CC BY
229
ИСТОРИЯ РОССИЙСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
«КУПЕЧЕСКИЙ СТИЛЬ» (ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О МОДЕ В СРЕДЕ УРАЛЬСКОГО КУПЕЧЕСТВА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.)
Е.В. Банникова
Оренбургский государственный педагогический университет ул. Советская, 19, Оренбург, Россия, 460844
Статья посвящена анализу внешнего облика представителей купеческого сословия трех губерний Урала — Вятской, Пермской и Оренбургской — в дореформенный период. На основе различных групп источников исследуется соотношение традиционных представлений о моде и новых веяний в повседневном купеческом быту. Выясняется роль костюма в формировании социального облика уральского купечества.
История повседневности — отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В современной российской исторической науке это направление находится пока в стадии своего становления. Исследователи в основном обращались к проблеме менталитета либо субкультуры какой-либо социальной группы, используя в своих работах методы смежных наук — психологии, культурологии, социологии. В таком аспекте купеческая субкультура дореформенной России неоднократно становилась предметом изучения историков (1).
Однако купечество Урала становилось в этом плане объектом исследования сравнительно редко, что, как правило, было связано с отсутствием или малой доступностью источников, в которых бы освещались поставленные вопросы. Наиболее значительными публикациями по данной теме являются работы Е.Ю. Ап-каримовой, С.В. Голиковой и Н.А. Миненко, в том числе их коллективная монография (2), а также исследования А.А. Белика (3). Однако и в них традиции и новшества в купеческой моде были лишь одним из объектов исследования. В связи с этим, на наш взгляд, анализ внешнего облика, стиля уральского купечества в дореформенный период является весьма перспективным. Поскольку то, как человек выглядит, является отражением его внутреннего состояния, подобные изыскания способны приблизить понимание сословных и индивидуальных ценностей торгового сословия Урала, его мироощущения, а также осознания им собственного места в окружающем мире.
Базой для данного исследования могут служить, преимущественно, нарративные источники различного происхождения. Среди них выделяются, прежде всего, эго-документы — биографии, мемуары, дневники и письма. Именно они позволяют понять человека и его поступки в конкретной ситуации, определить, что отличает его от жизни и поведения других людей, находящихся в тех же обстоятельствах. Необходимая информация может быть также почерпнута и из литературных художественных произведений. Истории-повествованию как пересказу репрезентативных источников историк повседневности, в данном случае, противопоставляет метод вчитывания в текст, размышлений об обстоятельствах высказывания, запечатленных в нем идей и оценок, проникновения во внутренние смыслы сообщенного, учета недоговоренного и случайно прорвавшегося.
К примеру, статистико-экономические описания различных регионов России, осуществляемые в первой половине XIX в. офицерами Генерального штаба, иногда сохраняли их яркие впечатления от увиденного, отражающие специфику того или иного региона. Путешественники, чиновники, сами купцы в своих записках также фиксировали ситуацию, складывающуюся в купеческой среде на Урале. В архивах отложился довольно интересный, но, к сожалению, разрозненный материал, проливающий свет на повседневную жизнь уральского купечества. К делам подобного рода можно отнести, например, описи купеческого имущества.
Единообразие в образе и поведении данной социальной группы обусловливалось рядом обстоятельств. Профессиональная деятельность и все, что было с ней связано, регламентировалась гильдейскими институтами, которые должны были «структурировать хозяйственное поведение и взаимодействие предпринимателей и тем самым уменьшать количество возможных вариантов действий, с которым сталкивались владельцы промышленных и торговых предприятий в конкретных социально-экономических и политических условиях России» (4). Представления о моральных и этических ценностях, нормативах поведения, формирующиеся в купеческой среде, также должны были определять, что именно надлежит делать при тех или иных обстоятельствах. В результате происходило соединение «социальных систем с глубинными слоями личностных структур ее членов и с культурной системой, которая легитимизирует и ... ориентирует действия членов социальной системы» (5).
Часть городского населения, профессионально занимающаяся торговлей, в итоге самоидентифицировала себя как особое, уникальное сообщество. Особенности купечества, связанные со степенью образованности данной группы населения, необходимыми в данной среде навыками и умениями, специфической настроенностью, своеобразием поведения, внутрисемейных отношений, дали возможность говорить о собственной культуре этой социальной группы — купеческой субкультуре — комплексе убеждений, ценностей, норм, образцов поведения, отличающих данное сообщество. Отличительными чертами субкультур являются «стили», которые характеризуют глубину вхождения в субкультуру, устанавливают границы социальной группы, отделяя ее от других групп, и определяются
тремя основными элементами: 1) образом — элементами костюма, прической, косметикой, бижутерией; 2) манерой поведения — экспрессией, мимикой, пантомимикой, походкой; 3) сленгом — специфическим словарем и его использованием.
