CC BY
114
УЧЕБНАЯ КНИГА
М. А. Черняк,
профессор кафедры русской литературы «ЛИТЕРАТУРНАЯ МАТРИЦА»: УЧЕБНИК, НАПИСАННЫЙ ПИСАТЕЛЯМИ
17 ноября 2010 г. в фундаментальной библиотеке РГПУ им. А. И. Герцена состоялась презентация необычной книги, книги, которую давно ждали...
Организатором этого мероприятия, объединившего студентов и преподавателей нашего университета, учителей-словесников города, методистов, библиотекарей и всех, кому дорога и интересна русская литература, выступила кафедра русской литературы.
Последние годы не смолкают дискуссии о смерти читателя, об утере литературоцен-тризма в обществе, о ЕГЭ по литературе и о статусе этого школьного предмета. Нельзя не согласиться с А. Битовым, полагающим, что «важно научить читать, а не проходить литературу. Проходить литературу нельзя, ее проходит каждый сам внутри себя». Поэтому можно утверждать, что появление «Литературной матрицы» было продиктовано нашим временем. В чем же необычность и уникальность этого литературного проекта? Это, действительно, необычный «учебник», который журналисты сразу же назвали «альтернативным». В нем о каждом русском классике, включенном в школьную программу по литературе (это было принципиально), пишет современный писатель. В предисловии к изданию составители В. Левенталь, С. Друговоейко-Должанская и П. Крусанов отмечают: «Необходимо разрушить самый стойкий предрассудок: будто бы чтение хорошей литературы — это такое уж безусловное удовольствие. Стоит признаться, что даже маленькая порция пломбира явно способна доставить куда более очевидное удовольствие, нежели многочасовое погружение в какие-нибудь там "Мертвые души". Ведь читать гораздо труднее, чем простодушно облизывать пломбирный шарик?» Прочитать вместе со школьниками или перечитать вместе с учителями-словесниками и всеми, кто любит русскую
литературу, тексты, с помощью которых можно многое понять про нас сегодняшних, — цель авторов книги. «Авторы сборника — "простые читатели", ... но, будучи сами писателями, они в силу устройства своего ума способны заметить в книгах своих почивших в бозе коллег нечто большее, нечто более глубинное, нежели обнаружит самый искушенный филолог», — говорится в предисловии к двухтомнику.
Уникальность книги очевидна, — это, действительно, живая книга об отечественной словесности, рожденная в живом и непосредственном диалоге с активными и яркими представителями современного литературного процесса XXI в. Наши современники, каждый по-своему, строят своеобразные мосты между русской классикой и новейшей литературой. В явной субъективности точек зрения на классические имена есть особая привлекательность: писатели, каждый из которых сам по себе яркая творческая личность, неожиданным и нестандартным прочтением зачастую провоцируют читателя, заставляя его по-новому воспринять классический текст. Пушкин глазами Л. Петрушевской, Лермонтов глазами А. Битова, Горький глазами Д. Быкова и т. д. — это яркий пример диалога веков, культур, эстетических систем, взглядов на прошлое и настоящее России, на вечные вопросы быта и бытия.
42 современных писателя были приглашены издательством «Лимбус-пресс» для реализации этого проекта (автор идеи — Вадим Левенталь). Сразу возникает вопрос о выборе авторов (ведь современных писателей значительно больше) и о том, как, в свою очередь, писатели выбирали «своего» классика. Павел Крусанов, главный редактор издательства «Лимбус-пресс», выпускник биофака Герценовского университета, сказал на презентации: «Это была необычная идея, чтобы современные российские писатели — не детективщики, не сочинители любовных романов, а те, кто входит в шорт- и лонг-листы серьезных литературных премий, — писали бы о классиках. Таким образом, представлены два слоя, два среза русской литературы, классика и современность, и здесь есть возможность пересечения и появления новых смыслов». Конечно, по разным причинам не все соглашались и не все могли принять участие в проекте. Постепенно сужался и круг «классиков» для выбора. Так, например, Андрей Мелихов рассказал, что его попросили написать статью про Некрасова, чтобы в какой-то степени «уравновесить» статью Майи Кучерской, в которой явно звучит критическое отношение к поэту («Вдохновенный певец тоски и смерти, эклектик, то и дело проваливающийся в полную безвкусицу, двоечник, недоучка, не знавший ни одного иностранного языка... Вместе с тем обладатель изумительного музыкального поэтического слуха и чувства ритма, соединивший музыку и слово задолго до того, как была высказана идея синтеза искусств. Умный и удачливый организатор литературного процесса, тонко чующий конъюнктуру, культуртрегер по призванию. Таков Некрасов»).
