CC BY
56
УДК 94(47)+929Чернов
«ЛЮБЛЮ ГОРЬКИЙ И ЕГО СЛАВНОЕ, ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ СТУДЕНЧЕСТВО, ЕГО ИНСТИТУТ И МОИХ ПО НЕМУ ТОВАРИЩЕЙ»
(Из эпистолярного наследия С.Н. Чернова)
A.А. Кузнецов
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского, кафедра историографии и источниковедения E-mail: nalbuz@mail.ru
B.А. Соломонов
Саратовский государственный университет, кафедра истории России E-mail: solomonovva@mail.ru
Статья представляет новые и малоизвестные факты биографии крупного русского историка С.Н. Чернова. Источниками являются письма С.Н. Чернова С.И. Архангельскому. Новая информация о С.Н. Чернове дополняет представления
о последних годах его жизни.
Ключевые слова: историография, С.Н. Чернов, С.И. Архангельский, Н.М. До-бротвор, Саратов, Г орьковский государственный педагогический институт.
«I LOVE GORKY AND ITS NICE, REMARKABLE STUDENTS, ITS INSTITUTE AND MINE ON IT OF COLLEAGUES»
(From S.N. Chernov's epistolary heritage)
A.A. Kuznetsov, V.A. Solomonov
The article deals with new and previously unknown facts of the biography of the famous Russian historian S.N. Chernov. The sources are letters of S.N. Chernov to S.I. Arhangelsky. The new information on S.N. Chernove supplements representations about last years his lives.
Key words: Historiography, S.N. Chernov, S.I. Arhangelsky, N.M. Dobrotvor, Saratov, Gorky state pedagogical institute.
Имя и труды Сергея Николаевича Чернова (28.01 (10.02).1887 -26.12.1941) благодаря многочисленным публикациям, освещавшим различные стороны его научно-педагогической и общест-
венной деятельности1, известны не одному поколению российских и зарубежных историков. Круг исследовательских интересов ученого был чрезвычайно широк и многообразен2.
С открытием в 1917 г. в Саратове историко-филологического факультета С.Н. Чернов сразу же изъявил желание стать его полноправным членом. И уже 21 октября того же года он направил в Совет факультета Саратовского университета заявление с просьбой о зачислении его приват-доцентом по кафедре русской истории. 27 ноября 1918 г. историк был утвержден в звании профессора, оставаясь таковым вплоть до своего ухода из университета3.
Преподавательская деятельность С.Н. Чернова в Саратове отражала сначала, в основном, его научно-исследовательские интересы дореволюционных лет («История литовско-русского государства до 1569 г.» и «История Среднего и Нижнего Поволжья до конца XVII в.»). Позже внимание историка привлекли вопросы исторической географии, методологии источниковедения и истории политических движений 10-20 гг. XIX века. Наряду с этим он довольно активно и плодотворно занимался изучением декаб-
1 См.: Порох ИВ. Некоторые вопросы истории общественного движения в России в первой половине XIX в. // Учен. зап. СГу. Саратов, 1960. Т. 68; Дербов Л.А. Историческая наука в Саратовском университете. Саратов, 1983; Миронов В.Г., Широкова В.В. С.Н. Чернов в Саратовском историческом краеведении / / Российская провинция XVШ-XX веков: Реалии культурной жизни: Материалы III Всерос. науч. конф. Пенза, 25-29 июня 1995 г. Пенза, 1996. Кн. 2; Андреева Т.В. Некоторые вопросы истории либерального движения в освещении С.Н. Чернова / / Третьи мартовские чтения памяти С.В. Окуня: Материалы науч. конф. СПб., 1997; Максимов Е.К. К биографии Сергея Николаевича Чернова / / Историк и историография: Материалы науч. конф., посвященной 90-летию со дня рождения Л.А. Дербова. Саратов, 1999; Сергеенко М.Е. Воспоминания о Бестужевских курсах и Саратовском университете / Вступ. статья, публ. и коммент. Т.В. Андреевой / / Деятели русской науки XIX-XX веков. СПб., 2000. Вып. 2; Андреева Т.В., Соломонов В.А. Историк и власть: Сергей Николаевич Чернов. 1887-1941 / Отв. ред. А.Н. Цамутали. Саратов, 2006; Соломонов В.А. 1928 год в судьбе профессора Сергея Николаевича Чернова: (к истории одного университетского конфликта) / / Изв. Са-рат. ун-та. Нов. сер. 2008. Т. 8. Сер. История. Международные отношения, вып. 1. С. 63-68; Соломонов, В.А., Шишкина, Т.А. С.Ф. Платонов и саратовское научное сообщество: (Из эпистолярного наследия ученого) / / Историографический сборник. Саратов, 2008. Вып. 23; и др.
2 См.: Список научных трудов С.Н. Чернова / / Чернов С.Н. У истоков русского освободительного движения: Избр. статьи по истории декабризма / Под ред. Б.Е. Сыроечковского, И.В. Пороха. Саратов, 1960. С. 408-415.
3 Арх. СПб ИИ РАН. Ф. 297 (С.Н. Валк). Оп. 1. Д. 249. Л. 8, 14.
ристского движения, осмыслением жизни и творческого наследия Н.Г. Чернышевского, непосредственно участвуя в создании на саратовской земле мемориального Дома-музея его имени.
О внутреннем мире ученого и его педагогическом мастерстве ярче всех отзывалась в своих воспоминаниях М.Е. Сергеенко, коллега С.Н. Чернова по службе в Саратовском университете:
«Он был прекрасным лектором и преподавателем, в высокой степени обладал "чувством истории", которое живой водой взбрызгивает прошлое, превращает его в кровно-близкое, заставляет жить одной с ним жизнью. Он увлекал своих слушателей и учеников и стилем своего преподавания и очарованием, исходившим от всего его существа. <...> С[ергей] Н[иколаевич] был -явление на Руси редкое - человеком принципиальным и от убеждений своих не отрекся бы за все золото мира; не считал он нужным о них и умалчивать. Он любил родину, Россию, и говорил о родине тогда, когда само понятие "родина" считалось гнусной буржуазной выдумкой; он был верующим человеком и не отрекался от своей веры в то время, когда вера в Бога числилась среди признаков не только буржуазной темноты, но и опасного несогласия с советским курсом»4.
Вероятно, именно эти особенности личности С.Н. Чернова -открытость, независимость в оценке происходящего и преданность нравственным идеалам - и явились поводом к началу идеологического прессинга ученого с последующим отстранением его в 1928 г. от должности профессора и изгнанию из Саратовского университета5.