Современники, оценивая «купеческий стиль» или образ нарождающейся российской буржуазии, были, как правило, настроены критично, а иногда даже откровенно негативно. Так, П. Берлин в статье, посвященной образу буржуазии в отечественной литературе, отмечал: «Русская художественная литература, изображая буржуазию, охотно останавливалась на невежестве, самодурстве и жуликоватости ея представителей, словом — на ее личных и семейных пороках» (6). Далее, цитируя Г. Успенского, Берлин еще более жестко клеймил отечественное купечество-буржуазию за то, что эта сословная группа, «мгновенно вознесшаяся на недосягаемую высоту, в миллионы раз превышающую доступные ея пониманию размеры желаний, никогда не думавшая ни о чем «общественном», опустошенная нравственно в отношении к недавнему прошлому, опустошенная умственно в отношении к будущему, а в настоящем поставленная исключительно в самое благоприятнейшее положение — живи в свое удовольствие — увы! — ничего не могла изобрести ни по части широты размаха, ни по части прихотливости, ни, тем менее, по части изящества» (7).
Неужели действительно все было так печально и мрачно, купечество действительно было тем «темным царством», о котором так часто писали отечественные литераторы, и эта «темнота» проявляла себя абсолютно во всем, в том числе и во внешнем облике представителей торгового сословия?
По словам мемуариста, дореформенное купечество «почти все придерживалось старины, даже в одежде. Петр Ионович Губонин, которого знала не только вся Россия, но и вся финансовая Европа, строитель самых больших железных дорог в России, статский советник, никогда не носил, даже представляясь государю, другого костюма, как длиннополый купеческий кафтан, что, кстати сказать, придавало ему какое-то спокойное достоинство, составлявшее приятный контраст с теми его прихлебателями, которые были всегда одеты по последней моде и от самых дорогих портных...» (8). Торговцы, скупщики, откупщики, деятельность которых была связана с деревней, по воспоминаниям современников, обычно носили одежду русского крестьянского типа, но сшитую из более дорогой, чем крестьянская, материи. В отличие от крестьян, они обувались в сапоги, а некоторые добавляли к своему костюму жилетки, картузы и другие предметы городского костюма, но не одевались по моде. Даже купцы-щеголи, заказывая модный сюртук, «пускали его подлинней», потому что, по народным понятиям, «куцая» одежда смешна, а долгополая придает степенность и достоинство (9). Купцы, исполняющие обязанности каких-либо администраторов — городской голова, бургомистр и ратманы, а также заседатели судов — имели право носить мундиры тех ведомств, по линии которых они служили (Министерства внутренних дел, Министерства юстиции) (10).
Летом купцы носили короткую поддевку из тонкого сукна или полубархата с отрезной спинкой и со сборами позади, которая сочеталась с жилетом, белым галстуком, плисовыми шароварами, заправленными в смазанные сапоги, и шля-
пой. Вместо поддевки верхней одеждой часто служили суконные сюртуки разнообразного покроя. Их носили с панталонами или шароварами (плисовыми, суконными, нанковыми) и с ситцевой рубахой. В зимнее время на торги ездили в простых полушубках или в «смурых», то есть крытых толстым сукном (11). Перечисленные вещи неоднократно упоминаются в описях имущества умерших купцов. Так, например, у уфимского купца Ивана Андреевича Подьячева имелись: две шубы на лисьем меху и бекеша на волчьем меху, крытые сукном, бархатный жилет, серый сюртук из «аглицкого сукна» и плисовые черные панталоны» (12).
Одежда старообрядцев при этом резко отличалась от одежды общей массы населения. Они предпочитали носить черные или синие, отрезные в талии кафтаны со сборами сзади, бороды, длинные, почти до плеч, волосы. Принятые в эти годы шейные платки старообрядцы носить отказывались, почитая это делом греховным (13). И. Дм. Сытин, вспоминая об одном из своих знакомых — крупнейшем нижегородском хлеботорговце второй половины XIX в. Н.А. Бугрове, приверженце беглопоповства, — писал: «Одевался [он — Е.Б. ] незаметно, как одевались в старину провинциальные купцы: длинный черный сюртук, высокие сапоги с голенищами, на голове картуз или шапка. Полный, коренастый, выше среднего роста, пострижен по-мужицки, волосы до ушей и прямой пробор посредине» (14).
