CC BY
7«Земля — крестьянам», «Фабрики — рабочим», до идеи социалистического государства — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», которая стала завершающей.
Десятилетия приоритетом для общества являются материальные блага. Осознание власти в необходимости объединения людей, проявляется в попытках подобрать идею государства. Сплотить народ в единое целое и обозначить вектор духовного развития страны. Но народ активности не проявляет, а без народа не может сложиться никакая национальная идея.
Для этого необходимо, чтобы национальная идея отражала: исторические особенности эпохи, менталитет народа, интересы государства. Должна быть понятна всему обществу и четко оформлена.
Список литературы
1. Безрукова В.С. Основы духовной культуры (энциклопедический словарь педагога). — Екатеринбург, 2000.
2. БутурлинД.П. Военная история походов россиян в XVIII столетии. — СПб., 1821. Ч. 1. Т. 3. — С. 52.
3. Ильин ИА. Путь духовного обновления [текст] // Ильин ИА. Собр. соч.: В 10 т. Т. 1. — М.: Русская книга, 1993. — 400 с.
4. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. Кн.11: История России с древнейших времен. Т. 21. — М., 1999. — С. 182.
5. Труды Московского отдела Императорского Российского военно-исторического общества. Т. 2. — М., 1912. — С. 360.
6. Боевые знамена допетровской Руси. Русская Семерка [Электронный ресурс]. URL: http://russian7.ru (дата обращения: 15.10.2017).
7. Политика. Информационное агентство России ТАСС [Электронный ресурс]. URL: http://tass.ru/politika (дата обращения: 15.10.2017).
8. Заключительная часть послания Президента Федеральному Собранию РФ в 2007 году [Электронный ресурс]. URL: http://mediamera.ru (дата обращения: 15.10.2017).
УДК 882
Большакова Алла Юрьевна,
доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Отдела древнеславянских литератур Института мировой литературы им. А. М. Горького Российской Академии наук (ИМЛИ РАН), e-mail: allabolshakova@mail.ru.
литературные циклы русского средневековья: сравнительный аспект
Аннотация. Статья посвящена проблеме литературного цикла и циклизации как одной из фундаментальных закономерностей, обеспечивающей движение литературы: от древнерусской словесности к русской классике XIX-XX вв. Выявляются основные различия, которые произошли с литературным циклом и художественной практике и ее теоретическом осмыслении. Отдельное внимание уделено сравнению таких фундаментальных для развития литературного процесса категорий, как литературные цикл и архетип. Сравнение осуществляется на основе объединяющего их свойства вариативной повторяемости.
ВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017 9
Ключевые слова: литературный цикл, циклизация, архетип, литература русского Средневековья,
род и жанр, вариативная повторяемость.
В русском Средневековье литературный цикл, по мнению медиевистов, реализует себя как в рамках отдельного произведения, так и ряда текстов, объединенных в книгу, сборник (автор настоящей статьи пытается подвергнуть пересмотру устойчивое терминологическое словосочетание «древнерусская литература», считая его не соответствующим сути рассматриваемого явления. «Древняя Русь» не есть античность! Древности как таковой на Руси Х1-ХУП вв. (а именно в этот период, по мнению медиевистов, происходит становление «древнерусской литературы») не было, поскольку не было рабовладельческого строя (лишь его элементы). Вопрос о «переименовании» этого литературного периода уже не раз поднимался исследователями (к примеру, Е. Хализевым, А. Ужанковым), однако терминологическая ситуация остается прежней. Кстати, и другое терминологическое именование (исследователей «древнерусской литературы») — «медиевисты» («медиевистика» от лат. medius — средний и лат. aevum — век, эпоха: наука, изучающая Средневековье) — уже фактом своего существования в научном обиходе свидетельствует о том, что предметом изучения медиевистов является не так называемая «древнерусская», а именно средневековая литература). На этой исторической стадии цикл можно рассматривать как проявление общего закона литературного развития, который требует от своих составляющих внутренней связанности и устремленности к единству.
