CC BY
55
НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ АССОЦИАЦИИ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БЕСЫ» :
ТИПОЛОГИЯ ПРИЕМОВ СОЗДАНИЯ (цитаты, реминисценции, аллюзии)
Е.А. Дубеник
Ключевые слова: ассоциация, реминисценция, цитата, аллюзия.
Keywords: Association, reminiscence, the citation, hint.
«Хочется высказать несколько мыслей, хотя бы погибла при этом моя художественность», - это признание Ф.М. Достоевский сделал в период работы над романом «Бесы» в письме к Н.Н. Страхову от 24 марта 1870 года [Достоевский, 19906, с. 111-112]. С легкой руки самого автора роман «Бесы» долгое время считался творческой неудачей писателя, за ним закрепился штамп «роман-памфлет». Множество высказанных идей отнюдь не уничтожили художественность, но, напротив, центральный роман Великого Пятикнижия уникален именно с точки зрения поэтики. Созданный как отклик на злободневные проблемы времени, роман впитал в себя стилистику публицистической полемики тех лет; призванный на материале современности проиллюстрировать притчу об исцелении бесноватого, он имеет ярко выраженный библейский подтекст. Стилистика третьей части Великого Пятикнижия органично сочетает три языковые стихии: публицистическую, художественную, притчевую (библейскую). Роман приобретает три плана постижения. Именно в этом произведении благодаря огромному количеству свободно звучащих «чужих голосов» Ф.М. Достоевский возрождает закон обратной перспективы,
характерный для искусства Древней Руси, каждая деталь изображается соразмерно той роли, которую играет, не существует единого авторского голоса и взгляда, освобождается время, пространство, жанр, сюжет,образы - все компоненты художественного мира произведения «эмансипированы» - свободны. В результате возрождается летописное время, пространство расширяется от города N до конкретной человеческой души, жанр объединяет притчу, роман, памфлет; сюжет вписывается в контекст мировой литературы и Библии, образы строятся по принципу многоассоциативности. Все эти метаморфозы на уровне поэтики осуществляются благодаря широкому использованию автором предшествовавшей и современной ему литературной традиции. Основные приемы создания ассоциативности на страницах романа: цитаты, реминисценции, аллюзии. Задача данной статьи рассмотреть примеры использования автором цитат и аллюзий - наиболее точного и наиболее свободного приемов создания в тексте дополнительных ассоциативных полей.
Цитаты
В качестве формального признака разграничения цитаты и реминисценции нами избрано наличие либо отсутствие графического оформления - кавычек. Если текст взят автором в кавычки - цитата, если кавычки отсутствуют - реминисценция. В ходе анализа отобранных в соответствие с наличием этого формального признака (кавычек) фрагментов текста нами обнаружено довольно свободное отношение автора к этому знаку. В качестве цитируемых, то есть «закавыченных текстов» выступают следующие источники: 1)
Евангелие: притча об исцелении бесноватого и фрагмент из
Апокалипсиса; 2) стихотворение А.С. Пушкина: «Бесы»; 3) поэма Н.А. Некрасова «Медвежья охота».
При более детальном рассмотрении выяснилось, что ни один из данных примеров нельзя отнести к цитированию в строгом смысле слова. Для творческой манеры Ф.М. Достоевского характерно стремление к подсознательной интерпретации воспроизводимого источника. Это стремление приводит к тому, что даже текст, взятый автором в кавычки и настраивающий читателя на каноническое, дословное его восприятие в качестве чужого слова, содержит авторские комментарии. Способы «проникновения» в цитату данных комментариев всегда различны и неожиданны. Пушкинское стихотворение «Бесы» цитируется фрагментарно, автором избраны строфы, констатирующие симптомы заболевания: «Сбились мы, что делать нам?...» и его причины: «В поле бес нас водит, видно...»