В дальнейшем С.Н. Чернов работал в Институте русской литературы АН СССР (1931-1936), преподавал в Ферганском пединституте (1931-1936). А в первых числах сентября 1937 г., будучи приглашен на должность профессора Горьковского педагогического института, историк обосновался в Горьком.
Приняли С.Н. Чернова в институте поначалу хорошо, да и ему самому как будто «в нем понравилось»6. Обращаясь в письме
4 Сергеенко М.Е. Указ. соч. С. 299-300.
5 Архив СП ИИ РАН. Ф. 297 (С.Н. Валк). Оп. 1. Д. 249. Л. 12-12об. Подр.
об этом см.: Соломонов В.А. 1928 год в судьбе профессора Сергея Николаевича Чернова: (к истории одного университетского конфликта)...
6 Отпуск из письма С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от 19 сентября 1937 г. // Коллекция документов по истории Саратовского университета В.А. Соломонова (Саратов).
к Е.Н. Кушевой, Сергей Николаевич сообщал: «Читаю два сводных курса большим аудиториям: один II и IV (последнему в повторение) 19 в. до реформ вел[иких], другой I учит[ельский] и IV пед[агогический] (последнему повтор[ение]) от начала и до Екат[ерины] II включительно]. Павел идет в пристяжку к первому курсу, как и общий вводный обзор Екат[ерины]. <...> С II к[урсом] надо вести практические] зан[ятия]; может быть, возьму декабристов; с III надо вести семинарий: хотел бы, если они выдержат, взять мою молодость, - т.е. Смуту, - может быть, прямо раскрепощенное теперь Нижегор[одское] Ополчение или Пушкина, о котором я давно мечтаю»7.
Но уже через месяц его работа в Горьком стала превращаться в кромешный ад. В октябре Сергея Николаевича «.не только сильно загрузили в П[едагогическом] И[нституте], но и очень затруднили по "переподготовке" учителей. При этом, - сообщал он Е.Н. Кушевой, - работать приходится все время по 3 линиям: "др[евняя]" р[усская] ист[ория], XIX в. и ист[орическая] геогр[афия], что очень мешает сосредоточению». Кроме этого его неотступно преследовал мучительный вопрос, - из какого источника он сможет пополнить «нижегородское свое содержание, которое, с вычетами, фактически свелось когда к 800, а когда и менее. Сейчас, - признавался историк в письме к Е.Н. Кушевой, - я штопаю институтские дыры лекциями на стороне, но быть грампластинкою меня не веселит. Правда, Институт кормит меня обещаниями повысить ставку, но я думаю, что он этого не сделает до введения штатно-окладной системы, к введению которой, впрочем, меня в Нижнем [Новгороде]
7 Письмо С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от 25 октября 1937 г. // Коллекция В.А. Соломонова.
Сохранились воспоминания о преподавательской деятельности С.Н. Чернова в Горьком, оставленные И.А. Кирьяновым (1918-2007), бывшим студентом Горьковского пединститута, позже ставшим известным нижегородским краеведом: «Как сейчас, помню его лекции по истории России, которые он читал без всяких текстов и конспектов, даже не поднимаясь на кафедру. Обычно он приходил в аудиторию и садился на стул почти в центре аудитории. Вслед за ним лаборантка приносила стопу различных книг, в том числе Карамзина, Соловьева и Ключевского, а так же С.Ф. Платонова. По ходу занятия он брал, не глядя, очередной том, раскрывал его на закладке и, взглянув на текст, продолжал свою речь <...>. Все мы дружно восхищались его свободной речью, и мне <...> становилось, как-то жаль терять время на запись его рассказа. По моему мнению, это был настоящий Ученый с большой буквы (ГОПАНО. Ф. 7875. Оп. 2. Д. 10. Л. 2).
скорее всего уже не будет. Поэтому я считаю себя как-то обманутым Институтом». Не оправдались надежды ученого и в плане научнометодического обеспечения лекционного процесса: «Иной раз перед лекцией бегаешь, ищешь книгу, как в Саратове в 1917-[19]18 г. О том, старом, и вспомнить страшно, а это, новое, переносить тяжело.
Потом меня "изучают", - т.е. мое преподавание, и слушая и читая стенограммы8. Тоже - не радость». «Читаю лекции, веду занятия, консультирую, коллоквирую, экзаменую, заседаю и прочее9. А сам хочу домой», потому что «мне здесь так скучно, что могу запить, чего, как сами понимаете, следует остерегаться.». «Весь охвачен мыслью уйти из Г[орького], но не знаю, когда и как это удастся сделать», -подводя итог своим переживаниям, констатировал историк10.
8 Из материалов партсобрания ГГПИ от 21 октября 1937 г.: «Некоторые преподаватели политически не воспитывают студентов. Так, например, проф[ессор] Чернов, характеризуя Бенкендорфа, говорил о нем в лекции как о передовом, культурном и талантливом человеке своего времени»; «Правильно о нем здесь ставился вопрос. Он не может дать материал политически остро. Но это не значит, что его нельзя использовать. Мы изучаем его работу. Он игнорирует новый учебник по Истории СССР <...>. Стенографированные лекции Чернова нельзя брать в основу при подготовке к государственным экзаменам <...>. На Литфаке <.> пришлось слышать тезис, что реформы Петра I носят ограниченный характер и по причине дикости и отсталости масс. Это троцкистский тезис. К таким вещам надо присматриваться и на них необходимо реагировать. Он просто рассказывает, но не делает политических выводов» (ГОПАНО. Ф. 932. Оп. 1а. Д. 8. Л. 40об.). Спустя два месяца: «Проф[ессор] Чернов (история СССР), о котором говорят, что политически неправильно строит свои лекции, должен быть изучен»; «Лекции Чернова не марксистские. Надо решить вопрос: может ли Чернов перестроиться»; «В лекциях проф[ессора] Чернова есть чисто буржуазные высказывания, как напр[имер], развитие взгляда о призвании варягов, момент, трактовавшийся буржуазными историками в целях необходимости доказать надклассовый характер государства» (Там же. Оп. 1. Д. 144. Л. 90-91).