Русская медиевистика выделяют неизученные циклы произведений: летописные, житийные, проповеднические, воинские, бытописательные и т.п. «Традиционно исследователи-медиевисты понимают под циклом лишь тематическую подборку произведений» [1, с. 46]. Новый подход к циклу как целому предполагает его текстологию, идеологию, поэтику, а также историю развития циклов в средневековой Руси. Под циклом понимается совокупность взаимосвязанных литературных явлений, стилей, памятников, объединенных по какому-либо общему принципу и образующих законченный круг развития. Это могут быть циклы произведений (например, о Куликовской битве: «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище»; циклы повестей о Николе Заразском («Отдельные повести, составляющие цикл повестей о Николе Заразском, по определению Д.С. Лихачева, были созданы в разное время и объединились в цикл лишь в XVI в.» (Бахтина 1989, 46)), о князьях Борисе и Глебе, и т.п.); сами произведения как циклы (например, «Книга бесед» протопопа Аввакума, «Вопрошания Кирика, иже вопроси епископа Нифонта и инех»); и т.п.
Литература русского Средневековья дает основания для пересмотра и расширения сложившихся подходов, ограничивающих исследователя не только жанрово-родовыми признаков цикла, которые теперь считаются главными в его определении, но даже отдельными родами и жанрами. Проблема соотношения циклизации и жанрообразования в процессе становления молодой русской словесности была поставлена еще в конце ХХ в.: «...Цикл не ансамбль разножанровых произведений. Если перед нами оформленный цикл, то можно говорить о зарождении нового в жанровом отношении произведения» [1, с. 47]. Давая далее определение средневекового литературного цикла: «Цикл в таком случае характеризуется единым сюжетом, повторяющимися элементами в композиции и стиле, общей связующей идеей», исследовательницы отмечала связь между оформлением цикла и рождением новой жанровой единицы: «Таким образом, под оформленным циклом понимается не просто тематическая подборка, хотя подобных примеров можно много найти в древнерусской литературе, а новая жанровая единица» [1, с. 47] (здесь и далее в цитатах и ссылках используется терминология того или иного исследователя, несмотря на несогласие с ней автора настоящей статьи).
К преодолению эклектики и теоретического «омертвления» литературных форм призывают и современные сторонники комплексного изучения цикла и его роли в развитии литературного процесса Х1Х-ХХ вв. — хотя и довольно-таки ограниченно и фрагментарно. К примеру: «Так получилось, что изучение циклизации развивалось как раздельное изучение циклов лирических и эпических. Взаимосоотнесенность этих явлений, угадываемая в историческом плане, до сих пор становилась специальным предметом внимания лишь в тех 10 ВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017
случаях, когда циклы обоих типов встречаются в творчестве одного автора. Этот подход может и должен быть расширен» [7, с. 4. Выделено мною. — А.Б.].
Истоки тенденции к преодолению эклектики следует искать в трудах Д.С. Лихачёва, считавшего «древнерусскую литературу» единым комплексом, в котором границы, разделявшие ее отдельные элементы, были весьма зыбкими: произведения небольшого объема присоединялись к более крупным, возникали некие ансамбли произведений, собственно, и определявшие лицо молодой словесности, находящейся в процессе становления:
«В развитии древней русской литературы имели очень большое значение нечеткость внешних и внутренних границ, отсутствие строго определенных границ между произведениями, между жанрами, между литературой и другими искусствами, — та мягкость и зыбкость структуры, которая всегда является признаком молодости организма, его младенческого состояния и делает его восприимчивым, гибким, легким для последующего развития» [6].
Именно циклизация была ведущей закономерностью в построении первичного литературного пространства средневековой Руси. Она определяла тенденцию к развитию словесности через объединение мелких произведений в более крупные структуры, которые и приходили к читателю через сборники, книги. Д.С. Лихачев обращался именно к циклизации как к основе новой письменной культуры, определявшей ее масштабность:
«Ни одно из произведений Древней Руси — переводное или оригинальное — не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ — законченное целое, и вместе с тем он связан с другими <...> Произведения постоянно включались в циклы и своды произведений. И это включение не случайно. Каждое произведение воспринималось как часть чего-то большего. Для древнерусского читателя композиция целого была самым важным. Если в отдельных своих частях произведение повторяло уже известное из других произведений, совпадало с ним по тексту — это никого не смущало» [6].
Очевидно, главное различие (в формировании цикла/циклизации) между литературами русского Средневековья и Нового времени состояло в следующем. В средневековой словесности объединение текстов в циклы происходило довольно-таки вольно и стихийно. Одновременно эти процессы вели к возникновению своего рода традиции, канона. И это относится в первую очередь к циклам, группирующимся вокруг фигур выдающихся деятелей Русской Земли, — таких, как князья Борис и Глеб, Владимир Святославич или Андрей Боголюбский.
