совета, правления и факультетов. Расширялись права факультетских собраний и одновременно сужались права Совета. Любое избранное Советом должностное лицо должно было быть утверждено попечителем. Выход из кризиса для Шварца был связан с административной реформой, строгим распределением компетенций между различными центрами университетской власти29.
Сторонникам академического варианта выхода из кризиса был Любавский. Соответствующая идеологическая программа была намечена им в 1907 г.: «Давно уже политика стала врываться в наш храм науки, чистой и вечной истины. Сначала ворвалась она в форме революционной пропаганды шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов. За нею последовало правительственное воздействие с его руководящим началом политической благонадежности, с его уставом 1884 г. Политика подорвала авторитет профессоров в глазах студенчества и общества, крепко вошла в головы мысль, что профессора не представители независимой науки, а правительственные агенты, все равно — хотя бы они излагали дифференциальные или интегральные исчисления и не занимали никаких административных должностей. Политика воспитала в учащейся молодежи чувство и сознание, что университет не храм науки, а место для ответного политического воздействия, центр для всяческих махинаций в этом направлении. Правительство задавалось целью заставить студентов только учиться и не заниматься никакой политикой. Кончилось тем, что студенты в огромном количестве перестали совсем учиться и занялись такой политикой. Студенты теперь провозгласили университет политическою трибуною революционного народа.
Правительство увольняло неблагонадежных профессоров. Кончилось тем, что студенты стали бойкотировать и не прочь увольнять благонадежных. Правительство старалось разъединить студентов, строго запрещая и преследуя сходки и студенческие организации. Кончилось тем, что университетские помещения служат теперь преимущественно для сходок и всевозможных собраний, не имеющих ничего общего с академическими вопросами. Не достигло своей цели правительство и в своем стремлении подобрать контингент преподавателей, преданных только науке и чуждых всякой политики. Одно только осталось по-старому: нет должного уважения к свободе и независимости мысли в университете, нет культа
29 См.: Соболевский С. Александр Николаевич Шварц: Очерк // Шварц А.Н. Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М., 1994. С. 255—270.
истинного и научного знания. И теперь над ним полицейский надзор, еще более тяжкий, чем прежде; и теперь производится в нем политический сыск, перед которым практиковавшийся прежде — ничто... Воздуху, воздуху больше нашей бедной а1тае таЫ! Иначе в нашем храме задохнутся все, кто идет учить и учится, и погаснет огонь на жертвеннике Аполлона, и мерзость запустения водвориться в месте святом»30.
Своими практическими действиями на должности декана историко-филологического факультета и ректора университета Любавский сформировал и программу действий академиста. Ее суть сводилась к углублению научной специализации. Так, на историко-филологическом факультете ректор увеличил количество штатных ординарных профессоров исторического отделения. В декабре 1909 г. он предложил пересмотреть учебный план факультета в связи с окончанием четырехлетнего цикла действия предметной системы. В результате на историко-филологическом факультете появились вспомогательные курсы по истории политических и общественных учений и истории права, стали разрабатываться курсы социологического характера, сокращались курсы «Истории славян» и «Истории Церкви».
На должности ректора Любавский пытался переоснастить новым оборудованием университетские подразделения, расширить штаты, ввести в учебный план новые специальности и дисциплины. Так, в 1912 г. в Совете под председательством Любавского рассматривалось прошение о переоборудовании кабинета механики по требованию Н.Е. Жуковского, просившего у министерства выделить 13 тыс. руб. на устройство большой трубы и гидродинамического бассейна и 3700 руб. на штатное содержание кабинета. Вместе с Жуковским заявление в Совет о переоборудовании собственных научных подразделений подали заведующий термической лабораторией Н.А. Умов и директор Астрономической обсерватории П.К. Штернберг31.
Одним из элементов сплочения вокруг университетских ценностей стала организация Любавским различных праздничных мероприятий, посвященных деятелям русской науки, знаковым событиям русской истории. В частности, Любавский выступил с инициативой проведения празднований в честь 50-летия Крестьянской ре-формы32, 200-летия со дня рождения М.В. Ломоносова, 100-летия со дня рождения Т.Н. Грановского, 300-летия дома Романовых.