П. Вистенгоф в очерке, посвященном дореформеному купечеству, писал: «Три рода купцов в Москве: один носит бороду, другой ее бреет, а третий только подстригает (...) Жена ходит по-русскому в платке, когда муж с бородою, и в чепце или в шляпке, когда муж бороду бреет или даже и тогда, когда он ее только подстригает» (15). Приблизительно то же в отношении столичного купечества было написано и в книге «Москва в ее прошлом и настоящем». О купеческих женах говорилось, что они «не щадят белил и румян для того, чтобы приправить личико (... ) Оне большею частию дамы полновесныя, с лицами круглыми, белосиними; у них руки толстыя, ноги жирныя, губы пухлыя, зубы черные» (16).
В то же время, в первой половине XIX в., во внешнем облике российского купечества стали происходить довольно значительные перемены, отмечаемые целым рядом авторов. В отношении крупного купечества Санкт-Петербурга в 1830-е гг. утверждалось: «Национальность и старина, удержавшие свой добрый характер, но одетые и украшенные почти всем, что новейшая общежитийность ввела во вкусы, проявляются здесь на каждом шагу» (17). Другой исследователь повседневного городского быта, Е.А. Авдеева, писала: «Теперь во многих купеческих домах женщины и девицы оставили Русскую и Немецкую одежду: одеваются, как и везде, в длинные платья, носят шляпки и чепчики; (...) Мужчины одеваются в Русское платье, оставляют бороду, волосы обстригают в кружок, только и тут есть нововведение: некоторые носят галстуки и подстригают немного бороду, и весьма редко встретите старинную стрижку Русскую, то есть темя выстриженное с отпущенными по краям волосами» (18). Однако А.Н. Островский, в свою очередь, замечал, что, несмотря на то, что эти купцы «спешили сблизиться с Европой, переняли европейскую моду, домашнюю обстановку, привычки и обычаи», однако
«такие семейства не составляли большинства из всего купечества». Если и возникало такое впечатление, то только потому, что показное поведение делало их заметнее на фоне всех российских предпринимателей (19).
Был и еще один момент, заставляющий купечество с осторожностью относиться к европеизированной манере одеваться. После петровской реформы гражданской одежды поверхностно воспринятая через моду европейская цивилизация, сменившая тесные рамки традиционного уклада, требовавшего хотя бы внешнего соблюдения принятых норм, привела российское дворянство к определенной распущенности нравов и пренебрежению ко всему русскому. Знакомство аристократии с западной культурой чаще всего было неглубоким и случайным. Отсутствие широкого кругозора и внутренней подготовки приводило к тому, что усваивалось больше дурное, чем хорошее. Расточительство и мотовство стали качествами, необходимыми для дворян, желавших иметь «успех в обществе» (20). Указанное обстоятельство делало дворянский европейский стиль одежды довольно опасным для представителей купечества. Хотя купеческая верхушка крупных торгово-промышленных городских центров, несмотря ни на что, стремилась хотя бы внешне, хотя бы в чем-то быть похожей на представителей высших сословий.
Н.С. Попов, автор «Хозяйственного описания Пермской губернии», уже в начале века также отмечал эти перемены: «...имея случай видеть часто особ, имеющих содействие в счастии многих людей, обращаясь с искусными и просвещенными людьми разных званий, некоторые [купцы — Е.Б.] в течение 20 лет как бы переродились, перенявши во всем лучший вкус и нравы благовоспитанных граждан, но сквозь сию наружность выказывали отчасти и коренные свои нравы» (21).
Одежде купцов автор уделил несколько страниц, приводя подробное описание женских и мужских костюмов, причесок и украшений. Он делил торговцев на две категории — тех, кто одевается в «платье Немецкое», и тех, кто носит «Русскую одежду». Первые «бреют бороды, а некоторые и причесываются, и надевают на себя, особливо служащие, мундиры и фраки...». Они стригут волосы «в кружок», носят сюртуки с камзолами или жилетами. Летом поверх надевают плащи или шинели с круглой или треугольной шляпой, а зимой — бекеши, крытые меховые тулупы и круглые шапки, у которых «бархатное, плисовое или суконное верховище и широкий околыш» из меха. Самые «онемеченные» носят на ногах «башмаки с шелковыми чулками и серебряными пряжками», а большинство — сапоги.