Н. Гоголь глазами петербургского философа Александра Секацкого, Л. Толстой, прочитанный Валерием Поповым, И. Бунин в интерпретации Александра Кабакова или И. А. Гончаров, представленный Михаилом Шишкиным, — это
все многочисленные и зачастую противоречивые ракурсы этого нестандартного пособия. Есть, кончено, и точные попадания. Так, например, представитель «нового реализма» начала XXI в. Роман Сенчин рассказывает о явно очень близком для себя авторе — реалисте начала ХХ в. Леониде Андрееве, полагая, что «история, как известно, развивается не линейно, и многое из того, о чем писал Леонид Андреев век назад, к сожалению, повторяется, и, к счастью, мы многому, благодаря его книгам, можем научиться, многое предотвратить». А Ольга Слав-никова, вошедшая в литературу романом «Один в зеркале», в котором явно угадывались мотивы набоковской «Лолиты», с огромной любовью пишет именно о нем: «У читателя, <...> открывающего книгу Владимира Набокова, может сильно закружиться голова. Фраза, начавшись году в 1910-м под Петербургом, завершается в Берлине, в середине тридцатых годов. Фраза держит на себе столько метафор и смыслов, точно грамматическая конструкция ее сделана из титана. "Зачем все это? — спросит балбес, которого от Набокова затошнило. — Разве нельзя проще?" Извините, нельзя».
Сегодня, когда происходит «инфляция классики», классическое наследие по-разному встраивается в новую сеть отношений. Дефицит читательской компетенции, масштабное отторжение современным читателем классики связано во многом с определенной культурной аллергией на школьный курс литературы. Однако классика, являясь центральным компонентом культуры, задает общую систему координат, играет роль своеобразного горизонта, к которому устремлены взгляды современных писателей; она оказывается всеобщим коммуникационным кодом в литературе, универсальным языком, внятным для людей разных эпох. Для современной литературы классическая литература становится своеобразным резервуаром, откуда она чер-
пает мотивы, сюжеты, темы, постоянным и неиссякаемым источником национальной мифологии. Авторы «Литературной матрицы» могли бы, наверное, подписаться под словами П. Вайля и А. Гениса: «Классика — универсальный язык, основанный на абсолютных ценностях. Русская литература золотого XIX в. стала нерасчленимым единством, некой типологической общностью, перед которой отступают различия между отдельными писателями».
По мнению социолога литературы Б. Дубина, в школе «классические произведения включаются в процессы общей социализации — усвоения норм правильного поведения», но при этом, как показывают эмпирические исследования, «школьные программы по литературе, включающие на нынешнем этапе не более 1% всей наличной словесности, приходят во все большее противоречие с реальными ориентациями и кругом чтения подростков и молодежи. Вот два недавних ответа девятиклассников (кстати, мало удивляющих учителей-словесников) на вопрос о том, чем заканчивается роман в стихах «Евгений Онегин»: «Татьяна бросилась под поезд, так как ее оставил муж», «Онегин убил Татьяну». Содержательное опустошение понятия классики для читателей, отсутствие навыков интерпретации, подавляемых жестокой нормативностью суждений, приводят к тому, что рецепция образцов классической литературы приближается к восприятию развлекательной словесности»1.
