CC BY
77
94
УДК 801.66
С. В. Свиридов
«ЛЮБОВЬ-МОРКОВЬ» БУЛАТА ОКУДЖАВЫ (СУДЬБА И СМЫСЛ ОДНОГО РИФМОРЯДА)
Анализируется семантика рифморяда «кровь - любовь -морковь» в стихотворениях Б. Ш. Окуджавы. С опорой на рассмотренный материал делаются предположения о закономерностях поэтической семантизации клишированных рифм.
The semantics of [krov'-ljubov'-morkov'] (lit.,"blood-love-carrots") rhyming sequence as represented in Bulat Okudzhava poetry is under consideration in this article. Some conclusions about the patterns of meaning construction of cliched poetic forms are made.
Рифменные клише1, или «банальные» рифмы, с одной стороны, третируют как нежелательные в профессиональной практике. С другой стороны, именно их каноническая «запретность», их объявленная «исчерпанность» дают им такой семантический потенциал, какого «небанальная» рифма лишена. Рифма-клише теряет свою первичную функцию «быть просто рифмой», так как уже не создает требуемую от рифмы «неожиданность»2, но она обогащается вторичным значением 'банальность', 'трюизм' — и тогда сам факт ее употребления начинает семантизироваться. Она приобретает способность быть не только средством поэтического языка, но и одновременно объектом рефлексии. Необъектная рифмовка «кровь—любовь» — дело простодушных профанов, а объектная — оригинальный прием.
Стихотворение Булата Окуджавы «Два великих слова» [4, с. 120—121] посвящено рифме «кровь—любовь». Помимо реабилитации и восхваления простоты (характерная идея Окуджавы), эти стихи выражают также убеждение в семантичности и даже онтологичности рифмы3: созвучие слов «кровь—любовь» выявляет взаимосвязь денотатов. Обратим внимание не на философское содержание этого тезиса, а на его филологический ракурс: клишированная рифма определяет взаимосвязанность концептов, номинируемых словами-компонентами рифмы. Не случайно Окуджава стремится слить оба понятия в едином образе-символе: «...Эти два великих слова, // словно красный лебедь, снова // прокричали песнь твою». «Красный лебедь» — поэтически смоделированное семантическое пересечение рифмующих слов (ср. мифологему «лебединой песни»).
1 «Рифмопары, стандартизированные или банализировавшиеся в литературном процессе, т. е. такие, в которых второй член рифмопары подсказывается с почти полной вероятностью» (Определение А. Жовтиса цит. по [1, с. 302]).
2 «Звуки первого члена рифмы порождают ожидание второго члена рифмы, однако... смысл, передаваемый теми же звуками во втором члене рифмы будет иным и неожиданным, и эта неожиданность значения второго члена рифмы снимает и в то же время разрешает ожидание» (Varga Kibedi A., цит. по: [2, с. 94]). «Звучание рифмы связано непосредственно с ее неожиданностью» [3, с. 69].
3 Научное освещение вопрос о семантике рифмы получает в работах И. Фраймана [1; 5]. См. также [2; 3, с. 67 — 71].
Вестник РГУ им. И. Канта. 200S. Вып. S. Филологические науки. С. 93-95.
Но созвучие слов по своей природе случайно и может соединять слова «далековатые», не имеющие ощутимого общего смыслового контекста. Практически в любом рифменном ряду есть позиции, неупотребительные из-за своей семантической отдаленности. Тем неожиданней звучит финал стихотворения «Два великих слова»: «И не верь ты докторам, // что для улучшенья крови // килограмм сырой моркови // нужно кушать по утрам»4.
Семантически парадоксальная рифмопара привлекает поэта не только как курьез и эффектный жест, но и как резерв смыслоемкости. Присутствие «далековатой» «моркови» в рифменном соседстве с «любовью» и «кровью», в их общем гравитационном поле, недвусмысленно обещает метафоры, еще более эффектные, чем «красный лебедь». Однако практически «любовь —морковь» находит себе место только в комической поэзии, которая по своей природе лояльна к абсурду и стилистическим мезальянсам. Тем более провоцирующей задачей становится она для поэзии «серьезной».