Жены и дочери этих купцов очень редко «одеваются в длинное платье с прическою, но все более употребляют короткое из кофты и юбки состоящее, шелковое, иногда парчовое, бархатное и всякое бумажное платье с мантильею или салопом», на плечи набрасывают платок или шаль, а на голову надевают большие парчовые или шелковые, расшитые серебром и золотом платки. Очень подробно описывались Поповым и излюбленные украшения дам купеческого сословия. Купчихи из «богатейших» или «старинных» домов надевают на шею жемчужные нит-
ки, «склаважи» и бусы из аметистов, аквамаринов, янтаря, а в уши вдевают серьги «из тех же или других цветных камней». На руках у них обычно красовались «в немалом числе» перстни (22).
Однако, по словам Попова, большая часть купцов по-прежнему отдавала предпочтение «Русскому платью». Из них некоторые «бреют бороду и надевают на шею галстуки, состоящие из платков; другие, оставляя бороду в природном виде, отличаются только рубашками с прямым воротником или Немецким, ни чем однакож шей не повязывая, как, например, в г. Кунгуре; все же сии волосы стригут в кружок. Однакож больше таких, кои одеваются в настоящее Русское платье, которое многие употребляют только потому, что изстари к тому привыкли, а другие, особливо раскольники, брить бороду и носить Немецкое платье считают за нарушение своего исповедания; почему, одеваясь в Русское платье и храня свою бороду, думают, что они точнейше оного во всем исполнители; но волосы по большей части они обстригают под гребенку, оставляя только кругом головы висящими редко и в кружок обрезанными» (23).
Сторонники «русского стиля» в одежде предпочитали цветного сукна кафтаны «со сборами», украшенные вместо пуговиц гарусными или шелковыми «плетенками», продетыми сквозь серебряные «схватцы», под которые надевали камзол и суконную рубашку. Купцы — приверженцы раскола носили «полукафтанье», рубашки (холщовые, из красной пестряди или шелка) с косым воротом, обложенным шелковым или золотым шнурком, и «портки» из холста или пестряди.
Женщины в семьях таких купцов носили уже описанное выше «короткое» платье, иногда надевая вместо кофты душегреи и шугаи, вместо юбки — сарафаны, а вместо платков на голову — «шамшуры». Именно так одевались купчихи в Кунгуре, Соликамске, Чердыни и многих других городах губернии. А вот в Екатеринбурге купеческие жены одевались «почти подобно Калужским», используя кокошники и ситцевые сарафаны, «очень щегольские и длинные». На головах екатеринбургские купчихи носили фаты и флер, шитые золотом и серебром. Вышивка также присутствовала на рукавах шелковых женских рубашек. Молодые девушки вместо платка носили на волосах вышитые ленты, а в качестве обуви использовали «по большей части сафьянные и также золотом вышитые туфли (тюфни) с высокими большими белыми каблуками». Украшениями служили нити жемчуга, золотые и серебряные цепочки с крестиками, серьги и перстни с камнями (24).
Подобные представления о моде существовали не только в среде уральского купечества. Барон Вигель, очевидец губернаторского бала в Иркутске в 1805 г., также указывал на костюмы местных купчих: «Жены же и дочери купеческие, разряженные по старине, в бархатных и парчовых кофтах и юбках, с шелковыми платками, шитыми серебром и золотом, повязанными на голове, некоторые из них с кружевами и косынками на плечах, бриллиантовыми нитками на шее, такими же серьгами в ушах, перстнями на всех пальцах, сидели неподвижны и как будто поневоле смотрели на богоотступные забавы» (25).
Таким образом, стиль одежды купеческих половин отражал их стремление показать всем свое внешнее благополучие. В Чердыни, по словам Попова, «жен-
ский пол в нарядах своих уподобляется Соликамскому. В сем то наряде единственно видна пышность здешних купцов; жены богатейших отличаются парчовым, штофным и других материй шелковым платьем, на коем желают больше иметь блеску, золота и серебра, украшая шею жемчугом, золотыми и серебряными цепочками, руки перстнями однозолотными или со вставками здешних камней» (26).
В Кунгуре внимание автора привлекла другая черта местных жительниц: «Редкие в здешнем женском поле имеют вредную привычку умащать лицо свое белилами и румянами, — писал Попов, — особливо в купеческом и мещанском звании, почитая сие признаком нескромного поведения» (27). А вот в Екатеринбурге женщины-купчихи, напротив, были «весьма склонны к щегольству» (28). Вообще нужно отметить, что Екатеринбург в первой половине XIX в. был городом вполне европейского типа. По словам побывавшего в 1828 г. в городе немца Г. Эрмана, великолепные «палаты многих здешних купцов не испортили бы иной европейской столицы и внешняя красота жилищ соответствует их внутренности и образу жизни хозяев» (29).