30 Голос Москвы. 1907. 12 янв.
31 Отчеты о состоянии и действиях императорского Московского университета за 1911—1913 гг.
32 См.: ЕрмолаевЮ.Н. Указ. соч. С. 177—180.
Подготовка юбилея Ломоносова очень показательна в этом отношении. 26 мая 1910 г. по предложению историко-филологического факультета, от имени которого выступал Любавский, постановлением Совета университета была образована специальная Комиссия для организации чествования университетом памяти М.В. Ломоносова по случаю исполняющегося 8 ноября 1911 г. двухсотлетия со дня его рождения. В комиссию вошли 8 членов (по 2 от каждого факультета). Члены комиссии приняли следующие решения. Во-первых, для того чтобы развести празднование юбилея Ломоносова, которое одновременно готовили и Академия наук и Московский университет, комиссия предложила Совету университета провести праздник 12 января 1912 г., приурочив его к Татья-ниному дню33. Во-вторых, торжества устраивались не только всеми факультетами университета, но и всеми крупнейшими его научными обществами, что символизировало единение наук в университете. В-третьих, в честь памяти Ломоносова предполагалось издание сборника, в который должны были войти все речи, произнесенные на юбилее, а также помещены материалы по истории университета в XVIII в. Несмотря на то что предложения Комиссии были подготовлены достаточно быстро, их одобрение Советом университета состоялось лишь 10 декабря 1911 г. Еще 8 ноября 1911 г. в университетской церкви была отслужена заупокойная литургия и панихида по Ломоносову, а слово памяти произнес профессор богословия и настоятель университетского храма Н.И. Боголюбский.
Торжественные чтения, посвященные памяти Ломоносова, были проведены 12 января 1912 г. в актовом зале старого университета, в одном из углов которого находилась мозаика М.В. Ломоносова «Господь Саваоф».
В центре внимания докладчиков были наиболее острые вопросы, волновавшие русскую научную интеллигенциию начала ХХ в.: о соотношении веры и науки; о возможном диалоге свободного, самостоятельного ученого и бюрократического русского государства; размышления об особом пути русской науки и ее европейском векторе развития. Фигура Ломоносова как нельзя лучше подходила для постановки такого рода проблем. Ломоносов всегда был в центре публицистического внимания русских общественных деятелей. Различные суждения, иной раз афористического характера, высказали о нем многие значимые для русской научной интеллигенции мыслители. Докладчики в своих выступлениях ссылались на А.Н. Радищева, А.С. Пушкина, В.Ф. Одоевского, А.И. Герцена, М.П. Погодина, В.Г. Белинского и многих других,
33 Во время революции 1905—1907 гг. Любавский выступал на страницах «Голоса Москвы» с призывом превратить Татьянин день в праздник университетского единства.
показав неослабевающий интерес русского общества к Ломоносову в течение XIX в., вписав свои доклады в общественную полемику о вкладе Ломоносова в историю русской культуры. Одновременно к 1911 г. резко улучшилась источниковая база для суждений о Ломоносове как человеке, ученом, администраторе, мыслителе, что делало перекличку представителей разных наук и университетских питомцев весьма интересной и с академической точки зрения. В результате состоялась своеобразная дискуссия между докладчиками, среди которых оказались М.К. Любавский, М.Н. Сперанский, И.А. Каблуков, А.П. Павлов, Д.Н. Анучин, Р.Ф. Брандт, П.Н. Сакулин.
Все докладчки (кроме Сакулина), были признанными лидерами в своей отрасли науки, имели учеников и очень прочные позиции в Совете университета. При этом все они были неполитическими профессорами, т.е. профессорами, нейтрально или с опаской относившимися к кадетствующей профессуре. Сакулин, напротив, был представителем так называемых «младших преподавателей», в годы революции 1905—1907 гг. он активно участвовал в деятельности Академического союза, в рамках которого близкие к нему ученые требовали от профессоров-«мандаринов» допустить их к управлению университетом34. Четверо (Любавский, Сперанский, Брандт, Сакулин) из семи выступавших были профессорами-гуманитариями.