Критик Виктор Топоров иронически воспринял «Литературную матрицу» как сорок два примера того, как надо отвечать на университетском экзамене. Прочитав «Матрицу», он выставил всем оценки: «Второй отвечает Людмила Петрушевская. У нее Пушкин. О котором что и сколько ни скажи, все будет мало и все неправда. Студентка подсела к столу в шляпке; она волнуется, говорит путано и коряво. Чувствуется, что ей хочется спеть, но она не решается. И в общем-то понятно, почему
не решается, — стихов Пушкина она наизусть не помнит. Зато помнит, что солнце русской поэзии убили. Что Дантес, отправляясь на дуэль, поддел кольчугу. Постепенно понимаешь, что к экзамену ее готовила запойная и забубенная подруга из числа бывших интеллигентных людей, — и говорит она на экзамене голосом этой подруги. Время — день. Даже, строго говоря, утро. Поэтому без колебаний ставлю Людмиле Стефановне отлично и отпускаю ее с миром. Да и подруга наверняка заждалась»2. Эссе Петрушевской «О Пушкине», выложенное еще до выхода книги на Openspace, вызвало наибольшее количество противоречивых откликов. Так, критик Сергей Беляков возмущенно пишет: «Читатели дивились: ужель та самая Петрушевская? Не розыгрыш ли это? Кто-то предположил: пародия на советский учебник. Кто же пишет о художнике, не касаясь творчества, не цитируя ни строчки (эпиграммы не в счет), зато подробно пересказывая все слухи и сплетни? Только желтая пресса»3. Споры об эссе Петрушевской, безусловно, отсылают к другим спорам: о «Прогулках с Пушкиным» Абрама Терца (А. Синявского), начавшихся с провокационной фразы: «Пушкин вбежал в русскую литературу на тонких эротических ножках». Вообще, пушкинская мифология строилась на протяжении двух веков, «фундамент ее закладывал сам поэт при активном соучастии его друзей, недругов, собратьев по музе и литературных противников. Каждое поколение затем создавало "своего" Пушкина, а всякий уважающий себя русский homme de lettres выдумывал нечто под названием "Мой Пушкин", реализуя этот субъективный образ в стихах, прозе, статьях или в устных беседах. Все это теперь нельзя просто отбросить, все это невозможно игнорировать: сказанное и написанное о Пушкине стало частью русской культуры, вросло в нашу жизнь и в наш язык»4, — справедливо считает писатель и критик Владимир Новиков. Очевидно, что отталкиваясь именно от
мифологического восприятия «нашего всего», и пишет о «своем Пушкине» Петру-шевская. «Тронуть человека можно только жестким рассказом о страданиях другого человека. Но доказать никому ничего нельзя», — говорит писательница. И начинает рассказ о Пушкине с фразы: «Пушкин был великий поэт и несчастливый человек с предначертанной судьбой быть рано убитым». И пишет об этой трагической судьбе, основываясь, скорее, не на всем объеме современного знания о поэте, а на мифах и легендах о Пушкине.
На презентации П. Крусанов признался, что идея учебника увлекла его своей прово-кативностью и авантюризмом. Важно, что учебник очень демократичен. Под одной обложкой соединились представители разных писательских поколений — от «живых классиков» (А. Битов, Л. Петрушевская) до молодых представителей «нового реализма» (С. Шаргунов, Г. Садулаев и др.). Читателю предоставлена прекрасная возможность, обращаясь к классическим текстам русской литературы, услышать голос современной литературы. При всей необъективности взглядов на классику перед нами объективная картина современной литературы во всей ее противоречивости, пестроте и дискуссионности.
Писатель Илья Бояшов, выпускник истфака нашего университета, считает, что главный адресат этого учебника — школьный учитель, который может использовать на уроках неожиданные, часто спорные мысли, которыми просто перенасыщен, как густой раствор, этот учебник. Книга написана так, чтобы с ней было удобно работать и школьникам, и учителям средней школы, и преподавателям и студентам вузов: каждая из глав относительно автономна, и потому читатель получает возможность формировать собственный «маршрут» изучения курса. Татьяна Москвина (автор статьи об А. Н. Островском), назвав появление этой книги праздником на улице литературы, просто заявила, что «Литературная
матрица» — «это шанс поумнеть. Это отличная пища для головы. Как сегодня заставить читать классику? Как ее вписать в наш, другой, яркий, по-другому говорящий мир? И вот выходят 40 человек и говорят хором (я это называю «логособорность») от имени настоящего о прошлом. В каждой статье дрожит личная нота».
