CC BY
113
УДК 82-3
ББК 83.3(2=Рус)5
АЛ. Пелихова
Личностная самоидентификация в автобиографической прозе О. Мандельштама и Б. Пастернака
Жанр автобиографической прозы характеризуется стремлением автора найти и определить себя как личность, т.е. осуществить свое самотождество. Поиск самоопределения, осуществленный О. Мандельштамом и Б. Пастернаком в их прозе, позволяет говорить о наличии общих моментов в автобиографической прозе поэта.
Ключевые слова: автобиографическая проза, поиск самоопределения, личностная самоидентификация, проза поэта.
A.A. Pelikhova The personal self-identification in the autobiographical prose of O. Mandelstam and B. Pasternak
The genre of the autobiographical prose is characterized by desire of the author for identifying himself as a personality. The search for self-determination made by Osip Mandelstam and Boris Pasternak allows us speaking about some common moments in the autobiographical prose of a poet.
Key words: autobiographical prose, search for self-determination, personal self-identification, prose of a poet.
В своей прозе Осип Мандельштам и Борис Пастернак, предаваясь воспоминаниям и опираясь на автобиографическую память, строят и свое художественное, и свое личностное самотождество.
Автобиографическая проза как жанр, отличный от обыкновенной автобиографии как набора жизненных фактов, «обращается к жизненному пути личности как к ее самоосуществлению. Она ищет индивидуальной целостности и создает (или пытается создать) образ “я”; она обнаруживает ощутимость сознания самому себе, конституирующую себя субъективность, схватывающую, объективирующую свою структуру в акте первичной рефлексии» [1, с.226]. Автобиографическая проза представляет факт самоидентификации и цепь самооценок. Оценивая свои действия, автор предлагает своеобразную интерпретацию собственного «я». К автобиографическому повествованию обращается только такая личность, которая знает, что она собой представляет и чем желает быть, которая выходит за пределы простой единичности и осознает это. Н. Бердяев говорил, что познание себя «есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвышается над временем» [2, с.8]. Употребляя емкую формулу Б.М. Эйхенбаума, можно сказать, что любой акт мемуаротворчества
- это всегда «акт осознания себя в потоке истории».
Самопознание тесно связано с самоидентичностью автора. «В самоидентичности само сознание ясно выражает себя не как самоотнесенность познающего субъекта, но как этическое самоутверждение ответственной личности. Индивидуальная личность проецирует себя в качестве кого-то, кто ручается за более или менее сознательно освоенную историю жизни. В свете приобретенной им индивидуальности он желает быть идентифицированным и в будущем как личность, которую она из себя сделала» [1, с.88].
Таким образом, жанр автобиографической прозы характеризуется стремлением автора самоиден-тифицироваться, найти и определить себя как личность, т.е. осуществить свое самотождество. «Самоидентификация человеческого “я” как комплексная деятельность по самоопределению направлена на достижение тождества с самим собой, соотнесения себя как “я” с истинным образом “я”« [1, с.51]. Иными словами, поиски себя являются конечной целью процесса самоидентификации в любой форме, в том числе и в автобиографической прозе. Безусловно, этот процесс внутри каждой автобиографии сугубо индивидуальный, но все же в автобиографической прозе О. Мандельштама и Б. Пастернака можно найти некоторое типологическое сходство в их способе осуществить свое самотождество. Но сначала остановимся подробнее на каждом из их автобиографических произведений, на том, как каждый из них идентифицирует себя в них.
В «Шуме времени» в главе о Комиссаржевской О. Мандельштам пишет: «Мне хочется говорить не о себе, а следить за веком, за шумом и прорастанием времени... Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, - и биография готова» [3, с.64]. Можно сказать, что Мандельштам определяет себя разночинцем и ищет свое место в истории, проецирует себя сквозь «шум времени». Ж. Бенчич в связи с этим считает, что «Мандельштам почти спонтанно выполнил одно из основных требований, предъявленных историкам основоположником духовно-исторических наук Вильгельмом Дильтеем: истинно историческое знание должно быть переживанием, внутренним опытом исследуемого предмета» [4, с.156]. Таким образом, по мысли исследователя, «Шум времени», в котором общая история становится предметом автобиографической памяти, в своих существенных чертах удовлетворяет дильтеевскому критерию автобиографичности, поскольку Мандельштам совершенно в духе
дильтеевского рецепта «приводит в свое сознание все человеческие субстраты и исторические связи, в которые он вплетен», превращая автобиографию в историческую картину. Получается, что Мандельштам намеренно сокращает дистанцию между культурным фоном и фигурой, помещенной на этом фоне,
- поэтому связь того и другого ощущается более конкретной и конкретнее становится сам фон.
