CC BY
11
ЛИНГВОЭВОКАЦИОННОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ КРИЗИСНОЙ МЕЖПЕРСОНАЖНОЙ КОММУНИКАЦИИ В ТЕКСТАХ РАССКАЗОВ В.М. ШУКШИНА ТРЕТЬЕГО ПЕРИОДА
Э.В. Малыгина
Ключевые слова: эвокационный прием, малая проза В.М. Шукшина, «сшибка», кризисная коммуникация. Keywords: evocation method, short stories by Shukshin, collision, conflict communication.
Аналитическая способность В.М. Шукшина выявлять закономерности взаимодействия людей в реальной речевой среде определила характер изображения писателем Homo communicans в пространстве художественного текста малой прозы. Выбор рассказов третьего периода (по периодизации А.И. Куляпина) для исследования признаков кризисной межперсонажной коммуникации обусловлен особенностями эстетических установок писателя: в произведениях 1970-х годов, по мысли А.И. Куляпина, писатель уделяет внимание конструированию «героя-схемы». Создание (семиотизация) «героя-схемы» является результатом обобщения В.М. Шукшиным системы социокоммуникативных отношений. Обобщение реализуется в специфике выбора писателем особого типа героя («странного человека»), характерного для рассказов позднего творчества. Именно в «странном человеке», по мнению С.М. Козловой, живет «правда его времени». Наиболее частотной формой выражения «странности» в манере речевого и коммуникативного поведения человека в текстах малой прозы В.М. Шукшина является «сшибка», под которой, по словам писателя, понимаются «крайние ситуации», раскрывающие «полярное представление о жизни» [Шукшин, 1979, с. 246].
Обращение к лингвистической теории эвокации, теоретические положения которой представлены в трудах А.А. Чувакина [Чувакин, 1995; Чувакин, 2014], позволило в предыдущих работах установить проявление признаков кризисной коммуникации, характерных для реальной речевой среды («системность, внезапность возникновения кризисогена, масштабность развития кризисогена, резкое (острое) столкновение индивидов»), в межперсонажной «сшибке» (см.: [Малыгина 2011а; 2012; 2013]). Важное значение в изучении преобразования акта кризисной
«общей» коммуникации (объект эвокации) во фрагмент текста, который приобретает признаки кризисогенности межперсонажной коммуникации в «сшибке» (продукт эвокации), принадлежит эвокационному приему.
Задача данной статьи заключается в представлении основных групп эвокационных приемов, посредством которых в межперсонажной «сшибке» воспроизводятся признаки кризисной коммуникации.
Под эвокационным приемом при изучении проблемы кризисного взаимодействия персонажей в малой прозе В.М. Шукшина «понимается способ преобразования акта кризисной «общей» коммуникации во фрагмент текста, который приобретает признаки кризисогенности межперсонажной коммуникации» [Малыгина, 2012, с. 154]. Нами установлены следующие группы эвокационных приемов: субстанционально-функциональная (прием нелестной номинации, прием обобщения) и структурно-функциональная (прием прерывания речи и прием смещения). Указанные группы различаются способами трансляции кризисогена. Рассмотрим отдельно каждый эвокационный прием.
Трансляторами кризисогена посредством приемов, принадлежащих к субстанционально-функциональной группе, в текстах малой прозы В.М. Шукшина являются лексические единицы с грамматическим значением единственного либо множественного числа. Данная группа представлена приемом нелестной номинации и приемом обобщения.
Прием нелестной номинации - «это способ преобразования объекта эвокации в продукт эвокации, при котором основным средством передачи кризисогенности межперсонажной коммуникации (системности, внезапности «сшибки») является просторечная бранная и стилистически сниженная лексема-номен (комбинации лексем-номенов) со значением единственного числа» [Малыгина, 2013, с. 96].
Продемонстрируем преобразование объекта эвокации во фрагмент текста, приобретающего сигнал кризисного межперсонажного взаимодействия, на материале текста рассказа В.М. Шукшина «Как Андрей Иванович Куренков, ювелир, получил 15 суток»:
Андрей Иванович на это выпячивал нижнюю челюсть, зло смотрел на закройщика, некоторое время молчал, потом начинал говорить:
- Чем отличается граненый бриллиант от бриллианта, который не побывал в руках мастера? Граненый играет. А тебя когда делали, чуть-чуть только тронули - чтобы вес не потерять: ты дурак. Тяжелый, но дурак.
Опять на беду свою, много, долго и одинаково - про бриллианты, гранения, игру... И дожидался, что Трехалев ему на все это кратко говорил:
- Трепач, барахло, - и уходил.