9 С.Н. Чернов также вел в Горьком студенческий кружок по изучению истории СССР. Сохранились темы докладов студентов II курса: Протасин -«Сибирский поход Ермака», Кирьянов - «Кремль города Горького», Рождественская - «О первом томе истории Сибири Г.Ф. Миллера», Каплин - «О Правде Ярославичей», Селиванова - «О Большом Мурашкине», Мочалов -«О Волго-Камской Болгарии» (Там же. Ф. 907. Оп. 1. Д. 846. Л. 4).
10 Письма С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от [19 октября 1937 г.], [25 марта
1938 г.] и отпуск из письма от [? июня 1938 г] // Коллекция В.А. Соломонова.
Но уже спустя год ученый оговаривался в письме к тому же корреспонденту: «.Не делайте из сказанного вывода, что я хочу непременно совсем уйти из Г[орького]; ради его чудесных студентов, я готов отдать ему часть времени, но - я старик, и не могу жить так, как прожил эти три года.» (Письмо С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от 15 мая 1939 г. // Там же).
Однако расстаться с Горьким С.Н. Чернову оказалось не просто. Руководство вуза было настроено решительно и категорически выступило против его ухода из пединститута, возбудив в Наркомпросе ходатайство об оставлении Сергея Николаевича в Горьком. В письме к Е.Н. Кушевой он сообщал: «Положение моих дел таково: 1) заместитель заведующего] каф[едрой] частным письмом уведомил меня, что "решительно не согласен" с моим уходом, считает, что я должен остаться еще на год, с нагрузкою в 2 месяца; уверен, что я останусь; сказал об этом дирекции; оставляет в силе поручения; уезжает на 2 нед[ели] из Г[орького]. Письмо было от 13.УП. Это - замечательное письмо. 2) Я тотчас написал ему, что не останусь и прошу снять с меня поручения, а в дирекцию послал повторную просьбу об освобождении. 3) Дирекция отношением от 14 уведомила Ком[иссию] по ист[ории] АН, что не находит возможным освободить меня от работы в ГПИ, но нагрузит меня всего на 2 м[есяца]. 4) Декан, через которого я послал заявление об освобождении, молчит. 5) Стороною узнал, что решено возбудить в НКПр ходатайство о моем оставлении в Г[орьком]. Впечатление мое такое: в Г[орьком] хотят или получить такое "оставление" в НКПр, т.е. устроить мне "заповедные годы" до "государева указу", или просто так затянуть дела, чтобы потом орать, что я срываю занятия и пр[очее], и тем заставить меня, как в прошлом году, остаться. Мне кажется, что на второе они возлагают более надежд, чем на первое. Мне вместе с тем кажется, что приемника мне они и не ищут и не желают искать. Думается, что едва ли я ошибаюсь»11.
С.Н. Чернов в свою очередь был настроен так же решительно, и ни на какие уговоры горьковчан не поддавался: «Из Горького мне приходится уходить: а) тяжело, б) желание домашних, в) ультиматум академического начальства. <...> Знаю, что надо уходить, но трудно уходить: так полонили меня студенты.»12.
Вскоре необходимый компромисс был найден: освободив С.Н. Чернова от чтения лекций в Горьковском пединституте, Наркомпрос, оставил за ним руководство аспирантом13.
11 Письмо С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от [26 июля 1939 г.] / / Коллекция
В.А. Соломонова.
12 Из письма С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от 5 июля 1939 г. // Там же.
13 Письмо С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от 2 сентября 1939 г. // Там же. Оставляя ГГПИ, Чернов предлагал вместо себя «П.А. Садикова, чья работа
об опричнине понравилась в Институте истории» (ЦАНО. Ф. 907. Оп. 1. Д. 1210. Л. 20-20об., 21); Е.Н. Кушеву (Там же. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 325. Л. 30об.), которой с
В эти же «горьковские» годы С.Н. Чернов по совместительству работал профессором Ленинградского Института народов Севера (ИНС) (октябрь 1938 г - сентябрь 1939 г.) и внештатным научным сотрудником Комиссии по истории Академии наук (КИАН) (май 1939 г. - август 1940 г.).
Последним пристанищем ученого после оставления им службы в Горьковском пединституте стало Детское Село (г. Пушкин), где он и скончался от голода 26 декабря 1941 года14.
За всю свою непродолжительную, но удивительно насыщенную событиями жизнь, талантливым исследователем было создано много ценных научных трудов, посвященных различным проблемам истории России периода феодализма, истории Саратовского края и Нижнего Поволжья. При этом особенно значительных результатов С.Н. Чернов достиг в изучении истории русского освободительного движения от преддекабристской эпохи до начала ХХ века15.
Разноплановым был круг интеросов ученого и в горьковский период его биографии. Так, для научного заседания в пединституте, посвященного Шота Руставели, он подготовил доклад о связях Древней Руси и Закавказья16. В 1938 г. историк приступил к работе над темой «Нижегородский край в 1606-1611 г.»17, являвшейся продолжением штудий С.Ф. Платонова и П.Г. Любомирова, и над стать-
воодушвлением сообщал: «Студенты в Г[орьком] - замечательные; кабинет -хороший; в кабинете - лаборант и усердный, и изобретательный, а кроме того, и чертежник карт и всего прочего; декан - прекрасный; ассистент - умница; зав[едующий] каф[едрой], как все уверяют, болван, но снимается» ( Письмо С.Н. Чернова Е.Н. Кушевой от 18 июля 1939 г.). В мае 1941 г. Сергей Николаевич рекомендовал для преподавания в ГГПИ Бориса Михайловича Кочанова (ЦАНО. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 325. Л. 35об., 36об.). Однако все перечисленные протекции ученого в силу разных обстоятельств дальнейшего развития не имели.
14 О трагической судьбе С.Н. Чернова подр. см.: Андреева Т.В., Соломонов В.А. Историк и власть: Сергей Николаевич Чернов. 1887-1941 / Отв. ред. А.Н. Цамутали. Саратов, 2006. С. 308-319.
15 См.: Список научных трудов С.Н. Чернова / / Чернов С.Н. У истоков русского освободительного движения: Избр. статьи по истории декабризма / Под ред. Б.Е. Сыроечковского, И.В. Пороха. Саратов, 1960. С. 408-415.
16 ЦАНО. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 325. Л. 2.
17 Там же. Л. 22, 26об.; Ф. 907. Оп. 1. Д. 1210. Л. 7об.-8, 13, 30-31. Статья намечалась для сборника, собираемого Н.М. Добротвором. Но из-за того, что свое отношение к нему Чернов изменил кардинально, а сама статья по причине долгого и мучительного писания приобрела большой объем, она не была опубликована вовсе.
