CC BY
151
ЛИБЕРАЛИЗМ И ОТКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО
УДК 1 (177+321.1)
Категория «либерализм» иначе, нежели антироссийской, быть не может по определению. Либерализм для того и изобрели, чтобы Россию уничтожить
Из комментариев в Newsland.ru
В последние годы и в наших СМИ, и в массовом сознании заметно усилилось негативное восприятие либерализма и демократии. Причем этими характеристиками наделяются такие явления общественной жизни, какие не имеют к ним ни малейшего отношения. Растут цены, безработица, падает деловая активность, сокращается уровень жизни - виноваты либерализм и демократия. Усиливается коррупция, бандитизм - они же. И даже покупка олигархом правой партии в дополнение к прочим своим активам, во всем обвиняются демократия и либерализм, несмотря на то, что купленная партия уже никак не может быть демократической.
Что же это за враги такие, из-за которых очень хотелось назвать эту статью «Верблюд как предпосылка политической мысли в современной России», - имея в виду, конечно, известное выражение: «Откуда? - От верблюда». В этой статье речь пойдет только о либерализме и о его стремлении к открытому обществу и к глобализации как о наиболее «порочном» явлении.
1.
Глобализация как научная идея, а не религиозная позиция и не литературный образ, впервые была разработана, пожалуй, К. Марксом. Правда, он использовал термин «интернационализм», но последовательный анализ этого процесса сразу же указал, что у него должны быть цель и смысл, которые К. Маркс увидел в «обобществившемся человечестве», и что достижение такой цели требует качественного изменения самой организации общественной жизни во всех ее аспектах: экономическом, политическом, правовом, моральном и т.д. Эта идея была получена не спекулятивным путем, а наблюдением и непосредственно из жизненного опыта.
В XX веке, еще до переименования марксовского интернационализма в глобализацию, А. Бергсон обнаружил, что в
А.В. ПАВЛОВ
эволюции общественной жизни существуют два антагонистических друг другу направления, которые он и назвал «закрытым и открытым обществами», и что между ними идет непримиримая борьба. Будучи интуитивистом, он не дал им строгих дефиниций и обоснования. Закрытое общество у А. Бергсона - «это такое общество, члены которого тесно связаны между собой, равнодушны к остальным людям, всегда готовы к нападению или обороне...» [2, с. 288]. «Открытое общество - это то, которое в принципе охватывает все человечество» [2, с. 289]. Это моральные максимы, а в их основе находятся два несовместимых типа религии, по его терминологии, «статические» и «динамические». И произрастает все это из того обстоятельства, что общественная жизнь людей имеет два альтернативных способа самоидентификации: она осознает себя как целостный (тотальный) организм, и одновременно, как многообразие человеческих индивидов, в первом случае, его идеалом становится закрытое общество, во втором - открытое.
Категорически не согласившись с К. Марксом и переосмыслив взгляды А. Бергсона, К. Поппер перевел его моральную максиму в преимущественно политическую плоскость, и стал трактовать открытое общество как «форму демократического («буржуазного») общества, в котором рядовые граждане могут мирно жить, в котором высоко ценится свобода и в котором можно мыслить и действовать ответственно, радостно принимая эту ответственность. Во многом оно походит на общество, ныне существующее на Западе» [7, с. 8]. Но если А. Бергсон, всецело разделяя идею прогресса, считал открытое общество современным этапом истории, последовавшим за традиционным закрытым обществом, увидел его таким, где «обыденная мораль не упраздняется, но она представляется одним из моментов в ходе прогресса» [2, с. 62], то у К. Поппера с его контрпрогрессистской критикой ис-торицизма открытое общество отвергает «абсолютный авторитет традиционного» и одновременно пытается «установить и поддержать традиции - старые или новые, которые соответствовали бы стандартам свободы,гуманности и рационального критицизма» [7, с. 25].