Книга, состоящая из двух томов и более 1200 страниц, объединяющая, как уже говорилось, 42 писателя, каждый из которых имеет особый путь в литературе, априори не может быть ровной и монолитной, она полифонична по своей сути. Иногда писатели намеренно провоцируют читателя. Так, например, писатель Сергей Шаргунов, ворвавшийся в литературу с молодежной повестью «Ура!», в статье о «Горе от ума» («Космическая карета, или Один день панка») исходит из того, что «подлинно свободная личность всегда одинока, но в случае Чацкого мы получаем максимальную заостренность одиночества. Поэтому эта пьеса так современна всегда». Чацкий Шаргунова — панк: «Или вы чувствуете себя настолько свободным, дорогой читатель, чтобы поддержать панка Чацкого? Лично я Чацкого люблю. И в школе любил. Недопонимал, а любил. И вы его полюбите, если сумеете. И даже если вы эту статью читать не стали и заглянули сейчас в концовку, все равно предлагаю вам набраться геройской отваги, и Чацкого полюбить». Но за этим вызовом и эпатажем очевиден глубинный интерес к Грибоедову, тонкость и точность анализа текста. Критик С. Беляков, с предубеждением отнесшийся уже даже к названию статьи, пишет: «Вот теперь, прочитав эссе, я готов признать: да, Грибоедов — панк, а кто же еще? Более того, он, несомненно, марсианин. И в этом Шаргунов тоже прав. А еще Шаргунов и в самом деле попытался решить задачу, поставленную перед авторами учебника: побудить школьника и студента читать русских классиков так, как "читают их авторы этой книги, —
не сдерживая слез, сжимая кулаки, хохоча и замирая от восторга, гневаясь и сходя с ума". Шаргунов рассказывает современному читателю, не всегда грамотному, часто ленивому и не слишком любопытному, о "солнечном" таланте Грибоедова и пьесе, "где каждая фраза — как глоток шампанского, колючий и головокружительный"»5.
Сергей Носов, тонкий и глубокий петербургский писатель, начинает свою главу о Достоевском с поиска того, что приближает его к классику: «В общем, я думал-думал и придумал, что меня с Достоевским связывает, и сразу как-то вздохнул свободно. Собственно, тут и думать долго не надо было, потому что речь идет о связи предельно формальной. Но — выразительной. Имею в виду место жительства. Так получилось, что я с рождения живу недалеко от Сенной площади. Есть такая в Санкт-Петербурге. А окрестности Сенной площади — самые что ни на есть "достоевские" места. Если кто не читал еще "Преступление и наказание", они там описаны. Да и сам Федор Михайлович Достоевский долгие годы жил поблизости». Этот взгляд «по-соседски» на изученного вдоль и поперек Достоевского обеспечивает Носову совершенно неожиданные результаты. Вообще, для многих «сюжетов» «Литературной матрицы» свойственен мотив присвоения «классика», подобно тому, как делала это М. Цветаева в «Моем Пушкине». Вот и Андрей Битов, начиная разговор о Лермонтове, пишет: «Все, что я напишу, я постараюсь написать не столько о Лермонтове (что-то вам расскажет учитель, что-то написано в учебнике, что-то вы легко скачаете из Интернета). Сколько для Лермонтова. Ну, и для себя, кончено». Герман Садула-ев, писатель совсем иного литературного поколения, пишет скорее не только про С. Есенина, сколько про глубоко личные секреты открытия своего поэта: «У нас дома на стенке висела досочка с портретом Сергея Есенина. Портрет был выжжен
паяльником по дереву. На портрете Есенин был в профиль, с трубкой. В каждой четвертой советской семье был на стеночке точно такой же выжженный Сергей Есенин. И нос у него был рязанский, картошкой. Как и у меня. За это я Есенина особенно сильно уважал. Стало быть, не только с точеным профилем можно стать великим поэтом!<...> Но дело было, конечно, не только в носе. Дело было в стихах. Стихи Есенина — главный его портрет, выжженный словом, по сердцу».