Но рассматривать автобиографическую прозу Мандельштама только как картину эпохи было бы недостаточно, поскольку мучительный поиск «разночинцем» своего места в мире является вторичным и производным от поиска и самоопределения своего поэтического бытия. Американский ученый С. Браун считает, что Мандельштама можно было бы сравнить с человеком, зачарованно рассматривающим свой собственный музей восковых фигур, музей своего прошлого, в котором все экспонаты бережно хранятся под стеклом - от исаковского издания Пушкина, братьев Крупенских, отличных «знатоков вина и евреев», до Эрфуртской программы Карла Каутского. А в стекле, которое, с одной стороны, отделяет писателя от того, что он описывает, отражается, с другой стороны, и образ самого писателя [4, с. 158]. Это высказывание надо понимать как отражение, проекцию личности автора на его творчество, на все, что он делает. Мандельштам поэтому и занимается историей, чтобы понять прежде всего самого себя и свое положение, т. е. ищет свое самотождество.
Мандельштам обращается к автобиографической памяти, занят своим прошлым прежде всего вследствие возможного «кризиса самотождества как признака нарушенных отношений между личностью и миром» [4, с.159]. О том, что Мандельштам в середине 20-х гг. переживал критические моменты, есть много свидетельств: кризис в обществе, пережившем опыт революции и войны, не мог не отразиться на тонкой поэтической личности.
В «Воспоминаниях» Н.Я. Мандельштам есть глава, описывающая внутреннее расстройство писателя и относящаяся именно к периоду начала его работы над «Шумом времени». Название этой главы -«Переоценка ценностей» - лишний раз подтверждает наличие кризиса у О. Мандельштама, поскольку, по мнению психологов, именно моменты кризиса характеризуются поисками личностью каких-то решений, анализом и переоценкой своих собственных убеждений и ценностей. Под переоценкой ценностей Н. Я. Мандельштам подразумевает мыслительный процесс, который в начале 20-х гг. захватил большую часть русской интеллигенции и, по мнению властей, должен был привести к радикальному отказу от старых ценностей и безусловному принятию новых. Но Мандельштам в силу внутренних убеждений не мог принять «новое», хотя жизнь не позволяла закрывать на это «новое» глаза - революция была свершившимся фактом. По свидетельству Н.Я. Мандельштам, в середине 20-х гг. имя Мандельштама практически исчезает со страниц солидных литературных журналов, его рукописи не принимаются в печать, единственным источником доходов становятся переводы. Оказавшись в творческой изоляции, Мандельштам начал сомневаться в собственном поэтическом даровании и важности этого дарования для других, в возможности существования адекватного ему читателя. В стихах, которые еще писались, поэт видит себя лишь как «больного сына века», который пытается творить для «племени чужого». Не удивляет поэтому, что человек, который «потерял себя» («1 янв. 1924»), в период с 1926 по 1930 г. не написал ни одного стихотворения. «Двадцатые годы, может, самое трудное время в жизни О. Мандельштама, - писала Н.Я. Мандельштам. - Никогда, ни раньше, ни впоследствии, хотя жизнь потом стала гораздо страшнее, Осип Мандельштам с такой горечью не говорил о своем положении в мире». «Освобождение, - продолжает она, - пришло через прозу... Именно эта проза расчистила путь стихам, определила место О.Мандельштама в действительности и вернула чувство правоты» [5, с.185].