И получалось, что это он говорил последние слова, слова тяжкие, обидные, а Андрей Иванович оставался со множеством точных, образных слов - не высказанных...
Комбинация лексем «тяжелый дурак», «трепач», «барахло» в речевой партии персонажа является средством усиления ненейтрального, просторечно-бранного способа номинации героя.
Кризисогенным сигналом межперсонажной «сшибки» в данном фрагменте является системный характер проявлений взаимного оскорбления.
Локализация нелестной номинации в речевой партии повествователя позволяет писателю передать эмоциональную реакцию героя на лексему-номен в «сшибке». В данном фрагменте «сшибка» является показателем регулярного доминирования одного из коммуникантов над Другим с помощью слова (он говорил последние слова, слова тяжкие, обидные).
Системность (регулярность) проявления конфликтных межперсонажных актов позволяет читателю эксплицировать неспособность героя вербально воздействовать на Другого (а Андрей Иванович оставался со множеством точных, образных слов - не высказанных).
Лексемой-кризисогеном в речевой партии персонажа передается динамика развития конфликтного дискурса (подобную функцию лексе-ма-кризисоген приобретает в рассказах «Мой зять украл машину дров», «Суд»); лексемой-кризисогеном в речевой партии повествователя воспроизводится специфика эмоциональной реакции героя на нелестную номинацию - оскорбительную, конфликтоносную) (данный смысловой эффект представлен в рассказах «Дебил», «Ноль-ноль целых»). Сгущение лексем-номенов, включенных одновременно в речевую партию повествователя и речевую партию персонажа, способствует усилению кри-зисогенности межперсонажной «сшибки».
Таким образом, приемом нелестной номинации подчеркивается кризисогенность отступления героев от этикетной формы общения, что приводит к «сшибке».
Прием обобщения - это «способ преобразования объекта эвокации в продукт эвокации, при котором основным средством передачи кри-зисогенности межперсонажного взаимодействия (масштабности развития коммуникативного дистанцирования персонажей) являются формы множественного числа именных, глагольных лексических единиц либо дейктических средств» [Малыгина, 2013, с. 112].
Средства преобразования объекта эвокации в продукт эвокации с помощью приема обобщения (имена существительные, глаголы и ме-
стоимения в форме множественного числа в структуре общеинформативных высказываний, обобщенно-личных высказываний и т.д.) локализуются в речевой партии повествователя и в речевой партии персонажа.
Лексема-кризисоген в речевой партии повествователя направлена на изображение результата предшествующих трансакций с позиции мировосприятия героя. Кризисогенность «сшибки» воспроизводится в сознании героя через трагизм мироощущения. Данный эстетический эффект достигается с помощью комбинации лексем-кризисогенов в форме множественного числа в конструкциях с несобственно-прямой либо внутренней речью персонажа.
Например, в рассказе «Мой зять украл машину дров!» (исследование данного фрагмента рассказа представлено в работе [Малыгина, 2011]) лексемы-кризисогены, выраженные местоимениями (они, все) и существительным (люди), воспроизводят особенность мироощущения Вениамина в ситуации судебной тяжбы, которая актуализирует переосмысление героем существующей системы ценностей в аспекте Человек - Власть:
...Его охватил ужас перед этим мужчиной... И доказывает, доказывает, доказывает - надо сажать. Это непостижимо. Как же он потом ужинать будет, детишек ласкать, с женой спать?.. Раньше Веня часто злился на людей, но не боялся их, теперь он вдруг с ужасом понял, что они бывают страшные... В один миг все сразу рухнуло. Да и пропади он пропадом этот кожан!
Если в начале монолога создается характеризация конкретного участника речевого акта (этот мужчина), то в конце фрагмента текста в речевой партии повествователя представлен множественный субъект с помощью формы множественного числа имени существительного (люди), это создает выход на глобальный уровень системы жизнеустройства, представленной с точки зрения Вениамина (они бывают страшные).
Средством воспроизведения кризисной межперсонажной коммуникации в данном фрагменте выступает пропозиция эмоционально-психологического состояния, которая представлена общеинформативной синтаксической конструкцией (В один миг все сразу рухнуло!).
Включением лексемы-кризисогена в речевую партию персонажа обеспечивается воспроизведение процессуального (динамического) аспекта коммуникации, трансляция «точки зрения» героя на событие.