У одного это моральная цель, у другого - политическая, но у обоих закрытое общество тоталитарно, и сегодня лучше всего иллюстрируется Северной Кореей, а открытое - демократично в западном смысле демократии. И тогда в принципе ясно, что первое силой давит внутри себя все противоречия и конфликты, а потому лишено механизмов саморазвития, но при этом высококонфликтно с соседями. Если в пределе распространить эту модель на все человечество, то оно распадается на множество враждующих стран и практически неизбежно движется к апокалипсису. Второе же не уничтожает свою внутреннюю противоречивость, а нарабатывает рациональные способы и политические механизмы ее регулирования. Первое превращает собственную противоречивость в войну, а второе - во внутренние протестные движения, организуемые оппозицией. В первом отношение и к внешнему врагу, и к внутренним протестным слоям силовое, а во втором - дипломатическое, и оппозиция в нем приветствуется потому, что если она есть в качестве организованного движения, то есть и субъект переговоров.
Сегодня открытость и закрытость обществ обусловлены не одними только моралью и политической волей, доминировавшими до середины XX века. Либеральные мораль и политика облегчают открытость и способны придавать ей комплементарную форму. Но ни в коем случае не следует сбрасывать со счета экономику: размещение капитала и материального производства в наиболее эффективных для них точках земного шара и связанную с этим динамику экономических пропорций между странами и регионами, транснациональные корпорации. Нельзя игнорировать рост населения в большинстве стран, социальное расслоение и интенсивную миграцию. Трудно не заметить привлекательность западной системы ценностей и противодействие ей со стороны доминирующих слоев ряда стран, пропагандирующих свои ценности и насаждающих патриотизм и национализм собственного населения.
Проще говоря, до середины XX века общества не столько самостоятельно развивались, сколько в большей или меньшей мере искусственно конструировались политической волей государства и его лидеров. Решил, например, король или президент провести реформу и провел, изменив структуру общественной жизни в стране в соответствии со своими взглядами, будь то Петр I, Ришелье, Наполеон, Бисмарк,
Сталин или Рузвельт. И в этом смысле все общества были в той или иной степени «закрытыми», у каждого - свое правительство, свои законы, свои традиции, зачастую очень отличающиеся друг от друга, и у каждого в целом «законопослушное» и патриотичное население.
Однако уже с XVIII века развивается Новый Свет, первый в мире регион, формирующийся в соответствии с идеалом открытого общества. На самом деле, даже раньше, с началом его заселения европейцами у него в фундаменте находился свободный выбор будущих эмигрантов: ехать в неизвестность и отстаивать там свое право на жизнь или мириться с собственным незавидным положением на родине. Получив в 1783 году независимость, и с самого начала заложив индивидуальную свободу и частное предпринимательство в основу будущей культуры США и Канады, Северная Америка становится альтернативной Старому Свету моделью развития.
Еще раньше, в Старом Свете зарождается буржуазная система ценностей. Если отвлечься от позднейших негативных коннотаций слова «буржуа», то в XVII или XVIII вв. оно означало не более чем «горожанин», «хозяин», состоявшийся человек, живущий на свои средства, а не на заемные и не как дворянство, на жалованье и пенсии от короля. Буржуазное же общество фактически было синонимом «гражданского». Получив от Америки подтверждение возможности либерального пути развития, Старый Свет устроил свои буржуазные революции и в конце концов утвердил у себя частную свободу индивида как основополагающую ценность. С этого момента и рождается Запад как явление культуры и как открытое общество.
Различие между открытым и закрытым обществами, в том числе и тем, что было в Европе до окончательного утверждения буржуазных ценностей, было, на мой взгляд, следующим. Закрытое общество развивается целенаправленно и конструируется искусственно в соответствии с политической волей власти. Сначала оно конструировалось под влиянием идеологии католицизма, потом - науки. При этом, как католицизм в Средние века фактически игнорировал непознанность воли Божьей и подменял ее своей догматикой, так и социальная наука пренебрегала тем, что своим собственным предметом во всей его полноте она не владеет, и создавала проекты на базе неполного и поверхностного знания, а иногда и ошибочных взглядов. Социальная наука
шла путем естественной, не замечая того, что естественно-научное познание «экстенсивно» и исследует внешнюю предметность, а социальное - «интенсивно» и нацелено на внутреннюю предметную область.