Впрочем, разный жизненный, административный и академический опыт не мешал всем выступавшим занять практически одинаковые позиции в оценке значения Ломоносова в истории русской науки, культуры, общества и государства. В разных интерпретациях прозвучала мысль о том, что Ломоносов резко выделялся из круга лиц своей эпохи, был культурным героем XVIII в., «гением русского народа». Однако природа этой гениальности понималась докладчиками по-разному (от гения «милостью Божией», своеобразного русского святого у Любавского, до своеобразного антиклерикала, первого русского ученого, для которого было характерно научное мышление). Выступающие с докладами явно образовали две противоположные в своем понимании Ломоносова группы. В одну входили Любавский, Сперанский, Каблуков, Брандт, в другую — Павлов, Анучин, Сакулин.
Первая группа докладчиков видела в Ломоносове прежде всего представителя русского народа, с его характерными психологическими чертами (вера, свободолюбие, необузданный нрав, глубина, быстрая способность учиться). Подчеркивалось, что жизнь и деятельность Ломоносова — это своеобразный ответ только формирующейся особой русской науки на вызовы нового петровского го-
34 Kassow S. Ор. ей. Р. 233—234.
сударства; все докладчики этого круга пытались показать, как в личности Ломоносова соединяются национальные особенности русской науки с европейской культурой. Характерен в этом отношении доклад Сперанского35. Крупный филолог, профессор Московского университета, он особо подчеркивал тот факт, что основание университета в Москве было прямым следствием влияния Ломоносова и явно противоречило намерениям продолжателей дела Петра создавать все новые научные и образовательные институции в Северной столице. Если Академический университет при Академии наук только готовил будущих ученых из русских, которые должны были работать в Академии над водворением в ней западной науки, то Московский университет должен был стать ответом на чаяния русского образованного общества, чем и объясняется выбор места для его основания36. По выржению Сперанского, «университет стал не только местом науки, но науки, широко открывшей свои двери обществу»37.
С точки зрения Сперанского, успешное развитие Московского университета до эпохи екатерининской «реакции» — во многом следствие ломоносовского плана развития университета, отраженного И.И. Шуваловым в документах об основании университета. Университет как центр научного знания и литературы, ломоносовская литературная школа дали «России ученых — пять профессоров, своих воспитанников, несколько крупных государственных и общественных работников, ряд административных деятелей и длинный ряд деятелей литературных: их имена показывают, как быстро стал Университет влиятельной крупной силой и центром русской жизни»38. При этом ломоносовский план создал предпосылки для развития неутилитарной науки: «Ломоносов... не изменяя основному взгляду Петра на важное государственное значение просвещения... раздвинул его рамки от утилитарно-практического по преимуществу понимания до идеи общечеловеческой, общенаучной: наука, сама по себе, есть истинная наука, а не только постольку, поскольку она годна для утилитарных целей данного момента; только такая наука, притом русская наука, выведет Россию на путь государственного благосостояния»39. Впрочем, по мнению
35 См.: Сперанский М.Н. Московский университет XVIII столетия и Ломоносов // Празднование двухсотлетней годовщины рождения М.В. Ломоносова императорским Московским университетом. М., 1912. С. 24—49.
36 Ломоносов привел пять причин для основания университета в первопрестольной: 1. большое по численности население Москвы; 2. центральное положение ее в России; 3. сравнительная дешевизна жизни в ней; 4. легкость для учащихся найти приют у родителей и родных; 5. великое в Москве количество учителей-самоучек, с засильем которых надо бороться.
37 Сперанский М.Н. Указ. соч. С. 31.
38 Там же. С. 45.
39 Там же. С. 38.
