CC BY
39
Лев Бердников
ПРЕДЕРЗКОЕ ЩЕГОЛЬСТВО*
В 20-е годы XVIII в. в Санкт-Петербурге был оглашен следующий указ Петра I: «Нами замечено, что на Невском проспекте и в ассамблеях НЕДОРОСЛИ отцов именитых как то: князей, графов и баронов, в нарушение этикету и регламенту штиля в гиш-панских камзолах и панталонах щеголяют предерзко.
Господину Полицмейстеру САНКТ-ПЕТЕРБУРГА УКАЗАНО: иных щеголей с отменным рвением великим вылавливать, свозить в литейную часть и бить батогами, пока от гишпанских панталон и камзолов зело похабный вид не останется. На звание и именитость отцов не взирать, а также не обращать никакого внимания на вопли наказуемых».
Чтобы понять и оценить значение этого указа Петра I, надо, хотя бы коротко, проследить, какие пути искал русский император, стремясь преобразовать Россию. Автор останавливается в своей статье на том, как и почему «переодевал» государь своих подданных.
Князь Б.И. Куракин называет самым ранним поставщиком европейского платья для царя англичанина из немецкой слободы Андрея Кревета [А.Ю. Крефта], который начиная с 1688 г. «всякие вещи его величеству закупал, из-за моря выписывал и допущен был ко двору. И от него перенято было носить шляпочки аглин-ские, как сары [сэры. - Л.Б.] носят и камзол». Но российский патриарх Иоаким гневно осуждал всякое общение с иноземцами.
* Бердников Л. Предерзкое щегольство. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/bereg/2011/32/be15.html 160
«Опять напоминаю, чтоб иностранных обычаев и платья перемен по-иноземски не вводить», - требовал он от царя.
Только после смерти Иоакима (1690) Петр решается заказать себе новый немецкий костюм: камзол, чулки, башмаки, шпагу на шитой перевязи и парик. Но носить эту одежду он решается пока только среди иноземцев, в той же Немецкой слободе. Его старший друг Франц Лефорт, оказавший, по словам Вольтера, «цивилизующее» воздействие на Петра, повлиял на юного царя и в выборе одежды - сохранились сведения, что в 1691 г. он нередко, подобно Лефорту, появлялся на людях во французском платье. Однако одеяние монарха не отличалось свойственным Лефорту щегольством, не было усыпано драгоценностями.
Пётр вообще не был щеголем, был предельно экономен и бережлив в личных расходах, часто носил простое суконное платье, рубашку без манжет и парик без пудры; одевался небрежно и неаккуратно; мог появиться на людях в штопаных чулках и в стоптанных ботинках. Ему претила французская роскошь, а также нравы Версаля. Мемуарист Сен-Симон приписывает ему следующее высказывание: «...Город сей [Париж. - Л.Б.] рано или поздно от роскоши и необузданности претерпит великий вред, а от смрада вымрет». А. А. Нартов приводит другое замечание Петра I: «Добро перенимать у французов художества и науки, а не перенимать их нрава». По словам Е.Н. Суслиной, «симпатии Петра тяготели к Голландии и Северной Германии, где к французской моде относились весьма сдержанно». Не случайно в 1693 г., в Архангельске, царь носил костюм голландского моряка.