Конечно, такое социальное конструирование на западный манер не означало, что государство целенаправленно строило общество, контролируя все его процессы. До такого уровня оно дошло только в странах бывшего «советского блока», в остальном же западном мире оно просто непреложно демонстрировало свою волю. А уже политическая воля, столь отчетливо заявленная, становилась конфигуратором, вокруг которого шли процессы самоорганизации. Но именно на Западе родилась идея паноптиз-ма, государственного управления социальными процессами и тоталитаризма.
Открытое же общество, состояние, в которое Западный мир окончательно вступил после Второй мировой войны, действительно, становится совершенно другой, чем ранее, социальной системой, очень противоречивой и рождающей принципиально новые проблемы, которые еще никто не знает, как правильно решать, например, проблематика объединенной Европы. Такое общество не конструируется, а растет естественным путем, как лес, а не версальский парк. В нем ни наука, ни церковь, ни власть не направляют его эволюцию. Власть в нем не подгоняет развитие, она выступает не столько машиной принуждения, сколько, в первую и главную очередь, площадкой для переговоров.
И если субъектом социального строительства в закрытом обществе является политическая власть, то субъектом естественной эволюции открытого общества становятся свободные и самостоятельные индивиды. И отсюда, деловая активность в закрытом обществе всегда связана с политикой и с коррупцией, а в открытом - с индивидами.
В открытом обществе государство все больше утрачивает властные функции и уступает их общественным объединениям, корпорациям, в том числе, и современным транснациональным, складывающимся естественным путем диалога и переговоров, но не приказов и распоряжений. А это в свою очередь означает изменение конфигураций тех пространств, где эта власть осуществляется, то есть геополитическую перестройку мира. Причем перестройка мира становится перманентной. Она не может завершиться возникновением новых государств с ясно очерченными границами, с собственными политическими и правовы-
ми режимами, с новыми нациями и остальной атрибутикой государственной власти традиционных закрытых обществ уже потому, что в ее основе находится непрерывно идущий диалог между индивидами.
Проще говоря, нам очень долго предстоит жить в условиях перманентных перемен, и, думается, финансовый кризис, который сейчас всех пугает, просто одна из них.
Конечно, столь категоричное разделение открытых и закрытых обществ абстрактно, в реальности почти каждое общество сегодня содержит в себе признаки и того, и другого, но в разных пропорциях и с разной степенью выраженности. Закрытость и открытость - противоположные тенденции, одна из которых связана с социальной целостностью, а другая с межчеловеческими различиями. Тем не менее, заметно, что открытость стала настолько доминирующей тенденцией, что даже сохранившиеся закрытые общества, например Иран, стремятся к ней приспособиться.
2.
Исследуя либерализм и демократию, стоит различать действительный либерализм и мимикрирующие под него антилиберальные и антидемократические тенденции.
Либерал - слово, которое в нынешней России звучит почти неприлично, на самом деле означает человека, у которого в основе жизненной позиции находится стремление к свободе. Но одновременно либерал - это сторонник философии либерализма, и так же называют членов и сторонников многочисленных либеральных партий. Это всё настолько не одно и то же, что остается признать: сегодняшняя критика либерализма в России путается в предмете, что, собственно говоря, она критикует - жизненную позицию, философию или политическую программу?
Как позиция либерализм - это признание человеком свободы в качестве одной из основополагающих жизненных ценностей, это, пожалуй, единственный реальный предмет критики. В этом смысле, критиковать либерализм - значит придерживаться противоположной позиции, то есть физической зависимости и рабства. Самый последовательный и практический критик либерализма в этом смысле, пожалуй, наркоман в поисках дозы. Или же это означает поиск меры личной свободы и пределов, в которых человек осознает себя свободным, то есть, борьбу за свободу, тождественную самой свободе.
Что касается философии, то в Западном мире, по крайней мере, начиная с XIX века
нет философов, категорически отрицающих его. Они различаются в трактовках свободы и в понимании ее субъектов. Кто по своей природе свободен, то есть, кто - человек? Все признают ее как свою ценность, но кто-то признает ее также и за другими, считая свободу всеобщей, а кто-то - только за собой и за социально близким классом. По сути, либерализм здесь означает либо равенство в свободе, либо ограничение свободы для одних как условие свободы других. А, следовательно, критика либерализма по большей части или уничтожает свободу, или утверждает ее только одной группы, в ущерб всем остальным.
