CC BY
40
линия жизни
о
Отец российской футурологии, почетный президент Международной академии исследования будущего, академик РАО Игорь Бестужев-Лада рисует будущее в мрачных тонах. Но научное прогнозирование тем и отличается от гадания на кофейной гуще, что оно не предсказывает грядущее, а выявляет проблему и проецирует ее на 50 лет вперед. Мир стоит перед большими неприятностями, но можно попытаться их предотвратить.
Саша КАННОНЕ
Всемирная утопия
— Состояние семьи — основа вашей футурологии. С этой точки зрения вы анализируете прошлое и даете прогнозы на будущее. Почему сегодня такой подход актуален?
— Мы оказались в драматической ситуации. До второй половины XIX века подавляющее большинство людей в России вело сельский образ жизни, немыслимый без семьи. Все население делилось на две части. Отец—глава семейства и чада и домочадцы, приравненные к домашним животным. Чтобы вырваться из этого ужасного положения, мальчики и девочки с 15 до 25 лет вступали в брак. И только единицы оставались одиночками. Результатом такого уклада был рост населения, нормальное воспроизводство поколений. Бездетный был как горбатый, однодетный — как хромой. Их считали ущербными. Люди вымаливали детей у Бога. Правда, условия были жесткими. Из четырех рожденных двое умирали в младенчестве и один в подростковом возрасте. Таким образом, женщине нужно было рожать много.
Но в 1955 году Никита Сергеевич Хрущев второй раз раскрепостил крестьян — дал им паспорта. Раньше они не имели права двигаться со своего места, а тут миллионы кинулись из деревни в город. Те, кто остался, начали стремительно переходить от сельского образа жизни к городскому. Но в городе ни-
кого не интересует, замужем ли ты и есть ли у тебя дети. Зато сразу становится ясно, что семейному в десять раз тяжелее, чем одиночке. И люди стали приспосабливаться — во всем мире и у нас в стране. В России стало резко сокращаться число детей. К 1990-м годам треть потенциальных пап и мам не замужем и не женаты. То, как они живут, у нас принято называть «гражданский брак», а на самом деле это конкубинат. При этом детей не бывает. Вторая треть сбегают в ЗАГС, заведут ребенка и разводятся. Оставшаяся треть, примерно с 25 лет, начинают соображать, что их ждет одиночество, и вступают в брак. Но в 90 случаев из 100 они тоже имеют одного ребенка.
— Переход от сельского образа жизни к городскому произошел повсеместно, а институт семьи в разных странах пострадал не одинаково. И такой депопуляции, как в России, нет больше нигде.
— У нас проблему семьи усилил развал экономики в 1990-х годах. Но депопуляция
л
общество/линия жизни
1101
■ ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ / №02 (82) 2009
охватила не только Россию. Всего полвека назад 80% населения США были белые американцы и только 20% нацменьшинства. Сегодня эта пропорция — 50 на 50. Сходные процессы происходят в Европе. Начинают потихонечку вымирать все. В теории это означает, что каждые 25 лет население страны убавляется наполовину. Скажем, если в России сейчас 140 млн. человек, то через четверть века останется 70, еще через четверть — 35, и так далее до нуля. Но на практике это не совсем так. Во-первых, люди стали жить дольше, а во-вторых, население развивающихся стран тоже сбавляет темпы, но по инерции еще продолжает самовоспроизводство. Поэтому в ближайшие 20 лет на Земле ожидается еще 2-3-миллиардное пополнение (которое еще нужно прокормить). То есть теоретически XXI век ожидает ресурсное убывание белого населения и замещение его диаспорами с востока. Вспомните Косово. Сто лет назад там было 2—3 % албанцев. Жили они на окраинах города, ничего не трогали, но, пока сербские женщины ходили на семинары и таскали шпалы, албанки сидели дома и растили детей. И через 50 лет их стало 50 на 50. Еще через 40 лет — 90 на 10. Тогда 90% сказали: «Вы нас извините, у нас демократия, давайте голосовать». 10% попробовали против этого восстать, но у них ничего не вышло, и получилось автономное Косово. Нас ждет та же участь.
— Другой печальный итог перехода к городскому образу жизни — разложение культуры. Как одно вытекает из другого?