[Достоевский, 1990а, с. 5]. В избранных строфах передается состояние потерянности человеческой души, оказавшейся во власти бесовских сил: уныние, отчаяние. Ответом на данную цитату служит вторая часть эпиграфа, обозначенная автором как евангельская цитата и сопровождающаяся ссылкой на источник: «Евангелие от Луки. Глава YШ, 32-36». Обращение к Евангелию показывает, что эпиграф представляет собой своеобразный евангельский центон. Притчи об исцелении от беснования содержатся в Евангелиях от Луки и от Матфея. В обоих Евангелиях их положение в композиционной структуре текста совпадает: ШП глава 32-36. В эпиграфе к роману Ф.М. Достоевский выделяет курсивом в цитируемом фрагменте слово «жители». В Евангелии от Луки на месте этой лексемы употреблено слово «люди»: «И люди вышли увидеть то, что произошло» [Новый Завет, 1998, с. 298]. А в Евангелии от Матфея этому стиху соответсвует следующий: «И вот, весь город вышел навстречу Иисусу» [Новый Завет, 1998, с. 56]. К варианту Ф.М. Достоевского семантически ближе цитата из Евангелия от Матфея: жители - весь город. Автор же в качестве источника цитирования указывает на Евангелие от Луки. В результате этого творческого синтеза эпиграф объединяет две евангельские притчи об исцелении бесноватого, переданные двумя евангелистами и приобретает некий универсальный характер. Такая манера выстраивания из чужих текстов универсального притчевого сюжета характерна для творческой манеры писателя.
Поэму Н.А. Некрасова писатель также не цитирует точно, дословно. Ее цитирование в контексте романа приобретает интертекстуальный характер. Перекликаясь с эпиграфом, неоднократные упоминания-цитаты данной поэмы призваны подчеркнуть аллегорический подтекст романа, совпадающий с финалом некрасовской поэмы:
О Русь! Вселился новый бес
Почти во все твои сословья! ^Некрасов 1982, с. 175].
Цитаты из «Медвежьей охоты» используются при многоассоциативном принципе создания образа Степана Трофимовича Верховенского, встраивая его в галерею «лишних людей», которым посвящена некрасовская поэма. Цитаты эти всегда дополняются авторскими каламбурами, подчеркивающими ироническое отношение автора к персонажу:
Ты стоял перед отчизною,
(Честен мыслью, сердцем чист),
Воплощенной укоризною,
Либерал-идеалист! [Достоевский, 1990а, с. 9].
Данную строфу поэмы с исключенной второй строкой цитирует автор, характеризуя Степана Трофимовича. Но не останавливается на выражении своего отношения к герою путем изъятия строки, а дополняет цитату каламбуром: Наш же Степан Трофимович, по правде, был только подражателем с подобными лицами, да и стоять уставал и частенько полеживал на боку. Но хотя и на боку, а воплощенность укоризны сохранялась и в лежачем положении [Достоевский 1990а, с. 9].
Дословно цитируется отрывок из Апокалипсиса, в качестве притчи-центона объединяются две редакции притчи об исцелении бесноватого: от Луки и от Матфея, фрагментарно транслируется стихотворение А.С. Пушкина «Бесы», идейно близкая поэма Н.А. Некрасова цитируется с изъятием семантически значимых компонентов и сопровождается ироничным авторским каламбуром. Приведенные примеры позволяют сделать вывод о том, что даже те, немногочисленные на фоне всего романа, фрагменты, которые на основании кавычек выделены нами в группу примеров, иллюстрирующих цитирование, цитированием в строгом смысле названы быть не могут. Они иллюстрируют свойственную стилю Ф.М. Достоевского манеру «субъективного цитирования». Подобно эмансипации времени, отмеченной в стиле Ф.М. Достоевского Д.С. Лихачевым, эти примеры дают основания говорить об эмансипации чужого слова в контексте романа, оно не остается статичным, а динамично вступает во взаимоотношения с текстом произведения, углубляя его восприятие.
Аллюзии
В зависимости от природы объекта намека выявленные в тексте примеры использования аллюзий делятся на три группы: 1) указания на литературных героев (Гулливер, премудрый змий, рыцарь бедный, Печорин, Базаров, Ноздрев, Коробочка), 2) указания на реальное историческое лицо (Гришка Отрепьев, Стенька Разин), 3) указания на литераторов, - связи, ими вызываемые , рождают в сознании читателя ассоциации не только из области биографических сведений о личности упоминаемого, но и с представлением обо всем его творчестве (Чаадаев, Белинский, Грановский, Диккенс, Жорж Занд, Радищев, Гете, Пушкин, Гоголь, Мольер, Вольтер, Крылов, Давыдов, Лермонтов, Байрон).