В партийно-политическом же смысле либерализм вообще абсурден уже потому, что свобода слишком быстро меняется исторически, слишком емкое и многогранное явление, чтобы стать узкой политической программой. Политический либерализм сегодня не является основополагающей идеей даже для Либеральной партии в США, а уж для Либерально-демократической партии России это вообще не более чем пустой термин в самоназвании. И такое отношение к ней честнее, хоть и цинично, в самом деле, не все ли равно, как называться, Либерально-демократической партией или рабски-олигархической, если все зависит от меняющейся политической ситуации и конкретных задач ее лидеров!
Если подходить к свободе формально, то она будет означать возможность освобождения даже от себя самой, уже поэтому ее анализ вне конкретно-исторических условий лишен всякого смысла. Для разных социокультурных субъектов и в различные эпохи их жизни она выглядит по-разному, в зависимости от того, какие ценности увлекали людей и давали возможность называть их «свободой». Диапазон таких ценностей широк: от общехристианской свободы выбора между двумя ясно обозначенными ориентирами добра и зла, Божественного и дьявольского до сартровской свободы как пустоты, обусловленной неизбежностью выбора между неопределенным числом неопределенных ориентиров.
Свобода в Европе, это и ее скрытое отрицание в виде спинозистской «познанной необходимости», и марксистская позитивная интерпретация Спинозы и Гегеля как познания необходимости, угнетающей человека, ее практического преобразования и творчества новой необходимости, избавляющей людей от угнетения. У самого же К.Маркса она скорее полнота практической самореализации человека. В какое-то время свобода
получает облик преимущественно политической независимости, в другие моменты она осознается как экономическая самостоятельность. В СССР - это равенство по отношению к собственности на средства производства. Со второй половины XX века в «социальных государствах» Западной Европы она трактуется как социальная защищенность и одновременно закрепляется в правах человека как свобода самовыражения, критики и протеста, в некоторой степени конфликтуя с социальной защищенностью.
Свобода в современном обществе чаще всего рассматривается в экономическом (собственность), юридическом (право), политическом (независимость) и морально-психологическом (самостоятельность, отсутствие принуждения) значении. Уже в марксистской литературе она классифицируется как «свобода от чего-то» и «свобода для чего-то» [5, с. 286], речь, разумеется, идет о свободе от эксплуатации, от эксплуатирующего класса и частной собственности на средства производства. И.Берлин позднее интерпретировал эту «свободу от» и «свободу для» как «негативную» и «позитивную свободу.
По И. Берлину, негативная свобода означает, в сущности, «не испытывать чужого вмешательства. Чем шире область невмешательства, тем шире моя свобода» [1, с. 47]. Ее нарушение влечет за собою искажение человеческой природы. Что до ее противоположности, то Берлин пишет так: «Позитивный» смысл слова «свобода» проистекает из желания быть хозяином самому себе. Я хочу, чтобы моя жизнь и мои решения зависели от меня, а не от каких бы то ни было внешних сил. Я хочу быть орудием действия, а не подчиняться чужой воле. Я хочу быть субъектом, а не объектом; следовать собственным соображениям и сознательным целям, а не делать что-то под воздействием внешних причин» [1, с. 51]. При этом у И. Берлина негативное значение имеет гораздо большую ценность, чем позитивное. В основе его рассуждений находится представление о некоем атомизированном индивиде с неизменной и идеальной природой.
Несмотря на кажущийся архаизм такого представления, индивид Берлина является необходимой точкой отсчета в анализе свободы, и он достаточно приближен к западной, особенно к американской, реальности XX века. Эта точка отсчета позволяет Берлину начать разговор об этическом плюрализме. «Основной парадокс берлинианы,-утверждает А. Паньковский, - можно было
бы сформулировать следующим образом: мы можем сохранить [либеральные] ценности нашей культуры лишь за счет признания их радикальной несовместимости друг с другом» [6, с. 167]. Именно это дает возможность Д. Грею назвать либерализм И. Берлина «атональным» [3, гл. 6].