Способность лексемы-кризисогена семантизировать коммуникативное дистанцирование персонажей в ситуации несоблюдения максимы доброжелательности позволяет писателю передать процесс изоляции человека от определенной части социального мира. Например, в
рассказе «Владимир Семенович из мягкой секции» конструируется отчуждение героя и родственников:
- Здесь! - воскликнул не без иронии Владимир Семенович. - Есть дяди два, три тетки... Мать с отцом померли. Но эти... они все из себя строят, воображают, особенно когда я злоупотреблял. У нас наметилось отчуждение. - Владимир Семенович говорил без сожаления, а как бы даже посмеивался над родными и сердился на них. -Обыватели. Они думают, окончили там свои... Мещане!
Дейктические лексемы (эти, они) в речевой партии персонажа создают обезличивание субъекта номинации (родственников). Усиление внутрисемейного отчуждения достигается с помощью лексем мещане, обыватели, посредством которых писателем воспроизводится несоблюдение максимы доброжелательности по отношению к Другому.
В рассказе «Вечно недовольный Яковлев» (см.: [Малыгина, 2011а]) с помощью приема обобщения изображается оценка персонажем статуса женщины (бабы): «Чего ты осердился-то? Бабу обидел? Их надо живьем закапывать, этих подруг жизни...». В приведенном речевом высказывании героя В.М. Шукшин моделирует перенос характеристики с конкретного персонажа (Галины) на вульгарно -просторечное и третьеличное именование представителей женского пола (баба, их, подруги жизни). Такое же коммуникативное обесценивание Другого представлено в рассказе В.М. Шукшина «Беседы при ясной луне»: в речевую партию Баева вводятся именные лексемы-характеризаторы в форме множественного числа (кобели, поганки и др.)
Таким образом, эвокационный потенциал приема обобщения определяется его способностью воспроизводить кризисогенный признак масштабности коммуникативного дистанцирования героев во внутреннем коммуникативном пространстве текста малой прозы В.М. Шукшина.
В отличие от субстанционально-функциональной структурно-функциональная группа эвокационных приемов связана с трансляцией сигналов кризисной межперсонажной коммуникации посредством особой организации структуры речевого высказывания персонажа. В данную группу входят прием прерывания речи и прием смещения.
Прием прерывания речи - это способ преобразования объекта эвокации в продукт эвокации, «при котором основным транслятором кризисогенности межперсонажной коммуникации (внезапности «сшибки» или резкого столкновения героев) являются синтаксические конструкции с прерванной речью, представленные речевой партией
персонажа и невербальным компонентом коммуникации» [Малыгина, 2013, с. 135].
Введенное понятие невербального компонента коммуникации является дополнительным смысловым элементом в тексте, с помощью которого моделируется невербальная реакция героя на кризисоген. Сигналами невербального компонента коммуникации в текстах малой прозы писателя могут быть лексические (лексемы со значением наименования эмоций), синтаксические средства (пропозиции психологического состояния коммуникантов) и компоненты текста, выполняющие функцию знаков (ими являются единицы, определяющие смысловое приращение компонента ситуации в структуре художественного текста) либо отсылающие к фоновым знаниям.
Невербальный компонент, представленный автором текста имплицитно в структуре речевых партий персонажей, позволяет читателю установить в некоторых рассказах В.М. Шукшина фазы нарастания межперсонажной «сшибки», которая по сути трансформируется в монологическую форму коммуникации.
Например, во фрагменте текста рассказа «Беспалый» писателем воспроизводится подобная «сшибка» Клары и матери Сереги:
- А я что, не работаю?
- Да твоя-то работа... твою-то работу разве можно сравнить с мужниной, матушка! Покрути-ка его день-деньской (Серега работал трактористом) - руки-то какие надо! Он же не двужильный! (прерываемая реплика 1)
- Я сама знаю, как мне жить с мужем (прерывающая реплика 1), - сказала на это Клара. - Вам надо, чтобы он пил?
- Зачем же? (прерываемая реплика 2)
- Ну и все. Им же делаешь хорошо, и они же еще недовольны (прерывающая реплика 2).
- Да ведь мне жалко его, он же мне сын... (прерываемая реплика
3)
- Вам не жалко, когда они под заборами пьяные валяются? Жалко? Ну и все. И не надо больше говорить на эту тему. Ясно? (прерывающая реплика 3)
- Господи, батюшка!.. - опешила мать. - И слова не скажи. Замордовала мужика, а ей и слова не скажи.
Прерываемая реплика (1) матери (Он же не двужильный!) и прерывающая реплика (1) Клары (Я сама знаю, как мне жить с мужем) эксплицируют ситуацию доминирования Клары в системе семейно-родственных отношений и нежелание принимать точку зрения Друго-
го. Монополия Клары на слово усиливается в структуре следующей конструкции с прерывающей речью.
