CC BY
7
ональной разрядкой Любавы - впервые она громко хохочет, чувствует новую энергию - энергию действия и жизни. Отсюда её нежелание покидать реку, она стоит по колено в ледяной воде, но хочет продлить это новое ощущение. Река, несомненно, символизирует чувственное начало, стихию страсти, разрушительной страсти, которую так давно носит в себе Любава. Вполне ожидаемо, что старый Тырлыкан не может преодолеть водное препятствие, он гибнет в бурлящей реке. Но с самого начала Любава и не верит в его возможность обуздать её чувственность, она предостерегающе кричит ему, пытаясь остановить.
В сцене переправы Любава впервые погружается в стихию природы, впервые как будто чувствует себя её частью, приоткрывает в себе естественное и свободное, но и разрушительное. Последующая сцена непосредственной потери девичества уже возвращает её к прежнему образу - она охвачена злобой, виной, агрессией, в том числе и по отношению к победившему писарю. Как будто обретя искомое (став наконец женщиной), она выходит к голодному Барбоске и впервые смотрит на небо - но как важны характеристики этого её враждебного взгляда. Для нее ничего не изменилось, он осталась слепой и глухой по отношению к высокому, божественному, которое представлено природой. Для иллюстрации этого автор использует прием контраста и сначала дает нам поэтическое, образное описание алтайской ночи: «Звездная ночь висела над горами. Как бы приблизившись вплотную к пасеке, горы глухо шумели, разговаривая с ветром на вершинах и с весенними потоками в ущельях» [3, с. 302]. Это вполне традиционные образы олицетворенной природы. Но Любава не видит этой великой картины и не слышит высокого разговора, жизнь природы ей не доступна даже теперь: «Без дум и желаний враждебно оглянулась Любава вокруг на высокие темные стены гор, кинула короткий взгляд на небо, усеянное непонятными блестками света <...> ничего не поняв и не услышав...» [3, с. 302].
Финал повести - разрыв социальных связей с русским миром, всеобщее осуждение, агрессивные планы в отноше-
Библиографический список
нии алтайцев, перерождение в хищницу, окончательное выпадение из системы общепринятой этики. Характерно, что общественное осуждение настигает Любаву не тогда, когда она самостоятельно выбирает себе мужа из чужих - наоборот, русский священник идет ей навстречу, венчая их, но когда она становится причиной смерти законного супруга, встает на путь преступления. Этот взгляд, который разоблачает Любаву, исходит сначала от представителя церкви: «Долго и испытующе глядел священник на Любаву и на писаря... Подозрение батюшки передалось трапезнику, а от трапезника в тот же вечер разлилось по селу, как будто в вечернем звоне колоколов он разослал его во все четыре стороны... <...> Все от неё отшатнулись, всем стала она чужая, басурманка незнакомая, разбойница. Почуяла это Любава, огрызаться стала, пробовала плакать и божиться, но худые вести всё росли и ширились и делали Любаву одинокой и беспомощной» [3, с. 304].
«Чужой басурманкой» она стала для русских сибиряков не тогда, когда ушла к алтайцам, а когда преступила этический закон. Теперь её алтайское имя звучит одинаково и по-алтайски, и по-русски - Чужая. Алтайцы и русские живут по разным законам, но результатом сосуществования этих двух народов становится сложная система взаимоприятия, есть общие законы, которые предполагают соответствие общим этическим нормам, среди которых - уважение чужого дома, традиций, брачных обязательств. И русский (сибирский), и алтайский миры - это миры, построенные на взаимодействии мужского и женского, где за каждым началом закреплены свои функции и обязательства. Любава, отказывается от женского в пользу властного, преступает неписаные законы бытия и быта. Героиня, чье имя должно символизировать любовь, оказывается неспособной к любви. Неспособна она и к взаимодействию с природной сферой, к связи с духовным миром. Окончательно искажая свое женское начало, становясь на путь зла и насилия, она оказывается чужой везде - и у русских, и у алтайцев.
1. Казаркин А.П. Гэоргий Гоебенщиков и областничество. Вестник ТГУ. 2004; Вып. 282.
2. Барбашова Е.Н. Традиции пейзажного бытописания и стиль рассказы начала ХХ века (Г.Д. Гребенщиков, А.Е. Новоселов, С.И. Исаков). Красноярск, 2015.
3. Гребенщиков Г.Д. Собрание сочинений в 6 томах. Барнаул, 2013; Том 2.
4. Романова Е.Г. Любава без любви: русский и алтайский миры в повести Г. Гребенщикова. Алтайский текст в русской культуре. Барнаул, 2017, Вып. 7.