Однако в середине XIX в. Х. Мозель в отношении пермского купечества писал, что одежда «их по большей части остается также неизменной, с давних времен и состоит главным образом из долгополых сюртуков. Только молодое поколение купечества отступает понемногу от старого покроя платья. Жены купеческие и дочери любят пощеголять своими нарядами и носят дорогие платья, бурнусы и шубы, а на голове косынки или платки. Отступление от старины, в отношении головного убора, позволяют себе только некоторые из молодых купеческих жен и особенно дочерей, которые носят обыкновенные дамские шляпы» (30).
По мнению А.А. Белика, «вятское купечество первой половины XIX в. стремилось следовать моде в выборе одежды, что отразилось на особенном интересе к ношению современной дорогой одежды и аксессуаров» (31). Исследователь приводит в своей работе целый ряд высказываний, касающихся внешнего облика купцов Вятской губернии. Если в начале века купцы продолжали носить длинные сюртуки, то в середине 1840-х гг. в моду вошли бекеши, жилеты и пальто. В частности, Д.Н. Мамин-Сибиряк утверждал, что молодые купцы «одевались уже по-новому, в пиджаки и сюртуки... » (32).
Аналогичные перемены происходили и в женской купеческой одежде Вятской губернии. В это же время женщины надели «платья последнего покроя: вместо долгих и коротких шуб с борами стали носить салопы, головы убирать повязками приличным образом, а другие, в особенности купчихи, носить шляпки, выписывая их из магазинов» (33). Современник отмечал, что в середине XIX в. «богатые купцы для себя и своих жен стали выписывать из столиц различные дорогие предметы роскоши, о которых лет десять тому назад старики, конечно, не могли и подумать иначе, как о вещах разорительных и ненужных. Молодые купчихи одеваются в самые модные костюмы, необходимой принадлежностью их туалета считаются уже бриллиантовые кольца, брошки, серьги и фермуары; в зимнее время нередко можно видеть на них бархатные платья и бархатные салопы на лучших лисьих мехах» (34).
С другой стороны, в купеческой среде Вятской губернии сохранялись и приверженцы традиций, о которых писали: «...все (...) серо, все с бородою, все в лаптях» (35).
Южноуральское же купечество в плане стиля представляло собой совершенно особый, отличный от среднерусского тип городского населения. Близость к Азии придавала местному купечеству неповторимый колорит, яркий и своеобразный. По словам Т.-Ю. Базинера, разные народы «живут здесь часто объединенно под одной крышей». Из европейских народов «кроме русских, здесь можно встретить преимущественно немцев и поляков, даже несколько французов и итальянцев, которые занесены сюда войной 1812 года», а из азиатских «татары — после русских самые многочисленные жители, — киргизы, башкиры, бухарцы и хивинцы, подчас и калмыки» (36). «Различие языков, одежд и обыкновений представляет иногда в сем городе весьма занимательные картины», — писал об Оренбурге П.П. Свинь-ин (37).
Т.-Ю. Базинер отмечал эту же многонациональность и применительно к различным собраниям оренбургского общества: «Здесь можно было видеть в мирном содружестве самые различные наряды Европы и Азии, великолепные военные формы — от сияющей звездами генеральской до простого, но красивого казачьего мундира; французские фраки и русские кафтаны; бухарцев в своих белых, окантованных золотом тюрбанах и хивинского посланника вместе со свитой в высоких меховых шапках; киргизских султанов и русских священнослужителей; татар и башкир; и рядом с как бы парящими в своих легких газовых платьях женами военных и чиновников — неповоротливые супружеские половины русских купцов в тяжелых шелковых материях и перегруженные разнообразными, более или менее ценными украшениями (выделено нами — Е.Б.). Я был очень рад заметить, что здесь не господствует, как в большинстве маленьких городов провинции, тот чванный кастовый дух, то внешнее соблюдение чопорного этикета, которое отнимает все волшебство у приятельского общения» (38).
Купцы различных национальностей и конфессий, совершенно естественно, различались и своими стилями, в том числе манерой одеваться. Так, в описаниях Базинера читаем: «Быстрым шагом спешит мимо гибкий татарин, судя по одежде, не принадлежащий к классу беднейших, под мышкой он несет, завернутые в платок, несколько бухарских тюбетеек, поясов и халатов, взгляд его направлен на офицера, с которым он явно намерен встретиться. Приближаясь, он приветствует офицера с внешним благоговением, поднимая по-европейски свою опушенную мехом шапку, и когда тот с какою-то снисходительною доверчивостью отвечает на приветствие, в истинно азиатской манере обхватывает его правую руку обеими руками» (39).