— Раньше культура была ритуальной. Труд и досуг были четко определены: сколько, когда, как. «Ты женщина? В три часа ночи просыпайся, дои корову. Ребенок трех лет? В шесть утра корми кур. Наступила суббота? Будь добра, иди в хоровод». — «У меня нога болит, не хочу в хоровод!» — «Ах, ты не хочешь в хоровод? Ну, так оставайся старой девой!» Такова была сельская культура, и тот, кто ее нарушал, превращался в изгоя. Родители были при детях, дети при родителях. А сейчас? Папа на работе, мама на работе, они пришли — им хочется заняться собой. Дети мешают, они лишние. Кто же их воспитывает? Не школа. В школе дедовщина, самая настоящая, потому что система среднего образования у нас анахронична. Она создавалась в 1920-е годы. Тогда нужно было только научить читать, писать и считать. Но поскольку в стране не хватало дипломированных специалистов, в следующее десятилетие школа повернулась в другую сторону — к подготовке в вуз, что по сей день остается ее главной задачей. При этом 90% того, что преподают в школе, ученики не воспринимают, и на практике
к вузу готовы только 15%. Остальные 85 — нормальные люди, но интегралы им ни к чему, и ускорение физическое ни к чему, и Н2СО3 тоже. Это все бред! Поэтому миллионы детей сейчас либо покинули школу, либо имитируют школьные занятия. И заняты они совсем другим — общением. А раз общение — значит, компании. А раз компании — «пахан», «шестерка», «мужики» и «опущенные». Как в тюремной камере.
— Разве не так устроен любой человеческий коллектив?
— Любой, но этот порядок как-то регламентируется. В Дании, например, та же самая компания. Но там «пахан» ведет себя согласно закону. Он не может принудить девочку к сожительству, а у нас может. Не может заставить всех сесть и выпить стакан водки, а у нас может. У них другие порядки. Поэтому у нас сейчас жуткое положение с культурой. Истинная культура — это культура милосердия, любви, семьи и добра. То, что мы наблюдаем сейчас, — это антикультура, культ нелюбви, убийства, разврата, во главе которых — телевизор. И вот, на первом месте у нас насилие, на втором — случка (не любовь, не влюбленность, а отправление надобностей), на третьем — компании, в которых ты занимаешь определенное место. Либо ты «пахан», либо «опущенный». Не хочется быть «опущенным» — и ты становишься «шестеркой». Все пьют — ты пьешь. Все оргии устраивают — ты устраиваешь. А результат этого такой, что идет молодежная компания и — мат-перемат, при женщинах, и сами женщины не отстают.
— Мне кажется, причина заключается в том, что у нас отсутствует чувство закона — как Божьего, так и человечьего. Сейчас в стране активно обсуждают преподавание Закона
Божьего в средней школе. Может, это улучшит ситуацию?
— Если ввести его принудительно, мы начнем плодить атеистов. У нас 80% русских. Из них 50% объявляют себя верующими. Но 90% из них липовые верующие (скажем, я сам православный, но не воцерков-лен). Родителей начнут вызывать в школу — дети автоматически отвернутся от религии. Так вот, я за то, чтобы в школе преподавались не основы религии, а религиозная культура, причем не только православная, потому что в стране много конфессий. Я за то, чтобы дети знали, что есть Бог, потому что религия — это чувство сопричастности к мирозданию. В нашем мире правят Закон Божий и закон природы. Поэтому в школе надо воспитывать философское сознание, научное, эстетическое, правовое, политическое и обязательно в том же ряду религиозное сознание как чувство сопричастности мировому порядку, в котором кто-то правит.
— Вне России система образования иная. Но лучше ли она?
— Вне России существует две системы образования. Японская, когда с четырех лет ребенка заставляют по 10—12 часов учить иероглифы. Это кошмар! Как только он выпадает из этого ритма, в университет он уже не попадет. Это каторжная система, но очень сильная. Вторая система — американская — ей прямо противоположна. Американцы считают: чтобы сидеть у бензоколонки, за прилавком, зачем А + В? Поэтому они играют. Но, играя, выделяют те 15%, которые потом идут в офисы, НИИ и проч.
— До революции у нас, кажется, так и было, только назывались учебные заведения по-другому?