докладчика, запала идей Ломоносова и влияния его учеников (Н.Н. Поповский и А.А. Барсов) для правильного течения университетской жизни при поддержке московского общества надолго не хватило. В результате изменения основ государственной политики по отношению к просвещению была нарушена «солидарность» между московским обществом и университетом, что и привело к его кризису в конце XVIII в. Как следствие политического доноса на Н.И. Новикова и уничтожения его издательского проекта, в результате дела профессора И.В. Мельманна, а также после закрытия университетских научных обществ начался его упадок: «Мысль Ломоносова о широте, свободе, общедоступности и общей необходимости науки подверглась опасности»40. Таким образом, в докладах группы профессоров-гуманитариев старшего поколения на первый план ставили роль Ломоносова как создателя Московского университета, акцент делался на государственно-общественном сотрудничестве в деле формирования русской науки. Отсутствие «солидарности» между обществом и государством во взгляде на науку представлялись отходом от идей Ломоносова. При этом гуманитарии подчеркивали значение Ломоносова как ученого-энциклопедиста, создателя особой русской традиции науки, говорили о единстве наук в рамках университета.
Несколько иной подход к наследию Ломоносова транслировала другая группа докладчиков. В меньшей степени Каблуков41, в большей степени А.П. Павлов42 и Д.Н. Анучин43 рассматривали Ломоносова как типичного европейца XVIII в. и пытались выяснить степень оригинальности его частных естественно-научных теорий в сравнении с подобными же работами крупных европейских ученых, ответив таким образом на вопрос о первенстве Ломоносова в формулировании той или иной научной теории. Так, Павлов пытался поместить геологические труды Ломоносова в соответствующий типологический ряд трудов крупных европейских ученых геологов XVII—XVIII вв.; Анучин сосредоточился на роли Ломоносова в решении вопроса об открытии «северного морского пути» в Тихий океан и работах ученого по улучшению географического Атласа Российской империи. Такой же частный взгляд на Ломоносова-филолога и литературоведа был представлен в докладе Брандта44. Эти доклады отличал более строгий, непублицистический стиль изложения и анализ конкретных вопросов отдельных отраслей
40 Там же. С. 47.
41 См.: КаблуковИ.А. Ломоносов, как физикохимик // Празднование... С. 60—68.
42 См.: Павлов А.П. Ломоносов как геолог // Празднование... С. 69—94.
43 См.: Анучин Д.Н. География XVIII века и Ломоносов // Празднование... С. 95—123.
44 См.: Брандт Р.Ф. Ломоносов как филолог и поэт // Празднование... С. 155—179.
знания. Ломоносов в этих докладах представал как родоначальник научного мировоззрения, еще робко пробивающего себе дорогу в условиях отсталой России и еще во многом донаучной Европы. Очень хорошо эта мысль выражена у Павлова. Обильно цитируя критические высказывания Ломоносова в адрес европейских ученых, которые не хотят отказываться для точных и естественных наук от авторитета Священного Писания, Павлов делает следующий вывод: «Перед нами явление для того времени знаменательное: начинающий осознавать свои силы разум стремится освободиться от пут, связывающих первые шаги его развития. Он еще не свободен, он еще не догадывается о всей той присущей ему мощи, которая создаст науку XIX и ХХ-го столетий, он еще связан наследием буквально понимаемых догм и еще отводит им место в своем научном миросозерцании: но он уже чувствует, мало того, он твердо убежден, что, помимо области веры, существует другая область, другая сила человеческого духа — область науки, что обе эти области должны быть разграничены в интересах достоинства каждой из них и благотворного их воздействия на человека и его жизнь»45.
Таким образом, можно полагать, что ученые-естественники, сделавшие доклады о Ломоносове на юбилейных торжествах, стояли у истоков изучения научного мировоззрения Ломоносова и заложили традиции написания работ по истории науки в России. Они практически отказывались рассматривать науку в России в начале ХХ в. как некое единство, а университет — как объединяющий различные науки научный институт. В этом отношении Ломоносов интересен докладчикам скорее как родоначальник различных отраслей знания в России, но прежде всего как мыслитель, стоящий у истоков секулярного научного мышления.