Однако как ни возвеличивай негативную свободу, она, и в самом деле, играет огромную роль в жизни современных индивидов, доросших до осознания своей самобытности и защищающих ее от вторжений со стороны, - ее признание в качестве первостепенной жизненной ценности требует существования по-разному самобытных индивидов, воспринимающих свою самобытность как непреложную ценность. Негативная свобода не может быть понята без позитивной, эти ценности равнозначны, каждая из них - оборотная сторона другой, и вместе они составляют альтернативу, всегда предоставленную живому индивиду в качестве ориентиров его выбора.
3.
Свобода, прежде всего, легитимирована как обладание субъектом всеми необходимыми условиями собственного бытия, как преобразование и освоение внешней реальности, где находятся эти условия. Проще сказать, позитивная свобода, это обладание необходимыми условиями жизни. Если они у человека есть, то он свободен, то есть существует в качестве субъекта своей жизни, если их нет, то человек - объект чужой деятельности. Чем больше человеку принадлежат его условия, тем лучше он живет и тем больше он субъект.
И только будучи субъектом культуры, он заявляет о себе как о свободном субъекте, то есть свободном от природы и от той супериндивидуальной духовности, верховенство которой он признавал до того, как стал субъектом модерна, и при этом стремящимся к превращению всего мира в принадлежащее ему условие бытия, к определению законов этого мира на основе своей воли. Именно эта характерная черта европейской субъективности заставляет русское православное мышление подозревать в ней «человекобожие». Подозрение не вполне справедливое, так как европейская субъективность выступает с этой претензией, исходя из представлений о невозможности в каждый отдельный момент ни знать всю полноту бесконечной Вселенной, ни практически владеть ею. И вместе с этим она
исходит из множества разноречивых представлений о свободе, в том числе и из таких, какие свободу отрицают или доводят до абсурда, например допуская государственно-монополистический капитализм СССР, партийно-олигархический капитализм Германии 30-х гг. XX в. и России начала XXI в. или ограничивая ее своими религиозными и экологическими движениями.
Субъект обладает всеми условиями бытия, а те, каких он по ряду причин еще лишен, он только стремится приобрести, нацеливая на них весь потенциал своего прагматизма, никогда не достигая абсолютной власти. Его не следует трактовать ни как природное состояние в материалистическом смысле природы, ни как духовное в смысле религиозном, он сугубо культурен. Субъект, будучи основанием культуры, является и ее же порождением, и на пределе обладания, как абсолютно свободное существо он делает культуру замкнутой и самовоспроизводящейся системой, чем-то вроде воздушного пузыря в бесконечной океанской толще, подводной лодки или космической станции, придуманной, созданной и обслуживаемой людьми и, в свою очередь, поддерживающей жизнь экипажа. Однако чем ближе европейский субъект приближается к этому состоянию, чем больше он организует и контролирует себя и свой мир, тем больше его общественная жизнь становится хаотичной и зависящей от столкновения индивидов и от их противодействия организующей воли власти.
В таком случае, если мы понимаем свободу исключительно позитивно и абстрагируемся от ее негативных значений, мы обнаруживаем новую зависимость субъекта - от культурных аспектов его бытия и от скрытого за ними хаоса. Освобождение же от этой зависимости означает зависимость от физической природы или от духовности. Реальная свобода индивида, прежде всего, обусловлена взаимной противоречивостью всех аспектов его природы: физика, духовность и культура, и поиском оптимальной для него пропорции в их отношениях. Она представляет собою свободу маневра между человеческими жизненными ориентирами, свободу их согласования в собственной душе. Любой выбор делает человека свободным лишь в той мере, в какой он сохраняет за собой право и возможность иного выбора. А отсюда позитивная свобода, чтобы не оказаться новым рабством, должна предусматривать негативное осво-
бождение, позволяющее человеку быть не рабом, не господином, а субъектом, то есть тем, с кем всякий раз, в каждом конкретном, случае надо договариваться. Следовательно, свобода как качество субъекта - это, в первую очередь, диалог и выбор, и эти свои характеристики индивид привносит в производную от него социокультурную субъективность на всех ее уровнях: в общественную жизнь коллектива, города, страны.