ей о Нижегородском княжестве18. Сохранилось также упоминание о намерении Чернова подготовить для опубликования в Горьком совместный с Б.Н. Романовым словарь к «Судебнику» Ивана III и Ивана IV19. До последнего теплилась у него надежда устроить в каком-либо из местных изданий свого многострадального «Пестеля», статью-некролог о П.Г. Любомирове и сборник о декабристах20.
Онако, у творческого наследия С.Н. Чернова, как и у него самого, сложилась трагическая судьба. Помимо научных сочинений, увидевших свет при жизни автора, немалое их число продолжало оставаться в виде подготовленных к печати рукописей или незавершенных набросков будущих эссе и публикаций. В годы немецко-фашистской оккупации г. Пушкина большая часть их погибла. Что сталось с ними, а также с богатейшей библиотекой и личным архивом ученого, до сих пор неизвестно. Уцелеть в жерновах войны чудом удалось лишь малой толике бесценного сокровища21.
***
Особую ценность для исследователей представляет эпистолярный архив С.Н. Чернова, расредоточенный по разным государственным и частным архивохранилищам, большая часть которого еще ожидает своих исследователей и публикаторов22.
18 ЦАНО. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 325. Л. 25об., 26об.; Ф. 907. Оп. 1. Д. 1210. Л. 28-29об., 30-31.
19 Там же. Ф. 907. Оп. 1. Д. 1210. Л. 8-8об., 11. В 1938 г. кафедра истории народов СССР ГГПИ приняла решение об издании такого сборника (Там же. Д. 846. Л. 4). Позже в документах кафедры отмечалось, что сборник «Судебник Ивана III и Ивана IV» со вступительной статьей С.Н. Чернова сдан в печать (Там же. Л. 7). Однако в
1939 г. свет увидел сборник под иным названием - «Судебники Русского государства», автором вступительной статьи к которому значился Н.М. Добротвор.
20 Там же. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 325. Л. 25об., 26, 29об.; Ф. 907. Оп. 1. Д. 1210. Л. 7, 23, 28-29об.
21 См.: Чернов С.Н. У истоков русского освободительного движения. С. 414-415.
22 Часть эпистолярного архива С.Н. Чернова была опубликована и уже стала достоянием ученого сообщества (См.: Андреева Т.В., Смирнова Т.Г. 1928-1935 годы в судьбе С.Н. Чернова (Письмо С.Н. Чернова П.Г. Любомирову от 9-10 ноября 1935 г.) / / Деятели русской науки Х!Х-ХХ веков. Вып. 1. СПб., 2000; Письма С.Н. Чернова академику С.Ф. Платонову. 1923-1929 гг. / / Чернов С.Н. Павел Пестель: Избр. статьи по истории декабризма / Сост., вступ. статья и ком-мен. Т.В. Андреевой, В.С. Парсамова. Отв. ред. А.Н. Цамутали. СПб., 2004; Письма С.Н. Чернова С.Ф. Платонову. 1915-1922 гг. / Вст. статья, публ. и коммент. Т.В. Андреевой и В.А. Соломонова / / Деятели русской науки XIX-ХХ веков. СПб., 2008. Вып. 4.
По меткому определению А.И. Герцен, «письма - больше, чем воспоминания, на них запеклась кровь событий, это само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное»23. Этот афоризм отнесится и к эпистолярному наследию С.Н. Чернова. Его письма позволяют судить о присущих русской интеллигенции типичных качествах - профессионализме и трудолюбии, чувстве ответственности за судьбы Родины и русского народа, высоких нравственных принципах и культурном уровне, разносторонности интересов и чистоте помыслов. Письма С.Н. Чернова содержат также сведения о событиях, связанных с переломными моментами в истории и жизни целого государства, являясь источником для научных исследований этих проблем. Исходя из этого, публикация личной переписки ученого представляется интересной и весьма значимой с научной точки зрения.
В настоящем издании представлена лишь малая толика бесценного эпистолярного сокровища - письмо С.Н. Чернова
С.А. Архангельскому от 12 февраля 1940 г., хранящееся в личном архивном фонде последнего24.
Публикуемый источник - это, по сути, исповедь талантливого, но во многих отношениях неустроенного и увлекающегося ученого-исследователя близкому ему по духу человеку, в котором органично переплелись сюжеты как делового, так и сугубо личного характера. Да и личность его корреспондента была в высшей степени неординарной.
Сергей Иванович Архангельский (10 (22).01.1882 - 7.10.1958) — специалист в области всеобщей и отечественной истории, член-корреспондент АН СССР (1946). Окончил в 1906 г. с дипломом первой степени историко-филологический факультет Московского университета и по праву считал себя учеником В.О. Ключевского, Р.Ю. Виппера, А.Н. Савина и Д.М. Петрушевского. В 1906-1917 гг. он преподавал историю и литературу в Нижегородской Мариинской женской гимназии. С 1917 г. - преподаватель (с 1934 г. профессор, зав. кафедрой всеобщей истории) Нижегородского (Горьковского) педагогического института, а с 1946 г. -профессор, первый декан и заведующий кафедрой всеобщей ис-
23 Герцен А.И. Собр. соч.: В 30-ти томах. М., 1958. Т. VIII. С. 290.
24 ЦАНО. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 325. Л. 14-27об. Автограф.
тории историко-филологического факультета Горьковского университета25.
В бытность С.Н. Чернова в Горьком С.И. Архангельский, занимавший должность декана исторического факультета ГГПИ, был крайне заинтересован в том, чтобы тот прочно закрепился в вузе и оставался его действующим сотрудником по-возможности более продолжительное время. Однако реализовать это намерение на практике в силу независящих от него обстоятельств он оказался не в силах.
Сближало двух ученых, побуждая их к доверительному общению между собой, и решительное неприятие конформизма в науке, нежелание слепо подчиняться антиисторическим схемам и догмам, исходившим из ризличных партийно-идеологических структур. Как и С.Н. Чернову в свое время, С.И. Архангельскому, по причине его беспартийности, также не удалось избежать в 1930-е гг. всевозможных проверок, нападок недоброжелателей и преследований со стороны официальной власти.
Публикуемый ниже документ приводится в полном объеме, с сохранением всех стилистических особенностей и необходимыми комментариями. Встречающиеся в тексте авторские сокращения раскрываются квадратными скобками.
Публ. А.А. Кузнецова, вступ. статья и коммент.