Примиряющим позицию гуманитариев и естественников представляется доклад Сакулина46. С точки зрения Сакулина, у Ломоносова была двойная миссия в русской истории: оправдать притязания Петра на европейскую культуру, с одной стороны, и «сделать науку творческой силой, зиждущей материальное и духовное благосостояние страны»47 — с другой. Ломоносов смело ринулся решать эту задачу. «От часослова через схоластику Славяно-греко-латинской академии Ломоносов поднялся на вершины тогдашней европейской науки. И оттуда взглянул на свою родину». Он был разочарован русской действительностью, но не опустил руки. Ломоносов начал борьбу за право на учение, за материальный достаток ученого. В этом ему помогали, по выражению Н.В. Гоголя, «широкий размет душевной воли», героическая внешность, зака-
45 Павлов А.П. Указ. соч. С. 91—92.
46 См.: СакулинП.Н. Личность М.В. Ломоносова // Празднование... С. 124—154.
47 Там же. С. 145.
ленный характер. Ломоносов победил. К концу жизни он имел поместье с крепостными, а «в век лести и унижения <...> подавал пример благородной независимости характера». Конечно, он не был свободен от «слабостей» и «пороков», но «Ломоносова оправдывают нравы его эпохи». Как ученый Ломоносов был сторонником «вольного философствования», в этом проявлялось его ученичество в Германии и тесная связь с Х. Вольфом. Как следствие с религиозной точки зрения Ломоносов был деистом типа Ньютона48. Он требовал автономии науки главным образом потому, чтобы духовенству не позволяли «привязываться» «к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим»49. Ломоносов заложил основы сотрудничества ученых и власти, справедливо возложив надежды на успешное развитие знания в России на правительство и меценатов. Ломоносов еще не успел почувствовать всей сложности подобного построения системы образования и науки, но наверняка на личном примере взаимоотношений с И.И. Шуваловым догадывался о будущих сложностях. Сакулин называл Ломоносова «националистом», поскольку тот старался, «защитить труд Петра Великого, чтобы научились Россияне, чтобы показали свое достоинство»50.
Таким образом видно, что программа ломоносовского празднования в целом была направлена на то, чтобы найти общие темы, объединявшие представителей разных наук в университете. Однако даже анализа выступлений докладчиков достаточно для того, чтобы сделать вывод: сформировать чувство университетского единства, опираясь на заметные фигуры прошлого, университетской администрации было тяжело. В эпоху специализации знания единство университетских наук распадалось.
Это делало более влиятельной силой в университете не консерваторов типа Любавского, а либеральную профессуру, чья программа выхода из кризиса нашла свое воплощение в служении либеральных ученых на благо города и городского хозяйства51.
Итак, характерной чертой развития университетского пространства Москвы начала ХХ в. стал его перманентный кризис. В эпоху углубляющейся специализации и создания научных коллективов для решения приоритетных научных задач Московский университет, несмотря на большое количество сверхштатных преподавателей, оставался научным подразделением, где приоритет отдавался гуманитарным предметам и медицине, а не физике, химии и есте-
48 Там же. С. 142.
49 Там же. С. 144.
50 Там же. С. 150.
51 Начинание на благо и возрождение России. Создание Университета имени А.Л. Шанявского: Сб. документов. М., 2004.
ственным наукам, требовавшим создания кардинально новой научной базы и формирования больших коллективов исследователей. Ощущая эту проблему, либеральная часть профессоров Московского университета пыталась создать альтернативу университету в частных учебных заведениях, строившихся на новых основаниях. В результате после событий 1911 г. Московский университет стал одним из нескольких центров науки и образования в Москве, утратившим монополию на развитие научной инициативы в столице, хотя его новый ректор М.К. Любавский и пытался в рамках имеющихся у него возможностей перестроить его научную и учебную жизнь.
Эпоха Первой мировой войны фактически подвела черту под историей развития в большей своей части либерального, решавшего гуманитарные задачи Московского университета. Война снизила интерес к гуманитарным научным дисциплинам, сосредоточив внимание на физике, химии, геологии и географии (проблемы оптики, создание противогаза, формирование сырьевой базы для ведения широкомасштабных боевых действий, задачи промышленного районирования)52. Университет все более и более становился общероссийским, хотя и не получил должного внимания со стороны правительства.