5. Царегородцева С.С. Гоани судьбы и творчества Г.Д. Гоебенщикова. Усть-Каменогорск, 2004.
6. Черняева Т.Г. Г.Д. Гребенщиков - этнограф. Материалы IV научно-практической конференции «Этнография Алтая и сопредельных территорий». Барнаул, 2001.
References
1. Kazarkin A.P. Georgij Grebenschikov i oblastnichestvo. Vestnik TGU. 2004; Vyp. 282.
2. Barbashova E.N. Tradicii pejzazhnogo bytopisaniya i stil' rasskazy nachala HH veka (G.D. Grebenschikov, A.E. Novoselov, S.I. Isakov). Krasnoyarsk, 2015.
3. Grebenschikov G.D. Sobranie sochinenij v 6 tomah. Barnaul, 2013; Tom 2.
4. Romanova E.G. Lyubava bez lyubvi: russkij i altajskij miry v povesti G. Grebenschikova. Altajskij tekst v russkoj kul'ture. Barnaul, 2017, Vyp. 7.
5. Caregorodceva S.S. Grani sud'by i tvorchestva G.D. Grebenschikova. Ust'-Kamenogorsk, 2004.
6. Chernyaeva T.G. G.D. Grebenschikov - 'etnograf. Materialy IV nauchno-prakticheskoj konferencii «'Etnografiya Altaya i sopredel'nyh territorij». Barnaul, 2001.
Статья поступила в редакцию 18.10.17
УДК 821.161.1
Rybina M.S., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Bashkir State Pedagogical University (Ufa, Russia),
E-mail: maria.rybina@gmail.com
LITERARY AND AUTOBIOGRAPHY IN THE "LENINGRAD NOTEBOOK" BY R. NAZIROV. The paper presents a study of the key properties of the poetics of the diary text of Romain Nazirov (1934-2004), a well-known Russian literary critic, folklorist and cul-turologist. It continues the work on Nazirov's archive begun by his students. The recent full publication of the part of Nazirov's diary ("Leningrad Notebook", 1952) raised the question of the correlation between the actual contents of this text and aesthetic life-creating position of the author. The conclusion is that a number of cultural and literary traditions have a strong influence on the description of the real life circumstances of the author in the Leningrad Notebook: the "myth of the good tsar and boyar sedition", the plot of the "career novel", the classic conflict of the individual "sense" and the supra-personal "duty" of historical necessity. The article is written as part of the project of "The Russian Foundation for Humanitarian Research" № 16-14-02008.
Key words: diary, literary and biographical context, Nazirov's archive.
М.С. Рыбина, канд. филол. наук, доц., доц. Башкирского государственного педагогического университета, г. Уфа,
E-mail: maria.rybina@gmail.com
ЛИТЕРАТУРНОСТЬ И АВТОБИОГРАФИЗМ В «ЛЕНИНГРАДСКОЙ ТЕТРАДИ» Р.Г. НАЗИРОВА
Статья написана в рамках проекта РГНФ № 16-14-02008.
Статья посвящена изучению ключевых свойств поэтики дневникового текста РГ. Назирова (1934 - 2004), известного российского литературоведа, фольклориста и культуролога, и продолжает деятельность по изучению архива ученого, предпринятую его учениками. Недавняя полная публикация части дневника Назирова («Ленинградская тетрадь» 1952 года) поставила вопрос о соотношении собственно фактического содержания этого текста и его эстетической жизнетворческой позиции автора. В статье сделан вывод о том, что на описание конкретных жизненных обстоятельств автора в «Ленинградской тетради» оказывает сильное влияние ряд культурных и литературных традиций: «миф о добром царе и боярской крамоле», сюжет «романа карьеры», классицистский конфликт индивидуального «чувства» и надличного «долга» исторической необходимости.
Ключевые слова: дневник, литературный и биографический контекст, архив Р.Г. Назирова.
Недавняя полная публикация «Ленинградской тетради» [1] Р.Г. Назирова (1934 - 2004), последовавшая за публикацией фрагментов [2] продолжает серию посмертных изданий, предпринятых его учениками [3 - 6]. «Ленинградская тетрадь» датирована летом-осенью 1952 года, фрагменты записей были опубликованы в шестом номере журнала «Нева» за 2014. Сам факт временной дистанции (65 лет) уже придаёт им статус исторического документа [7].