Следует ли из сказанного, что «морковь» (и, не забудем, еще «свекровь») должна концептуально, а не только на уровнях фоники и ситуативной семантики сблизиться с понятиями «кровь» и «любовь»? Видимо, да. «Морковь» действительно заняла место где-то на концептуальной периферии «любви» — пусть на дальней периферии, но место прочное (ср., к примеру, распространенную поговорку-мотто «любовь-морковь»). Семантизацию рифмы-клише справедливо сравнивают с семантикой стиховых размеров [5, с. 52]. Но первая, по-видимому, способна зайти дальше второй. Метр не является элементом «первичного» языка, он присущ только языку стиха и существует только в тексте. А рифма (созвучие) соотносит лексемы как в тексте, так и вне его. Не означает ли это, что семантические «ореолы» шаблонных рифм способны затрагивать языковую концептосферу?
Насколько вероятна эта гипотеза с точки зрения когнитивной лингвистики, мы не станем судить. Но в сфере поэтики первый аргумент в ее пользу находим у того же Булата Окуджавы.
В стихотворении «Два великих слова» «морковь» еще сохраняет конфликтную отдельность от рифмующихся с ней слов: 'не морковь, а любовь нужна для крови'. В другом стихотворении Окуджавы эти три великих слова уже не вступают в противоречие и полностью выявляют свое концептуальное родство. «Одна морковь с заброшенного огорода» [4, с. 177—178] — произведение из «военного цикла» Окуджавы. Солдаты-пехотинцы в передышке между боями находят на огороде разрушенной усадьбы морковь, которая становится символическим знаком заботы высших сил о человеке и поводом для надежды на них. Знак и повод, однако, двусмысленные: забота «чисто символическая», надежда — зыбкая. Однако для нас важно, что любовь природы к человеку выражается в образе моркови. Слова «словно одинокая невеста» довершают дело: сопоставление 'пищи' и 'любви' становится метафорической темой стихотворения.
«...Кровь густая капает из свёклы, // лук срывает бренный свой наряд, / / десять пальцев, словно десять свёкров, / / над одной морковинкой
4 Выделения в цитатах везде наши. — С. С.
96
стоят... » — в одном этом четверостишии рассматриваемый рифморяд уже развернут практически полностью. «Даже слово «свекровь» присутствует здесь как анаграмма из словоформ «свекров» и «кровь». Очень краткое описание очень бедного (к тому же воображаемого) стола обладает такой гиперболичностью, какая пристала картинам пиров, — не в последнюю очередь из-за множащихся здесь свадебных ассоциаций. Не хватает пока только центрального слова выстроенного рифморяда. Впрочем, оно все более явно подсказывается ассоциативным контекстом...
И действительно, «любовь» увенчает собой стихотворение:
«Шла война, и кровь текла рекою. // В грозной битве рота полегла. / / О природа, ты ж одной морковью / / словно мать насытить нас могла!
И наверно, уцелела б рота, / / если б в тот последний грозный час / / ты одной любовью, о природа, / / словно мать насытила бы нас!»
Рифмующие слова «любовь» и «морковь» сталкиваются как «переменные члены» параллелизма, напоминая об истоках самого феномена риф-мы5. Ряд, начинавшийся «морковью», логично завершился «любовью». Воспринимаемые как «два способа сказать одно и то же», эти слова образуют необычную метафору, основанную не на внешнем / функциональном сходстве предметов, а именно на рифменном сходстве номинирующих их слов.
Итак, мы рискуем предположить, что бойцы нашли на заброшенном огороде именно морковь, а не картошку, свеклу или луковицу именно потому, что «морковь» рифмуется с «любовь». Понятия, реферируемые словами, связанными устойчивой рифменной ассоциацией, образуют концептуально-семантический контекст, способный служить почвой для метафоризации и построения различных поэтических контекстов.
Ключевые слова: Окуджава, стих, рифма, значение, песня.
Список литературы
1. Фрайман И. Рифменное клише «любовь —кровь» в русской лирике 1820 — 1830-х годов // Тартуские тетради. М., 2005.
2. Левый И. Значения формы и формы значений // Семиотика и искусст-вометрия. М., 1972.
3. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 2001.
4. Окуджава Б. Ш. Надежды маленький оркестрик: Лирика (50 — 70-е). Екатеринбург, 2005.
5. Фрайман И. О возможности соотнесения рифмы и поэтической тематики (на материале лирики XVIII — первой половины XIX века) // Внутренние и внешние границы филологического знания: Материалы Первой школы молодого филолога. Приморье. 1 — 4 июля 2000 г. Калининград, 2001.
Об авторе
С. В. Свиридов — канд. филол. наук, доц., РГУ им. И. Канта, [email protected].
5 Рифма «выполняет ту функцию, которую в безрифменной народной и псал-мической поэзии играли семантичсекие параллелизмы, — сближает стихи в пары, заставляя воспринимать их... как два способа сказать одно и то же» [3, с. 69].
