CC BY
130
УДК 80
Коркунов Владимир Владимирович
соискатель. Тверской государственный университет
vk-84@mail.ru
Vladimir V. Korkunov
competitor.
Tver state university
vk-84@mail.ru
Локальный текст как предмет исследования Local text as a subject of study
Аннотация. В статье раскрываются особенности локального текста в свете соотнесения его с теорией Пьера Нора о местах памяти, делается вывод о необходимости синкретизма краеведческого и литературоведческого дискурсов в исследовательской работе, моделируется авторский взгляд на методологию определения локального текста.
Ключевые слова: локальный текст, Пьер Нора, Александр Сорочан, место памяти, образ места.
Summary. In article features of the local text in the light of its correlation with Pierre's theory Nora about memory places reveal, the conclusion about need of a sinkretizm of local history and literary discourses for research work is drawn, the author's view of methodology of definition of the local text is modelled.
Keywords: Local text, Pierre Nora, Alexander Sorochan, memory place, image of a place.
I
История раз за разом утверждает удобную ей память, тогда как в динамике теряются образ места и — коллективная память. Если можно так выразиться, локальные тексты возвращают память истории. Таким образом, мы приближаемся к концепции мест памяти, выдвинутой Пьером Нора, который предположил, что места памяти — это места «в трёх смыслах слова» — материальном, символическом и функциональном» [2, c. 39]. При объединении игры памяти и истории формируются места памяти. Исследователь задаётся вопросом: «Можно ли назвать местом памяти столь абстрактное понятие, как поколение? Оно материально по своему демографическому содержанию, функционально в соответствии с нашей гипотезой, поскольку оно осуществляет одновременно кристаллизацию воспоминания и его передачу. Но оно и символично по определению, поскольку, благодаря событию или опыту, пережитому небольшим числом лиц, оно характеризует большинство, которое в нем не участвовало» [2, c. 39]. Задумаемся, может ли город быть местом памяти? Попробуем вслед за учёным приложить к городу характеристики места памяти, как то сделано в примере с поколением. Итак: он материален по своему
физическому содержанию (улицы, дома, деревья, люди и т.д.), функционален в соответствии с концепцией места памяти, поскольку осуществляет одновременно кристаллизацию памяти и её передачу. И, наконец, символичен по определению, поскольку благодаря событиям и опыту живущих в нём поколений (и своему опыту — города), он характеризует большинство (и материальное, и не материальное), которое не было его частью. Получается, город — место памяти.
Предметом научного интереса автора данной статьи долгие годы является кимрский текст. Отметим, что Кимры как населённый пункт - сравнительно небольшой, локус - ничтожен. Коротко резюмируя итоги изысканий (см. нашу статью «Локальный текст: к вопросам методики определения локального текста малого локуса»), отметим, что, на наш взгляд, существенным при определении локального текста является целый комплекс элементов: совокупность гетеростереотипных (1) и автостереотипных (2) текстуальных воплощений локуса, имеющих не случайный характер, в которых проявляются культурные константы края (3) (или личное его восприятие), воспроизводящих образ места
(4).
Однако важным, на наш взгляд, является и следующее соотнесение.
II
Вывод о том, что и локальный текст — место памяти, можно сделать на основании следующей цитаты Пьера Норы: «Разве всякий великий исторический труд и всякий исторический жанр не являются по определению местами памяти? Разве великое событие и само понятие события — не являются ли и они по определению местами памяти?» [2, с. 43]. И ещё: «Только те книги по истории являются местами памяти, основу которых составляет переработка памяти...» [2, с. 43]. Разве многовековую жизнь города, его образ нельзя назвать великими, учитывая множество событий, с ними связанными, судеб, текстов? И пусть это будет локальное величие, в его основе — переработка памяти, нанизанной на историю. Происходит соединение дискурсов, создание образа — локального текста. Места памяти. Объединяя реальные исторические события, биографии его жителей и тексты — средоточия памяти — мы получаем место памяти. В этом аспекте работа над выявлением локального текста ставит перед исследователем новые задачи — помимо сбора и описания источников, необходимо знание истории места (проникновение в краеведческий дискурс) и — включение в парадигму исследования биографического компонента. Проделав данную работу, можно приблизиться к реализации задачи, поставленной А.Ю. Сорочаном в книге «Тверской край в литературе: образ региона и региональные образы»: «На основе анализа обширного материала следует раскрывать не историю места, а историю образа места» [3, с. 6].
То есть: необходимо сдвигаться от краеведческого дискурса в сторону литературно-краеведческого, что большинством краеведов игнорируется. Однако текстуализация пространства, захватывающая в настоящее время всё новые регионы страны, должна способствовать выправлению ситуации и концентрации внимания именно на образе места (при этом отметим, что
история места сама по себе — важна, но если она становится самоцелью — обедняется представление о локусе). Важный нюанс: образ места наилучшим образом отражает потребности региона, тогда как история места фиксирует исключительно событийный ряд. В этом также проявляется важность локального текста.