Необходимо пояснить биографический контекст: известный впоследствии литературовед, фольклорист и культуролог Р.Г На-зиров, сын репрессированного Гафана Шамгуновича Назирова, в юности приехал в Ленинград поступать на исторический факультет Государственного Педагогического института им. А.И. Герцена. Несмотря на то, что все экзамены он сдаёт на «отлично», юноша не находит свою фамилию в списках зачисленных. Вскоре выясняется, что истинной причиной «ошибки» является решение не принимать детей «врагов народа» (записи от 15-9 августа, 20, 25 и 28 августа, 5 и 17 октября). Сданы ещё несколько экзаменов в Покровский институт на отделение иностранных языков, но результат тот же. Приведём две фрагмента из дневника: «Мною получен отрицательный ответ из Москвы. Я писал Сталину, письмо передано в министерство высшего образования, в отдел педвузов. Чинуши, формалисты из МВО (имеется в виду Министерство высшего образования - М.Р.) ответили очень дипломатичным отказом» (запись от 5 октября) и «Историком быть мне не суждено. Причины мандатно-бюрократического свойства. Ленинградское правление испугано недавними пертурбациями и репрессиями, произведёнными среди руководства Ленинграда. Моя анкета привела в панику руководителей педвузов. Я писал в центр, но не был принят...» (запись от 17 октября).
Восприятие этой истории самим героем вполне укладывается в традиционный советский миф об «отце народов» и «злых чиновниках-бюрократах», искажающих его волю. По сути, он является репликой гораздо более древней мифологемы о справедливом царе и «злых» боярах. Много позже в монографии «Становление мифов и их историческая жизнь» Р.Г. Назиров отведёт ему центральное место в национальной мифологии: «В идее Третьего Рима только нашло историософское оформление могучее чувство сверхценности национального государства, обусловленное гибелью Киевской Руси, феодальной анархией и последующим игом...» и далее: «Поскольку между русским народом и царём существовала мистическая связь (царь - это превознесённый отец), все посредники между народом и царём - лишь помехи в этой связи. В XIX в. вариантом «боярской крамолы» станет «министр-предатель» (Сперанский, Барклай де Толли, Нессельроде, Гирс). В ХХ веке Сталин воскресит и чрезвычайно расширит миф о боярской крамоле» [4, с. 224].
«Ленинградская тетрадь» прочитывается как «портрет учёного в юности». Уже здесь эскизно намечены темы, которым впоследствии Назиров-исследователь посвятит статьи и книги: мифология культуры, соотношение легенды и бытовых подробностей в восприятии исторических личностей, интерес к переломным эпохам (Иван Грозный, Пётр I, Французская революция, Наполеон). Приведём лишь одну цитату из дневника: «Вот такие книги, политические карикатуры, реалии, мемуары, сатиры и памфлеты, статуи, картины, уличные песенки и здания того времени дают чувствовать дух эпохи, что для меня необходимо» (запись от 13.09.1952).
Материалы дневника можно условно разделить на три тематические группы. Первая, наиболее объёмная, посвящена изображению Ленинграда, города музеев, исторических памятников
и картинных галерей (подробнее всего описаны Эрмитаж и Русский музей). Во второй личные наблюдения и заметки о встречах, история поступления в ленинградские ВУЗы, проекты будущего. Третья группа объединяет отклики на актуальные политические события. Р.Г. Назиров, которому на момент создания дневника 18 лет, упоминает о стачке металлургов (лето 1952), об июльской революции 1952 г. в Египте, о предвыборной кампании в США, об открытии XIX съезда КПСС и т. д. Например, в записях от 31 июля и 20 августа речь идёт только о политических событиях.
В историческом «большом времени» автор дневника предстаёт героем классицизма, утверждающим, в духе эпохи, необходимость подчинения индивидуального «чувства» надличному «долгу» исторической необходимости: «Что моя мелкая обида в сравнении с довольством двухсот миллионов соотечественников!» (запись от 16.08.1952) или «Но сознательная дисциплина труда ещё слаба, закон о прогулах применяется реже, чем прежде. Сталин подчёркивает важность культурного воспитания масс; в целях его он намечает установление рабочего в 6 или даже 5 часов. Нужно ввести всеобщеобязательное политехническое образование. Труд должен стать не средством поддержания жизни, а основной жизненной потребностью, наслаждением...» (запись от 5.10.1952). В эту же модель вписывается и требование подчинить чувства некой высшей цели, диктату разума: «Начинается своя жизнь. Решено: никаких девчат. Ничего такого, что мешает главному. До конца института не буду влюбляться, лет до 25-ти и не думать о браке. Соблазнов тысячи, но удержаться нетрудно» (23.07.1952).