— Большинство дворянских детей учились дома, а с 14—15 лет только несколько
«Представить себе многодетную русскую семью не священническую — сложно. И начинается так называемая депопуляция, то есть вымирание населения»
102 | общество/линия жизни
ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ / №02 (82) 2009 ■
процентов шли в студенты и реалисты. Но это элита. Были такие, кто не учился вообще. Десятки процентов, в том числе мой отец, заканчивали церковно-приходскую школу и выходили сразу в рабочие и крестьяне.
— Раз вы упомянули отца, вы из каких Бестужевых? Из декабристов?
— Имя Бестужевых носили три самостоятельных рода. Были более веские фамилии,
«Создается искусственный разум, который существует сам по себе. И он может подумать: «Что же делать с этими двуногими обезьянами, которые только гадят?»
но именно эта стала знаменитой, благодаря сразу нескольким своим представителям. Первый был канцлер, который 16 лет правил страной при Елизавете. Потом были пятеро Бестужевых-декабристов из одной семьи, плюс Бестужев-Рюмин из другой. Наконец, был Бестужев-историк. В 1880-х годах он совершил величайшее преступление: основал высшие женские курсы. Ему говорили: «Разрешить женщинам идти в вузы — это гибель! Во-первых, они там устроят бордель, а во-вторых, закончив вуз, они перестанут рожать». Он не послушал, и случилось то, что случилось. Но я не из этих Бестужевых, а из крестьян. Мои предки были крепостными. Вторая часть фамилии — Лада — означает место моего рождения. Так называется село пензенской губернии. Когда-то оно было громадным, 10 тыс. жителей. Сейчас осталось несколько сот.
— По окончании школы вы поступили в МГИМО. Почему именно в этот вуз?
— С 4 до 24 лет я рвался в армию. Все книги изучил по военному делу и до сих пор их помню. Всю войну (вместе с отцом я был в эвакуации на Урале) каждые полгода я посылал заявления в военные училища.
Но из-за плохого зрения меня никуда не брали. Последней попыткой было поступление в Авиационный институт. Однако вскоре выяснилось, что я не способен к математике, и мне пришлось перейти в МГИМО. Этот вуз давал бронь от армии, в которой я мог рассчитывать только на стройбат. А это тот же штрафбат: 300 г хлеба и баланда. У меня выхода не было, поэтому я выбрал МГИМО.
— Как вам удалось туда поступить?
— На ура. В оба института я поступал без экзаменов, по одному собеседованию. У меня была похвальная грамота, которая заменяла тогда золотую медаль.
— Вы учились на историческом факультете. Неужели не хотелось стать дипломатом?
— Я не имел права быть дипломатом. Когда я поступал, абитуриенты МГИМО делились на две категории. Те, у кого чистая анкета, шли в чиновники, а у кого грязная — в журналисты. Мой отец учился на Урале, и, когда туда пришел Колчак, его мобилизовали в чине подпоручика. Он был подпоручиком в течение недели, но его исключили из партии. Потом восстановили, но все равно это осталось в анкете. Поэтому я был второй сорт: только журналист. Журналистов я презирал — их было за что презирать. И Бог меня покарал: привел в журналистику.
— В СССР в вузах студентам нередко предлагали сотрудничать в КГБ. Вас в органы не приглашали?
— Конечно, кого-то специально набирали, и это был первый курс. Но я пошел туда сам, с горя, что не попал в армию. Явился на Лубянку, постучал в окошечко, сдал анкету. И ко мне вышел старый кагэбэшник, который сказал: «Парень, уйди! Если надо будет, тебя со дна морского достанут. А пока скройся и больше сюда не приходи». Это был 1950 год. Потом я поступил в аспирантуру Института истории Академии наук по специальности «военный историк», и стал «воевать» в Крымской войне. Такой была тема моей диссертации. Но в конце концов я поссорился с военной историей, потому что она была очень глупой. «Русские прусских всегда побеждали». Вот и получили! Теперь нас все ненавидят: поляки, венгры, немцы, чехи.
— Поссорившись с прошлым, вы обратились к будущему. Но в те годы футурологии еще не было. Как вы начали ей заниматься?