Список литературы
1. Боголепов Н.П. Страница из жизни Московского университета. М., 1911.
2. Вернадский В.И. 1911 год в истории русской умственной культуры // Вернадский В.И. Публицистические статьи. М., 1996.
3. Власть и наука, ученые и власть. 1880-е — начало 1920-х годов. СПб., 2003.
4. Ермолаев Ю.Н. Ректор Московского университета М.К. Любавский // Академик М.К. Любавский и Московский университет. М., 1995.
5. Иванов Ю.Ф. Московский университет в 1911 году // Российские университеты Х^П—ХХ вв. Вып. 5. Воронеж, 2002.
6. История Московского университета. Т. 1. М., 1955.
7. Кручковский В.М. Политические настроения российского студенчества: 1905—1917 гг. // Интеллигенция и российское общество в начале XX века. СПб., 1996.
8. Кулябко Е.С. Ломоносовский юбилей 1911 г. // Литературное творчество М.В. Ломоносова: Исследования и материалы. М.; Л., 1962.
9. Наука, техника и общество России и Германии во время первой мировой войны. СПб., 2007.
52 Власть и наука, ученые и власть. 1880-е — начало 1920-х годов. СПб., 2003; Наука, техника и общество России и Германии во время Первой мировой войны. СПб., 2007.
10. Олесич Н.Я. Господин студент императорского Санкт-Петербургского университета. СПб., 2002.
11. Оськина Е.Д. Московский университет в годы столыпинской реакции и революционного подъема, 1907—1914: Дисс. ... канд. ист. наук. М., 1954.
12. Очерки по истории Московского университета // Учен. зап. МГУ. История. Вып. 50. М., 1940.
13. Празднование двухсотлетней годовщины рождения М.В. Ломоносова императорским Московским университетом. М., 1912.
14. Рингер Ф. Закат немецких мандаринов. Академическое сообщество в Германии, 1890—1933. М., 2008.
15. Романов Ю.В. Наука и власть: наследие Л.А. Кассо // Труды научной конференции студентов и аспирантов «Ломоносов-99». История: Сб. тезисов. М., 1999.
16. Ростовцев Е.А. «Борьба за автономию»: корпорация столичного университета и власть в 1905—1914 гг. // Journal of Modern Russian History and Historiography. 2009. 2.
17. Савельева И.М., Полетаев А.В. Знание о прошлом. Теория и история. В 2 т. Т. 1. Конструирование прошлого. М., 2003; Т. 2. Знание о прошлом. М., 2006.
18. Савельева И.М., Полетаев А.В. Социология знания о прошлом. М., 2005.
19. Соболевский С. Александр Николаевич Шварц: Очерк // Шварц А.Н. Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М., 1994.
20. Сперанский Н.В. Кризис русской школы: Торжество политической реакции. Крушение университетов. М., 1914.
21. Ульянова Г.Н. Национальные торжества (1903—1913 гг.) // Россия в начале ХХ века. Исследования. М., 2002.
22. Цимбаев К.Н. Православная Церковь и государственные юбилеи Императорской России // Отечественная история. 2005. № 6.
23. Цыганков Д.А. Московский университет в городском пространстве начала XX в. // Университет и город в России (начало ХХ века) / Под ред. Т. Маурер, А. Дмитриева. М., 2009.
24. Черказьянова И.В. Академические ученые в роли государственных чиновников (на примере попечителей учебных округов) // Академия наук в истории культуры России XVIII—XX веков. СПб., 2010.
25. "Die gespaltene Universität". Moskauer Gelehrten 1911—1917 // fliegen — Kommilitonen — Kämpfer. Europäische Universitäten im Ersten Weltkrieg / Hrsg. T. Maurer. Pallas Athene. Beiträge zur Universitäts — und Wissenschaftsgeschichte. Bd. 18. Stuttgart, 2006.
26. Kassow S. Students, Professors, and the State in Tsarist Russia. Berkeley; Los Angeles; London, 1989.
27. Maurer T. Hochschullehrer im Zarenreich. Köln; Weimar; Wien, 1998.
Поступила в редакцию 20 апреля 2011 г.