Воспоминания Н. Я. Мандельштам дают свой ответ на вопрос о причинах обращения поэта к прозе. В случае с Мандельштамом, по воспоминаниям близкого человека, это кризис личности, вызванный внешними обстоятельствами. Пропасть между поэтом и миром углубилась, поэтическое общение с читателями свелось к обращению, бесполезному и безответному, к «племени чужому». Мандельштам выбрал литературный жанр, который некоторые исследователи понимают прежде всего как форму автокоммуникации, как «путь», с помощью которого человек может вступить во взаимоотношения с самим собой. Анализируя свое отношение к прошлому, писатель, по сути дела, утверждал свою позицию и находил то, на чем будет твердо стоять, как указывает его жена.
В «Шуме времени» в процессе автобиографического припоминания исторических событий, прошедших во времена его детства и молодости, Мандельштам определяет свою личностную позицию, которую он будет отстаивать до конца жизни - позицию интеллигента-разночинца. Все места и люди, которых писатель помнит как истинный толчок к своему внутреннему развитию, пронизаны разночинным духом: от Тенишевского училища и учителя русской словесности у В.В. Гиппиуса с его глубоко личным и страстным отношением к выдающимся представителям русской литературы до круга семьи Синани и рано умершего друга Бориса с его почти святой стойкостью и чистотой (главы «Тенишевское училище», «Семья Синани» и «В не по чину барственной шубе»). Быть разночинцем для Мандельштама значит примириться со своим внесословным положением, отказаться от борьбы за место в официальной культуре своего времени и, служа не только официальным, но и культурным ценностям вообще, обрести полную внутреннюю свободу.
Проза О. Мандельштама иногда получает более низкую оценку, чем его стихи, поскольку она практически вынуждена была зародиться из-за депрессивного состояния поэта, под давлением внешних обстоятельств. Тем не менее, именно проза привела опять к стихам и, поскольку создавалась гениальным поэтом, просто не могла быть хуже, чем его стихи. Она именно проза поэта, пусть и появившаяся под воздействием внешних факторов, но тем не менее помогшая разрешить внутренний кризис личности, найти свое самотождество, самоопределение и вновь вернуться к стихам.
Итак, О. Мандельштам в своей автобиографической прозе идентифицирует себя как разночинца, который ищет свое самотождество не в узком кругу семьи, а как изгой высоких общественных кругов формирует его во всеохватывающем и оглушительном «шуме времени». Одновременно с личностным самотождеством Мандельштам ищет и свою собственную повествовательную технику (поскольку «Шум времени» - его первое прозаическое произведение), на которой основывается своеобразие его прозы, или, говоря другими словами, его художественное самотождество.
У Б. Пастернака несколько иная ситуация обращения к автобиографической прозе, поскольку «Охранная грамота» писалась позже, чем «Шум времени», к тому же это не было первым прозаическим произведением Пастернака. Тем не менее он также обращается к своему прошлому с целью показать историю своего становления, самоопределения, самотождества. «Охранная грамота» стала отражением того, как жизнь перетекает в творчество. О ней сам Пастернак писал: «. это первая вещь, которую я без стыда увидал бы в переводе. Это - ряд воспоминаний. Сами по себе они не представляли бы никакого интереса, если бы не заключали честных и прямых усилий понять с их помощью, что такое культура и искусство, если не вообще, то хотя бы в судьбе отдельного человека» [6, с. 811].
Для того чтобы определить себя, свою стезю, Пастернак обращается к «чужим» биографиям («Я не пишу своей биографии. Я к ней обращаюсь, когда того требует чужая»). «Охранную грамоту» в этом отношении можно понять как трактат о чужой творческой гениальности: гением музыки является Скрябин, гением философии - Коген, а гением поэзии - Маяковский. При этом автобиографический субъект как бы вполне оттесняет себя, занимая «нулевую позицию» по отношению к «чужим биографиям “гениев”» [7, с.168]. Весьма интересным представляется отношение автобиографического субъекта, т.е. автора, к отдельным носителям гениальности. Как правило, вначале он как бы целиком вовлечен в орбиту гениальных личностей (Скрябин, Коген, Маяковский), он, завороженный и восхищенный ими, не может достаточно выразить своего восхищения. Но потом он как будто разочаровывается в них, обнаруживает их неполноценность, а в конце - и совсем от них отделяется, находя собственную дорогу.