А.А. Кузнецова, В.А. Соломонова
25 О жизни и творческом наследии С.А. Архангельского см.: Кузнецов А. Сергей Иванович Архангельский (1882-1958): вехи научного пути // Пи-ренн А. Средневековые города и возрождение торговли / Пер. с англ. С.И. Архангельского. Н.-Новгород, 2009.
ПИСЬМО С.Н. ЧЕРНОВА С.И. АРХАНГЕЛЬСКОМУ от 12 февраля 1940 года
Пушкин, Л[енинградской] О[бласти],
Октябрьский б[ульва]р, д. № 83, кв. № 7.
1940, II, 12.
Дорогой Сергей Иванович!
Даже не знаю, как писать Вам, и в то же время страшно хочется, как-то чрезвычайно тянет Вам писать.
Начну, по профессии, сначала, а писать буду - просто.
В Г орьком в прошлом году я дошел до полного, физического, переутомления. Никогда не забуду, как я дочитывал свои последние мартовские лекции...
Это был какой-то сплошной кошмар, а читал их я в день 6 и даже 8, - а 6 читал обязательно. Совершенно разбитый я вернулся домой. А здесь на меня обрушилась работа в ИНС'е и в Академии, - та и другая - спешная. Я буквально выбивался из последних сил. Понял, что бремя работы в 2 городах и 3 учреждениях -непосильное бремя. Понимал, что я должен порвать либо с Горьким, либо с Ленинградом. И не мог порвать ни с тем, ни с другим.
В это время, в апреле, я получил в Академии предложение штатной работы с 1 мая. Я отказался. На вопрос почему, отвечал, что устал и хочу летом 2 месяца отдыхать, чего буду лишен, приняв в Академии штатное место1. Я рубил сук, на котором мог сидеть весь остаток моих лет и дней. Меня долго уговаривали на всякие комбинации, но без гарантии двухмесячного отдыха летом. Я отказывался. Тогда согласились дать мне летом 2-месячный отпуск (разумеется, без сохранения содержания). Вы понимаете, что я более не мог отказываться, но я все-таки выставил второе условие - предоставить мне возможность в 1939-40 уч. году провести в Горьком в общей сложности 2 мес[яца], ибо, и поняв, то мне уже непосильно сохранять Горький, я не считал себя в праве сразу же с ним порвать. Опять пошли уговаривания, на которые я не сдавался. И снова уступили. Я сохранил за собою право на преподавание в Горьком в течение 2 месяцев, - по крайне мере, на 1939-40 уч[ебный] год.
Вскоре после этого Вы приехали в Л[енингра]д. Помнится, я был в гриппе, и это помешало нам встретиться в Пушкине. Но помню, что я написал Вам, прося побывать у меня. Вам как-то это не удалось,
и мы ограничились телефонным разговором - кажется, в самый день Вашего отъезда. Между тем, мне очень хотелось свести Вас с моим непосредственным начальником - директором Архива Академии, заместителем председателя КИАН'а и лично большим болваном, но хитрецом, Г.А. Князевым, чтобы закрепить достигнутое мною соглашение в его, так сказать, горьковской части. Я даже просил Вас, если окажется возможным - правда, увы, во время телефонного разговора - побывать у него, хотя бы и без меня и до конца договориться с ним. Однако у Вас, по условиям выезда, который тогда был очень сложен, не оказалось возможности его видеть.
А в июне в Академии на меня начался легкий нажим - чтобы я бросал Горький, так как, сохраняя его, я не смогу с тою быстротою, которая требуется, выполнить свою работу. В конце июня я был, как Вы помните, в Горьком. Тогда, вследствие анекдотической бестолковости Бонифация2, я был в нем задержан на несколько лишних дней. Этого было достаточно, чтобы Князев навалился на меня с решительным требованием порвать с Горьким во что бы то ни стало. Дошло до того, что он бросал мне тяжелый упрек в корыстолюбии, в погоне за большим заработком. Я очень рад, что этот упрек был сделан мне при свидетелях.
А между тем я вернулся из Горького совсем не с теми настроениями, с какими в него этот последний раз ездил. Дело в том, что помимо той феноменальной бестолковости, которую он проявил в вопросе об экзамене Крюкова3, Бонифаций, к моему совершенному удивлению, вел себя на государственном экзамене студентов учительского института самым гнусным образом, намеренно загоняя в тупик студентов, чтобы получить возможность снизить им отметки для своей реабилитации в обвинениях в пристрастии к студентам основного отделении на их государственном экзамене4.
Я не сразу понял причину его чрезвычайной экзаменационной строгости. Но когда понял, был должен поставить перед собой вопрос, могу ли я продолжать работать в Горьком при таком недобросовестном начальнике.
Вот почему, как Вы, вероятно, помните, я то ли в самый день последнего экзамена, то ли на другой, то ли у Вас дома за чаем, то ли в кабинете Всеобщей истории, сказал Вам, что едва ли вернусь осенью в Горький. Я очень живо помню, как это тяжело подействовало на Вас. Помню, что Вы потом, после экзамена Крюкова, хотели получить от меня заверение, что в 1939-[19]40 г. я буду преподавать в
Горьком. Помню, Вы даже привлекли к беседе об этом Вашего славного завуча5. Но я уже не мог ни ему, ни Вам пообещать этого.
Потом, по дороге на вокзал, со мною о том же много говорил Крюков; он продолжал говорить об этом и на вокзале, до самого поезда. И признаюсь, что он несколько поколебал меня в создавшемся у меня настроении не возвращаться в Горький. Так я и уехал и ехал домой в этом неопределенном состоянии.
Признаюсь, что я любил и люблю Горький и его славное, замечательное студенчество, его институт и моих по нему товарищей. Признаюсь, что мне было трудно порывать с ним. И между тем я начинал не верить в возможность дальнейшей работы с Бонифацием, понимать, что как бы не складывались отношения, все же всегда и во всем между нами будет лежать учиненное им «избиение младенцев», их горе, их слезы - и все только для того, чтобы он мог стряхнуть от себя те тяжелые обвинения, которые ему в лицо бросили.
Мерзавец.
А приехав в Л[енингра]д, я попал в цепкие лапы Князева. С моим поколебленным настроением в пользу Горького, я оказался перед категорическим требованием оставить Горький. Первоначально я отвечал принципиальным согласием, но оставлял решающее слово за Горьким. Но он был непреклонен и, ссылаясь на мое промедление с возвращением из июньской поездки в Горький, требовал безоговорочного отказа от Горького. В своем поколебленном настроении я думал, как я осенью буду работать с Бонифацием: ведь, пожалуй, из нашей совместной работы уже не выйдет никакого добра и прока; а между тем я упущу возможность работы в Академии.