Наибольшее количество аллюзий связано с многоассоциативным принципом создания образов Степана Трофимовича Верховенского, Николая Всеволодовича Ставрогина и капитана Лебядкина.
Следует отметить, что аллюзии встречаются не только в речи рассказчика, но в речи персонажей. Из выявленных примеров видно, что наиболее колоритными в этом отношении являются Степан Трофимович Верховенский. Введение в текст персонажа либо рассказчика указания на литературный или историко-литературный архетип производится автором также не однотипно. На основе выявленных примеров можно представить следующую классификацию аллюзивных указаний на страницах романа.
- Указание прямое. Служит для более полного раскрытия
художественного образа. В погоне за эмансипируемым временем, экономя писательские усилия, автор нередко те или иные черты своих героев подчеркивает при помощи аллюзивных указаний на архетипический образ («А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как...а ведь он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает, хотя и преклоняется перед его остроумием: «Поражен, говорит, этим
человеком: премудрый змий») [Достоевский, 1990а, с. 99].
- Указание - антитеза. Данный прием раскрывает характер литературного героя путем противопоставления, антитеза в большинстве случаев сопровождается авторской иронией в адрес персонажа (Капитан Лебядкин - И.А. Крылов: «Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я н до такой степени уже не образован и извращен, чтобы не понимать, что Россия обладает великим баснописцем Крыловым, которому министром просвещения воздвигнут памятник в летнем саду, для игры в детском возрасте»[Достоевский, 1990а, с. 170].
- Указание - градация. Прием заключается в том, что подчеркивая определенную черту характера персонажа, автор использует несколько аллюзий, располагая их в зависимости от степени проявления признака («В злобе, разумеется, выходил прогресс против Л-на, даже против Лермонтова. Злобы в Николае Всеволодовиче было, может быть, больше, чем в тех обоих вместе, но злоба это была холодная спокойная, если можно так выразиться, разумная, стало быть, самая отвратительная и самая страшная, какая может быть» [Достоевский, 1990а, с. 197].
- «Аллюзия в аллюзии». Автор порой комментирует путем аллюзивных указаний не только поведение собственного персонажа, но и чужие образы, в результате вокруг одного героя возникает целый ряд оттеняющих его архетипических образов («Я не понимаю Тургенева. У него Базаров - это какое-то фиктивное лицо, не существующее вовсе; они же первые и отвергли его тогда, как ни на что не похожее. Этот
Базаров это какая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном [Достоевский, 1990а, с. 204].
- Скрытое указание. Архетипический образ скрыт в результате паронимической игры (Пусть вы старик, пусть вы отжившего века, пусть наконец, отстали от них; но вы сами с улыбкой в этом сознаетесь в предисловии, и все увидят, что в милый, добрый, остроумный обломок... [Достоевский, 1990а, с. 321].
Использование приема аллюзии осуществляется автором каждый раз по-новому. С публицистической виртуозностью, отточенной на станицах журналов, а позже в «Дневнике писателя», автор вписывает персонажей своей хроники не только в общественно-политическую контекст своего времени, но и в контекст мировой литературы и Библии.
Цитаты, аллюзии придают роману публицистическую заостренность и притчевое начало, способствуют созданию уникальной стилистики, множество ассоциаций, вызываемых данными приемами, вписывают роман в социально-исторический, литературный и духовный контекст, в этом состоит уникальное художественное открытие писателя.
Литература
Ф.М. Достоевский. Собр.соч. Л., 1990а. Т. 7.
Ф.М. Достоевский. Собр.соч. Л., 1990б. Т. 29.
Некрасов Н.А. Полн.собр.соч. и писем : в 15т. Л., 1982. Т. Х.
Новый завет. Анахайм : Живой поток, 1998.