Стремление к поэзии, самоопределение в ней является конечной целью «Охранной грамоты». Уже в момент разрыва с музыкой, т. е. в момент раннего перехода личности в «новую веру», что-то в нем «подымалось», «рвалось» и «освобождалось». Конечной целью этого стремления была не философия. Он скрывал от друзей, что порывает с музыкой, но «занимался с основательным увлечением» философией, «предполагая где-то в ее близости зачатки будущего приложения к делу». По мнению исследователя Й. Ужаревича, «Охранная грамота» укладывается в некую формулу: музыка - тезис, философия - антитезис, поэзия - синтез; при этом философии отводится роль того диалектико-телеологического момента в развитии духовной жизни (точнее, биографии), без которого нет окончательного «синтеза». Очевидно, что философия существенна для Пастернака в отрицательном смысле, т.е. как диалектическое отрицание в процессе развертывания духовной биографии, однако такое, которое должно было заполнить возникшую «пустоту» в подобном процессе. В этом нетрудно убедиться, если учесть, что главную роль в философской части «Охранной грамоты» занимает любовная история. Философский период совпадает с периодом жизненно-возрастного созревания, приведшего к духовной зрелости. Такие периоды в жизни являются следствием кризиса личности. Но самыми главными отношениями, позволившими найти поэту свой путь, самоопределиться, являются отношения с Маяковским, а также отношение к нему. В гениальности Маяковского Пастернак не сомневался: «Таким решеньем была его гениальность, встреча с которой так потрясла его, что стала ему на все времена тематическим предписаньем, воплощенью которого он отдал всего себя без жалости» (6, с.246).
Фатальное значение для поэтической судьбы Пастернака Маяковский приобрел в тот момент, когда Пастернак, прослушав поэму «Война и мир», осознал «свою полную бездарность». «Если бы я, - пишет он по поводу этого, - был моложе, я бросил бы литературу. После всех метаморфоз я не решился переопределяться в четвертый раз» [6, с. 227]. Пастернак, видя свою похожесть на Маяковского («у нас имелись совпаденья...»), ищет другой метод путем отказа от предыдущего: «Я отказался от романтической манеры». Так получилась неромантическая поэтика «Поверх барьеров» [6, с. 227]. Но во всех этих рассуждениях и воспоминаниях о музыке, философии и поэзии есть особая пастернаковская установка. Вся «Охранная грамота» посвящена феномену гениальности и гениев в разных областях искусства и духа. Скрябин, Коген и Маяковский - это те художники, которые в форме внешней природной и духовной среды-пищи существенно определили судьбу и духовно-творческий облик самого Пастернака. Восхищаясь «гениями» и одновременно занимая критическо-внешнюю позицию по отношению к ним, Пастернак как будто опосредованным (неявным) способом выдвигает мысль о собственной гениальности (только
гений может понять гения). «Мысль о “себе” у Пастернака всегда прочно скрыта множеством мыслей и высказываний о “нем” (или о “них”), - пишет Й. Ужаревич. - В этом смысле для раннего Пастернака очень характерна реляция он как я (или он > я), где “я” все время переходит в “он”; маскируется “ими”, т.е. окружающим миром, через который опосредованно и дает о себе знать “нулевая” позиция “я”« [7, с.221]. Если иметь в виду этот пастернаковский прием, то станет более ясным следующее высказывание из «Охранной грамоты»: «Когда же мне предлагали рассказать что-нибудь о себе, я заговаривал о Маяковском. В этом не было ошибки. Я его боготворил. Я олицетворял в нем свой духовный горизонт» [6, с. 266]. Эта потребность Пастернака приходить к себе и понимать себя через «чужое», «другое», т.е. посредством окружающего мира, является «одной из фундаментальных особенностей как его поэзии/поэтики, так и его жизни/биографии» [7, с. 173]. В этой потребности видится близость Пастернака Мандельштаму, по крайней мере, в том, что касается его биографии и способа идентифицировать себя через посредство окружающего мира, через историко-культурные события в жизни своей и страны. Е. В. Степанян также заметил, что «коренное качество Пастернака - человека и художника, пронизывающее его творчество, судьбу, отношения с людьми, одним словом, все стороны его внешней и внутренней биографии, сводится к “утверждению чужого бытия”; причем зачастую чем отличнее это бытие, его способ, его форма от личного бытия поэта, тем утверждение, обращенное к нему, горячее и безоговорочнее. Пас-тернаковское “ты еси” обращено к миру, другой личности, чужому художественному стилю, иному, чем поэзия, роду искусства. Все чужое и непохожее поражает и, в конце концов, - в большинстве случаев -понимается как родное свое» [8, с. 62].