Раньше я думал, что у меня не хватит физических сил для работы на два города, а теперь я начинал думать, что в одном из них создалась такая обстановка, при которой, вообще говоря, я не смогу работать без постоянных тяжелых осложнений. Раньше я ставил непременным условием сохранение за мною на год возможности преподавать в Горьком, чтобы не создать ставшему родным Институту затруднений, а теперь я начинаю думать о том, что отныне вся моя работа в Институте будет окружена затруднениями всякого рода, массою их, толщею их, - до того, что станет невозможной.
В то же время товарищи, заинтересованные в том, чтобы я оставался в Л[енингра]де, боясь, что мой отказ дать безоговорочное согласие покинуть Горький, повлечет за собою мой уход из Академии, настаивали передо мною на принятии требований Князева.
Я должен сказать, что и работа, которая передо мною здесь расстилалась, и волновала, и увлекала меня; и мне было чрезвычайно трудно ее бросить.
Так все соединилось к тому, чтобы, я, наконец, дал безоговорочное согласие оставить Горький. И я его дал.
Того, что я его дал, я до сих пор не могу себе простить. И не потому, о чем буду Вам писать далее, а потому что считаю его актом некорректным по отношению к прекрасному горьковскому студенчеству. Если бы не то крайнее переутомление, в котором я находился летом, я, конечно, никогда бы не уступил ни настояниям Князева, ни уговорам товарищей, ни соблазнам работы, ни даже самой мерзости Бонифация. Увы, я был в состоянии чрезвычайного утомления, с утратою той способности сопротивления, которую всегда я умел противопоставлять всяким на себя покушениям. И до сих пор мне тяжело и стыдно перед моими дорогими студентами Горького.
Я должен теперь рассказать Вам о том, что имело место далее. Когда я дал согласие на требование Князева, он мне сообщил, что, к его сожалению, кажется, ему не удастся предоставить мне второго месяца отпуска, что уже предоставление одного месяца является делом, в сущности говоря, противозаконным, что предоставление второго, как ему было пояснено в соответственных инстанциях, кажется, является уже совершенно противозаконным и абсолютно недопустимым. Он добавлял, что, конечно, будет хлопотать о втором месяце отпуска для меня, но что совсем не уверен в удачном исходе своего ходатайства. А через некоторое время он мне сообщил, что все его справки и попытки ходатайства привели к одному: второй месяц отпуска никоим образом не может быть мне предоставлен. И вот в том состоянии безмерного переутомления, в котором я находился, я, прекрасно понимая, что все это - ложь и что Князев еще в апреле решил разыграть со мною эту ловкую игру, не стал хлопотать сам о предоставлении мне второго месяца отпуска и ограничился одними устными протестами перед лицом негодяя-обманщика. Теперь я сам удивляюсь этому, а тогда, при моей усталости «до столбов», при моем переутомлении свыше меры, я только и мог словесно протестовать.
Результаты всего этого были крайне печальные. Во-первых, во время месячного отпуска я должен был закончить для все того же Бонифация работу о Нижнем в 1606-1611 гг. - т.е. о Нижнем перед 2 ополчением. И я честно работал над этой статьей на паро-
ходе, который вез нас по Волге и Каме, дважды мимо Нижнего. И, оказалось, не смогу ее окончить. Между тем труда на нее я в этот месяц положил очень немало. В итоге, занятый ею, я совсем не отдохнул. Приехав домой в самом конце августа, я и дома работал над ней - в августе и начале сентября до окончания отпуска; потом продолжал работать над ней в сентябре, среди занятий в ИНС'е и Академии; в конце сентября я должен был оставить эту работу. Но в это время я был уже в очень тяжелом состоянии.
Я перехожу ко второму. Как я уже писал Вам выше, я, в сущности, совсем не отдохнул во время отпуска; я бы даже сказал, что только еще больше устал во время него от работы над нижегородской статьею. Внешне я приехал домой обветренным и посвежевшим по региону, но и это был очень дурной признак! - необыкновенно раздражительным. Я должен сказать Вам о себе, что, вообще говоря, я относительно довольно спокойный человек. Но то переутомление, которое я вынес из непосильной для меня работы 1938-[19]39 уч[ебного] года в Горьком и Ленинграде, еще весною 1939 г. вызвало во мне приливы сильной раздражительности; потом она летом сменилась апатией; теперь, после поездки, вернулась раздражительность. И я стал совершенно несносен. И вместе с тем на второй уже неделе сентября почувствовал себя почти негодным для работы человеком. Так, во мне параллельно, но в разные стороны, падала работоспособность и росла раздражительность. И я становился абсолютно негоден ни к работе, ни к служебным, ни к личным отношениям. Потом, во второй половине сентября, раздражительность пошла на низ, стала вновь появляться апатия, начало возникать безразличие. А работоспособность катастрофически падала. Когда в конце октября я, наконец, пошел к врачу, тот заговорил о необходимости совсем бросить работу и выходить на пенсию.
Я долго боролся, но пришлось отдыхать. Работы я не бросил, на пенсию не вышел, но прежняя работоспособность утратилась, вероятно, навсегда.
В конце декабря я сделал попытку возобновить, как надлежит, работу, но оказалось, сделать этого не в состоянии. Пришлось сойти на полуработу и никоим образом не выходить за ее скудные пределы.
В январе в морозы я тяжко прозяб и сильно простудился; начался бронхит. Сейчас он преодолен, но кашель и слабость остались и еще владеют мною. Работать могу - но мало и плохо. Сей-
час весь в истории Академии Наук, да в ИНС'овских лекция, но все идет медленно, с перерывами и провалами6.
В то время, как я впадал в крайнюю степень утомления, ко мне пришла Ваша открытка относительно областного П[едагогического] И[нститута]. Я тотчас же начал наводить справки, но, не успев их навести, окончательно впал в свою «летаргию». И до сих пор не ответил Вам. Я знаю, что - совсем нехорошо, не по-товарищески. Но утешаюсь тем, что все равно не выпустили бы из Горького, - ни за что. Все же очень прошу Вас извинить за молчание. Если же наведения справок и сейчас может предоставить для Вас интерес, сообщите мне - и я точно их наведу.