Ответная реплика матери (Зачем же?) преобразуется в структуре диалога в прерываемую реплику (2). Посредством семантики высказывания Клары «Ну и все. Им же делаешь хорошо, и они же еще недовольны» автором маркируется блокирование трансляции смыслов в коммуникации. Реплика Клары «Ну и все» на семантическом уровне диалога позволяет установить завершение обсуждения проблемы организации семейной коммуникации. Погашение диалога сопровождается введением пропозиции качественной характеризации поведения свекрови (Им же делаешь хорошо, и они же еще недовольны).
Прерывающая реплика (3) в структуре диалога (Вам не жалко, когда они под заборами пьяные валяются? Жалко? Ну и все. И не надо больше говорить на эту тему. Ясно?) усиливает коммуникативное доминирование героини. Сигналами антидиалогизма как показателя «сшибки» являются общеутвердительные (Ну и все. И не надо больше говорить на эту тему.) и вопросительная (Ясно?) конструкции, занимающие в высказывании рематическую (коммуникативно и семантически сильную) позицию.
Таким образом, невербальный компонент коммуникации является способом преобразования диалогической по форме структуры взаимодействия героев в монологическую по смыслу: «фатическая» реакция подменяется «оценочной». Результатом квазидиалога становится коммуникативное доминирование одного из героев рассказа над Другим (И слова не скажи. Замордовала мужика, а ей и слова не скажи). Коммуникативное доминирование снохи над свекровью порождает кри-зисогенность межперсонажной трансакции в аспекте неподготовленности, которая воспроизводится в тексте посредством отступления от традиционной модели взаимодействия представителей старшего и младшего поколений.
Обобщая сказанное, отметим важную способность приема прерывания речи быть показателем неспособности существующей коммуникативной модели обеспечивать оптимальность взаимодействия. Этим обусловливается одна из ключевых функций данного эвокационного приема при интерпретации смысла целого текста рассказа.
Прием смещения - это способ преобразования объекта эвокации в продукт эвокации, «при котором основным транслятором кризисоген-ности межперсонажной коммуникации (масштабности развития «сшибки») являются конструкции с несобственно-прямой либо внутренней речью в аппликативном речевом слое автора-повествователя» [Малыгина, 2013, с. 161].
Рассмотрим данную особенность субстанциональной природы приема во фрагменте текста рассказа «Беспалый»:
«Так вот это как бывает, - с ужасом, с омерзением, с болью постигал Серега. - Вот как». И все живое, имеющее смысл, имя, - все рухнуло в пропасть, и стала одна черная яма. И ни имени нет, ни смысла - одна черная яма. «Ну теперь все равно», - подумал Серега. И шагнул в эту яму.
- Кларнети-ик, это я, Серый, - вдруг пропел Серега, как будто он рассказывал сказку и подступил к моменту, когда лисичка-сестричка подошла к домику петушка и так вот пропела: - Ау-у! - еще спел Серега. - А я вас счас буду убива-ать.
Дальше все пошло мелькать как во сне: то то видел Серега, то это... То он куда-то бежал, то кричали люди. Ни тяжести своей, ни плоти Серега не помнил. И как у него в руке очутился топор, тоже не помнил.
Сигналом «сшибки» в изображаемой автором трансакции выступает противоречие желаемого (семейное благополучие) и действительного (факт измены). Это противоречие вербализуется посредством лексемы яма, которая в анализируемом текстовом фрагменте семантизирует коммуникативный «тупик» семейной жизни Сереги и Клары. Высказывание «шагнуть в эту яму» в речевой партии повествователя передает состояние неспособности героя оптимально решить возникшую проблему. Масштабность развития тупика создается автором посредством трансформации внутренней речи во внешнюю речь и в физическое действие (показателя невербального компонента коммуникации).
В исследуемом фрагменте осуществляется смещение стилистически нейтрального высказывания героя (Так вот это как бывает) в высказывание, имитирующее форму сказа и содержащего семантику смерти ^Кларнети-ик, это я, Серый, - вдруг пропел Серега, как будто он рассказывал сказку и подступил к моменту, когда лисичка-сестричка подошла к домику петушка и так вот пропела: - Ау-у! -еще спел Серега. - А я вас счас буду убива-ать). В структуре трансак-ционной модели это создает переключение внутренней рефлексии героя во внешнее действие. Оречевление действия героя в тексте вводится с помощью императивной конструкциии «А я вас счас буду убива-ать», которая объединяет элементы речевой партии персонажа и невербальный компонент коммуникации. Лексема убивать в структуре изображаемой автором «сшибки» выполняет функцию сигнала смены коммуникативной стратегии Сереги.