— С начала 1960-х я 15 лет боролся за создание программы прогнозирования, и в 1970-е ее, наконец, разрешили. Она называлась Комплексная программа научно-технического прогресса. В ней участвовали 52 комиссии и до 30 тыс. человек, включая директоров НИИ и академиков. В течение четырех пятилеток каждые два
года мы разрабатывали прогноз. Дальше все это дело выкидывалось, и Госплан планировал свое. В свою очередь, правительство выкидывало то, что предлагал Госплан, и принимало решения. При этом нам давали 17 млрд. руб., а в Америке на подобные исследования выделяли $384 млрд. Ну может ли 17 млрд. руб. противостоять $384 млрд.? Нет, конечно! Поэтому созданная мной система оказалась фикцией. В конце 1970-х я это понял и объявил ей войну. Что я говорил? Я говорил, что ломается семья, выходит из ума школа, падает культура, а наша командная система экономики — анахронизм. Этому я посвятил 2 тыс. статей, а уж сколько лекций, не помню. И все это дело рухнуло в 1991 году. Я сказал: «Ну, наконец!» — и побежал к Белому дому. Прибежал туда, посмотрел и повернул назад. С тех пор и до 1996 года, я трижды пытался создать оппозицию Ельцину. И трижды меня убирали. А в 1996 году я объявил, что из политики ухожу. Официально считается, что я, как председатель президиума Педагогического общества России, вхожу в «Единую Россию». Но я не член партии и никакого отношения к ней не имею. Я вне политики. Просто не хочу подводить людей. Но мне и без того хватает дел. Я президент Педагогического общества России, научный руководитель Гуманитарно-прогностического института и почетный президент Международной академии исследований будущего.
— Что вообще за птица официальная российская футурология? Какие институты ее представляют?
— Сегодня она представлена в двух — трех университетах, где читается курс прогнозирования, и в Академии исследования будущего, где 150 человек занимаются теорией. И эта самая футурология осенью прошлого года пришла в администрацию президента. Там учредили конкурс молодежи. 50 сочинений были премированы по истории и 50 по футурологии, причем последняя была объявлена составной частью истории. Недавно прошел второй такой конкурс с презентацией в «Президент-отеле». В нем участвовали более 100 тыс. работ. То есть с конца прошлого года футурология в России легализована. Но практически это не нужно (правительству, я имею в виду). Потому что, в отличие от фуршетов и конкурсов, от прогнозов одна головная боль. Когда говоришь, что через сто лет вымрем, это проблема.
— На Западе руководство реагирует так же?
— Там футурология развивается в корпорациях. Это очень сильные технологии. К сожалению, это усвоили корпорации на Западе и никак не могут постичь здесь, в России. В одной Америке 900 исследовательских центров футурологии. Там нет
л
общество / линия жизни 1103
■ ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ / №02 (82) 2009
«Вне России существуют две системы образования. Японская, когда ребенка с четырех лет заставляют по 10—12 часов учить иероглифы. И американская — ей прямо противоположная»
ни одной крупной корпорации, в которой бы не было такого подразделения.
— Говоря о демографической катастрофе, вы предлагаете некие решения. Но вы же сами сказали, что параллельно депопуляции в рамках отдельных культур, в масштабах всей планеты происходит противоположный процесс — демографический взрыв. Одно не уравновешивает другое?
— Проблема заключается в том, что существует такая наука, как экология. Природа разумно распределяет флору и фауну на Земле: кого сколько должно быть. Вообразите, что на планете было бы 7 млрд. слонов. Они сожрали бы все, что на ней растет. Или 7 млрд. кобр, носорогов и прочих. Так вот, всего 2 тыс. лет назад в мире было несколько сот миллионов людей. И было экологическое равновесие. Потом люди стали расти и размножаться, появились города, и внезапно, на протяжении 50 лет, человечество учетверилось. Что же это такое? Это нарыв! Задача заключается в том, как гуманно, плавно устроить падение с 6 млрд. до 600 млн. С моей точки зрения, во-первых, никаких многодетных семей, а во-вторых, не давать жизни нежизнеспособным.
— Все, что вы говорите, страшно. С другой стороны, это обыкновенная эсхатология. Конец света предсказывали со времен шумеров, но культуры как умирали, так и возрождались. На руинах одной цивилизации вырастала новая, и так далее по спирали вверх. Чем ваше предсказание отличается от всех прочих?