С другой стороны, если литературный цикл в русской литературе Х1Х-ХХ вв. объединяет, как правило, произведения одного автора, то представления о средневековом русском цикле имеют гораздо более многоплановый характер. Исследователями говорится не только об объединении разных текстов разных (анонимных) авторов в цикл, но и сходных явлений внутри одного произведения. И даже тех модификаций (в результате изменения редакций или читательского восприятия из-за нового исторического и литературного контекста), которые обретал один и тот же текст в движении литературы. Так, в литературе русского Средневековья нередко текст или текстовой фрагмент получал относительно канонический статус и по-своему повторялся другими авторами. К примеру, жития князя Владимира Святославича имели много редакций, повторявших основной текст, но весьма вариативно (факт, доказанный на примерах из обычного жития и распространенных редакций (с опорой на исследование А.А. Шахматова «Жития князя Владимира») в докладе В.М. Кириллина 25марта 2016 г. на заседании Отдела древнеславянских литератур ИМЛИ РАН).
Зададимся же дальнейшим вопросом в нашем размышлении о сути литературного цикла. Самодостаточен ли он как некая литературная форма (теперь нередко осмысливаемая на материале художественной словесности Х1Х-ХХ вв. лишь как жанрово-родовая разновидность) или же это — одно из проявлений неких глубинных законов и закономерностей? Думается, ответ следует искать, в частности, на пути сравнения тех категорий, которые могут быть проявлением этих закономерностей. И здесь особое место может занять сравнение «цикла» с такой базовой категорией, как «литературный архетип». Общепринято исчислять
происхождение «архетипа» от греческого arche (начало) и typos (образец). Архетип в традиционных определениях — это первообраз (прообраз) и идея, первичный тип и прототип; в число его ведущих признаков входят изначальность (первичность) и главенство, высшая степень какого-либо явления, признака; т.е. архетип организует некие иерархические структуры, выступая в них как высшее, главенствующее начало, образец и порождающая модель.
Общее у этих категорий то, что их участие в литературном процессе не только обуславливает его развитие, но и обеспечивает существование литературы как некоего целого, в основе которого не эклектичные фрагменты, но — объединенные по определенным признакам группы разных произведений разных авторов. В разряд общих характеристик «цикла» и «архетипа» входит повторяемость, вариативность инвариантности и участие в построении так называемых «длинных линий» в движении литературы.
Главная особенность, объединяющая литературный архетип и цикл, кроется в невозможности их существования изолированно, в отдельном произведении. Эта особенность ярко проявилась в литературе русского Средневековья. Как упоминалось, ни одно из ее произведений «не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира» [6].
Формирование цикла и становление архетипа в литературном пространстве происходит во многом через повтор одной и той же константы, составляющей концептуальное ядро (архетип) и текстовую (идейно-тематическую, образную) основу (цикл). Более развернуто повторяемость как основа литературной циклизации обнаруживается в текстологических исследованиях. Причем и в таких, которые выявляют «механизмы» циклизации в литературах, оказавших непосредственное влияние на становление русской средневековой словесности.
А.Ю. Никифорова, понимая данную проблему как общую для византийской и «древнерусской» литератур («Понимание сакрального пространства гимнографического текста — общий вопрос для исследователей как византийской, так и древнерусской литературы» [5, с. 18]), в статье «Сакральное пространство гимнографии» выявляет формирование цикличности через повторы, рассматривая тем самым способы воплощения сакрального времени: «Цикличность. Он (гимнограф. — А.Б.) использует повторы текстов и рефрены, например "Грядый Господь к вольной страсти", "Долготерпение, слава Тебе" и др., что создает ощущение цикличности» [5, с. 29].
Давая далее определение цикличности, исследовательница опирается, главное, на свойство повторяемости, возводя его в системный признак: «Вообще цикличность — неотъемлемая часть византийского литургического сознания: в богослужении существует разработанная система повторяющихся воспоминаний о событиях из жизни Христа, Богородицы, святых. "Литургическое поминовение составляет сложный комплекс, который распадается на три различных цикла: седмичный, годичный подвижный и годичный неподвижный" [9, с. 369-373], т.е. кого-то из святых поминают ежегодно (репертуар Минеи и Триоди), кого-то еженедельно (ангелов, Иоанна Предтечу, крест, апостолов, святителя Николая), а кого-то и ежедневно» [5, с. 30].