Купеческая речь также отличалась от речи других городских сословий. По мнению многих авторов, в речи купцов проявлялось особое пристрастие к грубым и русским словам. В подтверждение этих слов можно вспомнить, например, короткие, запоминающиеся формулы, имеющиеся у Н. Некрасова в поэме «Кому на Руси жить хорошо»:
В синем кафтане почтенный лабазник,
Толстый, присядистый, красный как медь,
Едет подрядчик по линии в праздник,
Едет работы свои посмотреть.
Праздный народ расступается чинно,
Пот отирает купчина с лица И говорит, подбоченясь картинно:
«Ладно, ништо... Молодца... Молодца...».
Желая сравняться с образованными людьми, купцы впитывали в себя и иностранную (например, французскую) речь, хотя часто невпопад. При этом в старообрядческой среде, по словам современника, «не только наружное, но и внутреннее воспитание приемлются не столь охотно: они вообще не любят иностранных языков...» (40).
Применительно к южноуральским купцам в качестве «иностранной речи» чаще всего выступал татарский язык. В повестях и рассказах Владимира Ивановича Даля, сюжеты которых были навеяны длительными поездками по Оренбургской губернии, часто упоминались поражающие «нового зрителя странность одежды и нарядов» участников этой торговли, «а слушателя — общее употребление татарского языка» (41). «Как в больших европейских городах повсюду слышен язык французский, так в столице Оренбургского края татарский между низшими сословиями не уступает в употребительности своей русскому», — замечал и П.П. Свиньин (42).
«Сопряжение несоединимых стихий в бытовом разговоре— вот еще одна особенность развития разговорной русской речи в городском обиходе...», — писал В.В. Колосов. Купец, по его мнению, «от своих отбился, к чужим не пристал. Сложилась своя особая речь, свои манеры и вид. Любое слово — и чем чуднее, тем лучше — ставится так, чтобы прежде всего выразить свое отношение к людям, к посторонним. Беззастенчиво, по-хозяйски, невзирая на все, что привычно» (43). Например, бывший уфимский купец 2-й гильдии Михаил Петрович Ершов, подавая прошение министру юстиции по поводу уклонения от разбирательства купца Василия Петровича Шишковского, писал о том, что «означенный мой товарищ Шишковский, имея в помрачении совесть справедливости своей, обманул меня по означенным расчетам немалым числом употребляемого мною капитала...» (44). Желая отразить свое негодование, Ершов употребил своеобразное выражение, передающее эмоциональное состояние купца, и в то же время свидетельствующее о его «учености».
Вообще «сопряжение несоединимых стихий», пожалуй, было определяющим моментом в отношении купеческих представлений о моде и стиле. Автор «Панорамы Санкт-Петербурга», изданной в 1834 г., отмечал: «Как убранство жилищ, так приемы и одежда различных лиц одного семейства представляют странные противоположности: нередко отец носит окладистую бороду и длинный русский
кафтан; мать повязывает голову платком, но одевается в немецкое платье, которое для выездов закрывает салопом яркого цвета, или сверх русской телогрейки носит дорогую шаль; дочь к нарядам, шитым по последней парижской моде, прибавляет обыкновенно любимые купеческим сословием украшения, цветы, жемчуг, бриллианты, перья; один из сыновей рядится как лондонский денди и старается перенимать все привычки светской молодежи, тогда как другой, сидя в лавке своей в гостином дворе, встречает покупателя с калачом или стаканом сбитня в руке... Входя в дом, родители крестятся перед иконою и после кланяются обществу; дети, между тем, развязно приветствуют знакомых модным пожатием руки, поцелуями и лепетом на иностранном языке... Конечно, в обращении их заметна некоторая неразвязность, сжатость и неловкость, происходящие от непривычки к тону модного света» (45).
В целом, подводя итог исследованию внешнего облика уральского дореформенного купечества, можно заключить, что главными категориями здесь, скорее всего, являлись понятия «внешнего достоинства», «статусности», «стабильности». Стиль одежды и поведения должен был убеждать потенциальных клиентов, коллег и конкурентов в том, что перед ними человек солидный, серьезный, с которым можно иметь дело. Кроме того, внешняя представительность, в какой-то мере, могла скрыть некоторую неуверенность в собственном общественном статусе.
К тому же то обстоятельство, что большая часть уральского купечества пополнялась крестьянами и мещанами, также предопределяло основные линии развития культуры и быта представителей торгового сословия. Несмотря на материальный достаток, старинный и скромный уклад жизни, схожий с зажиточным крестьянским, сохранялся в купеческой среде. Правда, более или менее крупные деньги требовали время от времени представительности в обстановке, одежде, приемах гостей.