Путешествие Великого Посольства в Европу в 1697-1698 гг., в котором инкогнито, под именем Петра Михайлова, принимал участие сам царь, интересно тем, что московские дипломаты, щеголявшие поначалу в своих пышных, экзотических для европейцев, боярских одеждах, в январе 1698 г. облачились, наконец, в европейское платье. Событие это стало знаковым в русской культуре. После возвращения Посольства в Москву 12 февраля 1699 г. состоялась знаменитая «баталия» Петра I с долгополым и широкорукавным платьем. Произошло это на шуточном освящении Лефортовского дворца, куда многочисленные гости явились в традиционной русской одежде: в ярких зипунах, на которых сверху были надеты кафтаны с длинными рукавами, стянутыми у запястья зарукавьями. Поверх кафтана красовался ферязь - широкое и
длинное бархатное платье, застегнутое на множество пуговиц. Наряд знати завершала шуба с высокой тульей. Разгневанный Петр I взял ножницы и стал укорачивать гостям рукава, приговаривая при этом: «Это - помеха, везде надо ждать какого-нибудь приключения, то разобьешь стекло, то по небрежности попадешь в похлебку; а из этого - (он показывал отрезанные куски материи) - можешь сшить себе сапоги». Вскоре подданные уже «щеголяли по примеру царя-батюшки в коротких и удобных кафтанах европейского покроя, причем суконных, а не роскошных, как раньше, -парчовых, бархатных да шелковых».
Важно понять историко-культурный смысл происшедших перемен. Иноземная одежда, по словам историка и публициста XVIII в. М.М. Щербатова, «отнимала разницу между россиянами и чужестранными» и - даже чисто внешне - превращала московита в полноценного «гражданина Европии». Такая одежда была социально маркирована (она охватывала преимущественно высший класс общества), в ее введении и распространении в России усматривают удовлетворение желания дворянства даже внешне отделиться от представителей других сословий.
Но «чужое платье» (как называл его Пётр) - это не только что-то поверхностное, наружное; оно знаменовало собой вышедшего на историческую авансцену России «политичного кавалера», т.е. «окультуренного человека», не только внешне, но и внутренне. В нем должны были сочетаться «ученость», военная доблесть, преданность идее «общего блага», бескорыстие, галантность. А потому нововведения в области одежды были неразрывно связаны с подготовкой более масштабных реформ, с преодолением заскорузлой ксенофобии и пережитков старины. Очень точно сказал об этом в XVIII в. писатель А.П. Сумароков: «В перемене одеяния... не было Петру Великому ни малейшия нужды, ежели бы старинное платье не покрывало бы старинного упрямства... Сия есть первая ересь просвещаемуся веку от суеверов налагаемая».
Несмотря на некоторое противодействие нововведениям, 4 января 1700 г. был издан указ, согласно которому все мужское население «на Москве и в городах», кроме крестьян и духовенства, должны были носить иноземное платье «на манер венгерского». Последующие же указы вводили уже «платье немецкое и французское», причем не только для мужчин, но и для женщин. Появляться в обществе в русской одежде не только запрещалось, но и кара-
лось штрафом: у городских ворот Москвы стояли целовальники «и с противников указу брали пошлину деньгами, а также платье [старомодное. - Л.Б.] резали и драли».
Внимание было уделено и парадному платью. Его, согласно Указу от 18 февраля 1702 г., надлежало носить всем, от «царевичей» до «нижних чинов людей», «в праздничные и церемониальные дни»; при этом строго оговаривалось, кому и какой кафтан, какой камзол и из какой ткани следует надевать. Для Петра I традиционная московитская одежда была лишь раздражавшим его символом старины. А теперь «переодетый в более рациональное европейское платье, избавленный от длинных рукавов, широких воротников, тяжелых высоких шапок и шуб до земли, человек начинал иначе двигаться, а следовательно иначе жить и мыслить».
Иностранный костюм, вводимый в России Петром I, сложился под влиянием преимущественно французского дворянского костюма XVII в. К XVIII в. он получил общеевропейское признание.