Еще ранее Р. Якобсон это свойство пастернаковского творчества объяснял тем, что «его лиризм, в прозе и поэзии, пронизан метонимическим принципом, в центре которого - ассоциация по смежности. Первое лицо отодвигается на задний план. Так, в пастернаковском лиризме образы внешнего окружения оказываются отброшенными бликами, метонимическими выражениями лирического “я”« [9, с. 329]. Этот принцип, по мнению Р. Якобсона, Пастернак переносит на искусство вообще: слишком он убежден в том, что лучшие произведения искусства, повествуя о чем угодно, «на самом деле рассказывают о своем рождении». Тот же самый принцип, как мы видели ранее, лежит в основе автобиографической прозы Пастернака, и, как он пишет, в основе биографии любого поэта: «Поэт. немыслим без непоэтов, которые бы его оттеняли, потому что поэт не живое, а зрительно-биографическая эмблема, требующая фона для наглядных очертаний. Зрелищное понимание биографии было свойственно моему времени. Я эту концепцию разделял со всеми» [6, с. 227].
Необходимо отметить, что Пастернак написал еще одну автобиографическую книгу о том же промежутке времени - «Люди и положения», но первая, «Охранная грамота», осмысляет первую половину жизни, где чувствуется драматизм становления поэтического начала, все еще неуверенное созревание поэта. Она написана еще молодым человеком, как и «Шум времени» Мандельштама, а вторая книга прозы пишется с точки зрения почти завершения человеческой жизни, когда поэзия уже давно утвердилась, драматизм поиска исчез, и это предполагает преобладание иного принципа изложения; это отношение к давно происшедшему и в культурной истории уже получившему свое место. В одном случае проявляет себя непосредственность жизни (автобиография является жизненно-творческой актуальностью), а во втором - жизненная дистанция (рассмотрение своей жизни как факта культуры и истории). В силу этих причин, а также одного и того же периода создания «Охранной грамоты» и «Шума времени», именно поиск самоопределения позволяет говорить о наличии общих моментов в автобиографической прозе поэта. В ней авторское «я» уступает место окружающему духовному и материальному миру, стремясь при этом остаться невидимым центром мира, проецируя себя либо на какие-то исторические и культурные события, как в случае с «Шумом времени» О. Мандельштама, либо на гениальность других известных людей, как в случае с «Охранной грамотой» Б. Пастернака. В поиске самотождества, необходимости преодолеть творческий и личностный кризис, желании реализовать себя в новых условиях, адаптировать себя к ним, подвести некий итог предшествующему творческому периоду видится, таким образом, определение личностной самоидентификации художника.
Литература
1. Николина Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы: учеб. пособие. - М.: Флинта, 2002.
2. Бердяев Н.А. Самопознание. - М., 1991.
3. Мандельштам Осип. Проза поэта. - М.: Вагриус, 2000.
4. Бенчич Ж. Роль автобиографической памяти в «Шуме времени» О.Мандельштама // Автоинтерпретация: сб. статей. - СПб., 1998.
5. Мандельштам Н.Я. Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама. - Воронеж, 1990.
6. Пастернак Б.Л. Собр. соч.: в 5 т. Т.4: Повести. Статьи. Очерки / сост., подгот. текста и коммент. В.М. Борисова и Е.Б. Пастернака. - М.: Художественная литература, 1991.
7. Ужаревич Й. Одна жизнь - две биографии // Автоинтерпретация: сб. статей. - СПб., 1998.
8. Степанян Е.В. Категории поэтического мышления Б. Пастернака // Вопросы философии. 2000. № 8.
9. Якобсон Р. Работы по поэтике. - М.: Прогресс, 1987.