Наиболее ярко достаток купеческой фамилии проявлял себя в одежде купеческих жен и дочерей. Поскольку они являлись как бы «вывеской» купеческого рода, демонстрируемой на всевозможных общественных собраниях, балах, встречах и т.д., и долженствующей опять же показать финансовую стабильность семьи, на их украшение денег не жалелось. Однако, в данном случае, демонстрация собственного богатства брала верх над представлениями о стиле и моде.
В крупных городах, развитых в торговом и промышленном отношениях, имеющих достаточное количество населения, принадлежащего к высшим сословиям, наиболее капиталистое купечество пыталось перенимать отдельные элементы костюма, манеры поведения и стиля жизни аристократии. Однако, учитывая тот факт, что более 80% городов Урала относились к категории «малых» и насчитывали менее 5 тыс. человек жителей, таких купцов было слишком немного, чтобы они могли оказывать какое-то серьезное влияние на общую купеческую культуру. Значительное число «цивилизованных» купцов встречалось, пожалуй, только в Екатеринбурге. Вообще же из трех уральских губерний наиболее активно новые модные тенденции проявляли себя, по-видимому, в губернии Вятской, рас-
положенной ближе к столицам и имеющей налаженные контакты с крупными торговыми центрами. Оренбургские же купцы, в отличие от европеизированных вятских и пермских, были скорее подвержены влиянию азиатских тенденций в стиле и моде. Данное обстоятельство обусловливалось особенностями коммерческих операций южноуральского купечества и придавало ему особый неповторимый колорит.
Социальная и культурная системы, сложившиеся в купеческой среде на Урале в дореформенный период, создали особый тип провинциального купца — приверженца скорее традиций, нежели новаций; ценящего стабильность; стремящегося из всего, даже из собственного внешнего облика, извлечь коммерческую выгоду.
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) См., например: Балицкий Г. Купечество // Москва в ее прошлом и настоящем. — М., 1911; Корш Е. Быт купечества и мещанства // Государственный исторический музей. Из эпохи крепостного хозяйства XVIII и XIX вв. — М., 1926; Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города: Горожане, их общественный и домашний быт. — М., 1978; Бойко В.П. Томское купечество в конце XVIII—XIX вв.: Из истории формирования сибирской буржуазии. — Томск, 1996; Козлова Н.В. Некоторые черты личностного образа купца XVIII века (к вопросу о менталитете российского купечества) // Менталитет и культура предпринимателей России XVII—XIX вв. Сб. статей. — М., 1996. — С. 43—57; Семенова А.В. Менталитет купечества в период становления российского предпринимательства // Отечественная история. — 1998. — № 6. — С. 21—24; Брянцев М.В. Культура русского купечества. Воспитание и образование. — Брянск, 1999; Нилова О.Е. Московское купечество конца XVIII — первой четверти XIX в.: социальные аспекты мировосприятия и самосознания. — М., 2002; Комлева Е.В. Енисейское купечество (последняя четверть XVIII — первая половина XIX века). — М., 2006; Перхавко В.Б. История русского купечества. — М., 2008; и др.
(2) Миненко Н.А., Апкаримова Е.Ю., Голикова С.В. Повседневная жизнь уральского города в XVIII — начале XX века. — М., 2006.
(3) См., например: Белик А.А. Культура повседневности провинциального купечества конца XVIII — первой половины XIX вв.: Дисс. ... канд. культурологических наук. — Киров, 2005.
(4) Османов А.И. Купеческое предпринимательство в Петербурге на рубеже XVIII—XIX веков (организационное и хозяйственное оформление) // История предпринимательства в России: XIX — начало XX века. Сб. статей / Под ред. А.А. Дмитриева, А.А. Семенова. — СПб., 2006. — Вып. 2. — С. 373.
(5) Керов В.В. Социокультурные факторы формирования деловой культуры старообрядцев (XVIII—XIX века) // История предпринимательства в России: XIX — начало XX века. — Вып. 2. — С. 79.
(6) Берлин П. Буржуазия в русской художественной литературе // Новая жизнь. — СПб., 1913. — № 1. — С. 186.
(7) Берлин П. Указ. соч. — С. 190.
(8) Еленский О. Мысли и воспоминания поляка // Русская старина. — СПб., 1906. — Т. 127. — № 9. — С. 680.
(9) Русский костюм 1750—1917: в 5 вып. — М., 1960. — Вып. 1. — С. 23; М., 1961. — Вып. 2. — С. 25.