Французский костюм, на который ориентировался царь, называли еще «воинственным», поскольку он сложился под прямым влиянием армейской формы солдата. Пётр же был приверженцем строгого и простого военного стиля в одежде, ценил ее функциональность и не терпел украшательств. В связи с этим вполне понятны гонения самодержца на «одежды весьма пышные и украшения драгоценные» московских бояр. Известно и мнение царя о том, что «роскошь в одежде есть дело пустое, и что ум не пребывает в богато украшенном жилище». Но не менее чем роскошь, бесила монарха праздность в одежде. А именно праздность отличала «гишпанские камзол и панталоны», восходящие отнюдь не к военному, а к цивильному костюму. Так же как и французский, испанский костюм состоял из камзола, широкополой шляпы, кружевного воротника и манжет. Однако, утверждают историки моды, «нижняя его часть носила совершенно иной характер: широкие панталоны доходят до колен, на ноги надеваются длинные черные чулки, которые прикрепляются к панталонам особыми подвязками, отделанными кружевом, и шелковые башмаки с бантами или розетками из кружев или цветного шелка». Появление в таком костюме на публике воспринималось Петром чуть ли не как нарушение общественного порядка, заслуживающее «отменного рвения» полицмейстера Санкт-Петербурга. Именно за это полагалось бить батогами. Такие не вполне адекватные меры связаны, по-
видимому, с категоричностью и импульсивностью Петра, его горячностью в отстаивании собственной позиции. («Пётр скор на расправу», - говорили о нем). Кроме того, царь действительно видел опасность в распространении такого «предерзкого» щегольства, олицетворением которого и был для него «гишпан-ский» костюм.
Очевиден и воспитательный аспект этого петровского Указа. То обстоятельство, что слово «недоросли» выделено здесь крупным шрифтом, позволяет рассматривать это повеление императора в ряду его узаконений о молодом поколении. Пётр уточняет направленность своего законодательного акта - он апеллирует именно к «недорослям именитых отцов, как то: князей, графов и баронов».
«Один из посланных во Францию богатого отца сын... - сообщает И. И. Голиков, - по возвращении в Петербург, желая показать себя городу, прохаживался по улицам в белых шелковых чулках, в богатом и последней моды платье, засыпанном благовонною пудрою. К несчастию его, встретился он в таком наряде с монархом, ехавшим на работы адмиралтейские в одноколке. Его величество, подозвав его к себе, начал с ним разговор о французских модах, об образе жизни парижцев, о его тамошнем упражнении и т.д. Щеголь сей должен был на все это отвечать, идя у колеса одноколки, и монарх не прежде отпустил его от себя, пока не увидел всего его обрызганного и замаранного грязью». В этом эпизоде отчетливо видны и отмеченное современниками притворство Петра (фальшивый показной интерес к парижским модам, кои на самом деле он почитал неуместной роскошью) и его категорическое неприятие щегольства молодежи (хотя в этом случае и не такого «предерзкого»).
Показательно в Указе замечание: «На звание и именитость отцов не взирать». И это не просто фраза, это - осознанная государственная позиция, отвергавшая всяческую семейственность и оценивавшая человека исключительно по его «годности», то есть по личным заслугам. На таких принципах построено все законодательство эпохи (и прежде всего знаменитая Табель о рангах, 1722 г.). И в жизни Пётр I карал нарушителей, невзирая на чиновную родню. Вот лишь один только эпизод - он примерно наказал племянника прославленного фельдмаршала Б.П. Шереметева, по-
смевшего вместо того, чтобы отправиться на учебу за границу, жениться на дочери князя-кесаря Ф.Ю. Ромодановского.
Царь говорит в своем Указе и о нарушении молодцами в «гишпанских» костюмах этикета и «регламента штиля» того времени. О каком этикете идет здесь речь? Ведь придворный этикет, церемонии вообще были стеснительны для Петра. (Не случайно для этих целей он ввел специальную должность князя-кесаря, которую много лет занимал Ф.Ю. Ромодановский.) Нелюбовь к ним царь проявил еще в начале 1690-х годов.
«О церемониях он не заботится и не придает им никакого значения или по меньшей мере делает вид, что не обращает на них внимания, - говорит датский посланник Юст Юль. - Вообще, в числе его придворных нет ни маршала, ни церемониймейстера, ни камер-юнкера, а аудиенция моя скорее походила на простое посещение, нежели на аудиенцию». А историк М.М. Богословский описывает мучения императора на церемонии приема персидского посла в августе 1723 г.: «Он сильно потел от волнения и часто нюхал табак, когда посол произносил длинную высокопарную речь и когда он затем по восточному обычаю пополз по ступеням трона, чтобы поцеловать руку императора. С большим облегчением он вздохнул и выбежал из тронной залы, как только эта утомившая его церемония кончилась».