Статус повторения возвышается, обретая сакральность. Само по себе повторение молитвы гимнографом в храме воспринимается как религиозное переживание, делающее возможным включение молящегося в сакральное времяпространство текста. Происшедшее давным-давно событие актуализируется в конкретном времени в конкретный миг произнесения текста. Таким образом, через молитву и религиозное переживание осуществляется соучастие в сакральном таинстве, которое, «совершаемое как повторение во времени, являет реальность неповторимую и надвременную» [5, с. 31; 11, с. 53].
Тем не менее вопрос о повторяемости в древнерусском тексте решается до сих пор весьма неоднозначно. Под повторяемостью понимаются и результаты вариативного переписывания текстов, и цитатность, и «просто» совпадение фрагментов в разных произведениях, а не только совпадение деталей, изобразительных подходов и приемов, повторы в образной системе.
Один из распространенных подходов предполагает умолчание по отношению к такому распространенному в древнерусской литературе явлению, как повторяемость. Исследова-12 ВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017
тельское умолчание в этом плане диктуется непониманием какой-либо целесообразности «учета» повторяемости — к примеру, в отношении цитатности. «Скажем, совершенно неясно, следует ли учитывать при истолковании выявленные в ходе текстологического анализа цитаты, инкорпорированные в исследуемый текст. «По умолчанию», считается, что их надо элиминировать из «производного» текста и исключать из его интерпретации. И это логично. Это, однако, не снимает вопроса: но какую-то историческую информацию эти цитаты, которыми обильно насыщен практически любой древнерусский текст, все-таки несут?.. Летописец, безусловно, — вопреки убеждениям некоторых современных специалистов — не только «пытается понять», но и прекрасно понимает, « что он пишет и переписывает». И мы не имеем права пренебрегать такой информацией. Вопрос лишь о том, как корректно использовать эту особенность наших источников для получения достоверных, верифицируемых результатов» [3, с. 369-370].
Другой подход ограничивается лишь снятием «умолчания» и фиксацией повтора тех или иных цитат, фрагментов. Так в статье «Об одном общем фрагменте Киево-Печерского патерика и Тверского сборника» Н.В. Трофимова обстоятельно, с текстологической точки зрения, рассматривает факт повтора, однако фиксацией этого факта и ограничивается — без каких-либо обобщающих выводов о его значении для понимания природы древнерусской словесности [см.: 10].
Включение феномена повторяемости как «контекста памяти» в орбиту рассмотрения с точки зрения его участия в формировании средневекого цикла во многих случаях может снять исследовательское сомнение и ответить на вопросы о смысле возникновения такого феномена. Есть ли повторяемость «простое» следствие неопытности первых авторов молодой словесности, шедших по пути компилятивного заимствования, или следствие ограниченности технических возможностей, приводивших к «тиражированию» текстов через переписывание? Или же это — фактор преодоления текстовых границ, во многих случаях участвовавший в создании чего-то большего, нежели единичное произведение? Фактор, позволяющий не просто констатировать тот или иной повтор или, напротив, отодвигать его за границы исследования, но — определять смысловое наполнение того или иного древнерусского произведения.
Как свидетельствуют исследования повторяемости в русских средневековых летописях, можно сделать вывод о ее важной роли в становлении молодой словесности. Вывод, продуктивно заполняющий лакуну исследовательского «умолчания». Так, повторение деталей и выражений в «Лаврентьевской летописи» предстает как средство циклизации: соединения отдельных текстов в «массив сочинений», определяющих становление новой литературы. Более того, анализ повторяемости в этом своде позволяет выявить типологическую картину возникновения протоциклов. Речь идет, таким образом, о первичных циклах, ставших своего рода доминантами в движении древнерусской словесности.
Рассмотрение этого летописного свода (по Лаврентьевскому списку 1377 г.) как единого литературного целого предполагает включение в него «Повести временных лет» начала XII в. и продолжающую ее «Владимиро-Суздальскую летопись» начала XIV в., объединенных во владимирском летописном своде 1305 г. (Не дошедшем до нас. Однако факт объединения данных произведений был установлен М.Д. Приселковым [см. об этом: 4, с. 175]).