Еще об одном я должен Вам написать: я твердо помню, что я Ваш должник, но, к моему глубокому сожалению, сейчас не могу уплатить Вам моего долга. Я постараюсь сделать это, как смогу, скорее.
Теперь, кажется, все.
Прошу Вас верить моим добрым чувствам к Вам. Сердечно благодарю Вас за последнюю открытку и оттиск, который прочитал с живейшим удовольствием. Всегда вспоминаю вечера, которые проводил в Вашем уюте, и прошу Вас засвидетельствовать добрые мои чувства Анне Михайловне7, Юре8, Рите, Мухе, Золотаревым, Вашей домоправительнице. Очень прошу Вас кланяться всем, кого я знал в ГПИ, а особенно тому, кого я называю Михаилом Ивановичем, хотя он - и не М[ихаил] Ив[ванович], а, кажется, Виктор Алексеевич9; это тот, относительно кого Ваша богоданная дочка10 считала, что если пришел я, должен прийти и он, и наоборот. Я был бы очень признателен Вам, если бы Вы передали мой сердечный привет моим чудесным студентам - теперь II, III, и IV к[урсов] основного отделения и II учительского. Я не знаю, как это сделать, но уверен, что Вы сумеете. Я был бы очень Вам благодарен, если бы Вы нашли возможным сказать им, что мне было очень тяжело расставаться с ними, что я всегда помню о них и что я горжусь ими и их ко мне добрым отношением. Вы бы очень меня обязали, если бы сказали им, что я их считаю прекрасными и верю в их большое педагогическое и научное будущее.
Но обрываю. Как в романах, слеза меня прошибает.
Пожалуй, я обращусь к Вам еще с одною просьбой. Я несколько раз писал Бонифацию (последний раз - заказное, с месяц тому назад, на ГПИ), прося вернуть мне оставшиеся у него мои работы: 1) о Пес-теле11 и 2) о Нижегородском княжестве и работу Елиз[аветы] Ив[ановны] Заозерской, сестры Ал[ександ]ра Ив[ановича]12. Но он
до сих пор мне их не вернул. Мало того, он мне ничего не отвечает. Последнее - его дело; свинствовать он может, сколько хочет. Но у меня нет другого экземпляра «Пестеля» и в то же время есть возможность его, по надлежащем исправлении, печатать. У меня нет и другого экземпляра Нижегородского княжества, а и его мне хотелось бы предать тиснению. Что же касается работы Ел[изаветы] Ив[ановны] Заозерской, то я прямо нахожусь в необычайно тяжелом положении перед автором, которого буквально боюсь увидеть, ибо Ел[изавета] Ив[ановна] неоднократно просила меня вернуть работу ей, а Бонифаций не отдавал мне ее в Горьком, все обещая выяснить, нельзя ли ее напечатать, и не высылает теперь, несмотря на неоднократные просьбы с моей стороны.
Не могли ли бы Вы посодействовать немедленной высылке мне этих трех работ?
Пожалуй, и еще одно: не мог ли бы я напечатать в Горьком, в КоГИЗ'е или ГПИ, свое нижегородское княжество и свой Нижний перед 2 ополчением? Первая работка - менее листа, а вторая, возможно, листов 5. Если бы их напечатало ГПИ, я, конечно, был бы готов печатать их без всякого гонорара; за большим гонораром не гнался бы я и в КОГИЗ'е13. Первая работа носит научно-популярный характер. Вторая - довольно скрупулезное исследование.
Еще вот что: у Вас осталось мое «житие» П.Г. Любомирова14. Не захватите ли его с собою, когда поедете в Л[енингра]д? Я все еще ношусь с желанием его напечатать.
И еще одно, сейчас пришедшее в голову: я проработал в Горьком 2 года, но печатался только раз в его «Трудах»; мне кажется, что за мною остается право напечатать (конечно, бесплатно) еще одну работу в «Трудах» ГПИ. Если Вы полагаете, что я не ошибаюсь, не откажите сообщить, к какому времени Вы желали бы иметь работы. Более или менее готовы у меня следующие статьи: 1) «Из истории русско-хазарских отношений»15,2) «Нижний в событиях 1606-1611 г.», о которой говорил выше, 3) кое-что по истории Академии Наук 1725-42 гг. и в начале XIX в.16, 4) кое-что о декабристах, 5) кое-что о Чернышевском (мелочи).
Ну, дорогой Сергей Иванович, теперь уже извините меня не только в неисполнении Вашей просьбы и долгом-долгом молчании, но и в этом огромном письме и в тех просьбах, с которыми к Вам обращаюсь, хотя сам не исполнил Вашей.
Еще раз привет Вам и Вашим, всем товарищам по Кабинетам и Институту, славным студентам ГПИ, около которых всегда мое место.
Всего лучшего Вам. А ГПИ - «Аогеа^ с^саі17» и прочее. Крепко жму руку.
Всегда Ваш С. Чернов.
12-13.II.1940. Пушкин, Л[енинградской] О[бласти].
Центральный архив Нижегородской области. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 325. Л. 14-27об. Автограф
Примечания
1 17 марта 1940 г. И.И. Любименко писала С.И. Архангельскому: «1-го мая будет год, как ему [С.Н. Чернову. - А. К.] передала свою штатную должность, а он до сих пор не дал для нашей книги ни одной полной главы» (ЦАНО. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 215. Л. 28об.)
2 Бонифаций - латинская калька фамилии-псевдонима Добротвор -употреблялась с иронией в переписке ученых.
Добротвор (наст. фам. Александров) Николай Михайлович (1897-1967), историк, представитель школы М.Н. Покровского, выпускник Института красной профессуры, ученик А.М. Панкратовой. В 1938-1967 гг. зав. кафедрой истории СССР ГГПИ; с 1961 г. председатель Горьковского общества краеведов. О нем см.: Федоров В.Д. Жизненный путь профессора Н.М. Добротвора // Россия и Нижегородский край: Актуальные проблемы истории: Материалы чтений памяти Н.М. Добротвора 24-25 апреля 1997 г. Н. Новгород, 1998.
3 Крюков Михаил Васильевич, студент ГГПИ, которого С.Н. Чернов намеревался устроить в аспирантуру.
4 Далее зачеркнуто: «Вы помните, что вечером в тот день, когда кончился экзамен, я за чаем у Вас сказал, что едва ли вернусь в Горький; я Вам тогда пояснил, что служит причиной моего нового настроения4. На другой день Вы пытались сами и через заведующего учебной частью».