По всей видимости, говоря об этикете, Пётр имел в виду распространенные в то время правила морали и светских манер, служившие для российских дворян своеобразным кодексом поведения. Одно из таких руководств - рукопись, переписанная рукой петербургского немца, стихотворца и переводчика, панегириста Петра I И.-В. Паузе, где также содержатся прямые инвективы против щегольства детей богатых отцов: «Если родители подарят новое платье - не хвастай им, и не скачи перед другими от радости: это пристойно обезьянам и павлинам. Богатый хвастун в красных своих платьях поношает беду и нищету их и людей ненавистных учинит. Поэтому юношам прилично носить скромное платье».
В том же несколько пуританском духе выдержано и многократно переиздаваемое тогда «Юности честное зерцало»: «Девицы должны всяких побуждений к злочинству, и всякой злой прелести бегать, яко злых бесед, нечистаго обычая и поступков, скверных слов, легкомысленных и прелестных одежд, блудных писем, блудных песней, историй, загадок, глупых пословиц и ругательных за-
бав и издевок, ибо все сие мерзость перед Богом». Или еще - чисто практические рекомендации: «Молодые отроки не должны носом храпеть, и глазами моргать, и ниже шею и плеча, яко бы из повадки, трясти, и руками не шалить, не хватать или подобное неистовство не чинить, дабы от издевки не учинилось вправду повадки и обычая, ибо такие принятые повадки младого отрока весьма обезобразят и остыжают так, что потом в домех, и пересмехая, тем дражнят».
Этикет того времени, помимо ношения европейских одежд, включал исполнение французских, немецких и польских танцев (показательно, что в училище Э. Глюка в Москве в 1703 г. был специальный предмет «Танцевальное искусство и поступь французских и немецких учтивств»), свободное владение иностранными языками, а также умение писать и говорить красноречиво. Пётр I, не обладая сам в достаточной мере светскими манерами, хотел видеть их у своих подданных. Он даже составил инструкцию, которой должны были руководствоваться при дворе. Впрочем, ее пункты звучат довольно обыденно: «Не разувая, сапогами или башмаками, не ложит(ь)ся на постели»; «Кому будет дана карта с нумером постели, то тут спать имеет. Не переноси постели ниже другому дать, или от другой постели взять».
Издавались и руководства к сочинению писем на все случаи жизни, вроде книги «Приклады, како пишутся комплименты разные» (1708). Особое место здесь занимали галантные «Поздравительные письма к женскому полу».
Из подобных компонентов и складывался «регламент штиля» эпохи, куда «гишпанские камзол и панталоны» просто не вписались. И действительно, мы не располагаем данными, чтобы кто-либо после названного Указа облачился в подобные одежды. Но дело не только в этом. Важен сам принцип - монарх присваивает себе право вводить, разрешать или же запрещать ту или иную моду на одежду. Достаточно объявить неугодное платье «предерзким щегольством» - и проблема решена. И Пётр I в этом отношении не был одинок. Запретительные указы и повеления относительно того или иного вида одежды издавали и Екатерина I, и Елизавета Петровна. Но своего апогея эта практика достигла при Павле I, когда под страхом самого сурового наказания возбранялось носить круглые шляпы, фраки и панталоны. В таком наряде Павлу мерещился опасный дух якобинства. Хотя у Петра не было таких идеологиче-
ских ассоциаций, чуждый костюм был для него от этого не менее опасен, ибо культивировал воинствующую праздность. А в ту динамичную эпоху, когда за десятилетия страна проходила путь столетий, праздность была абсолютно неприемлема. Пётр это глубоко понимал. Свидетельство тому - этот его Указ о «гишпанском» костюме, знаменовавший собой подлинную войну с праздностью и предерзким щегольством.
С. Г.