Исследование циклизации на основе повторяемости приводит медиевистов к выводу о том, что «для древнейших книжников важны были не произведения как самостоятельное явление, а массивы сочинений, разрабатывавшие и продолжавшие те или иные темы до бесконечности в форме книг, сборников, писаний сложного состава. «Массивность» древнерусской литературы надо исследовать специально. Ведь Д.С. Лихачев неоднократно говорил об «ансамблевом» и «анфиладном» характере литературы Древней Руси» [4, с. 193].
Свойство повторяемости в развитии литературы через «длинные» формы в высшей степени проявилась в литературном архетипе. В этом, однако, — сходство и различие архетипа и цикла. Ведь если цикл берет за основу своего формирования повторяемость текстовых фрагментов, отдельных фраз и риторических приемов, а не только деталей, образов, тем и смыслов, то литературный архетип уже выходит за текстовые границы, повторяя свое концептуальное ядро во всякий раз новых — в зависимости от художнической индивидуальности
нового автора — ликах и образах. Наиболее наглядный пример здесь — повторение «вечного образа» в мировой литературе: от античности до современности. Повторяется в первую очередь имя собственное, употребляемое как нарицательное именование протообразца того или иного героя, обретающего разноликие отражения в дальнейших произведениях разных времен и народов: античный Прометей, Фауст, Дон-Жуан, Дон-Кихот, Гамлет.
Такие протообразцы относятся к сфере персонифицированных архетипов — тех, которые названы именами собственными. Персонифицированный лик литературного архетипа — фигуры великих людей, творцов и лидеров, которые воплотили в себе наивысшие представления о человеческой личности и ее судьбе, — стали образцом для подражания у многих поколений людей. Такая образцовость (личности) и придает ей статус архетипиче-ской. В литературе русского Средневековья, как мы уже видели на примере циклизации, такая образцовая личность — великий правитель/князь или подвижник/святитель. Это креститель Руси князь Владимир Святославич, чье имя и деяния прославлены во многих средневековых произведениях. Через повторы имени и именуемого им образа великого князя, выдающегося государственного деятеля и военачальника, приумножившего славу Русской Земли, происходит становление персонифицированных архетипов власти. Формируется их концептуальное ядро, в основе которого — идея государственности и патриотизма, восходящая в древнерусском мировоззрении до святости.
Об этом, к примеру, свидетельствует формирование первообраза крестителя Руси князя Владимира Святославича на двух идейно-художественных уровнях, отражавших реальные и формировавших идеальные представления об этой личности. Если, как отмечает В.М. Кириллин в исследовании вариативной повторяемости образа князя Владимира в средневековых произведениях, первый уровень запечатлевал «героя сего мира», то второй, высший — «более востребованную средневековым христианским сознанием икону (читай — первообраз. — А.Б.) — образа его духовной природы, лика, в котором отсвечивается инобытийная действительность мира занебесного, ипостаси, сопряженной с Первообразом божественной святости» [5, с. 70]. В ряды повторяемых признаков входит не только именование и собственно образ великого князя, но и сопряжение его с нуминозными первообразами, что отражает первичную взаимосвязь архетипов персонифицированного и нуминоз-ного порядка.
Один из наиболее освоенных в архетипологии подходов, как и в теории цикла, — поиск вариативно повторяющихся моделей (сюжетов, тем, мотивов). Так, рассматривая внутреннюю циклизацию как основу «Жития» протопопа Аввакума, исследователь называет его единым мегациклом с развивающимся сюжетом, составленным из различных сквозных мотивов: мотив плача от горя и жалости; мотив поиска, основанный на вариативном повторе глагола «брести»; мотив страдания и мученичества (Аввакума все время «бросают» и «кидают» в темницу, тюрьму, заточение) и, наконец, патетически варьируемый мотив смерти [4, с. 275]. Тем не менее данный тезис, на мой взгляд, достаточно спорен.
Вполне вероятно, что на самом деле мы имеем дело с циклической композицией, а вовсе не с литературным циклом — да еще именованным «мегациклом», что, очевидно, применимо к комплексу, ансамблю разных текстов, но весьма сомнительно по отношению к внутренней структуре одного произведения. Вообще надо заметить, что вопрос о циклизации как о внутренней структуре, обеспечивающей целостность одного произведения, вызывает закономерное исследовательское сомнение, которое, однако, требует отдельного внимания, не уместного в данной краткой статье. Перейду к следующему положению.