Негативная «свобода от.» проистекает из «свободы для.», для освоения, преобразования и превращения внешней природы во «внутреннюю природу» своей самобытности. Это значит, что, во-первых, свобода требует прагматизма, когда этический плюрализм Берлина оборачивается непрерывной динамикой диалога: нападением и защитой, конфликтами, требованиями, претензиями, ожиданиями, просьбами, договорами, согласованиями как в отношениях с природой, так и в отношениях людей друг с другом. И, во-вторых, свобода как освоение природы означает освоение и социальной природы, ее превращения, по словам К. Маркса, в сущностную силу человека. Практически же это значит социальную защиту, включающую в себя не только институты социального иждивенчества, вроде пенсионных фондов или механизмов льготного кредитования, но и функциональное распределение индивидов, правовое и моральное регулирование, и контроль индивидами за состоянием социальной защиты. То есть, свобода - это, в первую очередь, индивиды, обладающие самобытностью, осознающие это и реально имеющие право выбора.
Тогда, свобода - это всего лишь признание за каждым права быть самим собой и возможность договориться с другими о границах самобытия и своем месте в общественной жизни.
Европейская субъективность подчиняется в первую очередь так называемым «законам свободы», благодаря чему она способна использовать объективные законы в своих целях или «обходить» их по мере надобности. «Законы свободы» понимаются как цивилизационные границы, в пределах которых субъект вправе заявлять и осуществлять свою свободу, не ущемляя свободу другого. Свобода дает возможность преодолевать зависимость от природы и общества, отказаться от предопределенности места в жизни и выбирать, самоопределяться по своей воле, сохраняя и развивая свою самобытность.
Свобода начинается с позитивной заявки самобытия, с ее выражения вместе с
заявкой на меру добровольного самоограничения. Она есть только там и у того, кто и где способен взять на себя обязательство быть самим собой и пунктуально его выполнять. Проще говоря, никто не принуждает стать дальнобойщиком, чиновником или литературным критиком, никто не заставляет и отказаться от этой роли. Но любой выбор места в жизни означает и выбор тех обязательств, какие с ним связаны: врач должен лечить, полицейский - охранять порядок, при любых обстоятельствах. Лишь в случае добровольно взятых обязательств и их выполнения мы становимся предсказуемыми для других, а следовательно, можем быть и партнерами по диалогу. А значит, способны быть и субъектами, придающими форму общественной жизни и воспроизводящими ее.
Обязательность субъекта вызывает и его ответственность, она - всегда ответственность за выполнение своих обязательств. Ответственность без обязательности и прав не имеет смысла, и на поверку оборачивается банальным принуждением и десубъ-ективацией индивидов. В тоталитарных общественных системах и рабовладельческих обществах принято свободу напрямую определять через ответственность, минуя права и добровольные обязательства, в которых индивид заявляет о своих экспектациях и к Другому, и к обществу в целом.
Встречаясь с цивилизационными границами, свобода формирует личность, ее обязанности и ответственность за свою деятельность, за рациональное мышление и его продукты, за творчество. Деятельность ответственной личности трансформируется в поступок, характеризующийся необратимостью, а ответственность становится внутренним самоопределением свободной личности и ее поступка, ответственность придает свободе человека конкретную форму практического действия.
Из всех качеств субъекта свобода человека в европейском мире выступает наиболее видимой ценностью, выполняющей функцию знака, указывающего именно на Европейский мир. Образование, научное познание, художественное творчество, техническое и социальное конструирование, счет в банке, обладание собственностью, политическая демократия, права человека и т.д., все это разные формы реализации свободы. Значение свободы в европейских культурах настолько высоко, что они вплоть до 80-х гг. XX в. осознавали себя как Свободный мир, и во многом сохраняют эту самоидентификацию до сих пор.