Literature
1. Nikolina N.A. Poetics of Russian autobiographic(al) prose: manual. - Moscow: Flinta, 2002.
2. Berdyaev N.A. Self-knowledge. Moscow, 1991.
3. Mandelstam O. The prose of a poet. Moscow: Vagrius, 2000.
4. Benchich Zh. The role of the autobiographic(al) memory in O. Mandelstam’s “Noise of the time”// Autointerpretation: Collected articles. St. Petersburg, 1998.
5. Mandelstam N.Y. O.E. Mandelstam’s life and work. Voronezh, 1990.
6. Pasternak B.L. Collected works. Vol. 4: Stories. Essays. Articles / ed. by V.M. Borissov and E.B. Pasternak. Moscow, 1991.
7. Uzharevich Y. One life - two biographies // Auto-interpretation: Collected articles. St. Petersburg, 1998.
8. Stepanyan E.V. The Categories of B. Pasternak’s poetic(al) thinking// Voprosi philosophii. 2000. №8.
9. Yakobson R. Works of the theory of poetry (poetics). Moscow: Progress, 1987.
Пелихова Алена Анатольевна, канд. филол. наук, старший преподаватель кафедры русской литературы Бурятского госуниверситета
Pelihova Alyona Anatolyevna, senior lector of the Russian Literature Department of Buryat State University, cand. of philological sci.
Tel: (3012)258794, е-mail: [email protected]
УДК 82.02
ББК 83.3Р7
Т.В. Авдохина
Черты автобиографизма в прозе В.П. Астафьева
В статье анализируются произведения В. Астафьева, пронизанные личным автобиографическим чувством. Автобиографизм как главная особенность прозы писателя проявляется в образе ее главного героя, выступающего объектом описания и одновременно субъектом самопознания.
Ключевые слова: автобиографизм, автобиографический герой, публицистичность, исповедальное начало, пе-сенность.
T. V. Avdokhina
Autobiography features in prose of V.F. Astafiev
The article analyzes books by V. Astafiev which are full of autobiographical feelings. Autobiographies as the main feature of the writer's prose is displayed in the image of its main hero, who is at the same time an object of description and a subject of self-cognition.
Key words: autobiographism feeling, autobiographical hero, publicistic pathos, confessionary beginning, song beginning.
О творчестве В.П. Астафьева много написано, исследованы самые разные черты его художественного мира. Как одну из главных особенностей отмечают сочетание в его произведениях художественного и публицистического начала [1, с.32]; говорят о существовании в его творчестве самых разных, взаимоисключающих начал: наличие мудрого спокойного тона и отрицание самого, казалось бы, близкого и родного [2, с. 11]; находят в его прозе одновременное присутствие сентиментального и натуралистического, жестокого и слезливого [3, с. 23]. Эту черту астафьевской прозы даже называют «натуралистическим сентиментализмом» и считают едва ли не самым характерным признаком его художественной системы.
На наш взгляд, одной из особенностей прозы В.П. Астафьева, которая может быть осмыслена как необходимый элемент его художественного мира, является автобиографизм. Критики давно уже обратили внимание на то, что многие произведения Астафьева внутренне объединены одним характером, одной судьбой, на которой ясно лежит отблеск судьбы самого автора [4, с.305]. Этот сквозной герой как бы показан на разных ступенях его развития и в разных обстоятельствах: детство в сибирской деревне («Последний поклон»), становление подростка в детдомовских условиях военных лет («Где-то гремит война»), война и ее воздействие на человека («Звездопад», «Пастух и пастушка»). То есть между автором художественного произведения и его героем явно ощущается биографическое единство. Но главное - в произведениях писателя последовательно разворачивается история внутреннего мира героя, близкого автору.
Критики 1970-1980-х гг. сходились в том, что все его произведения «образуют звенья истории героя, носящего различные имена, но человека одной и той же биографии» [4, с.302]. Воспринималась эта черта его творчества скорее как недостаток. Несомненно, автобиографизм свидетельствовал, с их точки зрения, о некотором однообразии его таланта [5, с.14]. А. Макаров призывал писателя изменить этот тип,