В русской филологии А. Веселовский, обратившись к литературному бессознательному, обнаружил в нем некие устойчивые модели развития, которые он назвал «поэтическими формулами». Проявляясь на языковом уровне, такие формулы затем переходят в более сложные комплексы: пример тому — «сквозные» или «бродячие» сюжеты (о Фаусте или Дон-Жуане и др.), пронизывающие мировую мифологию, фольклор и литературу. Подобные сюжеты и мотивы, темы теперь нередко называют «архетипическими» — обращение к ним свойственно мифопоэтическому направлению в исследованиях литературного архетипа.
Так, Е. Мелетинский выделяет архетипический мотив, определяя его как «некий микросюжет, содержащий предикат (действие), агенса, пациенса и несущий более или менее 14 ВЕСТНИК ИНСТИТУТА МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ Том 8 № 4 (17) 2017
самостоятельный и достаточно глубинный смысл». За основу исследователь берет понимание архетипов как «древнейших единиц языка сюжетов» или «единиц некоего "сюжетного языка" мировой литературы» [8; с. 50; 6].
Примеры межкатегориальных схождений можно продолжать и множить. Тем не менее есть здесь принципиальные отличия, и заключаются они прежде всего в смыслообразую-щей функции повторяемости как свойства, способствующего становлению литературного процесса как единого целого.
К сожалению, из нынешних представлений о литературном цикле в классической и современной литературе почти исчезло аналитическое начало (присутствовавшее, к примеру, у В.В. Виноградова в его исследовании литературной циклизации [2]), позволяющее преодолеть исследовательскую эклектику. В основном, категория «литературный цикл» используется для идентификации тех или иных жанрово-родовых форм и их модификаций. Однако роли и значению цикла как некоей литературной закономерности, определяющей движение и общий характер литературного процесса, уделяется мало внимания. Неудивительно, что нигде не обозначено и сопряжение категорий «цикл» и «архетип», в разной мере и разных формах, но сущностно определяющих тяготение литературного процесса к внутреннему единству.
1. Бахтина О.Н. О жанрообразующей роли циклизации в древнерусской литературе // Проблемы метода и жанра: Сборник научных статей. Вып. 15. — Томск: Томский государственный университет, 1989. — С. 46-57.
2. Виноградов В.В. О литературной циклизации. По поводу «Невского проспекта Гоголя» и «Исповеди опиофага» Де Квинси // Избр. труды. Поэтика русской литературы. — М.: Наука, 1976. — С. 45-63.
3. Данилевский И.Н. Текстология и генетическая критика в изучении летописных текстов // Герменевтика древнерусской литературы. Сборник12 / Ин-т мировой литературы РАН: Об-во исследователей Древней Руси / Отв. ред. Д.С. Менделеева. — М.: Знак, 2005. — С. 368-406.
4. Дёмин А.С. Древнерусская литература как литература (О манерах повествования и изображения) / Отв. ред. док. филол. наук В.П. Гребенюк. — М.: Языки славянской культуры, 2015. — 488 с. (Studia Philologica).
5. Древняя Русь: Пространство книжного слова. историко-филологические исследования / Отв. ред. В.М. Кириллин. — М.: Языки славянской культуры, 2015. — 522 с. (Studia Philologica).
6. Лихачев Д.С. Великий путь: Становление русской литературы XI-XVII веков. М., 1987. 301 с. [Электронный ресурс]. URL: http://www.lihachev.ru/lihachev/bibliografiya/ nauka/literatura/2083/ (Дата обращения 19 сентября 2017 г.).
7. Ляпина Л.Е. О природе драматической циклизации. // Исторические пути и формы художественной циклизации в поэзии и прозе. — Кемерово: Кемеровский государственный университет, 1992. — С. 4-17.
8. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. — М.: РГГУ, 1994. — 136 с.
9. Тафт Р.Ф. Византийский церковный обряд. Краткий очерк / Пер. с англ. А.А. Чекало-вой; Редакция русского перевода и послесловие В.М. Лурье. — СПб.: Алетейя, 2000. — 160 с.
10. Трофимова Н.В. Об одном общем фрагменте Киево-Печерского патерика и Тверского сборника // Герменевтика древнерусской литературы. Сборник 12 / Ин-т мировой литературы РАН: Об-во исследователей Древней Руси / Отв. ред. Д.С. Менделеева. — М.: Знак, 2005. — С. 340-348.
11. Шмеман Александр, прот. Введение в литургическое богословие. — М.: Православный Свято-Сергиевский Богословский институт, 1993. — 301 c.
Список литературы