Свобода как обладание условиями бытия выращивает свою систему ценностей, переплетающуюся с ценностями прагматизма и рационализма и окрашивающую их в свои тона.
Прежде всего, из нее следует право на собственность и рыночная экономика. Например, если у человека есть квартира, то он живет, в противном случае он вынужден снимать себе жилье, а значит, зависеть от тех требований, какие предъявляет домовладелец: по телефону не звони, гостей не приводи, музыку не включай, квартплата непрерывно растет - плати, не хочешь - иди вон. Если у человека есть хотя бы машина, он может заработать себе на жизнь частным извозом. Если же ничего нет, - нанимайся на работу и принимай те правила организации, охраны и оплаты труда, какие диктует работодатель. Не хочешь - иди и ищи, где лучше. Это и дает возможность монополизированным общественным системам поддерживать крайне низкий уровень заработных плат и условий труда, все равно уйти, некуда.
Из свободы следует денежная система, и прежде всего, такая конкретная ценность, как размер счета в банке. Если у тебя есть достаточное количество денег, ты купишь себе все необходимое, если нет, - видимые в витринах и рекламе блага жизни не для тебя.
Из свободы следует демократия с ее оппозицией, независимыми профсоюзами, выборами и конституционными правами, позволяющими населению присваивать себе государственную власть в форме контроля за нею. По замечанию В.Е.Кемерова, она может пониматься как контроль индивидов «над отчужденными от них структурами власти, производства, информации и т.д.» [4, с. 765].
Следует заметить, что хотя идеал открытого общества базируется именно на либерализме, а в основе либерализма всегда находится индивидуальная свобода, эта свобода в разных культурах понимается
по-разному. Главное в ней не ее западное содержание, а самостоятельность индивида, его деловая, социальная активность и его умение не воевать, а договариваться с другими свободными индивидами.
Таким образом, свобода становится очень содержательным, закрепленным за конкретным культурным сообществом способом человеческого самоопределения в качестве личности, субъекта действия и общественной эволюции. Она - основа открытого общества. И она же - главная проблема нашей страны.
Приходится признать то обстоятельство, что несмотря на все перемены последнего двадцатилетия, доминирующим субъектом общественной жизни у нас являются не люди, а государство, и мы - в числе тех немногих стран, какие по-прежнему придерживаются модели закрытого общества. А следовательно, бизнес у нас преимущественно государственный, политика осуществляется только им, мораль - великодержавная и т.д. В мире, где все больше доминирует открытость, это опасное состояние, вполне сходное с Нью-Орлеаном в дни тайфуна Катрина.
Желая выжить в открытом мире, следовало бы все силы вкладывать не в армию, правоохранительную систему, не в банки и даже не в материальное производство, а в ту культуру, какая развивает и укрепляет самобытность и свободу людей. А уж свободные люди и заводы построят, и поля вспашут, и порядок наведут, и в армии будут знать, за что они служат.
Критика же либерализма оказывается либо призывом к десубъективации человека, интеллектуальным обоснованием закрытого общества, крепостного права, различных форм феодализма либо критикой либералов неприемлемой для них формы чужого либерализма, когда надо ясно указывать, что такое свобода для критиков, либо же это критика «пустого слова», бой с тенью, которая просто ускользает.
1. Берлин, И. Два понимания свободы [Текст] / И. Берлин. Философия свободы. Европа. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 47.
2. Бергсон А. Два источника морали и религии. - М.: «Канон», 1994.
3. Грей, Д. Агональный либерализм [Текст] / Д. Грей. Поминки по Просвещению. - М.: Праксис, 2003.
4. Кемеров, В.Е. Свобода // Современный философский словарь. - М. и др.:ПАНПРИНТ, 1998.
5. Ленин, В.И. Советская власть и положение женщины. // Полное собр. соч. Т. 39. - М.: Изд-во полит. литер., 1970. С. 286.
6. Паньковский, А. Агональный либерализм Исайи Берлина [Текст] / А. Паньковский. - ЛОГОС 4-5(39) 2003. С. 167.
7. Поппер, К. Открытое общество и его враги [Текст] / К. Поппер. - М.: «Культурная инициатива», 2009.