Интересно отметить, что представления о собственном будущем в меньшей степени подвержены влиянию советской модели и вписываются в бальзаковский сюжет: «Мой дух нисколько не ослаб, он лишь закалился. Мои мечты час от часу делаются грандиознее, но на малое не стоит замахиваться. Быть великим, быть победителем! Огромный, титанический труд, доведённый до победы, зачатки новых обширных трудов, переданные многочисленным преемникам, слава и любовь народа, почёт, достаток - может ли быть прекраснее мечта? Стоит ли дерзать? Без сомнения!» и далее: «На Литейном, рассматривая редкие гравюры и старинные книги под стеклом антикваров и букинистов, я судорожно вздыхаю о богатстве, о деньгах, думая о них злобно и жадно...» (запись от 20 сентября).
Отметим, что «Ленинградская тетрадь» начинается с отъезда из родного города в столичную Москву, а в описании Ленинграда, его музеев, библиотек, доминирует тема Французской революции и наполеоновской Империи. События собственной жизни выстраиваются в соответствии с сюжетом «романа карьеры»: приезд молодого провинциала в столицу, интерес к истории Французской революции и «наполеоновские» планы. Девиз Растиньяка «Parvenir!» (первая запись от 2 июля 1952 г.) подтверждает, как нам кажется, это предположение и указывает на вполне осознанное сопоставление с героями наполеоновского типа.
Однако «бальзаковский» миф большого Города сложно соотносится с реалиями позднесталинской эпохи. Характерно, что в ленинградских впечатлениях ведущей оказывается тема соблазнов, прозрачные аллюзии на тему «блеска и нищеты куртизанок»: «Но среди них, хорошеньких девушек, очень много "нечисти"; я уж их приучаюсь распознавать по виду, но ещё не приучился к мысли, что каждая хорошенькая фигурка в более или менее коротком пальто может оказаться проституткой» (запись от 15.09) или «На Невском проспекте прохожу я мимо роскошных витрин: белое тело слегка наклонилось в глуби выставки за
цельным окном - это Венера Милосская; а рядом бронзовая Венера, как смуглотелая креолка, присев, пробует вытянутой ногой холодную воду. И я думаю, что больше бы подошло для моего кабинета? Часы с рококовыми целующимися пастушком и пастушкой - подобная же мысль» (запись от 20.09). Приведём ещё один пример: «Свет отражается в позолоте белых ярусов; канделябры усажены декоративными свечками, огни которых суть горящие электрические лампочки. Проходы партера выстланы голубыми ковриками. Дамы в прекрасных туалетах; demoiselles à la mode с обнажёнными руками. Поминутно указывают на артиста или артистку, раздаются громкие имена, бинокли ползают по ложам, изучая фасоны. Всюду сладострастные намёки: взоры, недоговорённое между слов, обрывки закулисных сплетен, женские лица; чудная музыка...». Даже с поправкой на строгие этикетные нормы, предписываемые оперным театром, сложно поверить, что речь идёт о вполне советской постановке балета «Красный мак».
То, что замечает или, по крайней мере, о чём пишет молодой человек (мир музеев, библиотек, военный парад, антикварные магазины на Невском и Литейном, описание Мариинки, лишь однажды названной театром оперы и балета им. С.М. Кирова) в большей степени отсылает к литературным образцам, чем к реалиям советской эпохи. Это противоречие подготавливает центральный конфликт «частного» и «всеобщего» и находит воплощение в поразившей героя «насмешки судьбы», предопределяя развязку в духе «утраченных иллюзий».
«Ленинградская тетрадь» обладает и другим несомненным достоинством: её интересно читать. Собственно, одной из задач, которые ставил перед собой автор, было упражнение в стиле: «Если всё будет хорошо - жизнь в Ленинграде, Эрмитаж и Русский музей, исторические памятники, свободные занятия литературой, впоследствии, быть может, карьера писателя. Возвращаюсь к идее исторической новеллы.» (31 июля) или «Ко мне давно уже пришла мысль, прежде она была смутная, теперь она вполне оформилась: написать роман от лица женщины. Это решение созрело сегодня в очереди за помидорами. Забавно.» (6 августа). Наиболее показательна для определения творческо-
Библиографический список
го кредо запись от 20 сентября: «Верю, что неминуемо приду к осуществлению главных стремлений: никто не помешает мне за ближайшие два года написать набело повесть (зерно будущей эпопеи). Я верю, что талант, даже гений, не есть дар от рождения, но развивается под влиянием среды и под действием собственной работы над собой. Мои творческие планы не менее грандиозны. Хочу писать красивее Гоголя и Анатоля Франса, больше, чем создали Толстой, Шолохов, Бальзак, хочу раскрыть всё самое сокровенное души, как Горький. Лавры, почести, звание академика - и об этом грезится.». В этом перечне кардинальные изменения претерпело в дальнейшем лишь отношение к Горькому.