— То, чем я занимаюсь, не эсхатология. Это называется технологическое прогнозирование и исследование будущего. Мы не можем знать, что будет через 10 лет, через 50. Но мы можем выявить проблему и попытаться ее решить. Вот, если вы сейчас пойдете в ресторан и напьетесь, то, скорее всего, вас ограбят по дороге. Это же не предсказание, это проблема. Возьмем проблему семьи. Либо мы ее решим, либо мы вымрем. Никакого предсказания тут нет. Вот еще сюжет: миллиард безработных на Земле породил четвертую Мировую войну. Третья началась в 1946 году гонкой вооружения. Мы эту войну в 1989 проиграли, и считается, что она окончилась. Но, по законам геополитики, не может победитель дать побежденному встать на ноги. Как в боксе. Третья Мировая война продолжается как ни в чем не бывало, и мы с Америкой с этой точки зрения враги. Но одновременно в 1948 году началась четвертая Мировая война. И в этой войне мы с Америкой заклятые союзники — закадычные враги. Вот такая обстановка, которую осложняет оружие массового уничтожения. Оно расползается по свету и того и гляди грянет. Иран объявил, что Израиль должен быть стерт с лица земли. Это серьезно. Они не просто ругаются. Наша третья проблема заключается в том, что жить нам осталось 10—15 лет.
— Вы предсказываете конец света?
— Развитие технологий. 10 лет назад мобильник был игрушкой, и не у всех. Теперь он у всех, и к нему привыкли. Сейчас в нем есть еще и диктофон, фотоаппарат, видео, и самое главное — интернет. Следующий шаг—снаб-дить его портативным монитором. На его разработку как раз и требуются эти 10—15 лет. Это шляпа или очки, надев которые не надо будет никуда идти. Ни на учебу, ни на работу, ни кдругу. Он перед тобой в натуральную величину, и с ним сидишь, как мы с вами. Это будет другой мир, в котором откроется безбрежное пространство для преступности. Надо будет изолировать от общества не преступников, а людей способных и склонных совершать преступления.
— Кто возьмет на себя ответственность определять, кто способен, а кто нет?
— Это прекрасно описал Джордж Оруэлл в романе «1 984 год». Полицейское государство. Ты человек без определенных занятий? Марш в поселок.
— Но это же тоталитарный режим.
— Конечно. Но есть вещи пострашнее. Например, интернет. Он способен на великие подвиги, на которые не способен человек. Ему можно дать задание: вычислить секунду и место зарождения урагана и погасить его в зародыше. Вычислить назревание навод-
нения или цунами и на порядок уменьшить число жертв. И для этого его надо включить в эвристический режим. Но, начав работать в эвристическом режиме, интернет возьмется за еще более сложные задачи: как модифицировать солнечную систему? Что сделать с Марсом, Юпитером, Сатурном, целой галактикой? Нам это не по силам, а интернету по силам. Создается искусственный разум, который существует сам по себе. А сам по себе он может подумать: «Что же делать с этими двуногими обезьянами, которые только гадят? Проще всего, конечно, их истребить. Ведь эти обезьяны сами истребили 12 племен своих предков-андропоидов. 12 истребили, и только 13-е выжило. Так, может, истребить их?»
Шесть книг у меня об этом, и каждый раз я заканчиваю тем, что всемирный разум создает утопию, в которой на земле остались только парки и дворцы. В них резвятся люди. Они занимаются тем, для чего предназначен человек,—творчеством. Одни — научно-техническим. Вторые — художественным. При этом половина поет, пишет романы, играет на инструментах, а другая половина читает, слушает, смотрит и пытается понять. Третьи посвящают себя самому важному виду творчества — этическому. Они находят себе друзей и с ними общаются. Таким я мыслю будущее человечества.
«Всемирный разум создает утопию, в которой на земле остались только парки и дворцы. В них люди занимаются тем, для чего предназначен человек, — творчеством»
— Но это какая-то злая сказка, а не прогнозирование. По-вашему, будущее возможно только в воображении компьютера?
— Поэтому я и называю свои книги утопиями. Но с утопии нужно начинать. Ш