III
Объединение анализа текстов с биографическим и историческим контекстами позволяет избавиться от их замкнутой самоцельности и рассматривать локальный текст в более многомерном пространстве. И он «оживает», как обретают новые черты биографические разделы и исторические экскурсы. Только в совокупности рассмотренные части складываются в единую, демонстрируя, в нашем случае, — образ Кимр. Отметим, что Кимры бывшее село, ставшее городом в 1917 г. и насчитывающее к моменту исследования менее 50 000 человек населения (в отечественной практике до этого не проводилось всестороннего исследования настолько незначительного локуса). Очевидно, что определение констант «кимрских парадигм» было в известном смысле условным, поскольку весь корпус текстов оказался сравнительно небольшим — первейшими задачами значилось собрать и описать максимальное число репрезентативных текстов, связанных с Кимрами.
Зачастую игнорируемое включение в описание текстов местных авторов (например, «красноармейских поэтов периода ликбеза») не менее важно, поскольку в большинстве случаев они (авторы) доказывают тезис о соотнесении провинции литературной с провинцией географический (раскрытый, например, в статье В.А. Кошелева «О "литературной" провинции и литературной "провинциальности", нового времени» [1, с. 37-55]), вследствие этого — и вторичности, и «домашности» [1, с. 49] — продуктивный литературоведческий анализ их текстов представляется невозможным. В совокупности они предстают как «своя семья» (живущие в своём пространстве и по своим, в том числе литературным законам): «Этот феномен "пёстрого" и внутренне противоречивого единения разных людей — деталь только русская и только провинциальная» [1, с. 47]. В определённом смысле это соотносимо с локальным текстом, являющимся феноменом «пёстрого» и внутренне противоречивого единения разных, но не людей, — текстов. Однако они, бесспорно, становятся частью локального текста, если учесть соотнесение его с местом памяти; оправдывают, тем самым, своё появление (для истории — они обладают безусловной значительностью, тем более — для памяти места).
Все перечисленное (и ряд других выводов, оставшихся за рамками данной статьи) приближает и к следующему выводу: художественное осмысление места в отрыве от художника (автора) неполноценно. Как несостоятельна и разработка одного биографического контекста: «краеведы, обращаясь к биографии писателя, собственно литературной части не касаются вовсе, либо решительно отделяют биографию от творчества» [3, с.10]. На наш взгляд, литературная часть и биографический элемент должны изучаться одновременно — параллельно или методом взаимопроникновения, — дополняя
друг друга и — оживляя образ места. А.Ю. Сорочан обращает внимание на
«пропасть между краеведением и литературой» [3, c.10].
* * *
В книге «Петербургский текст русской литературы» В.Н. Топоров отмечает: «Петербург Петербургского текста ещё и у ч и т е л е н, и он как раз и учит, что распад, хлябь и тлен требуют от нас духа творческой инициативы, гения организации...» [4, c. 66]. Полагаем, тезис об «учительности» может быть отнесён ко всем локальным текстам, поскольку, познавая населённый пункт, выявляя его образ, исследователь учится у него, и эта учёба — совершенно иных масштабов, нежели учёба на человеческих ошибках и поведенческих шаблонах. Образ — одушевляет и, в известном смысле, «очеловечивает». И, как каждая «биография», в нашем случае, духа, — учит.
Литература:
1. Кошелев В.А. О «литературной» провинции и литературной «провинциальности» нового времени // Русская провинция: миф — текст — реальность. Сост. А.Ф. Белоусов, Т.В. Цивьян /Под ред. В.Н. Сажина. — М., СПб, 2000. — С. 37-55.
2. Нора П. Проблематика мест памяти / Франция-память. — СПб.: издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. — С. 39.
3. Сорочан А.Ю. Тверской край в литературе: образ региона и региональные образы. — Тверь: Издательство М. Батасовой, 2010. — С. 6.
4. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. — СПб.: Искусство-СПБ, 2003. — С. 66.
Literature:
1. Koshelev VA About the "literary"province and literary "provincial" new age / / Russian province: a myth - the text - a reality. Sost. AF Belousov, TV Tsivyan / Ed. VNSajin. - Moscow, St. Petersburg, 2000. - P. 37-55.
2. Nora P. Problems of memory locations / France memory. - St. Petersburg.: Publishing of St. Petersburg University, 1999. - P. 39.
3. Sorochan AY Tver region in the literature: the image of the region and regional images. - Tver: Publisher Batasovoy M., 2010. - Р. 6.
4. Axes VN Petersburg Text of Russian literature. - St. Petersburg.: Arts, St. Petersburg, 2003. - P. 66.