Одной из ярких отличительных черт практически всех глав «матрицы» является то, что они рифмуются и перекликаются с творчеством их авторов. «Солжа любить невозможно. Все равно что любить будильник. Или микроволновку, бампер. Его сочинения невозможно пересказать перед сном, у костра или у экзаменационных дверей, хотя он "перепахивал", по нынешнему — "взрывал мозги", но теперь от ядерных и ядовитых взрывов "Архипелага ГУЛАГа" остались отблески на ночном небе, да и про те сомневаешься — не подкрашивает ли облака тепловыделительная деятельность очаковской ТЭЦ», — начинает свою главу об А. Солженицыне писатель Андрей Терехов. Казалось бы, эпатаж, вызов, развенчание гения. Да нет, это стиль жесткого, острого писателя-публициста, автора романа «Каменный мост», удостоенного в 2009 г. премии «Большая книга». Кстати, критики называют Терехова самым верным учеником Солженицына в современной литературе, поэтому его размышления о Солженицыне столь личные и столь болезненные. Он множит и множит вопросы, пытаясь понять, что потеряла русская литература, утеряв свою «учительную миссию»: «Руслит просияла как церковь — со своим Христом (Пушкиным), апостолами, евангелистами, раскольниками, митрополитами, певцами в хоре, расколоучителями и юродивыми, а последний — Солж числился в сторожах и носил на поясе золотой ключик от церковных ворот — куда делся ключик?»
Щедро рассыпаны по «Литературной матрице» и неожиданные и глубокие интерпретации классических текстов. В этом ряду особое место, безусловно, занимает эссе Михаила Шишкина о романе И. А. Гончарова «Обломов», который автор называет «великим русским триллером, в котором налицо преступление — русская нежизнь». Когда-то в школьных учебниках обязательно приводили фразу И. С. Тургенева «Пока останется хоть один русский — до тех пор будут помнить Обломова». Действительно, этот роман как никакой другой вскрывает особенности русского менталитета. Шишкин исходит из того, что вся сила и непреходящая современность романа Гончарова в том, что это — своеобразный римейк русского инициационного мифа: «Раскручивая обломовскую спиральку ДНК приходишь к главному богатырю древнерусского эпоса. Не находим ли мы абсурдно-комические черты гончаровского лежебоки в былинах об Илье Муромце, который первые 33 года своей жизни провел на лежанке, поплевывая в потолок. <...> Поколения "русских мальчиков" мучаются вопросом о смысле их жизни на замордованной то тиранами, то свободой родине. Сформированное мифом сознание шепчет на ухо ответ: можно спать до тех пор, пока не появится высокая цель, ради которой стоит принести свою жизнь в жертву. Герой былины становится литературным отцом Обломова. Иван Гончаров называет своего персонажа Ильей Ильичом. Действие, а вернее бездействие романа начинается с того, что герою 33 года и он их тоже проводит на лежанке».
Автор статьи о Максиме Горьком Дмитрий Быков объяснил, что так как уже несколько лет преподает в средней школе, сделать текст интересным для подростков ему было легко: «Что стоит читать у Горького?Условимся, что речь у нас не о программе, а о самообразовании, выборе для личного пользования; Горький — писатель полезный, в том смысле, что
учит — как всегда и мечтал — деятельному отношению к жизни. Проповедь терпения он яростно отвергал как вредную в российских условиях. Горький мастерски вызывает отвращение, презрение, здоровую злобу — разумеется, у читателя, который вообще способен выдержать такую концентрацию ужасного. Это писатель не для слабонервных, но тем, кто через него прорвется, он способен дать мощный заряд силы, а пожалуй, что и надежды: все по его любимцу Ницше — "что меня не убивает, делает меня сильнее". «Этот двухтомник — не игра в учебник, а именно что учебник по литературе, причем долгожданный, это я вам говорю как опытный педагог, — сказал Дмитрий Быков в интервью корреспонденту еженедельника "The New Times". — У нас в школах долгое время вообще не было ничего приличного, только либо нечто занудное, либо что-то очень претенциозное, и только в прошлом году появился хороший учебник Игоря Сухих из Петербурга. Но ни по эмигрантской, ни по постсоветской литературе пособий как не было, так и нет, так что двухтомник очень своевременен». А главный редактор газеты «Литература» Сергей Волков, оценив «Литературную матрицу» как «остро авторскую», признался: «Для меня как для учителя литературы важно, чтобы на уроке была искра интереса. Из чего она будет высечена — дело второе. И писатели, и ученые — все пойдет в дело, главное, пусть говорят толково и интересно»6.