Если в первом и втором абзацах графически представлено обособление речевых слоев героя и автора-повествователя, то в по-
следнем абзаце воспроизводится растворение речевой партии персонажа в речевой партии повествователя. Это позволяет автору произвести описание невербального компонента коммуникации через смену действий и смену психологических состояний героя (То он куда-то бежал, то кричали люди. Ни тяжести своей, ни плоти Серега не помнил. И как у него в руке очутился топор, тоже не помнил) и акцентировать внимание читателя на аффективности поведения Сереги в эмоциоген-ной ситуации. Таким образом, речевая партия персонажа в исследуемом фрагменте представлена двумя способами: конструкцией с прямой речью (внутренний монолог героя) и самостоятельной конструкцией в структуре диалога.
Растворение речевой партии персонажа в речевой партии повествователя усиливает значимость невербального компонента коммуникации, который в структуре изображаемой трансакции направлен на воспроизведение эмоциональной реакции героя на кризисоген и характер протекания взаимодействия героев. Динамика развития «сшибки» желаемого и действительного в рассказе достигается с помощью структурно-смысловых преобразований субъектно-речевых пластов текстового фрагмента: внутренний монолог героя (конструкция с чужой речью и речевой партией повествователя) - внешняя реплика героя (речевая партия персонажа и речевая партия повествователя) - физическое действие (растворение речевой парии персонажа в речевой парии повествователя).
Подводя итог исследования субстанциональной природы приема смещения, отметим, что подобные трансформации субъектно-речевой структуры текста выполняют функцию детерминант внешнего поведения героя и позволяют читателю установить психологический тупик в жизни персонажа. Поэтому погашение внешней реплики героя за счет нарастания внутреннего монолога в рассказах В.М. Шукшина третьего периода является смысловым сигналом коммуникативной изоляции человека и его ухода «в себя», молчание (рассказы «Осенью», «Кляуза», «Жена мужа в Париж провожала!», «Мастер»).
Таким образом, различие представленных в статье двух групп лингвоэвокационных приемов (субстанционально-функциональных и структурно-функциональных) заключается в их способности транслировать кризисогенные сигналы разными способами и средствами. Важно отметить, что в рассказах В.М. Шукшина, отнесенных к третьему периоду творчества, указанные приемы актуализируют разные грани социальной и коммуникативной жизни человека, в которой через невежливое обращение к Другому, обезличивание индивида, прерывание речи оппонента и осознанную изоляцию от Других (молчание,
утрата власти слова, уход «в себя») могут проявляться сигналы кри-зисогенности.
Литература
Козлова С.М. Поэтика Шукшина // Творчество В.М. Шукшина. Барнаул, 2006.
Куляпин А.И. Творчество Шукшина от мимезиса к семиозису. Барнаул, 2005.
Малыгина Э.В. «Сшибка» как возможное проявление кризисной межперсонажной коммуникации: лингвоэвокационное исследование (на материале рассказа В.М. Шукшина // Речевая коммуникация в современной России (27-29 июня 2011 г.). Омск, 2011.
Малыгина Э.В. Кризисная межперсонажная коммуникация в тексте рассказа В.М. Шукшина «Вечно недовольный Яковлев»: лингвоэвокационное исследование // Русский язык в современном мире. Биробиджан, 2011 а.
Малыгина Э.В. Художественный текст в пространстве кризисной коммуникации // Текст в коммуникативном пространстве современной России. Барнаул, 2011а.
Малыгина Э.В. Принципы взаимодействия сигналов кризисной межперсонажной коммуникации: лингвоэвокационное исследование (на материале текста рассказа В.М. Шукшина «Жена мужа в Париж провожала») // Филология и человек. 2012. N° 2.
Малыгина Э.В. Кризисная коммуникация в текстах рассказов В.М. Шукшина: лингвоэвокационное исследование: дис. ... канд. филол. наук. Барнаул, 2013.
Малыгина Э.В. «Сшибка» как возможное проявление кризисной межперсонажной коммуникации в рассказах В.М. Шукшина: аспекты исследования // Филология и человек. 2013а. № 2.
Чувакин А.А. Смешанная коммуникация в художественном тексте: Основы эвока-ционного исследования. Барнаул, 1995.
Чувакин А.А. Смешанная коммуникация в художественном тексте: Основы эвока-ционного исследования. Барнаул, 2014.
Шукшин В.М. Я родом из деревни. М., 1979.
Шукшин В.М. Рассказы. Барнаул, 1989.