Суммируя, мы получаем следующие критерии, которым, по мнению автора дневника, должен обладать настоящий писатель: стиль, эпический размах и психологизм. Неслучайно, в описании картин для него важно и то, что он видит, и то, как он об этом может сказать. Имитировать стиль Бальзака было бы банально, приблизиться к постижению «литературного мастерства» через визуальный ряд - менее очевидный путь. Из этого не следует, конечно, что посещение музеев ограничивается только «выполнением домашних заданий», здесь и «воспитание чувств», и конструирование собственного культурного пространства.
Композиционная целостность, свойственная литературному замыслу, находит выражение в поэтике «начала-конца»: для описания путешествия и истории поступления в университет куплена новая тетрадь, но, несмотря на оставшиеся страницы, дневник не продолжается. Событием, завершающим сюжет «карьеры», становится возвращение в родной город.
Хотелось бы завершить цитатой из монографии самого Р.Г. Назирова «Становления мифа», которая могла бы стать как эпиграфом, так и эпилогом дневника: «Величайшие усилия приводят не к тем итогам, о которых мы смолоду мечтали. Никто не достигает цели, которой посвятил свою жизнь. То, что мыслилось как путь к высшей цели, само составляет содержание гениальной жизни. Идя несколько далее, можно признать, что ставить недостижимые цели человечно» [4, с. 95].
1. Назиров Р.Г. Ленинградская тетрадь. Уфа: БашГУ, 2017.
2. Назиров Р.Г. Ленинградская тетрадь: фрагменты дневника. Ленинград, лето-осень 1952 года. Нева. 2014; 6:168 - 188.
3. Назиров Р.Г. Неизданные труды о романе «Преступление и наказание». Уфа: БашГУ, 2017.
4. Назиров Р.Г. Становление мифов и их историческая жизнь. Уфа: БПК, 2014.
5. Назиров Р.Г. Эффект подлинности. Уфа: РИЦ БашГУ, 2016.
6. Орехов Б.В. Сводная библиография трудов Р.Г. Назирова и работ о нём (1955-2015). Назировский архив. 2015; 2: 159 - 193.
7. Шаулов С.С. Воля к подлинности. Из наблюдений над дневником Р.Г. Назирова. Назировский архив. 2016; 3: 172 - 178.
References
1. Nazirov R.G. Leningradskaya tetrad'. Ufa: BashGU, 2017.
2. Nazirov R.G. Leningradskaya tetrad': fragmenty dnevnika. Leningrad, leto-osen' 1952 goda. Neva. 2014; 6:168 - 188.
3. Nazirov R.G. Neizdannye trudy o romane «Prestuplenie inakazanie». Ufa: BashGU, 2017.
4. Nazirov R.G. Stanovlenie mifovi ih istoricheskaya zhizn'. Ufa: BPK, 2014.
5. Nazirov R.G. 'Effektpodlinnosti. Ufa: RIC BashGU, 2016.
6. Orehov B.V. Svodnaya bibliografiya trudov R.G. Nazirova i rabot o nem (1955-2015). Nazirovskij arhiv. 2015; 2: 159 - 193.
7. Shaulov S.S. Volya k podlinnosti. Iz nablyudenij nad dnevnikom R.G. Nazirova. Nazirovskij arhiv. 2016; 3: 172 - 178.
Статья поступила в редакцию 07.12.17
УДК 81
Saklakova N.N., Cand. of Sciences (Philology), German Language Department, Moscow State Institute of International Relations
(Moscow, Russia), E-mail: saklakova@yandex.ru
THE ROLE OF SIGNALS IN THE LISTENING IMPLEMENTATION OF COMMUNICATION PROGRAMS IN GERMAN SPONTANEOUS DIALOGUE TEXT. The article analyses the role of listeners' signals in the implementation of the program of the German spontaneous communicative dialogical text. The development of features of dialogical speech in the process of communication in a foreign language contributes to successful communication in any situation of communication. It is important to provide the listener as an active participant dialogic communication, as the listener is not just "hear" what he is told, and "listens", making active in the process of perception and analysis of information coming from the speaker. Teaching the possibility of using signals of listeners at foreign language lessons allows making "the personal experience" of regulatory process of dialogues on the part of the learner automatic.
Key words: listener signals, spontaneous dialogical text, German language, convergence, divergence.
Н.Н. Саклакова, канд. филол. наук, Московский государственный институт международных отношений
(университет) МИД России, г. Москва, E-Mail: nsaklakova@yandex.ru