5 Возможно, речь идет о Николае Петровиче Соколове (1890-1979), докторе исторических наук, основателе нижегородской школы истории стран Средиземноморья в древнее, среднее и новое время. После смерти в 1958 г. С.И. Архангельского - руководитель кафедры всеобщей истории ГГПИ, позже - зав. кафедрой истории Древнего мира и Средних веков Горьковского университета. О возможном знакомстве С.Н. Чернова и Н.П. Соколова см.: Григорьева Е.А., Кузнецов А.А. Представители петербургской исторической школы в Горьковском педагогическом институте (проблема адаптации традиций исторических школ в советском образовании 1930-1950-х гг. // Мир историка: историограф. сб. Омск, 2011. Вып. 7.
6 Из письма И.И. Любименко С.И. Архангельскому от 17 марта 1940 г.: «Тоже, оказывается, происходит и в И[нститут]е Народов Севера, где он (С.Н Чернов. - Авт.) должен прочесть курс по XVI-XVШ ст., а в данное время дошел лишь до Грозного. Интересно, как было у вас в Горьком? Есть сведение, что семья сильно мешает его трудоспособности. Он такой талантливый и интересный ученый, что прямо обидно за него становится. Я от души хотела, чтобы он остался здесь, и радовалась, что содействовала этому, а теперь я почти жалею о своем поступке и для дела, и для него самого, т. к. это может кончиться каким-нибудь очень неприятным для него образом. Нельзя сказать, чтобы он не работал <...>, но результата от этого как-то не получается» (ЦАНО. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 215. Л. 28об.-29).
7 Архангельская Анна Михайловна (умерла в конце 1990-х гг.), третья жена С.И. Архангельского.
8 Племянник второй жены С.И. Архангельского. Родился в начале 1920-х гг. Окончив школу, поступил на исторический факультет МГУ, на один курс с
С.О. Шмидтом. В 1939 г. был призван в армию, но уже в 1940 г. вновь вернулся в университет. В 1941 г. репрессирован.
9 Идентифицировать личность не удалось.
10 Маргарита, дочь третьей жены С.И. Архангельского.
11 См.: Чернов С.Н. Павел Пестель: Избранные статьи по истории декабризма / Сост., вступ. статья, коммент. Т.В. Андреевой и В.С. Парсамова; Под. ред. А.Н. Цамутали. СПб., 2004.
12 Заозерская Елизавета Ивановна (1897-1974), историк, специалист в области социально-экономической истории России XVII в. В 1924-1930 гг. научный сотрудник и лектор ГИМ, в 1937-1970 гг. сотрудник Ин-та истории АН СССР. Сестра А.И. Заозерского.
Возможно, речь в данном случае идет о статье Е.И. Заозерской «Приписные крестьяне и крепостные на частных железных заводах в первой четверти XVIII в.» (ИЗ. М., 1941. Т. 12. С. 139-143).
Заозерский Александр Иванович (1874-1941), историк специалист в области социально-экономической истории России XVП-XVШ вв. В 19101918 гг. преподаватель Высших женских (Бестужевских) курсов, с 1918 г. профессор Петроградского университета, ученый хранитель рукописного отделения БАН. Арестован 7 марта 1929 г.
13 КОГИЗ (Книготорговое объединение государственных издательств) -книжные магазины, служившие местом встреч интеллигенции, которому были даны широкие полномочия в системе книгоиздательского дела. Он координировал всю книжную торговлю страны независимо от ее ведомственного подчинения. Его сеть должна была охватить все наиболее важные населенные пункты, и в первую очередь новостройки, промышленные объекты, крупные колхозы и совхозы. Перед КОГИЗ'ом стояла задача организации изучения спроса и потребности населения в книге. Он участвовал в тиражировании и тематическом планировании выпуска книг, в государственной ценовой политике, в экспорте-импорте изданий. В функции КОГИЗ'а входила также подготовка и повышение квалификации книготорговых кадров, разработка научной организации труда в отрасли.
14 См.: Соломонов В.А. «Отношение П.Г. [Любомирова] к университету было чрезвычайно бережным и любовным» (С.Н. Чернов о саратовском периоде жизни П.Г. Любомирова) // СКС. Саратов, 2002; Андреева Т.В., Смирнова Т.Г. С.Н. Чернов и П.Г. Любомиров // Деятели русской науки Х!Х-ХХ веков. СПб., 2003. Вып. 3.
15 Текст статьи утерян. См.: Список науч. тр. Сергея Николаевича Чернова / / Чернов С.Н. У истоков русского освободительного движения. Саратов, 1960. С. 414.
16 Имеется в виду исследование С.Н. Чернова в связи с работой в КИАН.
Из письма И.И. Любименко С.И. Архангельскому от 7 марта 1946 г.:
«Наш новый президент, кот[орый] состоит председателем Комиссии по Истории АН, твердо решил печатать в 1947 г. нашу историю АН. Но написана она чрезвычайно начерно, коллективом в 9 чел[овек], из которых больше половины погибло за войну. Прежний редактор А.И. Андреев - в Москве и очень занят всякими другими делами, к тому же он большой ученый, но совсем не литературный человек, что и сам признает. Т[ак] к[ак] лучшими главами по изложению признаны мои, Вавилов распорядился перебросить меня на этот год в Комиссию для отредактирования Истории. Но из редактирования получается писание заново многих глав. Я за неделю проделала колоссальную работу: перечитала рукопись милого, покойного, талантливейшего, но недисциплинированного Серг[ея] Ник[олаевича] Чернова (800 стр. - 1 глава). В свое время она была признана невозможной и дана на сокращение некоему киевскому Базилевичу (ныне тоже умершему), написавшему скучнейший конспект в 150 стр[аниц], с которым никто не знал, что делать. Я его просто забраковала, взяла хаотическую, но талантливейшую рукопись С[ергея] Н[иколаевича] и написала заново, с прибавлением многих пропущенных вопросов главу в 175 стр[аниц] - и это за 6 недель. Всем очень нравиться. Теперь мне предстоит проделать тоже с другой главой тоже покойного, тоже неопредолимо скучной и притом уже не талантливой. Очевидно, все XVIII ст. будет написано моей рукой, т. к. там 2 главы мои, да еще одна нашего бывшего редактора, очень неудачная, которую он сам меня просил дополнить и переделать» (ЦАНО. Ф. 6299. Оп. 1. Д. 215. Л. 44-45об.).
17 Процветать, расти (лат.)