(10) Кусова И. Г. Рязанское купечество: Очерки истории XVI — начала XX века. — Рязань, 1996. — С. 85.
(11) Анохина Л.А., Шмелева М.Н. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем. — М., 1977. — С. 170—171.
(12) Государственный архив Оренбургской области (далее — ГАОО). — Ф. 6. — Оп. 3. — Д. 7418. — Л. 180 об. — 181.
(13) Русский костюм 1750—1917... — Вып. 2. — С. 26.
(14) Цит. по: Перхавко В.Б. Указ. соч. — С. 375—376.
(15) Вистенгоф П. Купцы // Русский очерк. 40—50-е годы XIX века. — М., 1986. — С. 105— 106.
(16) Москва в ее прошлом и настоящем. — М., 1911. — С. 24.
(17) Цит. по ст.: Корш Е. Указ. соч. — С. 31.
(18) Авдеева Е.А. Записки о старом и новом быте. — СПб., 1842. — С. 57.
(19) Островский А.Н. Вся жизнь театру. — М., 1989. — С. 194—195.
(20) Мерцалова М.Н. От «Домостроя» до «Переписки моды» // Наше наследие. — 1989. — № III. — С. 56—57.
(21) Попов Н.С. Хозяйственное описание Пермской губернии сообразно начертанию С-Пе-тербургского Вольного Экономического общества, сочиненное в 1802 и 1803 году в Перми. — Пермь, 1813. — С. 87.
(22) Попов Н.С. Указ. соч. — С. 93—94.
(23) Попов Н.С. Указ. соч. — С. 94.
(24) Попов Н.С. Указ. соч. — С. 95—96.
(25) Цит. по ст.: Корш Е. Указ. соч. — С. 27.
(26) Попов Н.С. Указ. соч. — С. 193.
(27) Попов Н.С. Указ. соч. — С. 221.
(28) Попов Н.С. Указ. соч. — С. 266.
(29) Цит. по: Миненко Н.А., Апкаримова Е.Ю., Голикова С.В. — Указ. соч. — С. 133.
(30) Мозель Х. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Пермская губерния. — СПб., 1864. — С. 528.
(31) Белик А.А. Указ. соч. — С. 32.
(32) Мамин-Сибиряк Д.Н. Хлеб. — М., 1984. — С. 53.
(33) Зорин А.Н. Очерки городского быта дореволюционного Поволжья. — Ульяновск, 2000. — С. 60—61.
(34) Глушков И.Е Котельнич. XIX век. Топографо-статистическое и этнографическое описание г. Котельнича. Исторический очерк. — Котельнич, 1999. — С. 61.
(35) Алфеевский Я. Алексеевская ярмарка // Вятские губернские ведомости. — 1845. — № 14.
(36) Цит. по: Дорофеев В.В. Над Уралом-рекой. — Челябинск, 1988. — С. 136.
(37) Свиньин П.П. Картина Оренбурга и его окрестностей // Отечественные записки. — 1828. — Ч. 35. — № 99. — С. 28.
(38) Цит. по ст.: Дорофеев В.В. Что видел доктор философии // Комсомольское племя. — 1982. — 21 декабря.
(39) Цит. по: Дорофеев В.В. Над Уралом-рекой. — Челябинск, 1988. — С. 137.
(40) Цит. по: Перхавко В.Б. Указ. соч. — С. 374.
(41) Даль В.И. Бикей и Мауляна // Даль В.И. Повести и рассказы. — Уфа, 1981. — С. 86.
(42) Свиньин П.П. Указ. соч. — С. 28.
(43) Колесов В.В. Язык города. — М., 1991. — С. 80, 81.
(44) ГАОО. — Ф. 6. — Оп. 2. — Д. 1284. — Л. 1.
(45) Цит. по ст.: Корш Е. Указ. соч. — С. 31—32.
«THE MERCHANT STYLE» (THE VIEWS ABOUT THE FASHION IN THE ENVIRONMENT OF THE URAL MERCHANT CLASS IN THE FIRST HALF OF XIX CENTURY)
E.V. Bannikova
Orenburg State Pedagogical University Sovetskaya Str., 19, Orenburg, Russia, 460844
The article is devoted to the analysis of external shape of merchants of three Urals Mountains provinces — Vatka, Perm and Orenburg, during the prereform period. The author has investigated the parity of traditional views about a fashion and new trends in a daily merchant life on the basis of various groups of sources. The role of a suit in formation of social shape of the Ural merchant class is found out too.