«Литература подлинная дает человеку счастье. Она меняет систему ценностей: мир, пропущенный через призму художественного, радует больше, чем деньги, и, когда денег нет, остается с тобой. Подлинная литература защищает своего читателя от мерзостей жизни», — пишет Ольга Славникова. Для авторов книги принципиально именно такое отношение к литературе. Вспомним, что одним из значений слова «матрица» является следующее: «Углублен-
ная копия, снимаемая с набора на картоне, свинце, пластмассе и т. п., для отливки стереотипов, с которых производится печатание». На самом же деле, «Литературная матрица» в какой-то степени вручает читателю «охранную грамоту» от стереотипов, пошлости, штампов, готовых решений, по-
тому что иногда в представленных текстах что-то раздражает, что-то вызывает яростное несогласие, что-то — удивление, что-то — настоящий восторг перед глубиной нового прочтения, но она радует возможностью думать вместе не только с классиками русской литературы, но и с писателями XXI в.
Примечания
1. Дубин Б. Классика, после и рядом: Социологические очерки по литературе и культуре. М.: НЛО., 2010. С. 39.
2. Топоров В. Как обмануть профессора? // Частный корреспондент. 2010. 2 ноября.
3. Частный корреспондент. 2010. 3 ноября.
4. Новиков В. Двадцать два мифа о Пушкине // Время и мы. 1999. № 143.
5. Беляков С. Плоды просвещения // Частный корреспондент. 2010. 3 ноября.
6. Time Out Москва № 43 / 1 — 7 ноября 2010 г.
ОБЪЯВЛЕНИЕ
О ВЫБОРАХ ЗАВЕДУЮЩИХ КАФЕДРАМИ И КОНКУРСНОМ ОТБОРЕ НА ДОЛЖНОСТИ ПРОФЕССОРСКО-ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКОГО СОСТАВА Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена
ОБЪЯВЛЯЕТ
Конкурсный отбор на замещение должностей на контрактной основе: Доцентов кафедр:
алгебры (2 ставки); анатомии и физиологии человека и животных (1 ставка); английского языка (0,75 ставки; 0,25 ставки); ботаники (2 ставки); геометрии (1 ставка); живописи (1 ставка); зоологии (1 ставка); интенсивного обучения русскому языку как иностранному (1 ставка); информатики (0,5 ставки); медико-валеологических дисциплин (1 ставка; 0,5 ставки; 0,12 ставки); международного права (1 ставка; 2 по 0,5 ставки); методики обучения биологии и экологии (2 ставки); методики обучения географии и краеведению (2 ставки); методики обучения математике (0,75 ставки); музыкально-инструментальной подготовки (2 ставки); неорганической химии (1 ставка); образовательных технологий в филологии (1 ставка); педагогики (0,25 ставки); психологии Дагестанского филиала (0,5 ставки); романской филологии (1 ставка); русского языка как иностранного (2 ставки; 0,5 ставки); теории и истории культуры (0,5 ставки); теории права и гражданско-правового образования (1 ставка); философии (0,75 ставки; 0,5 ставки; 0,25 ставки); фонетики английского языка (2 по 0,5 ставки); французского и испанского языков (1 ставка; 0,25 ставки); экономической географии (2 ставки); эстетики и этики (2 по 0,5 ставки).
Срок подачи документов — месяц со дня опубликования объявления. Адрес: 191186, С.-Петербург, наб. р. Мойки, 48, РГПУ им. А. И. Герцена, отдел ученого секретаря. Телефон: 571-29-52.
